Журнал «Золотой Лев» № 99-100 - издание русской консервативной мысли

(www.zlev.ru)

 

А. Бычков

 

О пределах монархии

 

Симфония и есть воплощение православного и дополнение платоновского проекта власти Философа. Но у Платона были только философы, а у нас – Философ в Порфире и Диадеме, и Богослов в священническом облачении, и оба – мыслят не плотским мудрованием, а просвещены благодатной поддержкой Господа и всех святых во главе с Богородицей.

 

«Государь первый из всех при Божьей помощи

должен научиться управлять самим собою,

должен устроить монархию в своей душе…

чтобы ум властвовал в душе государя и

уничтожил в ней охлократию и демократию страстей»

Синезий Киренский. О царстве (399 год).

 

В нашей предыдущей статье[1] речь шла о том, что для политического мироощущения православного человека совершенно естественно мыслить политический универсум как монархию, подобно тому как он мыслит и Царство Небесное как Небесную Монархию. Однако то, что для православного человека очевидно, далеко не очевидно для остальных. Более того, слово «монархия» для современного человека, как и слово «диктатура» или «империя» — это своеобразные политические «пугала», хотя каких-нибудь 300 лет назад такими «пугалами» как раз были «демократия» и «революция». Как же нам, православным, находясь во враждебном окружении множества агрессивных мировоззрений, честно смотря в глаза либералу-западнику или коммунисту, доказать, что мы, убеждённо называя себя «монархистами», тем самым не подразумеваем, что мы хотим начать «белый террор»?

Нам ведь, по существу, даже и не надо явно называть себя «монархистами», достаточно просто назвать себя «православным» и в голове образованного человека сразу всплывёт знаменитая схема: «католицизм – это папоцезаризм», а «православие – это цезарепапизм», а значит православное государство – это фактически подкреплённая авторитетом Церкви тирания. Найдутся и исторические примеры… Некоторые историки, например, до сих пор считают Московское государство XV-XVI веков «царством тьмы и тотальной несвободы».

Что же можно ответить на такие горькие, обидные, исторически несправедливые слова, ибо каждому православному известно, что наша Вера – это единственная Вера подлинной Свободы, по слову Спасителя: «если пребудете в слове Моём…познаете истину, и истина сделает вас свободными» (Ин. 8:31-32). А если такова православная Церковь, то таковым должно быть и православное государство.

Как и во всякой ереси, в обвинениях, упомянутых выше, есть доля истины, но истины, искажённой до неузнаваемости. Действительно, восточно-христианские государства, такие как Ромейская и Московско-Российская империи, сильно отличались по своему устройству от западно-христианских. Но политическая история – это плохой учитель, так как в ней есть истина, а есть и ложь. Прежде всего, имеет смысл обратиться к самим принципам, на которых с большим или меньшим успехом строились государственные здания, и из них вывести, каковы были различия, и насколько справедливы обвинения наших противников против православной монархии. Очевидно, что так как нас обвиняют в несвободе, мы и разберём только один этот вопрос – каковы пределы православной монархии.

