ЧЕМ
ДЕРЖАЛОСЬ ЕДИНСТВО РОССИИ
В
известном письме Энгельса Марксу от 23 мая 1851 года, где сопоставляются
исторические роли России и Польши, есть такой пассаж: “Поляки никогда не умели
ассимилировать чужеродные элементы. Немцы в
городах остались и остаются немцами. Между тем каждый русский немец во втором
поколении является живым примером того, как Россия умеет русифицировать немцев
и евреев. Даже у евреев вырастают там славянские скулы".
Указав
на этот весьма важный для понимания национального характера факт, Энгельс никак
его не объяснял и не комментировал. Между тем, речь идет о явлении едва ли не
уникальном.
А
задумываться над подобными фактами приходится обычно эмигрантам.
Это тоже достаточно хорошо известно. Подавляющее большинство русских эмигрантов и вообще эмигрантов
из России всюду испытывают ностальгию по оставленной
родине, даже если на новом месте чисто материально чувствуют себя
благополучными. Карамзин в конце ХVIII века,
Герцен в середине ХIХ, Александр Зиновьев
совсем недавно, выразили по существу одинаковые чувства: вроде бы
притягательная и благополучная “заграница” вблизи
оказывается совсем не такой, как на расстоянии, а домашние неудобства вдруг одеваются
романтическим покроем.
Что
же и на Западе, и на Востоке создает явный дискомфорт для искателей
"свободы” и правовых гарантий? Мне
постоянно вспоминаются беседы с американским стажером в общежитии МГУ в начали
60-х, когда начались сбалансированные обмены
специалистами и разведчиками. Американец с недоумением говорил о восторженных
тирадах Керенского в адрес Ленина и России вообще, а Волги в особенности, об
учительнице русского языка, еврейке из Одессы, просившей привезти щепотку
русской земли, о немце из немцев Поволжья, плакавшем, что он не может вернуться
в Россию. ''Моя родина там, где мой
бизнес", - заключал он. Более же всего его удивляли каждодневно
повторявшиеся "собрания" в гостиной, этак с четырех пополудни и за полночь,
обычно с самым горячим обсуждением чего-то либо беспроблемного,
либо вовсе непродуманного. "Нас здесь шестеро, и за год ни у кого
не появилось желания заглянуть к другому в гости".
Здесь
и заложено самое главное: непонятная ни на Западе, ни на Востоке жажда общения.
Общение как самоценность и более того - как высшая ценность. Много можно
сказать ехидных слов по поводу российской интеллигенции, которая и в ХIХ, и в ХХ много говорила и мало делала. А если уж говорить
о специфике, то надо бы было объяснить, почему интеллигенция, самим характером
труда обреченная на индивидуализм, собирается и оправдывается друг перед другом
за свою бездеятельность, почему вообще собирается? Как правило - ругает власть,
и в большинстве случаев дальше не идет.
А
зачем же собирается и почему перед кем-то оправдывается? Сохраняется вроде бы
утраченное условиями труда чувство ответственности перед кем-то и чем-то. И на
прямой вопрос: перед кем и перед чем - большинство наверняка не ответят.
Очевидно чувство давно ушло на подсознательный уровень, осознать который не
просто, но важно.
Итак
- почему общение как самоценность? Естественно, что этого не понять, не
обратившись к истории, именно к истории общежития.
Со
школьной скамьи всем памятна социологическая схема: от первобытнообщинного,
родо-племенного, как высшей его стадии строя, к территориальной, соседской
общине и соответственно к государству как высшей форме территориальной
организации. А действительный исторический процесс был много сложнее и разные
формы общежития сосуществовали на протяжении тысячелетий. Лес и Степь, Горы и
Моря предполагали разные формы хозяйствования и соответственно организации
общества. Соответственно и социальная психология различалась порой до полной
несовместимости, следы чего и ныне проявляются в межэтнических конфликтах.
Прежде
всего надо иметь в виду, что общины кровно-родственная и территориальная -
вовсе не этапы "большого пути". Это
и в прошлом и доныне сосуществующие формы, часто противоборствующие. У кочевых
народов обычно преобладает кровно-родственная община с резко выраженной
внутренней иерархией и решительного преобладания мужского начала над женским. У
оседлых земледельцев чаще всего складывается
территориальная община, в рамках которой дольше удерживается идея равенства и в
семье, и в общине в целом.
