Журнал «Золотой Лев» № 149-150 - издание русской консервативной мысли

(www.zlev.ru)

 

Е. Пожидаев

 

Несвоевременные мысли[1]

 

Три вида коллаборационизма

 

… И генеральная линия.

 

В нашем политическом поле присутствуют три течения: либерал-коллаборационизм, социал-коллаборационизм и национал-коллаборационизм. «План Путина» - это де-факто – обширный комплекс полумер, позаимствованных из каждого коллаборационизма. Так, нетрудно заметить, что «путинская экономика» есть продукт противоестественного скрещивания Кудрина с Зюгановым; результат получается соответствующий. Практически государство само организует «провалы рынка», а потом начинает преодолевать их методами, гарантирующими нерыночные провалы.

 

Газовая атака

 

Очевидно, что «зюгановская» национализация нефтянки с попутным падением её эффективности может быть оправдана только в одном случае – если речь идёт о мобилизации рентных доходов для ударной реиндустриализации и технологического скачка. В кудринском контексте подобный акт – государственная измена. Равным образом, монополизм «Газпрома» в сочетании с ультранизким уровнем его налогообложения имеет смысл лишь при условии, что целью является усиленное снабжение растущей промышленности дешёвым газом. Сейчас мы видим а) курс на пятикратный рост газовых цен в кратчайшие сроки б) бодрую стагнацию добычи при росте потребления – показательно, что в этой ситуации госкомпания даже не рассматривает возможность ограничения экспорта в) инвестиционную активность везде, кроме собственно газовой отрасли. Де-факто мы видим, как сырьевая компания с помощью государства грабит несырьевой сектор экономики.

 

Заговор «гомеопатов»

 

Далее, «зюгановский» курс на размножение госкорпораций в сочетании с фискальной политикой от Минфина имеет откровенно антигосударственный подтекст. «Выравнивание» налоговой нагрузки в сочетании с отсутствием инвестиционных льгот уже изначально делает ключевые отрасли промышленности непривлекательными для  частных инвесторов. Внедрение в эти сектора госкорпораций дополнительно усугубляет проблему – недобросовестная конкуренция последних ведёт к дальнейшему снижению доходности инвестиций; вдобавок, над негосударственными игроками нависает угроза экспроприации – и она тем выше, чем эффективней игрок.  Как следствие, частный капитал уходит из оккупированного сектора – тем более, что ему есть куда идти. Как следствие, неизбежно сокращение эффективных инвестиций в системообразующие отрасли, нарастание монополизма – и дальнейшее падение эффективности. Впрочем, это теория. На практике  карьера госкорпораций сразу начинается с монопольной стадии и принципиально нерыночного правового статуса.

Таким образом, вопли о возвращении в брежневскую эпоху грешат неумеренным оптимизмом – предполагаемые масштабы регресса составят не 30, а 80 лет. Практически ГК представляют собой точную копию трестов и синдикатов времён НЭПа. Последний воспет перестроечными историками; однако его архитекторы уже к 1926 году констатировали, что создали систему, обладающую всеми недостатками капитализма при полном отсутствии его достоинств.

Кроме всего прочего – и это главное – ГК питают инстинктивное отвращение к  инвестициям и инновациям. Безусловно, «частники» тоже зачастую страдают инновационным идиотизмом – однако он мгновенно излечивается, как только кто-нибудь из соседей зарабатывает полсотни миллионов на новых технологиях. ГК неизлечимы.

Разумеется, можно до бесконечности рассуждать о том, что «руководители госкорпораций могут быть сильно мотивированы в повышении экономической эффективности, если установить для них систему поощрений и взысканий, которая применяется в частных компаниях», а также о чудодейственности контроля со стороны «не только аудиторов, но и лично президента страны».

Разумеется, наемных менеджеров можно мотивировать – но кто мотивирует мотиваторов?

Если за «системой поощрений и взысканий» не стоит субъект, шкурно заинтересованный в долгосрочном развитии компании, вся «система» превращается в обычный бюрократический регламент со всеми вытекающими отсюда последствиями.

В плане «этатистской» мотивации и контроля еще никто не смог перещеголять ОГПУ, однако даже расстрелы не смогли обеспечить эффективность нэповских трестов. Равным образом, присутствие ныне действующего президента внутри «Газпрома» не привело ОАО в рамки приличий. При этом не стоит строить иллюзий по поводу того, что грядущие ГК окажутся столь же неэффективны, как «наше всё». Во-первых, в Газпром государство согнало лучшее, что у него было. Во-вторых,  в рамках простейших операций «добыл-продал» подобные организации ещё достаточно успешны;  проблема в том, что их успехи испаряются прямо пропорционально добавленной стоимости.

Разумеется, из всякого правила есть исключения – например, в 1861 году существовало огромное количество успешных крепостных хозяйств - однако в нашем случае ¾ исключений подтверждают правило. Так, «EADS» - идеальная госкомпания, однако даже она проигрывает в эффективности тому же «Боингу»; впрочем, эффективность – это не главное. Гораздо хуже то, что европейский авиапром катастрофически отстаёт в области перспективных разработок. Де-факто, нынешний относительный успех «Аэрбаса»  возник потому, что европейцы попали в рыночную «струю» со своим эффектным, но консервативным «агрегатом», в то время как товарищи из Сиэтла заигрались со странными аппаратами типа того же ВWВ. Проблема в том, что за мутантами «Боинга» - будущее.

Разумеется, по сравнению с нашим частным капиталом менеджмент «Аэробуса» выглядит мудрецами, устремлёнными в вечность. Проблема в том, что ещё никому не удавалось вырастить пальму в Антарктиде –  точкой отсчёта для наших госкомпаний будет отнюдь не «Боинг», а нечто гораздо более близкое и родное.

Впрочем, возможно, суперпрофессионализм менеджеров «Рособоронэкспорта» - куда до них дилетантам из EADS - позволит вопреки всему совершить технологический рывок? Судя по последним достижениям в области экспортного авианосцестроения – вряд ли.

Любопытно, что сей факт прекрасно осознаётся соратниками Чемезова: так, амбициозная программа развития АвтоВАЗа («оборонные технологии»,etc.) была молниеносно предана забвению, а все заботы по развитию актива были переложены на «Рено». Де-факто архитекторы «Ростехнологии» собственноручно расписались в неспособности эффективно управлять серьёзным производством в конкурентном сегменте внутреннего рынка. Однако это никак не мешает им приводить под  ту же руку всё новые активы. Между тем последние  зачастую а) находятся в состоянии худшем, чем ВАЗ (практически всё машиностроение) б) в теории должны конкурировать на внешних рынках (тот же титановый холдинг).

