Журнал «Золотой Лев» № 117-118 - издание русской консервативной мысли

(www.zlev.ru)

 

С. Маркедонов

 

Де-факто отступление

 

Предложение Владимира Путина о совместной с США эксплуатации Габалинской радиолокационной станции (РЛС), сделанное им в ходе саммита «Большой восьмерки» в Хайлигендамме, знаменательно во многих отношениях. Во-первых, после начала иракской кампании в 2003 г., лидеры США и России ни разу не делали друг другу предложений о какой-либо кооперации. Во-вторых (что гораздо важнее), российский лидер фактически признал, что Южный Кавказ перестал быть сферой исключительного геополитического влияния РФ. Фактически впервые после 1991 г. глава Российского государства предложил Штатам сотрудничать в регионе бывшего СССР. Притом, что Южный Кавказ еще вчера рассматривался Кремлем как территория, которая не может быть открыта для проникновения сюда «нерегиональных игроков».

В принципе, в самом предложении Путина нет никакого открытия. Для экспертов еще в конце 1990-х гг. было понятно, что и собственно кавказские республики, и «заинтересованные силы» из-за океана и из стран ЕС уже не смотрят на Россию как на хозяина региона. Во-первых, к этому времени РФ перестала восприниматься, как источник легитимности новых независимых закавказских государств, и как эксклюзивный миротворец и единственный центр силы и политической гравитации для Армении, Грузии и Азербайджана, во-вторых.

Однако признание президента РФ существенно отличается от выводов экспертов и журналистских наблюдений. Обычно за констатациями такого рода следуют практические шаги, разработка новых концепций, «смена вех» во взаимоотношениях со всеми основными игроками, включенными в «Большую игру» на Южном Кавказе. Последуют ли такие шаги (а уж тем паче концепции) за габалинской инициативой? Вопрос непростой. Особенно, если учесть, что российская политика (в том числе и на кавказском направлении) определяется либо эмоциями, либо соображениями пиара. Не совсем понятно, осознавал ли Путин, что, приглашая американцев в Габалу, он фактически легитимизирует процесс «интернационализации» Южного Кавказа, уже открыто превращая РФ всего лишь в одного из игроков. Судя по косвенным источникам, в значительной мере идея Путина рассматривалась его командой, как некий «тест» для американцев. Пойдут ли они на сотрудничество с Россией, отложив до лучших времен размещение систем ПРО в Чехии и в Польше? И если не пойдут, то готов материал для новой информационной атаки на американских «империалистов». Однако что бы там ни планировал Кремль, и какими мотивами бы не руководствовались творцы российской кавказской политики, уже невозможно игнорировать тот факт, что Южный Кавказ стал ареной конкуренции различных геополитических проектов. И эта конкуренция будет в дальнейшем только усиливаться. И от Москвы (равно как и от Вашингтона с Брюсселем) зависит, станет ли эта конкуренция цивилизованной, или же перейдет (как это часто уже бывало) в процедуру бросания камней в стеклянном доме.

Между тем, сегодня на Южном Кавказе соперничают, как минимум, три больших проекта. Первый — это российский стабилизационный проект. Еще несколько лет назад он опирался, прежде всего, на «ностальгический ресурс», однако в последнее время на первое место выходит энергетический фактор. Вообще маркетизация (когда даже для «своих» все по рыночной цене) постепенно становится «краеугольным камнем» российских взаимоотношений с государствами Южного Кавказа. При этом смена ресурсов («ностальгический» уступает место энергетическому) не влияет коренным образом на смену политических приоритетов. Для России важно недопущение революционных потрясений (будь то «цветные революции» или приход на политическую арену новых несистемных политиков), «заморозка» внутриполитических процессов становится главной целью российского стабилизационного проекта, как в признанных государствах Южного Кавказа, так и в de facto образованиях.

Вторым проектом является американский «The Greater Middle East» («Большой Ближний Восток»). По самой своей стилистике это антипод российской стабилизации. Это — амбициозный проект по демократизации (включая внешнее воздействие на демократизируемый объект) огромного (по количеству населения и географическим пространствам) «макрорегиона». Этот макрорегион, согласно построениям американских стратегов, объединяет Египет, Израиль, арабские страны Ближнего Востока, Турцию, Южный Кавказ и Центральную Азию, Иран, Афганистан и Пакистан. При этом систему контроля за макрорегионом в Вашингтоне изначально предполагалось создать в тесном взаимодействии с ближайшими союзниками США — Турцией и Израилем. По замыслам разработчиков проекта, реализация на практике «программы Большого Ближнего Востока» позволила бы решить целый комплекс задач, начиная с проблемы безопасности Израиля и заканчивая установлением контроля над основными энергетическими ресурсами региона. Южный Кавказ — это тыл Ближнего Востока, который в отличие от «фронтовой полосы» должен быть стабильным и спокойным. Однако источником такой стабилизации Штаты (в отличие от РФ) видят построение «устойчивой демократии» и рыночной экономики. Впрочем, в некоторых случаях чувство реализма американцам не изменяет. Занимаясь активной «демократизацией» Грузии, весьма последовательно критикуя Армению за «недостатки в строительстве демократии», Штаты довольно сдержанно относятся к перспективам строительства «открытого общества» в Азербайджане. Вероятно понимая, что сегодня в Азербайджане порядка 60% населения выступают за военный способ решения карабахской проблемы, и в случае свободного волеизъявления в этой стране о спокойном «тыле» Большого Ближнего Востока" можно будет забыть.

