Журнал «Золотой Лев» № 91-92- издание русской консервативной мысли

(www.zlev.ru)

От редакции: «Золотой лев» обычно публикует серьезные, интеллектуальные, глубокие, полемические работы. Разумеется - если они принадлежат русской консервативной мысли. Но иногда и въедливому читателю-консерватору и националисту стоит расслабиться. Для этого в журнале есть раздел «Азиопские хроники». Прилагаемый текст принадлежит нашим идейным противникам. Либералам. Космополитам. Пролетариям. У которых по определению нет Отечества, зато есть безразмерное высокомерие. Сначала редакцию привлекло название. Но, ознакомившись с текстом, стало понятно, что его авторы решили мистифицировать читателя, что они создали пародию, словесную эквилибристику, букет бессмыслиц, провокацию. Это борьба с русским национализмом до его полного истребления. Поэтому относиться к данному тексту надо соответственно. Примерно так же, как его либеральные авторы относятся к нации, национализму, государству, империи, России и русским. Там, где имеет место вздор или интеллектуальная шалость, полемика бесполезна. Сопровождаемые текст сноски не выражают ничьего мнения, даже мнения редакции. Они сорвались с пера совершенно непроизвольно. Потому что нужны этому тексту, «как канифоль смычку виртуоза».

Борьба за русский национализм

Резюме обсуждения[1]

Современное состояние русского национализма

Интеллектуальное состояние современного русского национализма[2] выглядит не слишком хорошим. Во-первых, очень сильна либеральная тенденция объявлять националистический дискурс недостойной темой (национализм – это всегда плохо). Но политическая группа, которая не оперирует символом нации, обречена на маргинализацию. Национализм – это то поле, на котором необходимо играть[3]. За него необходимо бороться.

Вторая отрицательная черта – сильная тенденция к отторжению значительных групп. И есть тяготение к экстремизму. Государство в целом старается микшировать, модерировать ситуацию, но не справляется со своими базовыми задачами, что провоцирует усиление национальных конфликтов (Кондопога). Оно не умеет продуктивно использовать те институты, которые находятся у него в руках, скажем, систему образования. Сегодняшние дебаты об “Основах православной культуры” показывают, что власти центра, при всей кажущейся централизованности, недостаточно, чтобы дать по рукам не вполне адекватным ребятам в регионах[4].

Современное состояние национализма нельзя измерить точечно: на него всегда влияют "руины" – прошлое[5], в каком-то виде сохраняющее свое влияние. Например, в виде штампов или нереализованных трендов. У Вольского в "Коммерсанте" были воспоминания о том, как Андропов незадолго до смерти планировал отменить все этнотерриториальное деление СССР и ввести 41 штат. Разумеется, вовсе не обязательно так бы произошло, но, по крайней мере, в той ситуации об этом можно было думать. Сейчас – нет.

Сегодня подобное пренебрежение национальной идентификацией вряд ли возможно, но иногда оно присутствует: этноадминистративная карта России меняется, происходят медленные и не очень заметные слияния и поглощения. Есть и обратный процесс: например, при развале СССР[6] в республике Марий Эл марийцы составляли 40% населения. Это депрессивная республика, оттуда уезжали. Сейчас марийцев там 54% – за 15 лет произошли вполне существенные изменения, то есть для некоторых территориальных процессов национальный аспект характерен. Поэтому, прежде чем принимать решение о переустройстве, надо смотреть, что происходит "на местах" и какие последствия могут возникнуть. Разумеется, ситуация марийцев делает их акторами на своей территории, но нет данных, в какой мере они принялись культивировать свою "нерусскость".

Историческое состояние национального проекта

С исторической точки зрения, русский национальный проект не завершен – но не завершены и все другие национальные проекты. Даже те проекты, которые были уже завершены и прошли стадию отмены всяких автономий. Например, Франция со времен Наполеона[7] разбита на департаменты, которые называются в отрыве от этносов: устье Роны, верховье Роны и т. д. Однако национальный проект там реанимируется уже в связи с совершенно иными проблемами.