На практике проект «титановой долины» окажется там же, где и план модернизации ВАЗа, зато «Ростех» сможет хорошо заработать на экспорте болванок. Впрочем, хорошо ли – это ещё вопрос. Напомним, что в казённо-алкогольной сфере государство добилось выдающихся успехов, сделав убыточным производство водки – см. «Росспиртпром».

Иными словами, курс на ГК – это курс на объединение рыночной неуправляемости с бюрократической неэффективностью.

Впрочем, либеральная башня Кремля обещает нам, что госкорпорации - явление временное и приставка «гос» в будущем канет в Лету. Кто бы сомневался; на самом деле силовая башня думает так же – она в этом просто не признаётся.  Всем уже понятно, что под лозунгами «национализации» идёт процесс бюрократической приватизации, «естественный» ход которой был прерван в 90-х. Столь же очевидно, что количество привлекательных активов ограничено, а количество «государственников» - нет. Как следствие, их нынешнее «поколение» должно закрепить за собой активы – «скрытая» реприватизация закономерно сменится открытой. Как другое следствие, власть и частная собственность снова сольются в экстазе – с самыми скверными последствиями для эффективности обеих.

Иными словами, сейчас мы видим попытку олигархического реванша под лозунгом его предотвращения. Впрочем, буквальный римейк не состоится. Так, в силу специфического происхождения менеджеров бывшие госкорпорации вовсе не будут напоминать покойный «Юкос»; зато они будут поразительно смахивать на каданниковский «Автоваз». Иными словами, нынешний курс ведёт к формированию крайне неэффективного и абсолютно неконкурентоспособного «гетто», сидящего на игле централизованных вливаний «нефтяных» денег. Как следствие, возможные масштабы промышленного «анклава» будут крайне ограниченными: ни о какой полноценной реиндустриализации при этом варианте речи быть не может – и, вероятно, не идёт.

Кстати сказать, систему путинских приоритетов хорошо иллюстрирует эпопея с превращением рубля в резервную валюту. «Резервность» - это весьма хорошо, но обратите внимание на контекст. Во-первых, этот курс предполагает очередной виток сдерживания инфляции через труп экономики. Во-вторых, отказ от любых попыток разумного ослабления национальной валюты. В-третьих, обретение резервного статуса автоматически предполагает рост спроса на рубли - и дальнейшее повышение курса. Раздувание импорта и удушение внутреннего производства прилагаются.

Таким образом, наша элита хочет иметь чуть-чуть промышленности – ровно столько, чтобы обеспечить контроль над трубой. Предполагается, что в сочетании с отказом от любых попыток изменить сложившийся баланс сил («неконфронтационная внешняя политика» etc.) это обеспечит стране возможность «спокойного развития» в рамках всё той же стратегии «нефть в обмен на территории». Проблема в том, что а) сама стратегия самоубийственна б) «время дожития» «путинской» России окажется даже меньше, чем немцовско-рогозинской. Во-первых, количество нефти, которую можно обменять на территориальную целостность, в путинском варианте окажется заметно меньшим. Во-вторых, история учит, что страна, которую рассматривают как потенциальную угрозу, но не считают реальной силой, живёт плохо и недолго.

 

… и прочие «мелочи»

 

При этом суицидальный характер самой стратегии ещё усиливается благодаря особенностям её воплощения. Во-первых, с учётом опыта своих «комсомольских» предшественников, неоолигархические структуры неизбежно пойдут по пути радикального ослабления исполнительной власти – теоретически она может попасть «не в те» руки. Периодически возникающие разговоры о пользительности парламентской демократии вовсе не являются чистой лирикой – напротив, установление «режима партий» является необходимым звеном реприватизационного цикла. Несложно представить, насколько уместен будет такой режим уже лет через пятнадцать.

Очевидно также, что все разговоры о борьбе с коррупцией при параллельном оседании силовиков на собственность – чистое фарисейство. Вряд ли стоит уточнять, что разложение самих силовых структур идёт с поразительной скоростью – и это выйдет нам боком уже в очень обозримом будущем.

 

Чемезов и лошадь

 

Далее, текущая «промышленная политика» принимает особенно уродливые формы там, где это менее всего уместно. Сделаем лирическое отступление. Итак, советский ВПК в своём постсталинском развитии прошёл три этапа. 1. Около 1970-го Минобороны «спускало» КБ тактико-технические требования (ТТТ), которые те пытались выполнить. 2. Около 1980-го КБ сами «рисовали» себе ТТТ, затем передавали их МО; последнее отправляло их обратно – но уже от своего имени. 3. Около 1985 КБ составляли ТТТ уже по результатам испытаний готовой машины.

Таким образом, ВПК наконец пришёл в состояние, в котором уже лет двадцать существовала вся гражданская промышленность.

Почему последствия вхождения «оборонки» в «бюрократический рынок» проявились не сразу, а начало процесса было поздним? Ответ очевиден – ВПК был единственным сектором советской экономики, где существовала конкуренция. Забавно, что все последние потуги направлены на её тотальное устранение. В приложении к тяжёлым истребителям и им подобным эта сверхконцентрация ещё имеет смысл – как вынужденная и временная мера. Однако разработка и производство обычных вооружений до вертолётов включительно не требует сверхъестественных средств и усилий. Устранение конкуренции из этого сектора не просто бессмысленно – оно преступно.

По словам С. Чемезова «Госкорпорации – это надёжная узда, сдерживающая рыночную стихию, погоню за прибылью в ущерб стратегическим интересам страны»

Узда великолепна – проблема в том, что лошадь сдохла.

Разумеется, мы слышим стандартные ссылки на конкуренцию на внешних рынках. Странно, что подобная идея не посетила всех остальных игроков. Вероятно, они понимают, что наличие гарантированного внутреннего рынка развращает поставщиков до состояния, при котором говорить о «глобальной» конкуренции можно только в прошедшем времени.

Иными словами, сейчас останки нашего ВПК вместе со стратегическими интересами страны приносятся в жертву бюрократической стихии – и это выйдет нам боком уже в ближайшем будущем.

