Журнал «Золотой Лев» № 165-166 - издание русской
консервативной мысли
В.Е. Шамбаров
Русский
ум и размах в XVII веке[1]
В истории внедрилась версия о неком многовековом отставании
русской науки и техники от западной – и лишь после “прорубания окон в Европу”
стали “догонять”. Факты говорят другое. Ведь и сами естественные науки в
современном понимании родились незадолго до “прорубания окон”. Да, университеты
в Европе существовали давно. Но забывается, что в них обучались лишь
схоластическому богословию, юриспруденции и (не везде) медицине. Преподавалась,
правда, “физика”, но она была частью философии, и ее учили по Аристотелю. С
конца XVI в. иезуитские школы ввели и математику – хотя изучали ее по Евклиду, другой
математики еще не знали.
А об уровне медицинской науки можно судить по тому, что
общепризнанными средствами от всех болезней считались кровопускания и очищение
кишечника. Королю Генриху II, раненому копьем в глаз и мозг, дали слабительное
и стали делать кровопускания. Франциску II при нагноении абсцесса за ухом в дополнение
к этим средствам закрыли выход гноя и вызвали гангрену. Слабительными довели до
смерти королеву Марго при воспалении легких. Людовик XIII с детства страдал
катаром желудка – кровопусканиями ему обеспечили малокровие. А Ришелье при
геморрое мучили ежедневными клизмами. А ведь их-то лечили лучшие врачи!
Из естественных наук неслучайно первой начала развиваться
астрономия – она стала “побочным продуктом” модной тогда астрологии. И
серьезные исследование долго оставались уделом энтузистов-одиночек.
О каком уж тут научном уровне говорить, если в конце XVI в. сожгли основоположника
теории кровообращения Сервета, Везалия за труд “О строении человеческого тела”
уморили в тюрьме голодом, в 1616 г. Ватикан наложил запрет на работы Коперника,
а Галилея принудили к отречению в 1633 г…
И на самом-то деле наука стала прогрессировать только в
середине XVII в. Причем это никак не было связано с нуждами производства и с
государствами, где уже появилась крупная промышленность. Наоборот, рывок
произошел в странах абсолютизма, где богатые аристократы спонсировали ученых
для собственных развлечений. Толчок к прогрессу машинной техники дал… театр. В
помпезных придворных постановках считалось шиком, чтобы сцена оборудовалась
хитрыми механизмами, ездили облака и колесницы “богов” и т.п., для чего и
привлекались изобретатели. При строительстве фонтанов вдруг выяснилось, что вода
не может подняться выше определенной высоты. Откуда последовали опыты
Торричелли, Паскаля – и родилась гидродинамика. А побочное открытие
“торричеллиевой пустоты”, вакуума, впервые опровергло авторитет Аристотеля,
утверждавшего, что “природа не терпит пустоты”. Придворная мода на азартные игры
породила заказ – вычислить вероятность выигрыша. И возникла теория вероятностей…
Ну а в борьбе за должности профессоров математики при иезуитских колледжах кандидаты
старались доказать свой профессионализм – и перешагнули рамки Евклида.
Но и тогда наука оставалась уделом горстки энтузиастов.
Британский философ Бертран Рассел писал, что если бы в XVII в. было убито в
детстве 100 ученых, то современный мир не существовал бы. Их действительно были
единицы. Галилей, Кардано, Тарталья, Бесон, Ферма, Торричелли, Декарт, Паскаль, Кавальери,
Гюйгенс, Роберваль, Дезарг,
Виет… И о результатах своих исследований они сообщали не в публикациях, а в
переписке между собой – связующим центром переписки всех тогдашних ученых стал
по своей инициативе монах Мерсенн. Только в конце
XVII в. появляются настоящие научные общества и академии, строится Гринвичская
обсерватория, медики широко занимаются анатомированием, Левенгук
изобретает микроскоп, Лейбниц разрабатывает дифференциальное и интегральное
исчисление, расцветает гений Ньютона, который в 1687 г. опубликовал свой
главный труд “Математические начала натуральной философии”. Как видим, совсем
незадолго до того, как Петр поехал в Европу “учиться”.