Поскольку христианство пришло на уже возделанную политическую ниву античного мира, то оно не могло не считаться с двумя магистральными традициями осмысления монархии и её пределов. Первая по известности, но не первая исторически, была традиция конституционного ограничения монархии. Её впервые выдвинул Аристотель. Суть её сводится к ответу на вопрос: что лучше для общего блага граждан – наилучший закон или наилучший муж? В пользу первого говорит его бесстрастность, ценностная нейтральность. Недостаток – будучи абстрактным по существу, закон решает насущные проблемы лишь в целом, в принципе. Например, «не убий» — это требование не отвечает на вопросы, было ли это убийство или самооборона, умышленное или неумышленное и т.д. Наилучший муж способен применять общие принципы в конкретных, частных вопросах (например, как это делает судья, следователь), но это предполагает огромную ответственность, возникает искушение злоупотребить своей властью ради своей выгоды, и тогда чем большим было благо от деятельности наилучшего мужа, тем большим будет зло от деятельности наихудшего. Как Аристотель решил эту диллему? По формулировке его верного ученика Фомы Аквината: «насколько более полезно, когда сила, действующая во благо, более едина, дабы она могла более действенно совершать добро, настолько сила, действующая во зло, более пагубна, когда едина, нежели разделена». Из этого положения логично вытекает необходимость сделать так, чтобы несправедливое правление «состояло бы из многих, так чтобы оно было бы слабее и многие взаимно мешали бы друг другу делать зло». Отсюда знаменитая идея Аристотеля о смешанной форме правления («политии», которую Цицерон перевёл на латинский словом «республика»). И хотя сам Аристотель был в душе, как неверный, но всё же ученик Платона, всё-таки сторонник аристократии, но уже Полибий как прагматик и практик не видит этой форме правления никаких альтернатив. Сущность этой традиции такова. Власть разделена между тремя властными центрами – народом, аристократией и монархом. Монарх обеспечивает единство власти, принимает на себя самые ответственные решения, например руководство войском. Аристократия обеспечивает профессионально и нравственно высокий уровень управления, воплощённый в том же римском Сенате, который ведет текущую законодательную работу. Также из аристократии выходят военные и государственные чиновники и судьи. Народ якобы создаёт законы, а в действительности – служит «пугалом» и для монарха, и для аристократов, о чём прямо пишет Полибий. Неудивительно, что в этой сложной конструкции сдержек и противовесов главную роль играет писаный («позитивный») закон. И в самом деле, как такая орда политических игроков может согласованно действовать вне чётких правил? Отсюда, забегая вперёд, и Конституция, и судебная волокита, и бюрократия и т.д. Но главное не в этом, главное в том, что весь этот порядок был построен на Вере в Закон и Вере в Разум, ибо «закон есть не что иное как предписание разума, направленное на общее благо…» (Фома Аквинский, Summa Theologiae I-II.90.4).

Вторая по известности, но первая исторически, — это традиция пределов монархии у Платона. Платона вообще можно назвать «правовым нигилистом» — он не верил в законы и вообще хотел, чтобы в идеальном государстве не было ни врачей, ни судей. Ибо больному нравственно и физически ни врачи, ни судьи не помогут, если человек сам не хочет вести здоровый телесно и душевно образ жизни, а если он этого хочет и ведёт его, то врачи и судьи ему тогда и не будут нужны: «не стоит нам давать предписания тем, кто получил безупречное воспитание: в большинстве случаев они и сами без труда поймут, какие здесь требуются законы». Пример тому, здоровая во всех отношениях жизнь самого Платона, всю жизнь кушавшего оливки, копавшегося в садике и не общавшегося с женщинами, и его Академии – почти монашеской республики философов. Другими словами, кредо Платона – это закон не «писанный», а нравственный, то, что потом отколовшиеся от академиков стоики назовут законом «естественным». Платон знал, что весь Космос строиться по определённому принципу и что этот принцип способны познать все люди, хотя и в разной степени. Если этот принцип понять и следовать ему, тогда можно достигнуть той же гармонии, что есть в Космосе. Лучше всех это способен сделать философ. Но познав его, долг этого философа поделиться знанием с менее способными ближними через воспитание. А как ещё лучше это можно сделать, если не установить идеальное государство, государство философов или Философа?

 

«Пока в государствах не будут царствовать философы, либо так называемые нынешние цари не станут благородно и основательно философствовать и это не сольётся воедино – государственная власть и философия, и пока не будут в обязательном порядке отстранены те люди, которые ныне стремятся порознь либо к власти, либо к философии, до тех пор государствам не избавиться от зол».

 

Во многом Православное Государство как проект преемник платонической традиции власти. Это Государство, целиком рассчитанное на воспитательную роль. И как платоновское государство, как мы узнаём из Х книги «Государства», необходимо для того, чтобы правильно воспитанные люди попадали на небеса, так и православное государство нужно лишь для этой цели. Но если платоновские души были на небесах 10 000 лет, а после этого могли попасть после последующей плохой жизни на земле в ад, то православные христиане попадают на небеса навечно, но и в ад навечно тоже. Отсюда и больше радости, и больше и ответственности и на нас, и на философах, и на государстве. Вне этой цели православное государство не имеет никакого смысла, оно ничем иначе не отличается от диких зверей-государств пророка Даниила, ведущих животную жизнь в отпущенное им краткое время. И в анализе православного государства эта цель должна учитываться прежде всего прочего, а не степень проявленности его имперской экспансии, качество государственного устройства и проч.