 

Академический отпуск

 

Показательно, что инновационная политика приносится в жертву тому же Молоху. Так, нынешняя администрация явно намерена заменить финансирование науки финансированием президиума РАН; вряд ли стоит уточнять, что наука и РАН – понятия взаимоисключающие. Кстати, цитата. Член комиссии по борьбе с лженаукой акад. Е.Александров «И холодного термояда не существует. Просто лжеучёные тоже хотят получать безотчётные деньги на бесконечное время». Здесь показательно слово «тоже». Не менее занимательны праведное негодование, с каким ведутся академические разговоры о «попытках превратить РАН в служанку политики и экономики», требование «не трогать академиков» до 70 лет и т.д., и т.п.

В то же время верхушка РАН полагает само собой разумеющимся свой тотальный контроль за расходованием средств, выделяемых на НИОКР – даже если речь идёт о прикладных исследованиях. Контролировать финансовые потоки, ни за что при этом не отвечая – вот идеал нашей академической буржуазии; забавно, что он практически достигнут.

Де-факто речь идёт о превращении академии в источник рентных доходов, снабжённый вполне феодальным иммунитетом. Так, эволюция РАН в последние два десятилетия имела вполне определённое направление. Количество академических институтов росло, в то время как количество научных работ падало; в свою очередь, качество  падало много быстрее, чем количество – средняя цитируемость отечественных работ понизилась настолько, что это уже не спишешь ни на недофинансирование, ни на происки конкурентов.

При этом «рентное» бесстыдство зачастую доходит до энтузиазма. Так, лучший друг КПРФ Ж. Алфёров, будучи поставлен во главе жюри премии «Глобальная энергия», благополучно вручил премию себе. Очевидно, что передача государственных средств в распоряжение Ж.А. и ему подобных есть крайний случай «стерилизации».

Проблема усугубляется специфической формой патриотизма, распространённой в коридорах РАН. Его классическим проявлением можно считать историю «сотрудничества» с США в области ПРО. По замечанию В.В.Путина, оно сводилось к тому, что Россия запускала ракеты, а американцы тренировались их сбивать. Когда после длительных колебаний это «сотрудничество» было прекращено, РАН разразилась письмом, в котором категорически требовала продолжения банкета. Очевидно, что в этом контексте трепетное отношение нынешней администрации к любым бюрократическим  привилегиям прямо отдаёт коллаборационизмом.

 

Воспитание чувств

 

Коснёмся теперь особенностей национальной политики. Даже если не слишком заморачиваться по поводу осмысленности курса на ликвидацию автономий, его конкретное воплощение пугает. Итак, процесс начался с ликвидации Коми-Пермяцкого АО. Присутствие данного субъекта на параде суверенитетов и этнократий описывается следующим образом – «не был», «не участвовал», «не привлекался». Однако это не помешало АО оказаться первым в очереди на ликвидацию. В то же время Центр старательно сдувает пыль с поволжских муртозавров: максимум, что им угрожает – это смена на «достойного» преемника из числа ближайших соратников. При этом особенно умиляют ссылки на борьбу «завров» с сепаратизмом. Действительно, в 90-х незалежные митинги в Казани проводились чуть ли не еженедельно; проблема в том, что их участников централизовано завозили из сельской местности сами борцы. С тех пор многое изменилось – за годы своего правления Рахимов и Шаймиев создали себе полноценную социальную базу; согласно опросам, более трети татар являются сторонниками независимости.

Политика Москвы по отношению к Чечне вообще не может быть охарактеризована в цензурных выражениях. Таким образом, нынешняя схема действий сводится к следующему – лояльных давим, нелояльных поощряем. Безусловно, это позволяет избежать сиюминутных проблем и получить очередные 90% на очередных выборах; однако в среднесрочной перспективе подобные упражнения означают развал страны.

 

Их борьба

 

Вряд ли стоит уточнять, что «великая империя» снится команде Путина разве что в кошмарах. Хуже того, оголтелый легитимизм Кремля указывает на то, что даже поддержание нейтрального статуса ближнего зарубежья вовсе не является для него приоритетом. Де-факто, по отношению к СНГ действует принцип «лучше тихое вступление в НАТО, чем дестабилизация», причём «дестабилизация» понимается как-то уж очень широко.

Впрочем, ссылки на возможные эксцессы лишь прикрывают нежелание эффективно противодействовать экспансии «партнёров». Как видно из Бухареста, попытки сдерживать НАТО поставками газа фактически провалились; как видно из реакции на этот провал, Кремль готов проявить «надлежащее» смирение. 

Причины провала очевидны. Сколь угодно монументальный пряник бесполезен, если к нему не прилагается кнут – или хотя бы решимость отобрать пряник. При этом вряд ли стоит уточнять, что возможность появления ударных группировок у порога ключевых экономических центров – это плохо само по себе;  на фоне развития  ПРО, роста цен на сырьё и честных предупреждений в стиле «энергетического НАТО»  это уже отдаёт катастрофой. Однако, в Кремле всё спокойно; очевидно, там полагают,  что при неуклонном продолжении политики  «нефть в обмен на территории» потенциальная угроза не обернётся реальными действиями. Иными словами, твёрдая решимость Москвы сдать «ближайшее зарубежье» означает курс на отказ от реальной модернизации (результат см. выше). При этом кремлины явно не понимают, что даже путинская «модернизация» - это уже нарушение «конвенции»; оно не останется безнаказанным.

Иными словами, «питерские» всегда готовы пилить собственность под сурдинку разговоров о внешней угрозе – но при этом не способны ей противостоять. Собственно, они её даже не осознают.

Благодаря какому вывиху сознания американские дивизии у порога кажутся меньшей угрозой, чем малейший шум, неизвестно. Зато известно, чего этот вывих будет стоить – участь косовских сербов покажется нам завидной. С ними ещё «церемонятся» – с нами не будут.

 

Интермедия

 

Таковы контуры нынешнего российского проекта. Теперь попробуем предложить альтернативный.

 

О политике тяжеловооружённого нейтралитета

 

Объективно, мы не сможем добиться приемлемого баланса сил ни с «золотым» миллиардом, ни с «нефритовым». Однако для выживания этого и не требуется. Достаточно, чтобы переход России на сторону любой доминирующей группировки однозначно склонял чаши весов в пользу последней. В этом случае любой акт агрессии со стороны любого из противостоящих центров силы будет равнозначен его поражению. Как следствие, при сохранении твёрдого нейтралитета у России появится шанс на выживание.

Соответственно, в течение следующих 20 лет нам придётся в разы увеличить промышленный потенциал, пригодный для перевода на военные рельсы – до уровня в 75-80% от имевшегося у советского блока в середине 70-х.

