Журнал «Золотой Лев» № 85-86- издание русской консервативной мысли

(www.zlev.ru)

 

А. Лебедев

депутат Госдумы РФ, доктор экономических наук

 

 

Курс на буржуазную революцию[1]

 

Взаимоотношения власти и бизнеса[2] в России похожи на латиноамериканский сериал: стороны без конца предъявляют друг другу претензии, оговаривают условия союза, ссорятся, мирятся. При этом каждая расценивает себя как самостоятельный субъект, способный выжить без своего визави — в виде «римейка» госкапитализма или, наоборот, глобалистской утопии. Эта «добрая ссора» достойна экранизации и могла бы снабжать информационными поводами СМИ еще много лет, если бы на кону не стояла конкурентоспособность страны[3], напрямую зависящая от эффективной, отлаженной системы взаимодействия власти и бизнеса. Ведь проблема для всех нас в том, что сейчас ее иначе как злокачественной назвать нельзя.

Один из основных субъектов системы — бизнес — находится в маргинальном положении, его развитие ограничено негативным имиджем и набором ложных стереотипов, препятствующих превращению делового сословия в класс, претендующий на легитимное участие в управлении государством. Увы, мы имеем дело с классическим передергиванием — переносом издержек становления русского[4] бизнеса эпохи «первоначального накопления капитала» первой половины 1990−х на нынешнее состояние, на все без исключения компании, оказывающиеся априори «виноватыми» в силу собственной, изначально «неправильной» природы.

Причины живучести таких стереотипов общеизвестны. В условиях, когда в считанные годы произошло колоссальное имущественное расслоение и перераспределение благ, когда значительная часть населения живет за чертой бедности, говорить о понимании социальной миссии богатых и бизнеса вообще бессмысленно. Более того, некоторым чиновникам, продолжающим мыслить в категориях советского госкапитализма, в котором они были собственниками де-факто, даже выгодно наличие «образа врага», удобного объекта для возложения на него ответственности за отсутствие экономического роста, слабой социальной государственной политики ввиду низкой собираемости налогов и т. д.

В итоге бизнес не имеет достаточного общественного веса, «имиджевого капитала» — ни для отстаивания своей позиции, ни даже для объяснения собственной нужности. А без действенного сотрудничества с государством наш бизнес неконкурентоспособен в условиях глобальной экономики. Получается парадоксальная ситуация: в капитализме, который Россия пытается построить, капитал не является основным действующим лицом, содержанием этого понятия. Для того чтобы увидеть, как бывает по-другому, достаточно посмотреть на опыт стран «развитого капитализма».

 

Времени нам не дано

 

По мере своего становления и развития (примерно с XV века) западный капитал, во-первых, реализовывал свою функцию основного производителя национального продукта, создателя рабочих мест и плательщика налогов, а во-вторых — активно боролся за свои права, в том числе политическими методами. Итогом этого развития стало то, что капитал в этих странах социализирован и не имеет системных проблем с государственной властью[5]. Другими словами, западный бизнес обладал временным лагом в пять столетий, чтобы «утрястись», показать, когда нужно, зубы, занять достойное и никем не оспариваемое место в обществе.

В России аналогичная схема вряд ли может быть реализована. По сути, русский капитализм существовал на протяжении двух коротких промежутков времени: со второй половины XIX века до октября 1917 года и с 1991 года по настоящее время. За эти два периода основа капитализма — капитал — так и не смогла толком легализоваться и завоевать себе право определять политические процессы. Революция февраля 1917−го, которую в историографии, созданной под контролем аппарата коммунистической партии[6], назвали «буржуазной», таковой на самом деле не была — узкий слой мелких клерков и интеллигенции был сметен спустя семь месяцев другим, более многочисленным классом. Теперь же, на наших глазах, пережив весьма сомнительный «расцвет» в 1990−х, капитал опять вошел в стадию кризиса легитимности, испытывая на себе отчуждение как у народа, так и у власти, не понимающей ни его предназначения, ни его реальных возможностей.

Очевидно, что русский бизнес вряд ли может рассчитывать на то, что, выплачивая налоги и создавая рабочие места, по прошествии нескольких столетий он добьется понимания своей миссии — тогда, когда образуется массовый обеспеченный и просвещенный средний класс, исчезнет бедность, а власть объявит налоговую и приватизационную амнистию. Инерционный сценарий — это утопия, и наша история раз от раза доказывает это со времен Стеньки Разина. Даже «двадцати лет покоя», о которых просил Петр Столыпин, может, как всегда, не хватить.