Российский[8] национальный вопрос правомерно поставить так: есть ли шанс, что хотя бы в перспективе десятилетий нерусский гражданин Российской Федерации сможет обозначить себя так, как сегодня обозначает себя какой-нибудь житель Франции: "Я француз марокканского происхождения"? Есть ли шанс, что ингуш, башкир и т. д. когда-нибудь смогут здесь сказать аналогично?[9]

Понятно, что окончательного решения ни одной из национальных проблем не бывает. Национализм – это среда, которая находится в состоянии текучести, изменения. Возникают новые проблемы, обостряются проблемы, которые вроде бы были решены. Мы всегда будем жить с проблемами в этой сфере, поэтому следует обозначать механизмы решения.

Кроме того, незавершенность проекта не означает, что какие-то возможности не упущены навсегда. Утрачена стержневая конструкция русского национального проекта периода Российской Империи, предполагавшая, что все восточные славяне Империи входят в русскую нацию[10].

Крайней слабостью российского национального проекта является его асоциальность. Нация предполагает политическое участие, но в Восточной Европе – и, в частности, в России, – говоря о нации и национализме, думают в первую очередь об этносе, крови, почве[11]. С политическим участием дела обстоят плохо.

Государство как игрок

Государств[12]о – очень важный игрок на национальном поле[13], тем не менее ясно сформулированного дискурса по поводу нации и национального проекта у него нет. Это иллюстрирует даже дихотомия "русский – российский". Вроде бы разумно считать, что все граждане России – россияне, но в реальности будет говориться про “великого русского ученого” Павлова и про “великого российского ученого” Гинзбурга[14]. Термины "российский" и "россиянин" оказываются маркерами этнической инаковости. При этом существует вариант "русского", который не является "российским" (скажем, русские граждане балтийских стран)[15], но такой вариант просто не учитывается (упомянутых граждан определяют еще более смутным термином "соотечественники"[16]).

Попытки переосмыслить значение слова "русский" были. Михалков в своем проекте "Русский стандарт" говорил: "Вот, великий русский скрипач Коган, вот, великая русская балерина Ананиашвили". Но этот ход не получил развития и не был поддержан[17]. Следует ли предполагать, что поддержка государства и, например, использование этой формулы в СМИ привело бы к успеху? Или сказалось бы "упрямство языка"?[18]

В принципе, сохраняется неопределенность и с понятием национальности[19], поскольку тут всегда есть возможность перейти к вопросу о религии[20], где – учитывая невысокую степень религиозности русских[21] – обнаружится очевидный тупик[22]. Видимо, в таком случае следует прагматично актуализировать: что такое национальность в наше время[23]. Разумеется, этот вопрос расслоится на множество вопросов о том, что сейчас есть такая-то национальность, причем ответы будут совершенно различными[24]. Существует точка зрения, что консолидацию народов и наций возможно разрешить только в иерархическом проекте – как самом простом. Он, безусловно, не удовлетворит всех участников, но все могут принять правила игры[25].

Эта ситуация создаст возможности для перехода человека от одной этнической идентификации к другой по факту самоопределения, признанного окружающими, что, в конечном итоге, создаст некую политическую нацию государства[26].

Но более перспективно формирование политической нации[27] через вычленение мощного “имперского” слоя идентификации и культуры[28], который в России не может не быть значительной частью русским, который и будет иерархически выше этнического. Наряду с ним у каждого гражданина может быть слой собственно этнической идентификации и культуры[29].