 

О необходимости китаизации

 

Начнём с интенсивных факторов. Во-первых, речь идёт о переходе к политике неограниченного экономического роста без оглядки на контракты «Газпрома» и возможные социальные издержки. Уже очевидно - либо мы будем иметь темпы роста как в Китае, либо мы будем в нём жить. Кроме того, политика сдерживания экономического роста под лозунгами социальной ответственности на практике даст результат, обратный ожидаемому.

Сейчас темпы роста доходов населения радикально отстают от темпов роста производительности труда – и это не может продолжаться бесконечно. При этом торможение темпов роста доходов будет неизбежно воспринято населением как их значительное падение со всеми вытекающими отсюда последствиями. Даже если кризис удастся преодолеть, страна неизбежно вступит в полосу нестабильности.

Пошарив по новейшей истории, можно набрести на любопытное соотношение между количеством социальных выступлений и темпами роста реальных доходов в течение относительно больших промежутков времени. Итак, если рост составляет 3-4% и менее, мало кто верит в возможность радикального улучшения своего положения;  как следствие, резкие движения представляются бессмысленными. Если рост составляет 9-10% и более, население видит возможность улучшений в ближайшем будущем – и предпочитает не раскачивать лодку даже в случае, когда для этого есть все предпосылки (см. например, «Китай»). Наиболее опасным является промежуток в 5-8%, когда темпы представляются недостаточными и при этом кажется возможным их подстегнуть.

Очевидно, что сползание к 3% после периода быстрого роста даст летальный эффект; в то же время, «китайский» вариант, в общем, гарантирует относительную стабильность.

Соответственно, существует лишь один способ избежать дестабилизации – любыми способами «разогнать» экономику до 11-12- процентных темпов роста, причём до того, как закончится период «компенсационного» повышения доходов. При этом все возможные и невозможные социальные издержки окажутся меньшими, чем в случае реализации инерционного сценария.

 

О пользе инфляции

 

Безусловно, «инфляционный налог» - это плохо; однако не видно, чтобы 10-15%-ная инфляция оказывала отрицательное влияние на деловую активность. Зато хорошо видно, какое влияние на экономику оказывают попытки её радикально снизить. Практически российская экономика попала в порочный круг «недоинвестирование – инфляция – монетарная борьба с инфляцией – недоинвестирование – инфляция». При этом общей тенденцией на ближайшие 20 лет будет ухудшение общемирового инфляционного фона – цены на сырьё растут быстро; бодро повышаются и зарплаты китайцев, обеспечивавших своим демпингом дезинфляционные наклонности мировой экономики с начала 90-х. Соответственно, из «кудринского цикла» необходимо срочно выбираться - даже ценой инфляционного скачка.

В равной мере необходимым является и ослабление рубля. Вместе с тем понятно, что инфляционный лимит не является неисчерпаемым: вероятно, 15% - это предел безопасности. Далее, как было сказано выше, реальная величина лимита будет сокращаться. При этом каждый рубль, закачанный в собес, в инфляционном плане стоит десяти рублей, вложенных в производство и четырёх – в производство вооружений.

Соответственно, единственно возможной является политика максимального наращивания инвестиций при сдерживании социальных расходов. Кроме всего прочего, это требует возвращения инвестиционных льгот (подробнее об этом ниже).

При этом любые разговоры о борьбе с инфляцией путём снижения таможенных барьеров есть прямое вредительство в его наиболее злостной форме. Напротив, борьба с ней путём сдерживания монопольных тарифов является прямо необходимой. Страшно сказать, но вообще-то «Газпром» существует для России, а не Россия для «Газпрома». Экспорт сырья упадёт? Пусть падает – откупиться всё равно не удастся, а в ближайшие 10-12 лет «партнёры» ещё не будут готовы к действительно резким действиям.

 

Контр ТВ 25.04.08

 

Надо материально стимулировать русских

 

Теперь займёмся структурой роста. Для начала заметим, что в нашем случае а) дифирамбы по адресу «сервисной» экономики б) рассуждения на тему «новое ремесленничество вместо крупной промышленности» в) лозунги типа «да здравствует хайтек, долой дымовые трубы» -  служат лишь для прикрытия «нефти в обмен на территории». Де-факто, дилемма выглядит иначе: или «хайтек и дымовые трубы», или ни того, ни другого. Россия должна возродиться как супериндустриальное государство – это вопрос выживания.

 

О капиталистической мобилизации

 

Впрочем, это уже частности. Коснёмся теперь наиболее очевидных мер по поощрению и «оптимизации» промышленного роста. Во-первых, необходимо дифференцировать ставки налога на прибыль по отраслевому принципу. Во-вторых, надлежит вернуть полноценную инвестиционную льготу для ключевых отраслей. Равным образом, расходы на НИОКР должны вычитаться из налогооблагаемой базы - причём дважды. Иными словами, особо самоотверженных инвесторов следует поощрять «бонусами». В-третьих, необходимо дифференцировать внутренние цены на газ всё по тому же отраслевому принципу.

В то же время следует понимать, что стоящие перед страной цели не могут быть достигнуты  чисто рыночными методами. Эту мысль всемерно подчёркивает сам частный бизнес.

Итак, осенью прошлого года МЭРТ разразился новым вариантом концепции социально-экономического развития до 2020 года; авторы «концепта» с осторожностью намекнули на желательность в РФ авиа- и прочего строения.

Реакция на эту маниловщину была жёсткой.

Председатель экспертного совета «Деловой России» А.Данилов-Данильян

«Минус этой концепции – определение стратегической цели. По мнению предпринимателей, цель занятия лидирующего положения на международной арене не может быть стратегической. Это приводит нас к римейку целей позднего СССР и грозит надрывом экономики. Естественные процессы развития начнут подчиняться определённым политическим устремлениям, ради достижения внешних показателей будут ущемляться демократические и гражданские свободы и вместо взращивания ростков будет вытягивание за уши»… «стратегической целью государства должно быть не глобальное лидерство по всем показателям, а стабильный рост благосостояния граждан и как следствие стабильность национального бизнеса. А лидирующие позиции в мире стоит рассматривать лишь как результат максимально комфортного ощущения бизнеса в России и полного раскрытия его потенциала. И вообще, прежде чем мечтать о победе над конкурентами в мировом масштабе, неплохо бы для начала обеспечить реальную конкуренцию на внутренних российских рынках»… и так далее.