Таким образом, бизнесу не остается другого выхода, кроме как пытаться исправить ситуацию, осуществить идеологическую «буржуазную революцию», сознательно и целенаправленно заняться собственным публичным позиционированием как класса и выстраиванием партнерских отношений с властью и другими социальными группами. То есть, по сути, заняться творческим конструированием гражданского общества[7], отсутствие или же извращение которого закладывает мину под стабильное развитие. У этой задачи два измерения: инструментальное и концептуальное.

Первое — это сумма институциональных площадок для диалога с властью и обществом, информационных кампаний и благотворительных акций. А главное — деятельное участие в качестве партнера в государственных проектах и программах (поле здесь просто непаханое — от жилья и сельхозпредприятий до образования и высоких технологий). Второе, концептуальное, — это идеологическое содержание инструментария, аргументы, которые предстоит использовать в общественной дискуссии и диалоге с властью.

В настоящий момент эти аргументы крайне уязвимы, потому что либо неполны, либо ложны. С одной стороны, многие русские предприниматели высказываются против расширительного толкования общественной роли капитала, видя в нем желание государственной власти ввести дополнительные виды ренты и предлагая (в чем-то справедливо) ограничиться выполнением бизнесом его естественных функций, что якобы автоматически делает его «ответственным». Однако по вышеописанным причинам, а также учитывая экстремальную ситуацию в экономике, такая «программа-минимум» никого не убеждает, создает пространство для многочисленных спекуляций на эту тему. Подобный сценарий просто бесперспективен, поскольку фактически предлагается сохранение невыгодного бизнесу статус-кво.

Другая, более распространенная крайность — нарочитая сервильность бизнеса, готовность «платить столько, сколько скажут», «не высовываться». Обратной стороной такого угодничества являются игры во фронду и принципиальность, петиции к «неприступному» государству с просьбой о преференциях, налоговых послаблениях и т. д.

И в том и в другом случае бизнес изначально позиционирует себя как «слабое звено». Выступая в роли просителя у государства (подобно врачам и учителям), предприниматели сами создают схему «патриотичные чиновники — своекорыстный, антигосударственнический бизнес»; «замаливая грехи» у народа, бизнес позволяет формировать у себя комплекс вины. Отсюда соответствующее отношение, делающее невозможным какую-либо легитимацию. Кроме того, «прося», бизнес сам формирует внутри себя конкурентную среду, поэтому его легко «разводят» чиновники — ведущие бизнес-организации не могут договориться по принципиальным вопросам.

 

Капитал как ядро корпорации

 

Очевидно, существует потребность в принципиально новой идеологической парадигме, «перпендикулярной» существующему порочному кругу, принципиально меняющей угол зрения на проблему. Основным изъяном прежних идеологических схем является то, что различные участники политических и социально-экономических отношений (власть, бизнес, партии, общественные организации, обобщенный электорат и т. д.) выступали самостоятельными субъектами и действовали исходя из собственных, конфликтующих друг с другом интересов, принимая по умолчанию некое общее пространство под названием «Россия», где волею судеб им пришлось столкнуться.

Поэтому в качестве основного, единого и неделимого субъекта и одновременно цели новой буржуазной идеологии должна быть сильная Россия, играющая активную роль в мировом разделении труда, приносящая дивиденды и дающая реализовать возможности всем, кто способен трудиться. Такая постановка вопроса обусловлена неизбежностью глобализации мировой экономики, в которой страны выступают как транснациональные корпорации[8], перенося смысл понятия «протекционизм» из автаркической, изоляционистской плоскости [9]в сферу конкуренции на международном рынке. Бизнес нуждается в сильной стране именно ввиду прямой экономической заинтересованности и перспективы экспансии на мировом рынке, а отнюдь не из-за навязанных ему абстрактно-патриотических настроений.

У нас распространена одна крайность — нарочитая сервильность бизнеса, готовность «платить столько, сколько скажут», «не высовываться». Обратной стороной такого угодничества являются игры во фронду и принципиальность, петиции к «неприступному» государству с просьбой о преференциях, налоговых послаблениях и так далее

В «проекте “Россия”» бизнес как производитель продукта становится его ядром, первоосновой конкурентоспособности[10]. Соответственно, капитал и есть по определению самый патриотичный класс, а не чиновники[11], не созидающие, а лишь создающие условия, предлагающие определенный набор сервисов (защита собственности, поддержание правопорядка, развитие инфраструктуры, экономические свободы, подъем международного престижа России и т. д.), делающих предпринимательскую активность эффективной.