А существовала ли в России наука до Петра? Да,
существовала. Хотя, конечно, тоже далекая от современной. Была своя система
образования, еще в 1550 г. Стоглавый Собор указал на необходимость “грамоте
учиться”. Но обычно детей учили лишь чтению, письму, счету, Священному Писанию,
а остальные знания человек должен был добирать сам, в общении со “знающими
людьми” и “многообильном чтении”. То есть, каждый
продолжал образование индивидуально, в зависимости от выбранной профессии.
Имелась и соответствующая литература, например, “Азбуковники” – наставления для
учителей со значительной суммой практических знаний в разных областях. Гюльденстерн в 1602 г. упоминает русский букварь. А в 1634
г. московский Печатный двор издал учебник Василия Бурцева: “Букварь языка славенского сиречь начала учения детям”. Иностранцы
описывают на московском рынке Книжный ряд “длиной в милю”. Значит, спрос на
книги был.
Впрочем, в XVII в. возникают уже и постоянные учебные
заведения. При Михаиле Федоровиче – для подготовки священнослужителей, а при
Алексее Михайловиче и для светских лиц – школы при Чудовом, Заиконоспасском
монастырях (ученикам полагалась стипендия – 10 руб. в год!), “Гимнасион” при церкви Иоанна Богослова в Китай-городе,
училище при церкви Иоанна Богослова в Бронной слободе, школа при Печатном
дворе. Наконец, при Федоре Алексеевиче создается Славяно-греко-латинская
академия.
Существовала своя медицина. Фоскарино
в XVI в. писал: “Врачи лечат по опыту и испытанными лечебными травами”. Была
медицинская литература – “Травники”, “Зелейники”,
“Лечебники”. Существовал Аптекарский приказ, что-то вроде “минздрава”.
В Москве имелся Зелейный ряд, торговавший лекарственными
травами и прочими медицинскими снадобьями. И там же можно было нанять “лечьца”, “зубодера”, “глазника”, “костоправа”, “кровопуска” и даже “бабичьих дел
мастера”. Аптекарский приказ выделял лекарства и медицинский персонал для армии,
существуют подробные росписи на этот счет – сколько “лечьцов”,
хирургов, костоправов. При царице упоминается русская “дохтурица”
(а “дохтур” был выше “лечьцов”,
обычно “дохтурами” являлись иностранцы).
Специалисты-врачи имелись среди монахов почти каждого монастыря.
Издревле существовала и математика. Причем своя,
вытесненная впоследствии европейской. Использовалась не только десятеричная
система – считали еще девятками и сороками. Не буду спорить, насколько это
удобно, но отнюдь не примитивно. Попробуйте-ка считать в нескольких системах и
легко переходить из одной в другую! (А считать умели все – какая торговля без
счета?) В дошедших до нас учебниках начала XVI в. слагаемые именуются –
“перечни”, сумма – “исподний перечень”, разность – “остатки”, уменьшаемое –
“заемный перечень”, вычитаемое “платежный перечень”, делимое – “большой
перечень”, частное – “жеребеный перечень”, остаток –
“остаточные доли”. Были пособия по геометрии “с приложением землемерных начертаний”,
где даются сведения о вычислении площадей разных фигур. Расчеты площадей содержатся
и в сочинении Ермолая Еразма
“Благохотящим царем правительница и земледелия”. А
теоретическая математика оперировала числами до… 10 в 48 степени! И тоже имела
собственную терминологию. “Тьма” в математике означала тысячу тысяч – т.е.
миллион, миллион миллионов - “легион”, легион легионов – “леодр”,
а леодр леодров – “ворон”.
Единица 49-го разряда. Кстати, древнерусская математика вообще часто
оперировала не линейными, а степенными зависимостями – тысяча тысяч, сорок
сороков.
