Журнал «Золотой Лев» № 73-74- издание русской консервативной
мысли
(www.zlev.ru)
Н.А. Нарочницкая
ЯВЛЯЕТСЯ ЛИ
РОССИЯ ЧАСТЬЮ ЕВРОПЫ?
На самом деле дилемма «Россия и Европа» не изжита вовсе не
Россией, а именно Западом. Европа построила свой рай на земле, но так и не
избавилась от нигилизма к русской истории, неуверенности перед громадностью,
потенциальной самодостаточностью России, а главное, перед ее вечно
самостоятельным поиском универсального смысла бытия.
Является ли Россия частью Европы? – Конечно. Россия и
Европа были более всего едины дважды: изначально до Просвещения и в ХХ веке – в
период коммунизма. И это не парадокс.
На чем зиждется общеевропейское единство, ведь мы почему-то
не задумываемся о родстве с Востоком? Где впервые дана идея универсальных целей
и ценностей личного и всеобщего бытия? – В американской конституции? – Нет, - в
христианском Откровении. Что прежде всех конституций объединяло немцев и
сербов, французов, англичан и русских в одну цивилизацию? Опыт последнего
столетия скорее разъединяет, как и природные условия и уровень быта. Но
объединяет – «Отче наш», Нагорная проповедь, – вот общий фундамент нашей
культуры и истории. А в нем - отношение к земной жизни как испытанию для жизни
вечной, в нем - свобода воли (христианская, а вовсе не либеральная категория),
дарованная вместе со способностью различить добро и зло, а, значит, дать
нравственную оценку своему свободному выбору. Прямо из христианства родилось и
сама идея этического равенства людей, ибо впервые царь и раб были судимы по
одним критериям в отличие от языческого «что дозволено Юпитеру, не дозволено
быку».
Спор о первенстве в обладании христовой истины разделил
Европу и Россию, но отнюдь не сделал их разными цивилизациями.
Романо-германская и русская православная культура стали двумя опытами и дали
разный ответ на главный вопрос христианской истории - преодоление искушения
плоти хлебом и гордыни - властью. Разделил их вольтерьянский хохот. И на пороге
ХХ века, когда персонажи Золя уже теснили героев Шиллера, когда Европа, по
выражению К. Леонтьева, «сама в себе уничтожила все великое, изящное и святое»,
Россия не была частью цивилизации, что выросла из декартова рационализма,
идейного багажа Французской революции и протестантской этики мотиваций к труду
и богатству.
Революционная интеллигенция бросилась догонять. Россия
опять по-иному выразила даже отступление от Бога: гетевский Фауст - воплощение
скепсиса горделивого западного ума, не терпящего над собой никакого судии, а
Иван Карамазов - дерзкий вызов Богу русской гордыни, не желающей терпеть
попущение зла не земле. Демоны индивидуализма и бесы социальности - вот кто
яростно столкнулся в ХХ веке, при этом равно унаследовав извечные западные
фобии в отношении Православия и России, рядившиеся в разные одежды, но единые
для папства и безбожника Вольтера, для маркиза А. де Кюстина и К. Маркса, для
В.Ленина и для постсоветских западников - “царизм”, “русский империализм”,
«филофейство», «византизм», варварство варягов.
Так дилемма «Россия и Европа» органично вошла в новую
«великую схизму» эпохи постмодерна, в которой соперничали идеи опять из одного
родового гнезда – на сей раз Просвещения. Коммунизму и либерализму – кузенам,
детищам философии прогресса равно свойственны универсализм, отождествление с
вселенскими идеалами, да и общность цели при разнице средств налицо: униформное
глобальное сверхобщество на безрелигиозных безнациональных стандартах.
«Идеологическая борьба» уподобилась религиозной войне католиков и протестантов,
ибо применение западного коммунизма на русской православной почве сделало его в
глазах Запада куда более опасной идеей, чем любой гипотетический
коммунистический эксперимент на самом Западе (А.Тойнби).
Острота холодной войны была подстегнута восстановлением
территории Российской империи и плебейской грубостью третьесословной liberte и
пролетарской egalite. Техасские президенты и генсеки, воспитанные не на
Моцарте, а на вестерне и на «Шурике», очень далеки от князя Меттерниха и князя
Горчакова, и вместо «la Russie se recueille» показывали «кузькину мать» и стиль
Рэмбо. В остальном - ни американское вторжение на Кубу, ни – советское в
Венгрию и Чехословакию не явили ничего нового, но отождествление себя с
морально-этическими канонами универсума делало соперника врагом света.
Что же сегодняшние Европа и Россия?