С
точки зрения взаимодействия и противостояния разного типа общин история вообще
и история Европы, в частности, практически не рассматривались. Между тем, можно
достаточно уверенно говорить о наличии в Европе с глубокой древности обоего
вида общин, с преобладанием либо одной, либо другой тенденции. Достаточно
вспомнить знаменитую борьбу "патрициев” и
"плебеев" в Риме, в результате которой
общественное начало на какое-то время победило и обеспечило Риму решающий
перевес по сравнению с большинством соседей.
Эпоха
"Великого переселения народов", датируемая обычно IV-VI веками, но начавшаяся значительно раньше
(движение племен с востока и с севера), дает большой материал и для выяснения
еще одной актуальной проблемы: как и почему погибают народы. Высокие в
материальном отношении культуры, существовавшие по периферии Римской империи
(вроде черняховской культуры Северного
Причерноморья), сгорают в междоусобной борьбе. Общим для всех них знаменателем
было предпочтение грабежа соседей (в данном случае одряхлевшей Римской империи)
совсем еще недавно весьма производительному труду. Целые племена исчезли с
этнической карты Европы на протяжении двух- трех поколений. И инициировали это
ускоренное самоистребление племена с ясно выраженным приоритетом кровно-родственного
начала.
Хороший
иллюстративный материал по взаимоистреблению и
самоистреблению дает история готов, довольно обстоятельно представленная
письменными источниками. Принцип иерархии обязательно провоцирует борьбу за
власть и господство. Борьба родов Амалов и
Болтов за гегемонию привела сначала к распаду готов на две большие группы, а
впоследствии к "разбеганию" родов
друг от друга и их полному растворению в иноязычной среде. Примерно такой же
была судьба и большинства других племен, громко заявивших о себе в IV-V веках и отчасти в более позднее время (например,
лангобарды). А возвышаются с VI века племена,
о которых незадолго до этого вроде бы ничего не было слышно: франки и славяне.
Где
же они были ранее? Франки примерно там же, где застает их бурный подъем VI столетия, а славяне в VI веке
достигают Балтийского и Северного морей, Средиземноморья, заселяют огромные
пространства от запада Европы до Кавказа и этот своеобразный
биологическо-демографический взрыв шел явно с той территории, где только что
истребляли друг друга во взаимных усобицах племена, жаждавшие власти и
нетрудового богатства.
Как
они могли не только уцелеть в самом пекле почти беспрерывного двухвекового разбоя,
а и поглотить остатки многих некогда громкославных племен?
Наверное откупались данью, но сами в усобицах не участвовали, занимаясь не
слишком производительным трудом, достаточным однако для обеспечения демографического
взрыва. И практически всюду проявляется одна характерная черта: ассимилируясь в
отдельных местах, они в большинстве случаев ассимилируют числено превосходящее
население.
За
счет чего все это достигалось? Очевидно за счет устойчивости общественной
организации на, так сказать, производственном уровне. А такую устойчивость и
обеспечивала территориальная община. Она просматривается у славян практически
на всю глубину, на которую археологически можно рассмотреть самих славян, а
антропологически они оказываются соединением северных
и южных компонентов (где-то в Подунавье) примерно
с рубежа III-II тысячелетий до нашей эры.
Примечательно,
что у племен с кровнородственной общиной обязательно присутствует своеобразный
культ генеалогии - как племени в целом, так и отдельных родов в частности. В территориальных
общинах генеалогиям не придают особого значения. Более того. У славян, как и у
ряда других народов (в том числе римлян) долго не было и личных имен, которые в
древности носили как бы магический характер. Соответственно и сами религиозные
культы были и значительно проще, и приземленней, нежели у племен с
кровнородственными общинами. Кстати, по характеру культов можно порой
представить достаточно глубокие истоки многих письменно засвидетельствованных
племен. Скажем культ коня у балтийских славян ведет во-первых к
ассимилированному ими местному населению, а те в свою очередь предполагают
глубинную историческую связь со степью, где конь играл первостепенную роль и в
хозяйстве, и в кочевых перемещениях, и в военном деле.