Используя язык метафор, можно представить Россию как единый организм, корпорацию, ведущую борьбу на международном экономическом фронте[12]. Бизнес в этой войне находится на передовых позициях, тогда как государство — «интендантская служба», обеспечивающая бесперебойную подвозку боеприпасов и надежный тыл[13]. В любом случае и капитал, и власть сражаются заодно, так как находятся по одну сторону этого незримого фронта и работают на успех «корпорации “Россия”» в условиях глобальной экономики. Такой инструментальный подход все расставляет на свои места, не дает пространства для спекуляций и псевдогосударственнической риторики.

Единый критерий эффективности работы бизнеса и власти при предложенной схеме — успехи в решении поставленных просвещенной властью[14] глобальных задач, прежде всего в качественном обеспечении роста валового внутреннего и валового национального продукта. Под «качественным» я имею в виду наполнение понятия «рост» не объемами экспортируемого сырья, а производимой продукции высокой обработки, улучшение уровня жизни и потребительских стандартов для населения страны.

При этом бизнес выступает фактическим исполнителем этих задач, удваивая и утраивая ВВП и ВНП за счет роста собственного производства и завоевания рынков за рубежом, побеждая бедность за счет увеличения зарплат и т. д. Только развитие бизнеса может обеспечить реальный рост экономики — при создании оптимальных условий для его развития Россия может абсорбировать любое количество капитала, ибо у нас уникальная, одновременно дешевая и квалифицированная, рабочая сила. Это, в свою очередь, даст средства в бюджет, на социальные расходы. Соответственно, прогрессируя, увеличивая прибыль, бизнес автоматически выполняет государственные задачи.

Эффективность же работы и патриотизм чиновников имеют в рассматриваемом здесь дуэте бизнес—власть иные, вполне осязаемые и единственно корректные критерии оценки — качество предоставляемого бизнесу сервиса, наличие благоприятных условий для предпринимательской активности. Именно по темпам роста бизнеса в конкретном регионе и предлагается спрашивать с чиновников. Хотя возможен и иной критерий — средняя заработная плата как показатель востребованности рабочих рук бизнесом, то есть уровня его собственного развития. Так, исходя из нынешнего, крайне низкого по сравнению с другими развитыми странами уровня средней зарплаты, можно сделать вывод, что бизнес развивается плохо. И так будет до тех пор, пока государственное администрирование отстает от бизнес-услуг по качеству, оставаясь, по сути, на уровне времен коммунистического правления.

В предложенной системе координат многие дебатируемые в настоящее время вопросы получают принципиально новое разрешение: например, налоги, расцениваемые бизнесом как неприемлемо высокие, а властью — как одни из самых низких в мире и чуть ли не как подарок предпринимателям. В новом контексте налоговая ставка — оплата сервиса, предоставляемого каждым конкретным государством бизнесу, давно ставшему интернациональным[15]. В современной экономике деньги можно разместить где угодно — критерием выбора является соотношение качество/цена этого сервиса[16]. Чем Россия, увы, похвастаться не может.

В связи с этим доводы про «самые низкие налоги» это аргумент сродни тому, что «Запорожец» — лучшая машина, потому что самая дешевая. Очевидно, что к вопросу налогов надо подходить с точки зрения их конкурентоспособности на международном рынке «государственных сервисов», а не их величины. При хорошем «наборе услуг» бизнес готов платить любую разумную налоговую ставку, а также инвестировать в несравнимо больших объемах, чем сейчас.

Принятие предлагаемой идеологической концепции сделает по-настоящему эффективными практические формы взаимодействия ответственных предпринимателей и власти в решении насущных проблем. Такие партнерские схемы прекрасно зарекомендовали себя в развитых странах, но не работают у нас по вышеописанным причинам (я имею в виду прежде всего государственно-частное партнерство, которое, как можно видеть на опыте работы компании «Ильюшин Финанс» в авиапроме, способно вывести из кризиса целые отрасли). Синергия работы бизнеса и государственной власти на внешнем фронте снимет большинство существующих конфликтов, новая идеология сделает прежде отчужденные власть и бизнес, общество и бизнес союзниками, обреченными на сотрудничество.

Если, конечно, нашей целью является процветание России.

 

«Эксперт» №25(519), 3 июля 2006