Национализм и борьба элит

При этом[30] для государства существует вызов на уровне борьбы элит[31], которая, судя по всему[32], будет усиливаться по крайней мере до 2008 года[33]. Крайне опасно, если группы в рамках элиты начнут бороться с другими группами через объявление оппонента принадлежащим к общности чужаков[34]. Если будет стоять не вопрос доступа к должностям, не вопрос политической целесообразности, не вопрос о том, кто лучше понимает национальные интересы (а кто не оперирует этой категорией?), но о том, что какая-то группа вообще не имеет права высказываться по этому поводу потому, что она "не такая". В данный момент[35] элита у нас полиэтнична, это хорошо, но создает и потенциал подобной угрозы.

Можно (и логично) разделять этнос и нацию, но следует учесть, что многие политики оперируют словарем национализма[36]. То есть они говорят о нации, о национальном проекте. При этом качество этнической группности меняется, когда националистическая идеология становится доступной для политпредпринимателей[37], работающих на этническом поле. Понятно, что в таком случае логика поведения государства состоит в отказе в праве на самоопределение любым этническим проектам, возникающим на его территории[38].

Угроза крайнего национализма и шовинизма

В этой связи[39] неизбежна тема территориальности как естественной основы крайнего – вплоть до отделения – национализма[40]. При этом в случае представления о земле как принадлежащей какому-то этносу[41] речь может идти не столько о реальной, сколько о ментальной карте. Что происходит в случае, когда административные решения накладываются на этнические представления? Автономную республику Татарстан специально нарезали таким образом, чтобы татары не составляли подавляющего большинства, для чего привязали к ней территорию с русским населением[42]. При этом значительную часть татарского населения отрезали от Татарстана, и она оказалась в составе Башкирии[43]. Есть представление о том, что Ставрополье – это русская земля. Но известно, когда начало складываться это представление и какие демографические процессы и миграции в середине XIX века привели к тому, что Ставрополье было выделено из Кавказского наместничества. Однако в сознании большинства населения это русская земля[44].

Эта ситуация актуальна для автономных округов, в которых титульного населения процентов 10. Имеются идеи об их слиянии с более крупным субъектом федерации. Например, в Адыгее предлагают устроить референдум. Но если его устроить – с понятным результатом (адыгов там 25%), то возникает возможность того, что какая-то часть адыгейской молодежи может пойти в сторону террора и подпольной деятельности[45]. Или же кто-нибудь решит, глядя на этническую карту 15-тилетней давности, что Марий Эл можно тоже куда-то влить, поскольку там всего лишь 40% титульного населения, и все они более или менее ассимилированы. Между тем следует внимательно смотреть, какая ситуация сейчас и что там за процессы[46].

Наглядный пример: что чувствуют татары? Это 600 лет под оккупацией – о чем не скажут в случайном разговоре, но конфиденциально татарские националисты[47] дадут именно такое определение. А на месте штурма Казани сейчас высится памятник "Никто не забыт, ничто не забыто". Если посмотреть в другую сторону, то там обнаружится Администрация Президента, которая действует здесь исключительно из логики "Не тронь лихо, пока тихо". Давайте не будем отмечать годовщину Куликовской битвы, потому что одна группировка в Татарстане сказала, что она к этому относится негативно, президент заявляет, что Россия является мусульманской страной и т.п.[48]

Возможно, следует научиться воровать лозунги, которые можно украсть. Пример – Европа, с Хайдером и Ле Пенном, и то, как они маргинализовались после своих серьезных выборных успехов[49]. Более центристские силы присвоили их лозунги, которые отражали напряжение в обществе. Ну а если есть кандидат Саркози, то Ле Пен уже не опасен. Хотя реализация этой идеи в России выглядит сомнительной: какая политическая сила экспроприирует лозунги ДПНИ, в каком цивилизованном виде это возможно?[50]

Оппозиция империи и национального государства

Существует множество решений, стоящих между тем, что мы привыкли понимать под империей, и тем, что принято понимать под национальным государством[51]. Под национальным государством принято понимать нечто[52] культурно-гомогенное и централизованное, хотя бывают и федерации и всякие асимметричные варианты. Империи, в свою очередь, мутируют, и важно понимать, о какой империи мы говорим. Россия стала поликонфессиональной и полиэтнической империей по существу только в начале XIX века. В конце XVIII века восточных славян в Российской Империи было 80%. Затем этот баланс сильно нарушился, но сегодняшняя Российская Федерация по своему составу в глобальном плане – те же 80%. Только не православных, а постправославных или неоправославных. Отсюда возникает предположение, что в рамках мононационального государства проблема русского национализма бессмысленна. Нюанс в том, что национализм – возникает[53].