В
“Повести временных лет” имеется исключительно важный и насыщенный
очерк-сравнение обычаев полян и других славянских племен. Поляне, обычаи
которых летописцу-киевлянину представляются самыми разумными, объединены в
кровнородственные общины и большие семьи, где младшие члены семьи целиком
подчинены старшим. У них сохраняется покупной брак и что-то вроде германского
"моргенгабе"- утреннего дара
молодого супруга новобрачной после первой брачной ночи. Варварские
"правды" Подунавья (готская,
баварская, лангобардская) вполне разъясняют
суть и содержание обычаев полян, подтверждая справедливость рассуждений
летописца о выходе полян Руси с Дуная (из Парика, то есть Ругиланда), а археологически фиксируются две волны
переселений с Дуная: в VI веке (культура
"пальчатых фибул") и в середине Х (могильники с трупоположениями
моравского типа).У славян же практически отсутствует и внутрисемейная, и общинная иерархия, молодые сами
решают свои проблемы, а "игрища между селами"
предполагают и экзогамию, и территориальную общину как орган более
значимый, нежели непосредственные родственные отношения.
Летописный
рассказ о борьбе полян и древлян в середине X века при всей его легендарности
также несет определенную информацию о разных принципах общественно-политических
организаций. При этом киевский летописец, вроде бы удивясь
чисто военной стороной дела, по существу показывает капитальные
преимущества древлян: здесь активно задействованы в политической жизни
"лучшие люди" (как правило
избираемые "землей"), и "князи их дебри суть, распасли
суть Деревскую землю".
В
VI веке, когда славяне буквально затопили
Балканский полуостров, за короткое время ассимилировав численно преобладавшие
фракийские общины и устремляясь в собственно византийские земли, византийские
авторы обратили внимание на ряд поразивших их особенностей странных
завоевателей. Во-первых, греки не могли понять, каким образом "живущие в
демократии” вроде бы лишенные иерархических
структур славяне одерживают победы над регулярными византийскими легионами.
Во-вторых, их отношение к военнопленным. По закону войны рабовладельческой
эпохи пленный - раб. (Нынешняя Чечня дает примерное представление, как это в те
времена выглядело). Славяне же предлагали пленными либо выкупиться, либо
оставаться в общине на положении равноправных членов. И наконец, славяне не
обкладывали никого данью, не устанавливали своего господства. Более того,
занимая территории Византийской империи, легко соглашались платить дань
императорам. Энгельс имел в виду примерно эту специфику, когда говорил, что
варвары омолодили дряхлеющий мир. Надо бы только оговорить, что в VI веке это были именно славяне.
Свойственные
кровнородственным общинам культ генеалогий и иерархичность по своему
трансформируются в Империях, возникших на развалинах Римской - Франкской и
Византийской. Иерархия в Империях как бы отрывается от кровнородственного
начала, роды "знатные" и
"незнатные" вместе с их генеалогиями
выстраиваются в иерархию независимо от действительной этнической природы, а в
"Священной Римской империи" латинский
язык ("кухонная латынь") долго
успешно конкурировал с германскими языками и мог победить, как он победил в
самой Италии, Галлии и на других европейских территориях.
Естественно,
что в границах Империй славяне в массе оставались внизу социальной лестницы.
Но и на Дунае, и на Эльбе, и на Балтике они несколько столетий вели борьбу за
самосохранение в этнокультурном, религиозном и хозяйственном планах. Балтийские
славяне почти четыре века выдерживали натиск франков и саксов, а язык свой
сохранят до конца XVIII столетия. Естественно и то, что вооруженная борьба
побуждала усваивать что-то и из структурных организаций (скажем, постоянные
боевые дружины) противника. Но у тех же балтийских славян неславянское начало
всегда было значительно, поскольку в VI-IХ веках славяне на Балтике поглотили достаточно многочисленные остатки иллиро-венетских
и отчасти кельтских племен.