Были высокообразованные специалисты – “арифмометры”,
картографы. Разумеется, без фундаментальных знаний в самых различных областях
не могли работать такие литейщики, как Андрей Чохов, создавший Царь-пушку,
огромный колокол “Реут” и др. Тут уж природных талантов
и “русской смекалки” было явно недостаточно. Как и для зодчих, решавших
сложнейшие инженерные задачи. И Фульвио Руджиери, восхищавшийся в 1568 г. строительством наших
крепостей, уважительно именовал русских градодельцев
“инженерами”. Умели делать хитрые механизмы. Лжедмитрий прислал Марине Мнишек часы, которые выделывали разные “штуки московского
обычая” – били в бубны, играли на флейтах и трубах. А при Михаиле Федоровиче на
Спасской башне установили часы, как пишет чех Таннер,
“наподобие пражских” – они вызванивали на колоколах “музыкальную гамму”.
Были ученые-энтузиасты. Архив игумена Соловецкого монастыря
Федора Колычева содержит описания множества
изобретений, внедрявшихся под его руководством. Это и гигантские
гидротехнические сооружения монастыря с хитрыми трубопроводами, когда вода из
52 озер подавалась к мельницам, приводила в движение меха и молоты кузниц. И
механическая сушилка, веялка, и устройство для разминки глины при изготовлении
кирпичей, и даже оригинальные устройства, ускоряющие и облегчающие изготовление
кваса. Боярин Матвеев занимался алгеброй и ставил химические опыты. Стольник
Годунов составил “Чертеж Сибирских земель”, а архиепископ Холмогорский и Важский Афанасий Любимов занимался архитектурой, медициной,
астрономией, наблюдал за небесными телами через “стекло зрительное круглое в
дереве”, составил карты Поморья и Украины, “Описание трех путей из Поморских
стран в Шведскую землю”, разрабатывал проект освоения Новой Земли.
Но отметим и то, что Россия отнюдь не была
промышленно-отсталой страной. Еще с XVI в. крупными мануфактурными
предприятиями были солеварни – например, предприятия Строгановых давали 110
тыс. т. соли в год (там, кстати, имелась своя школа для подготовки специалистов,
писались технические инструкции). Были канатные дворы в Вологде и Холмогорах
(Холмогорский обеспечивал канатами 1/4 британского флота). А московский
Пушечный двор иностранцы называли “литейным заводом”. Он имел несколько цехов,
свой полигон для испытаний орудий, молоты приводились в действие
гидравлическими механизмами. Однако бурный промышленный рост начался в XVII в.
– попозже, чем в Голландии и Англии, но намного раньше, чем во Франции, Италии,
Испании.
При Михаиле Федоровиче строится еще один канатный двор в
Архангельске, в Москве – 2 “пороховых мельницы”, швейные мануфактуры – Царская
и Царицына мастерские палаты, ткацкая – Хамовная
изба, шелковая – Бархатный двор, Верхняя типография. Их работники являлись
“бюджетниками”, жили на оклад от казны, и Олеарий не
без удивления сообщает: “В Москве принято, чтобы ежемесячно все царские чиновники
и ремесленники получали в срок свое жалование; некоторым оно даже приносится на
дом”. Крупными предприятиями являлись кирпичные заводы. Так, потребности Москвы
обеспечивал завод в с. Калитниково. Добавим мощное
кожевенное производство в Казани и Муроме. А в 1632 г. голландцы Марселис и Виниус получили
лицензию на строительство в Туле “железоделательного”, т.е. металлургического завода.
(Кстати, Шведскую металлургию развивали тоже голландцы). Но достойно внимания,
что в царской грамоте оговаривалось – хозяевам нанимать на работу людей “по
доброте, а не в неволю”, “тесноты и обид никому не чинити
и промыслов ни у кого не отнимати”.