Иными словами, предоставленный сам себе, наш бизнес закончит продажей матрёшек в резервации.

Впрочем, дело не только в том, что российское бизнес-сообщество всё ещё сохраняет менталитет уличных фарцовщиков. Против технологического роста играют и куда более фундаментальные факторы. Речь прежде всего идёт об эффекте экстерналии. Грубо говоря, выгода от развития высокотехнологичного производства (прежде всего экспортного) для экономики в целом много больше, чем для конкретной фирмы. Между тем, чистый рынок экстерналию не «видит». Как следствие, «экономический арбитраж» распределяет ресурсы развития исключительно по конъюнктурному принципу.

Если конъюнктура на стороне высоких технологий, всё ОК; однако в странах догоняющего развития она разворачивается против них. Как следствие, догоняющий технологический скачок невозможен без сильной промышленной политики в восточноазиатском стиле. Соответственно, тянуть экономику за уши необходимо; проблема в том, что сейчас у власти находится альянс тех, кто никуда её «тянуть» не намерен, и тех, кто намерен тянуть её вниз.

Как было замечено выше, нынешний курс – это огосударствление плюс «либерализация» управления госактивами. Таким образом, мы видим тенденцию к объединению рыночной «конъюнктурщины» с бюрократической неэффективностью. При этом госкомпании уже изначально не склонны играть «вдолгую». Как следствие, «экстернальная» эффективность системы окажется ещё ниже, чем в случае с «чистым» рынком. В сочетании с текущим монополизмом это означает тотальный регресс.

Соответственно, возможен только один путь развития – сохранить частную собственность, но вернуть «Госплан».

По сути, «плановая» экономика существовала(ет) и в Восточной Азии: разумеется, ресурсы развития там распределял рынок – но только после утверждения стратегических направлений правительством. При этом азиатская плановость носит завуалированный характер – механизмы управления там действуют в отечески-конфуцианском режиме.

Как нетрудно заметить, в последнее время Кремль пытается учинить нечто подобное с олигархами. Проблема в том, что на нашей почве «конфуцианство» не приживётся. При этом дело даже не в коррупционных рисках как таковых; «нестыковка» носит  фундаментальный характер. В Азии «ценные указания» начальства противоречили указаниям экономического арбитража – но не радикально. Грубо говоря, местный капитал не притягивался сырьевым сектором и не имел возможности экстенсивно обслуживать раздутый нефтедолларами внутренний спрос, громоздя  гипермаркет на супермаркет.

В то же время, он располагал почти неограниченными резервами дешёвой и качественной рабсилы, что уже само по себе создавало предпосылки для развития обрабатывающей промышленности; в итоге азиатский крупняк не без энтузиазма выполнял ЦУ, а мелочь охотно следовала за крупняком.

Но в нашем случае дела обстоят с точностью до наоборот. В итоге правительственные ЦУ радикально противоречат указаниям конъюнктуры.

Как следствие, самые убедительные «советы» не дадут хоть сколько-нибудь азиатских результатов; при этом коррупционные риски возрастут в геометрической прогрессии.

Соответственно, в нашем случае плановость должна быть далеко не «конфуцианской».

Иными словами, речь идёт а) о прозрачном и публичном определении желаемых направлений и параметров роста б) о введении регрессивных налоговых и кредитных ставок для тех, кто движется в указанном направлении надлежащими темпами (степень «регрессии» пропорциональна приближению к плановым показателям роста). Грубо говоря, задача регрессии – заставить рынок учесть экстерналию. При этом добровольно-принудительная «коллективизация» целесообразна только по отношению к крупному капиталу и только на начальном этапе. В дальнейшем вольность членства в «командном секторе» и наличие самостоятельных игроков прямо необходимы - это не позволит «Госплану» оторваться от реальности. Таким образом, речь идёт о переходе на «североазиатский» путь – в нашей ситуации он является единственно верным.

 

О привалившем счастье

 

Какую конфигурацию должна иметь «идеальная» экономика, способная обеспечить выживание страны? Как ни странно, она должна быть достаточно открытой.

Впрочем, здесь необходимы пояснения. Итак, согласно нашим западникам, открытость – это поставки нефти в сочетании с рабской покорностью; предполагается, что это будет способствовать модернизации. Между тем, эпоха «накачки» сателлитов канула в Лету вместе с дешёвым сырьём. Сейчас даже в приложении к Балтии и Восточной Европе практикуется, по сути, бархатный колониализм. Нам «бархат» определённо не светит.

В то же время, главным получателем ПИИ является Китай, едва ли не ежемесячно угрожающий вторжением на Тайвань, разбирающий на части американские разведывательные самолёты и состоящий в военном союзе с Ким Чен Иром. Собственно, даже Иран получает больше иностранных инвестиций, чем образцовые банановые республики.

Эти «странности» отражают и опросы инвесторов – согласно им, военно-политическое могущество страны занимает вторую-третью строчку среди факторов инвестиционной привлекательности. На самом деле ничего странного здесь нет – как-никак, мы живём в эпоху глобализации.

Согласно западникам, она выгодна всем; согласно почвенникам, глобализация выгодна исключительно развитым странам «ядра». И те, и другие ошибаются. Итак, в фазе «глокализации» капитал и технологии почти целиком сосредоточены в «ядре» мир-системы - в итоге все остальные стагнируют. Напротив, при переходе к глобализации потоки технологий и капитала направляются за пределы «ядра». Для слабых стран периферии этот приток более чем компенсируется оттоком, возникающим вследствие неэквивалентного обмена, а то и прямого грабежа – и инвесторы это учитывают. В то же время крупным и агрессивным странам полупериферии зачастую удается ассимилировать технологии и капитал, при этом избежав «расплаты». Так появляются новые гегемоны – и инвесторы это понимают.

Итак, глобализация для нас – это дар божий; однако такой дар нельзя получить в обмен на рабскую покорность. Иными словами, «милитаризм» и жёсткая внешняя политика – это не препятствия на пути модернизации. Это её предпосылки.

Действительно жёсткая конфронтация может несколько снизить привлекательность российского рынка для иностранных инвестиций – но и только; сейчас не 70-е – наши «партнёры» не смогут контролировать свой частный капитал  даже если сильно захотят.  При этом издержки от «пауз» будут несопоставимы с последствиями сдачи позиций в ближнем зарубежье.

Грядущий кризис ещё более обострит потребность развитых экономик в «экстенсиве».