На
территориях, остававшихся за пределами Империй, внешнее влияние сказывалось в
гораздо меньшей степени и исконные традиции удерживались веками в почти
неизменном виде. Наиболее наглядно это проявилось именно на территории
Восточно-Европейской равнины. Здесь, конечно тоже происходили вооруженные
столкновения с иноязычными племенами - прежде всего кочевыми, накатывавшимися
периодически с востока. Но продвижение самих славян на восток шло путем
ассимиляции соседей. Это касалось прежде всего балтских
и угро-финских племен, но касалось и отдельных групп иранцев, рассеянных
на обширных территориях от лесостепи до Причерноморья и Каспия. Так, Причерноморская Русь
(Восточный Крым и Таманский полуостров)
практически не имеют славянского населения как с точки зрения антропологии, так
и археологии. А к середине X века византийцы уже не отделяют этих русов от поднепровских, и они говорят теперь на одном, именно
славянском языке.
К
IX веку в Восточной Европе складывается ряд крупных племенных образований
славян, отличавшихся значительной внутренней устойчивостью и более или менее
единообразной структурой управления, выстраивавшейся снизу вверх. Движение с
запада на восток шло в основном по двум традиционным путям: с Балтики
Волго-Балтийским путем, с Дуная - Дунайско-Днепровским. Два эти пути долго не
пересекались, а денежные системы так и не слились вплоть до татаро-монгольского нашествия. Культура северного
ареала была близкой культуре южного берега Балтики (это проявлялось, в
частности, в характере жилищ и планировки поселений), на юге также долго
удерживался особый тип жилищ, свойственный территориям бедным лесом.
Социальная
дифференциация проникает, естественно, и в Восточную Европу и наиболее заметно
она проявлялась в тех районах, где ассимилировались племена так или иначе
сохранявшие кровнородственную общину. Как было сказано, к их числу относится и
область племени полян, и многие пограничные территории. Тем не менее в
большинстве княжеств-земель, и в городах, и в
селах сохраняются похожие системы
традиционного самоуправления. Можно отметить совершенно не свойственную в это
время Западной Европе черту: мирный в целом характер сосуществования и внутри
племен, и между племенами. Обычно удивляют и размеры этих земель-княжений: чем
поддерживалось политическое и культурное единство? Явно не общими
экономическими интересами (хотя какую- то роль и они играли). А культурные
особенности часто нарочито подчеркивались (скажем, в типе височных подвесок).
На
достаточно мирный характер общежития указывает и принципиально значимый факт:
сельские поселения не укреплялись, и даже в городах в центре укреплялся
"детинец'', а посады, занимавшие куда
большую территорию, оставались неукрепленными. Каменных же замков, которыми на
Западе феодалы защищали себя от подданных, на
Руси не будет и позднее. И даже внешняя угроза не всегда подталкивала к
принятию мер предосторожности.
Некоторое
представление о характере общежития внутри славянских племен, пожалуй, может
дать зарубинецкая культура, существовавшая за
тысячу лет до сложения здесь государства (I в. до н.э. II в. н.э.). Культура возникала в условиях, когда степь
заполнили сарматы, и славяне оттеснялись на север. И вот по южным границам
культуры (довольно точно ее обрамляя) создаются протянувшиеся на сотни
километров защитные цепи валов ("Змиевы" или
"Трояновы"
валы), которые позднее будут защищать и от половецкой конницы. На территории
же самой зарубинецкой культуры укрепленных
поселений практически нет. И конечно- требовалась структура, которая смогла бы
объединить равных по своему положению людей для свершения столь многотрудного
дела. (Пала же культура под ударами с противоположной стороны - с
северо-запада, где никаких укреплений не было).
Трудно
сказать, как бы шло далее развитие славянских племен, если бы в IX веке по Волго-Балтийскому
пути сначала на восток, а затем и на юг не устремились варяги и русы. Варяги -
это в узком смысле племя варинов, а в широком
- балтийские славяне и позднее также скандинавы. '"От
рода варяжска" вели себя новгородцы и судя по материальной культуре
Новгорода, а также по характеру городского самоуправления - это были именно
балтийские славяне. К IX веку были славянизированы и варины,
но они еще сохраняли какие-то свои традиции в верованиях и обычаях,
записанных в специальном правовом документе, видимо, в конце VIII столетия.