В другом определении империя – когда национализм одной нации увлекает в это вращение другие нации.[54] Тогда проблема возникает в случае, если доминирующая российская нация[55] не вовлекает те народы, которые здесь живут. В любом случае есть вопрос о характере такого вовлечения и о действиях, которые должно предпринять для этого государство. Понятно, что они не сводимы к идеологии[56].

С понятием об империи связано понятие иерархии. Но это иерархия культур или людей? Имеется ли некий культурный общегосударственный пласт, у которого более высокое место в иерархии? Однако на повседневном уровне происходит иерархизация не по тому, насколько человек освоил этот пласт, а по тому, что у него было раньше написано в паспорте, а теперь видно по лицу[57]. Империя очень меняется со временем, в том числе когда она начинает приспосабливаться к реальности, в которой существует идеология национализма. Важно понимать, что Российская Империя пыталась решать эти вопросы, но ни в коем случае не территориализовывала этничность и нацию, хотя иногда это и делала, сама того не желая[58]. Советский проект – это другой имперский проект, по сравнению с Империей. И эти два слоя руин ограничивают пространство маневра.

С понятием империи связана экономика[59], например – в аспекте социальной мобильности. Учитывая нынешний характер цен на жилье, многие группы населения понимают, что у них нет никаких перспектив мобильности[60]. А поскольку энергии и амбиций у них много, они начинают разрабатывать программы разных сортов экономического сепаратизма. Очевидно, что такое положение дел прямо следует из поведения самой "империи"[61].

Русские за рубежом, фантомные боли

Вопрос о русских за рубежом[62] и "фантомных болях" в связи с отчуждением части территории с рассматриваемой темой связан очень косвенно[63]. Уже отношение к возвращению русских в Россию демонстрирует социальную слабость русского национализма[64]. Никакого чувства солидарности или стремления помочь у населения не возникает. То же касается отношения к возвращенцам со стороны государственных организаций. Но именно это отношение в данной сфере могло бы стать вариантом конструктивного использования российского национализма[65].

Иначе с территориями. Разумеется, есть тенденция нагнетать эти фантомные боли до разработок на тему очередной мировой войны, в которой Россия побеждает и восстанавливает СССР[66]. Возможно, фантомные боли такого сорта проходят: по последним социологическим данным видно, что только 18% населения считают, что задачей российской политики в отношении Украины является ее присоединение в том или ином виде[67]. Еще 35% говорят, что вообще-то хорошо бы, но сейчас – абсолютно нереально. Однако люди не говорят и то, что они против, – просто для них этот вопрос и не стоит на повестке дня. При этом на любой публичной лекции об отношениях с Украиной или ток-шоу на украинскую тему эмоции будут обеспечены. И даже не в ксенофобских[68] и не националистических аудиториях. Но скорее в режиме: а как бы еще сильнее прищучить.

Таким образом, фантомность болей распространяется не на людей, а на территории, да и то – в отчужденном формате национальной обиды. Сомнительно, что подобный комплект чувств может способствовать вменяемости российского национализма[69].

Школы и национализм

Традиционно важным считается вопрос о школьном образовании. Общая рамка мнений по данному вопросу состоит в том, что к окончанию школы надо сформировать осознание двух противоречивых вещей. Первое: есть разные группы лиц, у каждой есть своя правда, и, как следствие, ни одна правда не является абсолютной. Следует учитывать, что создать какой-то общий нарратив невозможно, но можно научиться слушать нарративы других и не использовать образ врага. Второе: люди с окраин должны изучать общую историю, нравится им это или нет. При этом следует учитывать, что образование является весьма длинным циклом инвестиции усилий[70].

