Журнал «Золотой Лев» № 99-100 - издание русской
консервативной мысли
С. Черняховский
Бой
с тенью
Когда политическая сила не может четко идентифицировать
свой курс и одновременно начинает испытывать некие глухие, тоже не вполне
идентифицируемые угрозы самой себе – она начинает придумывать этим угрозам
максимально расплывчатое имя, которое по возможности должно вместить в себя все
или почти все плохое, и, что по своему естественно, пытаться объединить всех, в
том числе и своих оппонентов на борьбу с этим мистифицируемым злом.
Примерно так обстоят дела и в вопросе борьбы с
экстремизмом. Тут, с одной стороны, как в борьбе с "тоталитаризмом" –
никто не может четко сформулировать, что это такое. А с другой, как в борьбе с
"терроризмом" – речь идет не о борьбе с конкретной политической
силой, а с практикой, используемой этой силой. Но это все равно, как если бы в
1941 году власть призвала не к борьбе с немецкой[1]
агрессией, а к борьбе с войной.
Если ты имеешь врага и основания его опасаться – назови
этого врага. Назови, кого и что ты защищаешь от этого врага. И используй весь
потенциал политических средств для его уничтожения. И все это нельзя сделать,
не поняв, что вызывает к жизни этого врага и дает ему силу.
Экстремизм таким врагом быть не может. Просто потому, что
экстремизм – это не некий политический субъект. Экстремизм – это свойство,
которое может быть характерно для самых разных субъектов. Это избираемая
темпераментная позиция, и комплекс используемых приемов. Суть его – это
тяготение к крайностям и выходу за некие общепринятые правила политической
борьбы и нормы политического поведения[2].
Там, где власть вполне легитимна, то есть, опирается на
широкое согласие масс на подчинение ей, практически нет места экстремизму. В
той степени, в какой он может иметь место, он оказывается мелким хулиганством
маргинальных политических групп и не представляет опасности для власти,
наоборот – скорее укрепляет ее.
Там, где для экстремизма место находится, где он начинает
власть беспокоить настолько, что она объявляет мобилизацию на борьбу с ним, там
это является свидетельством низкой легитимности власти и относительно широкого
несогласия с ней тех или иных сегментов всего общества или его политического
класса.
Уже само объявление борьбы с экстремизмом в обществе, где,
как принято считать, налицо стабилизация политической жизни и экономической
ситуации, – это свидетельство того, что здесь что-то не так: либо нет
стабилизации, либо нет угрозы экстремизма.
Объявив политическую мобилизацию на борьбу с экстремизмом
ведущих партий, власть публично признала, что в современном русском[3]
обществе есть если не сам экстремизм, то его угроза, следовательно, есть почва
для экстремизма, то есть, социальное и политическое неблагополучие, следовательно
– нет разрекламированной стабильности.
В принципе, если это так, если есть неблагополучие и
экстремистская угроза[4],
само по себе обращение к ведущим политическим силам с призывом противостоять
этой угрозе понятно и, в общем виде, оправданно. Но, в случае, если указывается
источник, субъект, такой угрозы: есть некая партия, умело разжигающая
политические страсти, играющая на эмоциях значительной части общества и широко
использующая против власти приемы и методы, выходящие за рамки общепринятых.
Тогда власть обращается к "системным" политическим силам с призывом
объединиться против общего врага. Но, даже в этом случае, власть по сути
предлагает широкий политический союз. И тогда она должна платить политическим
силам, входящим в этот союз: например, пойти на создание широкого коалиционного
правительства и включить в него представителей всех политических партий,
приглашаемых к такому союзу[5].
Власть не делает ни того, ни другого: она не указывает ни
субъекта угрозы, ни той формы политической платы, которую она намерена внести
за участие в этом союзе.
Уже это – проявление характерной для отечественной власти
мании величия. Она склонна рассматривать себя не как обслуживающую общество
корпорацию, призванную выполнять его волю, а как некую самоценность,
которой все по определению должны дорожить, как национальным достоянием.
Поэтому, собственно, никто ею особенно не дорожит и уж совсем не уважает:
общество подспудно ощущает, что власть способна прислушиваться к нему и как-то
отвечать на его требования, только если ее время от времени бить дубиной по
голове. Именно здесь и лежат сущностные истоки как минимум благожелательного
отношения русского общества к проявлениям экстремизма.
Именно это смутно ощущает власть, именно поэтому она
обращается к партиям и говорит: давайте не будем бить меня дубиной по голове.
Это само по себе выглядит естественно, если бы не несколько "но".
Во-первых, она забывает добавить: "я и так буду вести
себя хорошо". То есть, она говорит: "давайте, вы возьмете на себя
обязательства не бить меня, а я на себя никаких обязательств брать не
буду". Но если власть ведет себя так, что в обществе скрыто ширится
желание ударить ее по голове, почему общество должно отказываться от такого
желания, если власть даже не обещает переменить свое поведение?
Во-вторых, она с этим призывом обращается явно не к тем
адресатам. Все вместе, приглашенные на совещание в Кремль политические партии,
включая и аутсайдеров, не представленных в парламенте, сегодня с той или иной
натяжкой представляют примерно половину общества. Причем наиболее мирную и
системную. Латентная опасность тяготения к экстремизму исходит не от них и не
от их избирателей: она исходит от другой половины, которая в парламенте не
представлена и ни в него, ни в существующие политические партии не верит.