Грустно ощущать себя в Совете Европы единственной, еще
знающей баллады Шиллера наизусть, и слушать истматовское доктринерство
комических лордов про троцкистские «соединенные штаты Европы» и мира. - Это ли
не нигилистическая пародия на Европу Петра, которая возрастала и являла миру
великие державы и культуру, когда вера, отечество, честь, долг, любовь – были
выше жизни. И каково же историческое чутье Пушкина, который «познал истину»,
«сделавшую его свободным» (Ин, 8, 32) и который двести лет назад опознал
пустоту свободы внешней при утрате свободы внутренней: «Недорого ценю я многие
права, от коих не одна кружится голова». Ныне “суверенным” в плену плоти и
гордыни индивидам чужды декартовы “страсти души”, их удел - "гедонизм и
нарциссизм". – Кариес зубов и выбор пасты – вот что сегодня смысл жизни
«демоса», слепо уверенного в своей мнимой «кратии», хотя за спиной охлоса
судьбами мира вершит всесильная олигархия. Ее же родина там, где ниже налоги…
Поистине, русский интеллигент прошлого, околдованный
улыбкой Джоконды и шекспировскими страстями, блеском картезианской логики и
жаждой познания Гете и павший перед заклинанием “свободы, равенства и
братства”, увидел бы в III Тысячелетии лишь кабалистические столбики Internet и
всесилие банковского процента - вот подлинный хозяин “liberte”, крушитель
цивилизаций и могильщик великой европейской культуры.
На фоне впечатляющих перспектив территориального роста
Евросоюза «Старая» Европа утрачивает себя как исторический проект. Мир в
сознании сегодняшнего европейца - не более, чем гигантское хозяйственное
предприятие для удовлетворения плоти индивидов, напоминающих E из антиутопии О.
Хаксли. Европейская конституция - скучнейший образчик творчества либерального
«Госплана» своим сугубым материализмом подтверждает сарказм философа К.Шмитта о
единстве марксового и либерального экономического демонизма: «Картины мира
промышленного предпринимателя и пролетария похожи как братья-близнецы - это тот
же идеал, что у Ленина - «электрификация» всей земли. Спор между ними ведется
только о методе».
В разделе «ценности» вообще не перечислены оные – лишь
функциональные условия для них – только этим и являются «священные коровы»
либерализма ХХI века - «права человека», «свобода» и «демократия». Вне
ценностей они остаются лишь провозглашением кредо не иметь никакого
нравственного целеполагания жизни и истории. Так для чего же Европе нужна Свобода?
Чтобы «гнать перед собой врагов и грабить их имущество”, как определил высшее
благо Чингисхан? Или, чтобы спастись «алчущим и жаждущим правды» (Нагорная
проповедь)? Но в европейских институциях вольтерьянцы освистывают редких,
готовых «быть изгнанными правды ради». Свобода совести ограничена исключительно
правом объявлять порок и добродетель, добро и зло равночестными.
Ценностный нигилизм – и есть конец истории. Поэтому для
Европы заканчивается эпоха культуры как порождения духа. Остается технократическая
цивилизация. Это уже не метафизический «Рим» – незримый центр, где свершается
всемирно-историческое, это Рим языческий с его паническим страхом перед
физическим несовершенством, старением и смертью. Но такой Рим со всем его
материальным превосходством – водопроводом, термами, Колизеем и Форумом уже был
сметен Аларихом вестготским. Сегодня технократия бессильна перед мигрантами
вовсе не потому, что тех много и они иные, а потому, что у нее нет святынь -
одни компьютеры и «права», которые мигранты заполнят своими святынями.
Что же Россия? Мир все еще ждет, что скажет страна
Достоевского на вызовы XXI столетия. Между тем, идейные гуру перестройки
прорыдали: «Рынок, PEPSI». Незамысловатость их «исторического» проекта
объяснима: цель - привычно материалистична, тезис о «переходе от тоталитаризма
к демократии» - копия постулата научного коммунизма: «главное содержание нашей
эпохи – переход от капитализма к социализму». Но кто же спорит о достоинствах
рынка и необходимости демократии? Просто это всего лишь инструмент, а не
историческая перспектива.
Хотя в 1917 году православие в России попытались без хохота
распять и заковать в цепи, оковы рухнули, и оскудевший, но живой его дух
высвободился. Вот и идет все еще в России - единственной во всей Европе - подлинно
исторический спор, живем ли для того, чтобы есть, или едим, чтобы жить, и зачем
живем… Пока это волнует, не будет конца истории. А будущее России – это будущее
Европы. Но, похоже, Европа, как и во времена Пушкина, «в отношении России столь
же невежественна, как неблагодарна».
Сайт: 30.12.05