Русы в одних случаях отождествляются с варягами, в других
- это явно иное племя. Сложность в данном
случае заключается в том, что в одной Прибалтике было несколько "Русий", а
в Европе в целом более десятка и восходили они к разным истокам. Для Восточной
Европы наиболее значимы были русы-руги шедшие
на восток и балтийским путем, и с Дуная (Ругиланд). Определенное
влияние на балтийских русов оказали, видимо, и кельтские "рутены", жившие на побережье Ламанша и на реке Роне. А
помимо этих двух ветвей, существовала еще Русь аланская,
ветвь которой тоже была на Балтике, которая участвовала в движении на юг
по пути "из варяг в греки”.
Все
эти неславянские выходцы с Балтики в конце IX века, когда Олег занял Киев и
объявил его "матерью городов русских", говорили
по-славянски. На славянском языке были записаны противни греческого оригинала
договоров Руси с греками. Но имена послов и купцов дают смесь имен из разных языков
(в основном восходящих еще к эпохе Великого переселения) - иллиро-венетские., кельтские, фризские, иранские.
Последних много в договоре Игоря, и они там переплетаются с именами эстонскими, причем "чудские'' имена в основном увязаны с княжеским родом (в
котором теперь являются Святослав, Володислав,
Предслава - имена-титулы, права на которые рядовые дружинники не имели).
Договоры
проясняют, откуда именно пришли Олег и Игорь: это западные области нынешней Эстонии
- провинции Роталия и Вик
и лежащий против них остров Сааремаа. Русь
(причем Аланскую) знал Адам Бременский, о ней много писал Саксон Грамматик, упоминается она и в шведских
источниках. Но она остается пока совершенно неисследованной. Можно предполагать,
что и балтийские славяне были здесь представлены значительными группами. Во всяком
случае, остров Сааремаа поддерживал тесные
связи и выступал обычно в союзе с Исковом и
отчасти с Новгородом на протяжении почти пяти веков. Но переход на славянскую
речь автоматически славянами не делал: "Русь"
и в самом Киеве держится особняком от местного славянского населения.
Лишь при Владимире в
гриднице князя будут пировать
"старцы градские", сотские и
десятские - исконное городское самоуправление.
Оценка
самого факта объединения славянских и неславянских племен в рамках единого
государства, совершенное силой так или иначе внешней, сложна и неоднозначна.
Все-таки освободились от хазарской дани, заняли прочные позиции по отношению практически
ко всем крупным соседним государствам и смогли противостоять непредсказуемой
Степи. Но Земля и Власть на Руси никогда не составляли гармонии. Это
проявлялось и в неуважении к ретивым сообщникам, которые
стремились служением Власти "выбиться в люди", и ко всяким княжеским слугам (позднее к чиновникам), и вообще к
писанным законам, идущим от Власти. В то же время обычное право, идущее от земли, регламентировало жизнь крестьянина-общинника или посадского человека до мелочей.
Борьба
Земли и Власти в ХI-ХII веках шла с переменным успехом, но в целом с
перевесом Земли, большим или меньшим ограничением княжеской власти городским
самоуправлением. Сама раздробленность в эти годы на Руси шла несколько иным
путем, нежели в Европе. Там земли растаскивали феодалы, здесь шло
перераспределение власти в пользу самоуправления. И в экономическом плане эта
тенденция давала положительный эффект. Положительным в экономическом плане было
и то, что прекратились дальние походы "за зипунами"
- чем увлекалась пришлая власть, а дружины князей
сократились во много раз. В отношениях с Западом это было вообще безопасно. А с Востока нагрянула орда, противостоять
которой в то время в одиночку не могла ни одна держава ни на Востоке, ни на
Западе.
Когда
читаешь разную "евразийскую" дребедень
о благотворности для Руси монгольского завоевания и Ордынского ига, обычно не
понимаешь, где элементарное невежество, а где русофобский цинизм. Нашествие на
всем пути с востока на запад вело к уничтожению целых народов. Почти полностью
были истреблены половцы, во много раз сократилось население Волжской Болгарии.