Третий проект — европейский. Точнее здесь мы можем говорить о двух проектах в рамках одного («Политика добрососедства» и «Большое Черноморье»). Исходная посылка обоих проектов — приблизить Южный Кавказ к Европе, а также распространить европейский опыт добрососедских отношений (который развивался после 1945 г. и особенно интенсивно при строительстве объединенной Европы) на кавказскую почву. В 2004 г. Армения, Грузия и Азербайджан были включены в проект «Политики Европейского добрососедства» (European Neighbourhood Policy), а 14 ноября 2006 г. они приняли национальные Планы действий (Action Plans). С этого времени европейская политика на Кавказе становится гораздо в большей степени скоординированной и «интегрированной». Фактически можно говорить о едином европейском политико-правовом подходе к развитию Южного Кавказа. Начиная с января 2007 г., черноморский регион стал одной из границ объединенной Европы. По справедливому замечанию турецкого исследователя Мустафы Айдына, включив в свои ряды Болгарию и Румынию, Евросоюз в отличие от Соединенных Штатов стал региональным игроком в Черноморском регионе и на Южном Кавказе. Таким образом, Кавказ рассматривается в Брюсселе, как часть «Большого Черноморского региона» («Wider Black Sea Region»).

Между тем, до сих пор оба инновационных проекта для Южного Кавказа — американский и европейский — Москвой либо игнорировались, либо рассматривались, как неприятный вызов, мешающей сохранению доминирующей роли в регионе. Алармистский дискурс тоже присутствовал, однако он циркулировал среди политиков далеко не первого ранга, хотя и использовался инструментально российским истеблишментом в периоды обострения отношений РФ с США и ЕС. Чего не хватало российской дипломатии и экспертному сообществу, так это спокойного и объективного определения реальной степени угроз, исходящих от конкурирующих проектов, а также возможностей для творческой кооперации с европейцами и американцами. И в этом плане задачей номер один представляется отделение американских интересов и европейских, осознание того, что никакого единого «Запада» и «западной политики» на Кавказе не было и нет. Еще в 2004 г. официальный представитель ЕС Этнони Гуч, комментируя перспективы реализации американского проекта «Большой Ближний Восток», заявил, что «чем заново изобретать колесо, лучше использовать те колеса, которые уже существуют». В Европе не слишком готовы приветствовать силовое «внедрение» демократии на Востоке, включая и постсоветский Кавказ.

Взять хотя бы различные подходы государств-членов НАТО к североатлантическим перспективам Грузии. Тоже до полной идиллии далеко. Вместе с тем, представители Штатов критикуют европейский проект за идеализм и наивность. 11 апреля 2007 г. Европейская комиссия опубликовала доклад «Совместные усилия на Черном море: новая инициатива по региональному сотрудничеству». Пункт 3.3. Доклада определяет европейские подходы к проблеме «замороженных конфликтов». Европейская комиссия, как говорится в тексте, «защищает более активную роль Евросоюза посредством политического вовлечения в процесс урегулирования конфликтов». Однако без ответа остается вопрос, кто реально будет разводить по углам конфликтующие стороны, гарантировать безопасность как населения, проживающего сегодня в зонах конфликтов, так и беженцев? Кто будет нести потери за то, чтобы светлые идеалы мира воплотились на практике? Следовательно, и у американцев, и у европейцев есть существенные изъяны, как в теории, так и в практике реализации собственных проектов на Кавказе. Но много ли российские дипломаты занимаются их содержательной критикой? И речь, конечно же, не о полемике в стиле агитпропа.

Вместе с тем, нравятся нам или нет западные и проекты, США и ЕС сегодня — это реальность на Южном Кавказе. Сегодня ЕС — самый крупный международный донор для стран, вовлеченных в этнополитические конфликты на Кавказе. Начиная с 2002 г., Европейская комиссия выделила гуманитарной помощи для пострадавших в конфликтах в Абхазии и в Южной Осетии на сумму в 11 млн. евро. 14 декабря 2006 г. было принято решение о выделении дополнительной помощи в размере 2 млн. евро. При этом следует отметить, что этническая принадлежность пострадавших в конфликтах не является определяющим фактором в выделении помощи. До последнего времени Армения была второй после Израиля страной по получению американской помощи. Второе место сейчас занимает Грузия. И если мы возьмем для анализа структуру импорта-экспорта экономики Армении (стратегического партнера России), то окажется, что российский экспорт в Армению составляет всего лишь 16% от общего объема экспорта в республику (для сравнения голландский — 18%). Армянский импорт в Россию будет равен 13% общего объема импорта этой страны. То есть экономическая «вестернизация» стран Кавказа — факт уже свершившийся.

Другой вопрос (для Кавказа он более важный) — урегулирование конфликтов. Здесь абстрактными демократическими теориями и щедрым финансированием не обойдешься. Без политической роли и воли России представить себе «замирение» региона невозможно. Но для того, чтобы Россию смогли услышать, необходимо, во-первых, освоить американо-европейский политический язык и научиться защищать насущные национальные интересы на понятном для европейской и американской политической и правовой мысли языке. Во-вторых, необходимо самим стать инициаторами не только консервации, но и прогрессивного развития стран Южного Кавказа, осознав, что сама по себе стабильность без движения вперед невозможна. В-третьих, именно Россия может научить европейцев разумному сочетанию формально-правовых схем и формул Realpolitik, без чего невозможно замирение Кавказа «всерьез и надолго».

 

Автор - заведующий отделом проблем межнациональных отношений Института политического и военного анализа

 

Prognosis.ru

МиК, 22 июня 2007  10:45