Как следствие, мы увидим а) нарастание силового давления Запада на весь остальной мир б) ускоренный вывоз капитала – туда, где этому давлению смогут противостоять.

Иными словами, единственно целесообразным представляется китайский вариант – открытость экономики в сочетании с максимально жёсткой внешней политикой.

 

О желательности перекосов

 

При этом дело не только в «ассимиляции» технологий и капитала. Так, экспортоориентированная промышленность в любой экономике является локомотивом технологического роста. Даже в Штатах производительность труда в экспортных производствах на 15% выше «стандартной». Тем более это справедливо для «догоняющих» экономик – так, технологический рывок Восточной Азии опирался и опирается на экспортоориентированную промышленность. Иными словами, развитие несырьевого экспорта есть важнейшее условие внутреннего развития.

Теперь займёмся вторым аспектом «открытости» - он не менее важен. Как показывает опыт, государство с ограниченными ресурсами может быть страшным противником – если использует их рационально. Сделаем лирическое отступление и посмотрим на «конфигурацию» экономики СССР – именно она стала основой его «непропорционального» могущества и наиболее фундаментальной предпосылкой падения. Итак, структура советской экономики идеально отражала структуру мобилизационных потребностей. Упрощённо говоря, продукция металлургии была избыточна по отношению к потребностям машиностроения, ибо при её развитии имелось в виду производство боеприпасов; машиностроение было избыточно по отношению к потребностям экономики в целом, ибо при его развитии имелось в виду производство танков; промышленность запредельно доминировала над сферой услуг. В итоге мобилизационный потенциал СССР был в 2,5-3 раза больше, чем «положено», исходя из абсолютных размеров экономики.

Однако этот результат достигался слишком дорогой ценой. Во-первых, отраслевой перекос формировал «марсианский» облик советского «народного хозяйства» - в долгосрочной перспективе производство, изолированное от потребления, всегда обречено на деградацию. Во-вторых, эта структура оборачивалась колоссальными издержками: прямые военные расходы в СССР представляли собой лишь вершину айсберга; его основную часть составляли гигантские затраты на поддержание мобилизационных мощностей.

Затем наступил 1992-й и экономику «перекосило» в противоположную сторону. Сейчас «мобилизационная цепочка» обрывается на уровне металлургических полуфабрикатов; как следствие, реальный военный потенциал страны сократился по сравнению с РСФСР по меньшей мере впятеро. При этом ситуация усугубляется общемировой тенденцией к расширению мобилизационной базы. Так, ракеты «поумнели» и теперь производство электроники почти столь же значимо, как и традиционно полувоенная металлургия.

Как раз из-за тенденции к расширению списка мобилизационно значимых отраслей советская политика «самоусиления» окончательно зашла в тупик. Теперь зададимся схоластическим вопросом: может ли экономика с «советской» структурой успешно существовать в принципе? Может – при условии, что сумеет переложить издержки по поддержанию мобилизационных мощностей на вероятных противников. Собственно, такие экономики существуют: так, Япония - почти столь же «перекошенное» государство, как и покойный СССР, однако её перекос субсидируют импортёры промышленных товаров made in Japan.

Иными словами, цель адекватной промышленной политики - создать как можно больше мобилизационных мощностей, при этом максимально переложив бремя их поддержания на соседей. Кроме того, целесообразно и использование механизмов «самоусиления» – но в умеренных масштабах.

Конкретизируем. Итак, легпром целесообразно сохранить в гомеопатических дозах – он слишком трудоёмок для нашей демографии и при этом малоценен с мобилизационной точки зрения; по тем же причинам развитие «нетехнологичной» сферы услуг должно быть ограниченным. В то же время, в приложении к «продвинутой» металлургии,  машиностроению и производству микроэлектроники необходим курс на массированное импортозамещение и максимизацию экспорта (плюс элементы «самоусиления»).

Разумеется, мы не достигнем японского идеала, но всё, что мы можем сделать в данном направлении, должно быть сделано. Тем более, что возможности не так малы, как кажутся. Сейчас на рынке доминируют две крайности а) условные «немцы», поставляющие дорогую и качественную продукцию б) безусловные китайцы, поставляющие дешёвую и пока не очень качественную продукцию. Между А и Б зияет провал, весьма слабо заполненный корейцами, тайваньцами и прочими НИС. В то же время, именно в этом секторе будет сосредоточен максимум спроса со стороны быстро растущих стран догоняющего развития. Как следствие, экспорт машиностроителей периодически порывается расти –  пока очередной кудринский креатив не ставит крест на этих поползновениях. Таким образом, несмотря на героические усилия правительства, экспортный потенциал у нашего машиностроения всё же существует. Разумеется, этот потенциал даже при самых благоприятных обстоятельствах будет много меньше потенциала импортозамещения. Однако на замещение время ещё есть, а «окно» на мировом рынке закроется в ближайшее десятилетие.

Безусловно, опора на внешние силы чревата импортом нестабильности с мирового рынка. Однако с этим следует смириться – спрос может исчезнуть, но экспортоориентированные активы не испарятся вместе с ним; даже законсервированные, они останутся существенным резервом. Тем более никуда не денется технологический капитал. Вернёмся  конкретике. Кроме всего прочего, курс на максимизацию несырьевого экспорта означает специфическое решение проклятого вопроса об НДС. Итак, за счёт НДС импортёры и производители, работающие на внутренний рынок, компенсируют экспортёрам потери от налогообложения на рынках внешних. В нашем случае экспорт в основном сырьёвой – в итоге возникает ситуация, когда вывоз сырья субсидируют его внутренние потребители. В случае с простым снижением  налога речь идёт об отказе от сверхстимулирования этого вывоза – в пользу просто стимулирования. В то же время замена НДС налогом с продаж равносильна фактическому отказу от поддержки экспорта – и несырьевого в том числе.

Соответственно, следует сохранить НДС как таковой, однако в то же время необходимо отменить его возврат для экспортёров сырья и «полуфабрикатов». При этом для первых потери могут быть компенсированы за счёт снижения ставок НДПИ. Далее, необходима соответствующая модификация таможенной политики; в сложных случаях речь может идти и о прямых экспортных субсидиях.

Наконец – и это главное - все поставки сырья должны рассматриваться только как инструмент продвижения продукции обрабатывающей промышленности. При этом на высококонкурентных и стагнирующих рынках развитых стран в любом случае ловить почти нечего; единственно верной представляется ориентация на быстрорастущие развивающиеся рынки.