Во времена Алексея Михайловича процесс пошел еще
интенсивнее. Нередко от предприятий, создаваемых при участии иностранцев,
перенимая их технологии, отпочковывались другие, с русскими мастерами. Духанинский стекольный завод строился итальянцами, а потом
возникает казенный Измайловский, изготовлявший, по оценкам иностранцев,
“довольно чистое стекло”. Бумажную фабрику на Пахре построили немцы, а от нее
отделяется казенная, на Яузе. В Москве стали действовать часовой завод,
Гранатный двор, еще 2 типографии. А тульский завод Марселиса
и Виниуса приносил огромные прибыли владельцам и казне,
и их же компания получила разрешение на строительство новых – они появляются в
Каширском, Малоярославецком уездах, на Ваге, Шексне, в
Костроме и Воронеже.
Предпринимательством занимались не только иностранцы и
купцы, но и высшая знать. Боярин Морозов в подмосковном Павловском построил
собственный плавильный завод, использовавший передовую технику. В его вотчинах
действовали и винокуренные, поташные заводы. Свои предприятия, в том числе металлургические,
основали Милославские, Одоевские. И показателен факт, что уже к 1648 г. Россия
поставляла в Европу не только воск и мед, но и… пушки! “За море по вольной
цене” шло до 800 орудий в год. Их сбывали голландцам, а уж они перепродавали в
третьи страны – в ту же Францию, где собственное производство возникло лет
через 30, при Кольбере.
На Руси росли, как грибы, кожевенные, суконные, полотняные
мануфактуры. И участие в этом принимали даже сам царь с царицей! Коллинз
описывал, как в 7 верстах от Москвы были построены “красивые дома” для
обработки пеньки и льна, “которые находятся в большом порядке, очень обширны и
будут доставлять работу всем бедным в государстве… Царица будет заведовать
женщинами в этом заведении для своих польз и выгод” (всего же за время царствования
Михаила Федоровича и Алексея Михайловича было создано 60 “дворцовых” мануфактур).
В это же время началось промышленное освоение Урала. Близ Соли Камской нашли
медь (прежде Россия ее закупала), тут стал действовать Пыскорский
медеплавильный завод. Были уже построены и Невьянские
заводы (те, которые Петр отдаст Демидову).
Велась геологическая разведка в Сибири. Приказ Рудного
сыска рассылал воеводам указания “кликать по площадям” насчет поиска полезных
ископаемых, за что полагалась награда. Прилагались и инструкции, как брать
пробы, пересылавшиеся в Москву, где давалось заключение о целесообразности
разработок. В результате обнаружили железо в Томском, Кузнецком, Енисейском,
Якутском уездах, выявили цветные металлы, серебро под Нерчинском, свинец на Аргуни, селитру на Олекме, слюду,
“камень наздак” и т.п. Были построены
металлургические заводы – Ницынский, Долматова
монастыря. Правда, в большинстве месторождений дошло только до пробных шурфов и
выплавок, но столь авторитетные исследователи Сибири, как С.В. Бахрушин и С.А.
Токарев однозначно установили: “Изыскания академиков XVIII в. базировались на
предшествующие поиски и опыт служилых людей XVII столетия”.
Так в чем же было отставание России? В том, что она
приглашала иностранных специалистов? Но перенять лучший и новейший опыт – дело
вполне нормальное в техническом прогрессе. Допустим, если были и свои
прекрасные литейщики, то почему было Михаилу Федоровичу не переманить в Москву
знаменитого нюрнбергского мастера Ганса
Фалькена (того самого, от чьего имени получила
название легкая пушка – фальконет)? По сути, Петр I продолжил практику своего
деда и отца. И ведь с какой охотой ехали! Сам Лейбниц навязывался (только удивил
царя слишком крутыми социальными проектами). А швейцарский естествоиспытатель
Бернулли, отправляясь в Россию, писал: “Лучше несколько потерпеть от сурового
климата в стране льдов, в которой приветствуют муз, чем умереть от голода в
стране с умеренным климатом, в которой муз обижают и презирают”. Вот и судите
сами, что же это было на самом деле – “отставание” или мудрая политика царей, в
результате которой “утечка мозгов” шла в направлении, противоположном нынешнему?
Сайт автора