В несколько раз сократилось и население Руси. (Домонгольная
численность его будет достигнута лишь к концу ХVII
века). Практически полностью был разрушен Киев - один из крупнейших городов
тогдашней Европы, а останки убитых некому было убирать даже и шесть лет спустя
после нашествия. Практически все Среднее Поднепровье запустело.
И дань, возложенная на оставшихся в живых, была такой, что, скажем, крестьянин
начала нашего века выплатить бы ее не смог. И, конечно, основательно была
деформирована психология и Земли, и Власти. Лишь во второй половине ХIV века начинается
возрождение, основой которого станет снова община: крестьянская община,
возрождающаяся в традиционном виде, и общежитийные монастыри,
также возрождавшие померкшее было чувство коллективизма и взаимоподдержки.
Перераспределение
властных полномочий от Земли к Власти стало практически неизбежным: других
путей освободиться от ига не было. Власть же, если ее ничто не сдерживает, неизбежно
ставит собственные корыстные интересы выше блага своих подданных. В ХIV-ХV веках было вроде бы убедительное обоснование:
освобождение придет лишь с объединением земель вокруг сильной великокняжеской
власти. В ХVI -
ХVII столетиях на первом месте по-прежнему
задачи внешнеполитические: в основном воссоединение вокруг Москвы прежних
русских земель. А Землю во имя теперь уже имперских задач закрепощают. И когда
бездарные правители буквально разорили центр России и спровоцировали
внешнюю (на сей раз польско-шведскую) интервенцию, спасать страну снова
пришлось Земле.
Сама
тенденция гармонического взаимодействия Земли и Власти существовала
с конца ХV века,
когда было в основном завершено объединение русских земель вокруг Москвы и пало
татарское иго. Были и отдельные государственные деятели сознававшие и так или
иначе пытавшиеся ограничить аппетиты чиновников разраставшегося аппарата
Власти. Наиболее примечательным проявлением этой тенденции были реформы
середины ХVI столетия, проводимые фактически
управлявшими в то время страной Адашевым и
Сильвестром. Но реформаторам удалось продержаться всего десяток лет, после чего
торжествует - в самой свирепой форме - тенденция подавления. В годы же Смуты
идеологи Земли закономерно возвращаются к идеям реформаторов середины ушедшего
века и идут в ряде случаев дальше. "Приговор"
30 июня 1611 года, принятый по инициативе Прокопия
Ляпунова 1-м ополчением, провозглашал
своеобразную "Советскую" власть. Бояре должны были избираться
"Советом всей земли" и могли быть
отозваны, если не справлялись со своими обязанностями. "Ссылки'' между городами стали формой взаимодействия разных
земель в рамках этого "Совета". Но с
распадом ополчения (из-за серьезных противоречий между дворянами и казачеством)
тенденция к взаимодействию ослабевает и 2-е ополчение
собирается уже под несколько иными лозунгами (оно, в частности, вообще
отказывается от какого-либо сотрудничества с казачьими отрядами).
В
реформах середины XVI века немалое значение
придавалось практике созыва Земских соборов. Правда, созывали их сверху и, как
правило, приглашали представителей тех сословий и городов, от которых Центр
хотел получить поддержку. Подъем самосознания Земли в годы Смуты и Земским соборам
предназначает значительно большую роль. "Валаамская
беседа" предполагает постоянное
участие избранных членов Собора (поочередно) в непосредственном управлении
страной вместе с царем, власть которого соответственно ограничивалась. Примерно
эти рекомендации и попытались реально воплотить в жизнь ополченцы -
освободители Москвы, и близко к этому идеалу проходил в 1613 году Собор, на котором избирался новый царь. На Соборе были
представлены практически все сословия, кроме крепостных и холопов, а Михаилу
были предписаны какие-то ограничительные условия, о которых говорят разные
источники, но которые, к сожалению, до нас не дошли. Монархи всегда стремились
к абсолютизму и, естественно, подобные документы уничтожали. А своеобразный переворот 1622 года по существу свел на
нет роль Соборов, немало сделавших перед этим для освобождения страны от
польских и шведских интервентов.