 

О необходимости «Руссо-Балта»

 

Насколько целесообразно введение налога на роскошь? Оно крайне целесообразно – если речь идёт о роскоши иностранного производства. В 8 случаях из 10 «роскошь» - это псевдоним высокотехнологичности, вдобавок требующей высококвалифицированного и хорошо оплачиваемого труда. При этом российский рынок люксовых товаров – один из самых быстро растущих. Не использовать такую возможность прямо преступно. Соответственно, политика в этой области не может быть ориентирована на достижение фискальных целей и, тем более, сжатие спроса. Целью должно быть стимулирование переноса соответствующих производств в РФ и создание собственной «индустрии роскоши». Объективно, люксовый сегмент представляет собой необходимейшую часть развитой промышленности – именно он выступает вторым после оборонки «технологическим локомотивом».

 

О закручивании гаек

 

Как нетрудно заметить, при любой мобилизации нынешнее состояние госаппарата становится неуместным.

При этом идеи массированной дебюрократизации в англо-саксонском стиле, к сожалению, следует признать утопическими. Урезание (до 750-800 тыс.) мальтузианской численности и абсолютистских полномочий государева люда более чем целесообразно; однако само существование в России мощного госаппарата есть объективная необходимость.

В то же время, нынешнее «укрепление вертикали власти» имеет ряд специфических особенностей – и эта специфика неприемлема.

Итак, с одной стороны, мы видим «этатистское» усиление власти бюрократии над мирным населением – что скверно уже само по себе. С другой, этот процесс странным образом сопровождается «либерализацией» механизмов ответственности – функции контроля возлагаются исключительно на «независимый суд», а всяческое начальство активно рассуждает об «институтах гражданского общества» как о единственной панацее против собственного буйства.

При этом «гражданское общество» позиционируется как нематериальная эманация мирового духа. Проблема в том, что это не так – если «гражданка» не финансируется из госбюджета, это ещё не значит, что она ничего не стоит. И орды квалифицированных юристов, и свободная пресса, и непосредственные расходы прямо или косвенно оплачиваются обществом – а наше общество платить а) не хочет б) не в состоянии.

Так, платёжеспособный спрос на независимые СМИ порождается только не связанным с госструктурами средним классом. Как нетрудно заметить, сейчас наш «миддл-класс» а) немногочислен б) как минимум наполовину укомплектован обитателями госучереждений. Ровно те же соображения относятся к «законникам» и т.п.

Иными словами, в среднеразвитых странах институты гражданского общества не имеют достаточного экономического базиса. Как следствие, их подобающее распространение может финансироваться либо государством, либо внешними «донорами». Между тем, бытие определяет сознание; бытие на деньги Сороса определяет сознание совершенно однозначным образом - и то же относится к госсубсидиям.

Таким образом, сейчас «гражданские» институты могут быть либо слабыми, либо донельзя своеобразными. При этом вряд ли стоит уточнять, что тот же независимый суд вне гражданского контроля будет независим прежде всего от закона. Равным образом, возможности граждан отстаивать свои интересы в суде будут весьма ограничены без опоры на достаточные ресурсы – как институциональные, так и просто материальные.  Соответственно, в нынешних условиях односторонняя ставка на «контроль снизу» равнозначна прямому поощрению произвола и коррупции. Из этого следует, что вертикаль власти должна быть действительно укреплена. Это не лучший путь – но единственно возможный.

Так, советская классика «партком-местком-товарищеский суд» отражала не столько «авторитарную сущность системы», сколько объективные экономические реалии – такие, как подушевой ВВП. Соответственно, систему внесудебной ответственности госслужащих придётся воссоздать в полном объёме.

Теперь займёмся ответственностью другого свойства. Сейчас в условиях, когда за подсудимым стоит административный или силовой ресурс, независимость суда становится эфемерной. Соответственно, необходимо ограничить усмотрение судей в части назначения наказаний, сузив вариативность санкций по соответствующим статьям и исключив условные сроки. При этом должны быть отменены все ограничения по пересмотру «служилых» дел вышестоящими судами. Далее, действие презумпции невиновности в отношении «аппаратчиков» надлежит заметно ограничить. Речь идёт о возможности вынесения приговора на основании косвенных улик – прежде всего, явного несоответствия между размерами состояния и официальными доходами.

Ссылки на то, что в этом случае на госслужбу никто не пойдёт, следует признать бредом – ещё как пойдут. Равным образом, те же принципы необходимо распространить деятелей из МВД. Ссылки на то, что тогда в милицию никто не пойдёт, следует признать неконструктивными - лучше дефицит кадров, чем такие кадры. Разумеется, вышесказанное не исключает развитие контроля снизу – напротив, его следует усилить. Так, сейчас вопрос о закрытии процессов целиком зависит от усмотрения судей – и это усмотрение своеобразно. Соответственно, его следует ограничить: процессы по делам госслужащих и милиционеров могут идти в закрытом режиме лишь по требованию потерпевших и свидетелей обвинения.

Равным образом, следует способствовать финансовой самостоятельности СМИ (в особенности региональных); налоговые льготы для них необходимы. Далее, с учётом нашей специфики, возможности бюрократии судиться с медиа должны быть существенно ограничены.

Ещё далее, хотя неправительственная организация, субсидируемая правительством – это нонсенс, однако за неимением лучшего придётся использовать и этот вариант.

 

Об искоренении академиков

 

Масштабное наращивание расходов на НИОКР представляется донельзя целесообразным. Однако, пока академическая бюрократия жива, участь этих  расходов будет ужасна. Кроме того, не следует забывать, что мы имеем дело с компрадорской бюрократией – возникающие при этом риски очевидны.

Итак, нынешняя организация объединяет бесконтрольность с монополизмом. 

Соответственно, необходимо

а) ликвидировать централизованную структуру РАН

б) обеспечить многоканальность финансирования и, по возможности, конкуренцию.

в) перейти от поддержки учреждений к поддержке исследований

Иными словами, основную часть средств должны получать не «хозяева» площадок (директора НИИ и т.п.), а конкретные исследовательские группы, автономные по отношению к «площадкам»; в свою очередь, полномочия руководителей учреждений должны быть ограничены административно-хозяйственными функциями.

Кроме всего прочего, это существенно снизит риски нецелевого использования средств;  как следствие, можно будет отказаться от мелочного контроля за расходами исследовательских групп – сейчас он явно избыточен.