Для этого необходимо общее культурное поле, тот самый общий, “имперский” культурный слой[71]. Симметрично требуется политика, не вынуждающая, но поощряющая, чтобы в местах компактного проживания этнических групп представители иных групп знакомились с культурой окружающего их населения[72]. Все это вопрос воспитания этнической и конфессиональной толерантности[73]. Разумеется, не может идти и речи о возникновении территорий, вполне автономных в сфере образования, тогда создание единой нации невозможно.

Вопрос, в принципе, упрощается, если учесть трехуровневую модель, по которой видно, что на разных уровнях решаются разные задачи. Общее поле – для государственного уровня, толерантность – на региональном[74]. Обе эти позиции не противоречат уровню индивидуальному. Другое дело, что противоречие возникнет в случае, если в качестве общего культурного поля будет задействована православная культура[75].

Но этот интегрирующий проект невозможен, если не удается создать мощный пласт, который станет всеобщим. Например, уже была попытка изготовления советского человека – частично удавшаяся. Пока не совсем видно, удастся ли попытка изготовления чего-то идеологически нейтрального. Это не иерархический, но тотальный подход[76].

Национализм и “мягкий фашизм”

В связи[77] с национализмом возникает вопрос фашизма[78], хотя бы и в формате тренда, даже в промежуточном, "мягком" варианте. Можно также предположить, что есть некоторые альтернативные элиты и настроения социального недовольства, которые пытаются оформить ситуацию в этом виде. Существует ряд исторических примеров "мягкого фашизма", к примеру – в странах Восточной Европы, которые существовали в межвоенный период между гитлеровской Германией и СССР и жизнь в которых хоть и была довольно отвратительной[79], но в любом случае она была лучше, чем в фашистской Германии или в СССР. Иными словами, грань "мягкого фашизма" переходится вполне незаметно.

Опасно, когда национальный дискурс соединяется с социальным протестом[80]. Известен тезис Геллнера о том, что совмещение нации и класса является мощным оружием социального действия. Даже если и не класса, то – социальной проблематики. Вполне возможна ситуация, когда депрессивным слоям населения в небольших и не только малых городах помогут оформить социальное недовольство в национальных терминах[81].

Но общего решения проблемы отделения национального от социального нет. В обществах с разным уровнем толерантности методы будут разными. В Великобритании еще в начале XX века валлийский и гэльский языки были под запретом: сжигались книги, сажали людей. Разумеется, по мере развития общества методы могут становиться более мягкими. Но поскольку решения проблемы в общем виде нет, то предсказать, какая именно политика окажется эффективной, нельзя. Прежде всего – она должна быть. Худший вариант – когда она никакая[82].

Две позиции

Есть две основные позиции. Первая: развивать мощность русского национального проекта, для того чтобы он мог достаточно хорошо ассимилировать и окультурировать другие образования и повышать свою политическую мощность. Вторая: надо усиливать национальные проекты на территории страны, а не один проект. Впрочем, может быть, эти позиции и не являются взаимоисключающими.

Государственный национальный проект[83] вынужден ориентироваться на отражение угроз со стороны политизированных национальных сознаний, которых на территории страны достаточно[84]. То, что имеется сильный сдвиг в сторону этнического определения нации, – это тревожная тенденция[85]. Но такой проект рискует никогда не стать проектом позитивным, сводясь к отражению соответствующих угроз.

Следует помнить, что нации творимы. Они конструируются политикой, включая образовательную политику[86]. Существует опасность, что произойдет скрещивание этнического и социального-стратификационного, а значит, и социально активистского. Но должен существовать и вариант, при котором нации и культуры[87], находящиеся на территории России, будут являться ее ресурсом.

Открытый семинар "Полит.ру"

6 октября 2006