Но вернёмся к поставленному вопросу. Как легко догадаться, если первая парадигма видит основу в ограничении власти монарха через разделение власти посредством писанного закона («Конституции»), то вторая – через нравственный закон. С одной стороны, Платон не испытывает иллюзий по поводу государства. Если тот же Цицерон считает, что при правильном устройстве государство может быть вечным то Платон убеждён в его неизбежном разрушении, ибо ничего земное не вечно («раз всему, что возникло, бывает конец, то даже и такой строй не сохранится вечно, но подвергнется разрушению…»). А если это так, то какой смысл ограничивать власть Философа законом? Ведь если внутренний Закон утрачен, то что можно ещё сделать? Поэтому Платон прибегает «к метафизической санкции», как сказали бы совренменные учёные. Он полагал, что для тирана достаточно и того, что 10 000 лет он будет мучиться в тартаре – самом ужасном месте во Вселенной.

Православное политическое учение легко восприняло именно второй, платонический проект. Уже первые воспеватели и обличители первых христианских монархов обращались именно к этой стороне дела. Евсевий рисует идеального императора как подражателя Божественных добродетелей, как зеркало, отражающее Свет Небесный для того, чтобы подданные ему подражали. Сам факт отражения горнего Света может быть лишь при одном условии, если государь сам к нему стремиться. А если он к нему стремиться, то «управление людьми…есть попечение немного лучше начальствования над козами, овцами, либо коровами», оно есть просто его долг перед Подателем Света, т.е. того самого нравственного закона Платона. Отсюда и знаменитое отличие христианского монарха от тирана, проведённое Синезием – монарх подобен пастырю, пасущему овец, а тиран – мяснику, питающемуся от них (Византийский временник). Другими словами, всю парадигму православного отношения царя к народу можно описать в терминах воспитания и подражания – царь питает подданных нравственным законом, который он получил подражая Небесному Царю, а подданные в свою очередь подражают ему. Тут кто-то скептически скажет – а если царь – мясник, а не пастырь, зверь, а не человек? Тогда главная тяжесть ложится на прямых носителей нравственного закона – на Священство. В своём знаменитом слове на мученика Вавилу св. Иоанн Златоуст ясно обозначил эту задачу для священства – обличать и направлять правителя, подобно наезднику лошадь, но не ради абстрактной государственной справедливости, которой нет на земле, ибо как сказал Спаситель «Царство Моё не от мира сего» (Ин. 18:36), но ради спасения души самого государя, который для нас прежде всего наш брат во Христе, шествующий вместе с нами на общую Голгофу, просто крест его – намного тяжелее нашего, но несравненно легче креста Господня.

Поэтому-то в православном мировоззрении на дела государства есть какая-то высочайшая честность, который нет у католиков, у томистов, у протестантов и всех остальных. С одной стороны, детская доверчивость, простота, как у того ребёнка, взятого на руки Господом в Евангелии от Луки, ибо мы доверяемся как дети Государю-Императору, нашему Защитнику и Покровителю, и Вождю в земной государственной (и только в ней!!!) жизни. А с другой стороны, мудрость старческая, старческий реализм, испытанный веками скорби, ибо мы, православные, не уповаем на государственный рай на земле, на костыли законов, которые не сегодня-завтра вдруг построят светлое будущее, мы видим немощи людей, видим, что и святые едва-едва спасаются, а каково всем нам, каково государю, со всеми соблазнами «начальств, властей, мироправителей тьмы века сего, духов злобы поднебесных» (Еф. 6:12).

Но каким образом скептическое отношение к человеку, к его немощам уживается с «правовым нигилизмом»? На этот вопрос хорошо ответил блаженный Августин – справедливое правление нужно не для управляемых, ибо скорби от тиранов им пойдут только на пользу, очистив их для Царствия Небесного, но для самих правителей, ибо правя справедливо, они приобретут венец святости. Думается, что это – чисто православное видение проблемы ограничения власти монарха. И в этой связи ограничение его законами тоже имеет смысл – это способ направить монарха на истинный путь, препятствуя деланию зла, как для ребёнка существуют родительские запреты. Но лишь в таком смысле, а не в том, что можно построить «вечное» государство на земле, как ложно думал Цицерон.

Ромейская «конституция» — свод законов Эпанагога, подготовленных св. патриархом Фотием и имп. Василием Македонянином, ясно говорит о том, что власть монарха (и это написано в законе!!!) создана, чтобы творить добро и защищать правоверие и благочестие и ради этого его власть неограниченна в государственной сфере никем, кроме как Верховным Законодателем и Судьёй Христом. Но, при этом патриарх, как «живой и одушевлённый образ Христа, делами и словами выражающий истину» должен и обязан обличать погрешности царя, ибо «если грехи князей и властей остаются без обличения, то народ легко впадает в соблазн подражания им, а, при достаточно обличении главенствующих лиц, народ воздерживается от зла». И: «Царь называется неписанным законом не потому, чтобы он творил беззакония, а потому, что он должен быть в своих неписанных деяниях таковым, каков писанный закон» (Византийский временник «О характере и значении Эпанагоги», Т.1, 1894, стр. 36).