Крепостное
право побуждало крестьян бежать на окраины, в Сибирь, куда-нибудь подальше от
Власти. И практически всюду беглые восстанавливают общинное управление. Частным
случаем такого самоуправления может рассматриваться казачий круг и казачье
войско. Но именно потому, что это было войско, и потому, что оно было самой
боевой силой в народных восстаниях ХVII-ХVIII
веков, власть старалась подкупить войсковых старшин (в чем позднее в какой-то
мере и преуспела).
В
ХVIII веке была одна серьезная попытка поднять
роль Земли и сословий - это выступление "верховников" в 1730 году. Тогда появилось
сразу несколько проектов расширения прав сословий и ограничения царской власти.
Татищев под разными предлогами и в разных маскировочных формах направлял
властям подобные проекты вплоть до своей кончины в 1750 году. Но власти лишь
раздражались такой настойчивостью и держали борца за благо отечества подальше
от столиц, фактически в ссылках. И не случайно, что главный политико-философский
труд Татищева - "Разговор о пользе наук и училищ”
увидел свет лишь в 1887 году (и то лишь благодаря юбилею - двухсотлетию
со дня рождения).
XIX
век знаменовал с одной стороны усиление бюрократизации Власти, с другой -
ослабление Земли в связи с развитием буржуазных отношений с их неизбежным
индивидуализмом и эгоизмом. Вокруг крестьянской общины, все еще объединявшей
большую часть населения страны, начинается борьба сначала славянофилов и
западников, а затем народников и марксистов западного типа. Речь шла и о плюсах и минусах двух разных систем:
российской и западной, а также о попытках прогнозирования: что может дать
России переход от соборно-коллективистского к индивидуалистическому отношению к
действительности. Споры эти так или иначе затрагивали и правящие верхи, которые
должны были считаться хотя бы с тем, что выгоднее им самим (обычно это
маскируется демагогией о государственном интересе или общественном
спокойствии). В начале нашего века за сохранением общины, как основы порядка,
стоял Плеве, за разрушение ее - Витте. Идеи
последнего затем и попытался воплотить Столыпин.
Столыпиным
у нас ныне восхищаются и правые, и левые, и демократы, и патриоты. И те, кому
нужны "великие потрясения", и те,
для кого нужна "Великая Россия". Столыпин надеялся разрушением общины
ослабить крестьянство, которое в силу недостатка земли уже в революцию
1905-1907 гг. показало себя готовым привнести "великие
потрясения", а в итоге как раз эти потрясения и спровоцировал. 1917
год это показал. За осень-зиму 1917-1918 гг.
крестьяне разрушили чуть ли не все помещичьи усадьбы, загоняя назад в общину и
хуторян. И ни Временное правительство, ни большевики не в состоянии были это
предотвратить.
А
в 20-е годы крестьянская община достигает,
может быть, высшей точки своего развития. И поскольку гнет на нее сверху
заметно ослабел, она в ряде мест была и сильнее и созидательней Советов.
По-настоящему ее подорвет лишь коллективизация. Подорвет тем, что проводили ее
сверху в значительной мере как раз ради подавления общины, а никак не для
укрепления коллективистской психологии.
В
последнее время у нас много пишут и о кооперации. Поражает стремительный взлет
ее за какие-то два десятилетия до Октября. А взлет этот - тоже реакция на
разложение, или разрушение общины. И опять-таки, в 20-е
годы складывались условия для ее нового подъема после смутного времени
военного коммунизма и гражданской войны. Те же причины и кооперацию отодвинули
на обочину экономической и общественной жизни.
Нынешние
разрушители понимают (или им подсказали), что разрушить Россию нельзя, пока не
искоренено коллективистское сознание большей части ее народа. Поэтому в 1989-м "демократами" и был брошен клич- призыв
поставить во главу угла "суверенитет личности". К чему это привело,
теперь в состоянии увидеть каждый. Но ведь это все легко было предвидеть. А
наши партийные и патриотические издания прогнозы не принимали по не вполне
ясным причинам. Некомпетентность? Безволие? Или нечто худшее?