Разумеется, у «научной силы» должны быть изъяты все источники рентных доходов. В то же время, организацию наукоемких производств следует только поощрять.

Приватизация научных учреждений пока явно несвоевременна – бизнес не дозрел; при этом костяк отраслевой науки надлежит в основном сохранить – он нам ещё пригодится.

 

О бездетных работодателях

 

Итак, всё последнее время мы слышим бодрые рапорты о росте рождаемости, плавно переходящем в бэби-бум. Однако едва ли стоит уточнять, что 8%-ный «взрыв» означает рост количества детей лишь до 1,4 на семью, что вопиюще далеко даже от уровня простого воспроизводства. Впрочем, заглянув в соответствующие документы, можно обнаружить, что достижение последнего даже не ставится как цель – целью является достижение уровня рождаемости в 1,65. Таким образом, речь всё равно идёт о замене одного населения другим – только более постепенной. При этом едва ли стоит обвинять нынешнюю администрацию в «заговоре против русского народа» – её пораженчество имеет более чем объективные причины. Как показывает практика, никакие субсидии и пропаганда не позволяют поднять рождаемость более чем на 0,3 ребёнка на семью по сравнению с базовым уровнем. Упования на то, что рост доходов как таковой окажет значительное влияние на рождаемость, и вовсе анекдотичны.

До тех пор, пока между количеством детей и  благосостоянием будет существовать связь сугубо отрицательного свойства, рождаемость будет оставаться неприемлемо низкой. Иными словами, необходимо установить положительную корреляцию между количеством детей и социальным статусом – т.е. воспроизвести ситуацию, существовавшую в традиционной экономике. При этом очевидно, что сколь угодно большие субсидии не помогут приблизиться к этому идеалу. Следовательно, надлежит  превратить  многодетность из тормоза карьеры в её предпосылку.

Таким образом, речь идёт о системе «положительной дискриминации» по отношению к многодетным работникам – такой же, какая практикуется в отношении «угнетённых» меньшинств. Кроме всего прочего, этого требуют и соображения элементарной справедливости. Канцелярски выражаясь, категорически неясно, почему граждане, возложившие на себя общественно-полезную нагрузку, должны иметь меньшие возможности для социального роста.

Введём понятие «демографического статуса». Итак, пусть ДС = количеству родных и приёмных детей у гражданина Х. Какие преференции должны следовать из надлежащего «статуса»? Очевидно, что для организаций всех форм собственности следует ввести систему квот на сотрудников с соответствующим статусом - в т.ч. на верхних уровнях служебной иерархии. В приложении к госсектору возможны прямые «демографические цензы». Далее, наличие социальных гарантий также надлежит увязать с «демографическим статусом».

В случае с частным сектором дело обстоит несколько сложнее. Очевидно, там следует создать условия, при которых предпринимателям будет выгодно нанимать многодетных работников, и невыгодно – без- и малодетных. Отчасти нужного эффекта можно достичь, дифференцировав ставки налога на фонд оплаты труда в зависимости от «демографического статуса» наемного работника. Так, ставка для работника, не имеющего ни родных, ни приемных детей, должна составлять до 60%; для однодетных – 40%, для «двухдетных» - 20%. В случае, если детей трое, ставка выходит на 0 в пределах весьма значительного налогонеоблагаемого минимума; дальнейшее увеличение числа детей увеличивает его еще больше. Кроме того – и это главное – ставка налога на прибыль должна сильно изменяться в зависимости от среднего количества детей у сотрудников компании; если «фирма» ориентируется исключительно на без- и малодетных «трудоголиков» – она должна за это заплатить, и заплатить дорого. То же относится и к косвенным налогам, включаемым в цену товара – конкурентоспособность компании должна быть прямо пропорциональна её демографической ответственности.

Конечная цель – создать конкуренцию за многодетного работника, что будет способствовать его карьерному росту. Кроме всего прочего, это позволит покончить с нынешней практикой увольнения по факту беременности – напротив, работодатель будет заинтересован в том, чтобы сотрудница с детьми вернулась в компанию.

Ещё далее, необходимо основательно дифференцировать размер пенсионного обеспечения. Так, очевидно, что субъект, не участвующий в замещении рабочей силы, не может рассчитывать на перераспределительные механизмы (т.е. жить за счёт чужих детей); напомним, что для нормального функционирования механизма солидарности на каждого пенсионера должно приходиться по трое работающих. Ссылки на выдающееся качество потомка не должны приниматься – три хороших дворника намного ценнее одного плохого адвоката.

Равным образом, государство не обязано участвовать в софинансировании «однодетных» пенсионных накоплений. Таким образом, наш карьерист должен получать только страховую пенсию, дополненную результатами собственных «отложений». Напротив, родители с двумя детьми уже могут быть допущены к межпоколенческому перераспределению и государственному софинансированию; по мере увеличения числа детей должно возрастать и участие в обеих системах.

Иными словами, речь идёт о восстановлении традиционной ситуации, когда потомки рассматривались как гарантия обеспеченной старости.

Однако Хомо – всё же не вполне экономикус и, кроме всего прочего, пытается обеспечить будущее своим детям. Далее, молодёжная безработица оказывает на рождаемость самое душераздирающее воздействие. Соответственно, следует ввести систему ограниченного наследования «демографического статуса». Иными словами, изначально дети должны получать ДС своих родителей, но по достижении «потомками» 21-22 лет последний должен сокращаться на единицу в год. Кроме всего прочего, эта схема поможет стимулировать подростковую занятость. Разумеется, возможности получения субсидий на образование должны расширяться прямо пропорционально увеличению числа детей в семье.

Естественно, реализация этой концепции откроет грандиозные возможности для злоупотреблений. Однако, во-первых, «ресурс» для подобных махинаций достаточно ограничен. Во-вторых, ничто не мешает ввести за эти подвиги сроки, штрафы и конфискации – а заодно освободить от ответственности участвовавших в них родителей. Очевидно, что перспектива столкнутся с шантажом а) основательно сократит число желающих «оптимизировать» налоги и статус б) сильно увеличит расценки на рынке «фиктивных» услуг, что тоже неплохо. В конечном итоге даже «оптимизация» будет стимулировать рождаемость.

Разумеется, дальнейшее и масштабное увеличение прямых субсидий (в т.ч. ипотечных) также является необходимым. При этом все меры по материальному стимулированию рождаемости необходимо распространить не только на РФ, но и на русское население стран СНГ.

 

Контр-ТВ, 26.04.08