В третьих, если власть хотя бы с этими партиями договорится
о правилах игры, о противодействии экстремизму, то есть, по примеру
"международной антитеррористической коалиции", создаст
"межпартийную антиэкстремистскую коалицию",
она должна согласиться на коалиционное, а не монопольное установление правил
игры. Она должна сказать: "вы – те, за кем мы признаем право на политическую
конкуренцию. Вы – те, за кем мы не только формально, но и реально признаем
право на борьбу за власть и на равные условия вести такую борьбу. Вместе мы
вырабатываем нормы и правила такой борьбы. Мы – обеспечиваем вам равный доступ
к телеэфиру, равные возможности на участие в законодательном процессе, равный
доступ к источникам государственного финансирования. Не мешаем вам проводить
митинги и демонстрации, открываем доступ для ваших представителей как минимум
для контроля за деятельностью государственных исполнительных структур, включая
силовые, отказываемся от ведения пропагандистских ПИАР кампаний против вас. Вы
– принимаете на себя обязательство не нарушать совместно выработанные правила,
не использовать экстремистские приемы ведения борьбы, не поддерживать антисистемные силы, не призывать к использованию насилия в
политических целях, не призывать, даже в закамуфлированном виде, к свержению
власти".
Власть ничего этого не делает и, что самое главное,
пытается сохранить за собой монопольное право на установление правил игры. Но
именно это монопольное право и является в значительной степени источником
нарастания скрытой опасности экстремистских настроений.
Еще раз, формально – экстремизм – это выход в политических
действиях за некие общепринятые рамки и нормы поведения. Экстремизм опасен не
тем непосредственным материальным ущербом, который он может нанести власти и
обществу. Он опасен общественным сочувствием и рождением широкой готовности
следовать его примеру.
Если эти рамки, нормы, правила, выработаны с участием
подавляющего большинства общества – любой выход за них будет отвергаться и
осуждаться самим обществом и не вырастет ни во что большее, нежели политическое
хулиганство.
Если эти рамки и нормы диктует сравнительно узкий сегмент
общества, монополизировавший власть – они, в большинстве случаев, оказываются
таковы, что преграждают для большинства акторов путь
во власть, и даже не позволяют полноценно с ней конкурировать. В этом случае
сама власть сужает поле официально признаваемых норм политической жизни. Ей
кажется, что затрудняя политическую конкуренцию с собой, сужая поле допустимого
и расширяя поле запрещенного, она снимает угрозы для себя. Это – заблуждение.
Создавая правила политической жизни, выгодные исключительно ей и ее клевретам,
она расширяет поле конфликтов, выталкивает большинство активных элементов
общества за рамки установленных правил: поскольку в этих рамках они шансами на
успех не располагают.
То есть, чем жестче условия политической игры, тем больше
тяга общества к экстремизму. Чем большее количество политических объединений
исключены из разрешенных форм политической жизни, тем большее их количество
включаются в запрещенные формы.
А власть этого никак не может понять. Ей кажется, что чем
меньше партий могут участвовать в выборах, тем крупнее будут партии. Неверно,
глупо – тем большее количество политических групп будут задумываться о
свержении власти.
Ей кажется, что чем больше будет ограничен доступ
оппозиционных сил к телевидению, тем уже будет влияние оппозиционных идей в
обществе. В краткосрочной перспективе – да. В более долгосрочной – тем больше
оппозиция будет ориентироваться на не конвенциональные формы борьбы, а общество
– прислушиваться к тем, кто говорит, что миром от такой власти ничего не
получишь.
Ей кажется, что чем больше ограничены возможности общества
воздействовать на власть, тем послушнее будет общество. Неверно, глупо – тем
более общество будет тяготеть к тому, чтобы избавиться от такой власти. Раньше,
позже – это вопрос конкретной исторической практики. Но рано или поздно,
власть, которая ведет себя так, как ведет себя нынешняя российская власть,
устраняется обществом. Причем, подчас, в самых крайних формах.
Власть сетует на нарастание опасностей экстремизма в
российском обществе. Но ей никак не удается осознать, что главный его источник
– ее неуважительное отношение к обществу.
Чем больше она будет делать не то, чего хочет общество, а
то, что хочется ей самой, тем более она будет вызывать неприятие общества и
рождать почву для экстремистских тяготений.
Если она этого не хочет, ей нужно не провозглашать анафему
экстремизму и не звать на борьбу с ним тех, кто его победить не может. Ей нужно
всего лишь измениться самой и перестать раздражать общество своим поведением. А
еще лучше – дать обществу самому выбрать себе устраивающую его власть и этим
добиться индульгенции за все то неуважение, которое она проявляет по отношению
к нему.
Новая политика 19 декабря 2006
[1] В авторской версии:
фашистской (здесь и далее прим. ред. ЗЛ).
[2] В том смысле, который термин «экстремизм» имеется в русском языке, его публичное проявление не может быть наказуемым действием. Политическое, административное или уголовное наказание за «экстремизм» - это признак тоталитаризма власти, откровенный произвол, возведенный в норму закону.
[3] В авторской версии: российском.
[4] Никакая угроза «экстремизма» в принципе невозможна. Автор видимо не замечает, что противоречит сам себе.
[5] Описываемая автором ситуация абсурдна. Она доказывает, что «власть» в РФ стоит вне и над «партиями», что «партии», даже «системные», к государственной власти не имеют отношения, значит - власть в РФ узурпирована определенной кликой. Тогда борьба «власти» с «экстремизмом» есть не что иное, как способ подавления бюрократией политически активных граждан, средство упрочения и сохранения узурпации.