Византийская Симфония и есть воплощение православного и дополнение платоновского проекта власти Философа. Но у Платона были только философы, а у нас – Философ в Порфире и Диадеме, и Богослов в священническом облачении, и оба – мыслят не плотским мудрованием, так часто впадающем в заблуждения, а просвещены благодатной поддержкой Господа и всех святых во главе с Богородицей.

Осталось сказать немного об инославном Западе. В сущности, дело даже не в Аристотеле, покорившем умы схоластов XII-XIV веков. Аристотель прекрасно (и в оригинале) был известен и на Востоке. И не в римском праве, которое суммировал ромейский император св. Юстиниан. Если отвлечься от чисто научных гипотез, можно сказать, что основная проблема Запада – это рационализм. Там, где человек уповает на разум (читай – на себя), там благодать отступает, ибо Бог никогда не навязывается человеку, как и Господь не сжёг ведь фарисеев Своим Божественным огнём, а просто тихо и со слезами о погибающих сказал: «Иерусалим, Иерусалим, избивающий пророков и камнями побивающий посланных к тебе! сколько раз хотел Я собрать детей твоих, как птица собирает птенцов своих под крылья, и вы не захотели! Се, оставляется вам дом ваш пуст» (Мф. 23:37-38).

Так и произошло. Фома Аквинат возрождает теорию смешанного правления, до боли насилуя св. Писания, пытаясь оправдать дохристианский конституционализм Ветхим Заветом. Потом из установления власти устраняется вообще Бог (Уильям Оккам, Breviloqium III книга). А затем утверждается Марсилием право на революцию и полное предпочтение республике, а не монархии. Цикл завершён, в дальнейшем он только углублялся. Недаром научный первооткрыватель средневековой политической философии О. фон Гирке сказал, что за схоластическими формулировками Марсилия видна и Реформация, и Французская Революция. Схоластика как предпочтение разума детской вере есть путь и к кострам инквизиции, и к цареубийствам реформаторов, и к гильотине якобинцев, и к «лагерям смерти» СС, ибо там, где умирает родник живого Слова, умирает и нравственность, а закон становится всего лишь послушным топором в руках палача.

Да, в православных государствах, монархических по форме правления, бывали и иконоборцы, и опричники. Но это – общее свойство человека к падению. И на Западе были и Гитлер, и Робеспьер, и тотальное истребление индейцев с вероломным нарушением договоров вполне «либеральным» государством, и цареубийства, совершенные «по закону».

Но в православных государствах было и другое. И это другое нельзя приписать человеку, ибо подчас действительно не было законов, которые бы вынуждали человека это делать, но они всё равно это делали, потому что этого хотел Бог, и государь, уповая на Него, это делал. Император Ираклий, бросившийся в глубину Персии спасать Крест Господень, украденный из Иерусалима, несмотря на осаждённую звероподобными варварами аварскими и страдающую от голода Столицу, и потом на себе, в рубахе одной, сняв порфиру и диадему, вознёсший Его на Голгофу. Св. Александр Невский, после блестящих побед над латинянами, не обращая внимания на «патриотов», спасший Русь от татар смиренным подчинением их власти, попущенной Богом за наши раздоры и беззакония, ради спасения народа став «российским Иосифом», как поёт Церковь. Св. Дмитрий Донской, в первых рядах воинства стоявший в доспехах простого ратника как простой мужик от сохи, сняв княжеские латы. Никифор Фока, убитый по наущению собственной жены, всю жизнь мечтавший об Афонском монастыре, но всю жизнь по воле Всевышнего бивший магометан и даже в час смерти спавший во дворце не на перинах царских, а на полу, на барсовой шкуре как простой ратник. И многие-многие другие, имя которым — легион. Помня этих и многих других славных героев, будем понимать, сколь ограниченны силы человека, и сколь безмерно могущество Бога. И что законы не помогут нам восполнить недостаток добродетели, но сама добродетель должна стать нашим законом. А если будет добродетель, то и законы позитивные будут ей не помехой.

 

Правая.ру 25.12.06



[1] Апология монархии, помещенная в настоящем выпуске «Золотого льва».


Реклама:
-