Журнал «Золотой Лев» № 91-92- издание русской консервативной мысли

(www.zlev.ru)

 

С. Черняховский

профессор Международного

независимого эколого-политологического университета

 

После 2008

Преемственность курса или преемственность власти?

 

Формат того, что мы можем получить после 2008 г., пока все еще существует в двух основных вариантах: в становящемся все более виртуальным варианте "третьего срока" В.Путина и в варианте передачи власти наследнику.

Представляется, что первый вариант, несмотря на вновь и вновь повторяющиеся призывы части элит к пересмотру конституции, становится все менее вероятным не только в силу определившегося и заявленного отношения к нему самого Путина, но и в силу определенных деконструктивных последствий, к которым он приведет.

Юридически он сегодня несложен. Безусловно, если отмена ограничений на третий срок будет предложена для референдума, скорее всего она будет поддержана. Так же, как она будет поддержана и большинством представителей законодательной власти.

Однако основной порок будет заключаться именно в том, о чем неоднократно говорил и сам Путин: в создании прецедента изменения конституции под конкретного человека. Дело здесь не в неких этических ограничениях. Дело в том, что если конституция меняется по подобному поводу, она уже перестает быть конституцией. И это само уже будет противоречить и без того довольно противоречивому духу последнего российского правления. По сути - окажется обессмысливанием всех его предшествующих заявлений.

В частности, если основное позиционирование этого периода строилось на декларируемом отличии от правления 90-х гг. и определенном - реальном или виртуальном - превосходстве над ним, отмена ограничения, за рамки которого при всех своих минусах не вышло предыдущее правление, будет в известной степени нивелировать это превосходство.

Оба предыдущих президента при всех своих очевидных минусах сумели расстаться с властью, формально подтвердив, что она для них не являлась самоцелью. Если бы Путин при всех своих доказанных преимуществах перед ними пошел на этот вариант, он невольно утратил бы эти преимущества, формально признав, что власть для него - самоцель. То есть по этому ключевому моменту поставил бы себя ниже предшественников.

Более того, такого рода изменение конституции воспринималось бы как пренебрежение конституционными положениями, как признание относительности и необязательности того, что в ней записано. Правда, и сегодня восприятие конституции далеко от отношения к ней как к чему-то незыблемому и безусловному. Но формально она признается таковой. После отмены ограничения на третий срок и это формальное признание стало бы лишь чем-то декларируемым, открыв путь не только другим изменениям, но и прямому игнорированию конституционных норм.

На самом деле это не укрепило бы власть, и даже не закрепило ее нынешнюю относительную устойчивость, а стало бы первым шагом к дестабилизации.

Одним из центральных моментов дестабилизации в таком случае является неопределенность срока президентского правления. За третьим сроком может следовать четвертый, пятый и т.д. Причем проводимые каждые четыре года перевыборы уже перестают нести какое-либо конкурентное содержание: в таких случаях, за исключением тех или иных совсем уж катастрофических ситуаций, голосование за нынешнего президента становится простой привычкой.

Но то или иное правление, оформляемое властью избираемого президента, всегда предполагает некое условное согласие элиты, в частности ее ропщущих фракций, на ожидание следующей попытки смены власти. Когда персональная власть начинает выглядеть как пожизненная, для тех или иных недовольных групп остается лишь один путь пересмотра баланса раздела власти: неконституционный. Причем его формальная нелегитимность и нелегальность скрадывается тем скрытым отказом от исполнения конституционных норм, который выражается в названном пересмотре конституции.

Власть оказывается в "осадном" положении. Какой бы популярной она ни была в момент, когда переступает через конституцию, она уже не может допустить своей смены, поскольку президент, пошедший на третий срок, в случае будущего отказа от власти рискует после своей отставки быть обвиненным в узурпации власти. Согласившись на третий срок, нужно соглашаться на пожизненное правление, а согласившись на него, надо постоянно ждать покушения или переворота, поскольку это оказывается единственным способом ротации правления и властвующих групп элиты. Недаром в монархиях правителей свергают и убивают намного чаще, чем при демократических режимах.

В этом плане передача власти преемнику по сценарию, близкому тому, на который пошел Ельцин, дает значительно больший шанс на сохранение проводимой политики и обеспечение преемственности власти. И является как минимум более безопасной.

И здесь мы имеем второй сценарий из тех, о которых говорилось выше. Но и вторую проблему: проблему реальной преемственности.

Когда мы говорим о последней, мы невольно смешиваем вопрос о преемственности власти (т.е. сохранении у власти нынешних ведущих фракций элиты) с вопросом преемственности осуществляемого ныне политического и экономического курса. И то и другое не цельно и противоречиво.

Нынешняя власть является определенной конфигурацией влияния нескольких групп элиты, достаточно сложно относящихся друг к другу.

Нынешний курс не менее противоречив: на первом этапе нынешнего правления доминировала установка на укрепление власти как таковой, укрепления ее авторитарной составляющей, утверждался "суверенитет власти" в ущерб и "суверенитету права", и "суверенитету народа".

В какой-то момент, когда стало казаться, что власть достигла пределов своего укрепления после выборов 2003 г., был заявлен как доминирующий либерально-экономический вектор развития, наиболее явно выразившийся в пресловутом 122 Законе. По сути являясь последовательным воплощением не столько современного либерализма, сколько консерватизма в духе Рейгана и Тэтчер, этот вектор по-своему логично дополнял государственнические консервативные приоритеты, осуществившиеся в рамках первого срока Путина. Получив в ответ волну "пенсионных бунтов" и откупившись от них, получив протесты и ультиматумы ряда фракций элиты, власть увела его в тень (хотя и не отказалась от нелепых затей с "реформированием" высшего образования, ЖКХ и здравоохранения), сделав основным акцентом политики социально-ориентированные установки осени 2005 г. и президентского послания 2006 г.

Отсюда: преемственность курса - это что? Продолжение авторитарной составляющей первого срока? Продолжение практики современного консерватизма в виде расширения "либеральных экономических реформ"? Продолжение и углубление "социального поворота"?

Если все эти три стадии рассматривать как по-своему естественную эволюцию курса, скорее последнее. Но реальный политический интерес разных групп связан не с этой эволюцией, а с акцентировкой на эти разные стадии.

С формальной точки зрения, наиболее осуществимой выглядит не "преемственность курса", а "преемственность власти", заключающаяся в передаче ее намеченному наследнику. То, что она будет осуществлена, само по себе сегодня не вызывает сомнения. Президентом почти стопроцентно станет тот, кто будет на этот пост предложен Путиным. Но Путин - уникальная фигура, в том смысле что он в состоянии соединять разные тенденции и политические линии, проявившиеся и закрепившиеся в стране за последние 15 лет. Ни один из его возможных преемников не повторяет такого сочетания устремлений и приоритетов. А потому может осуществить в лучшем случае преемственность личной верности Путину, но не той властной комбинации, которую олицетворял последний. В этом отношении реальна сегодня только преемственность внешним проявлениям нынешнего правления, выражающаяся в том, что как минимум на первом этапе не будет заявляться о пересмотре приоритетов нынешнего правления. Власть будет осуществляться именем нынешнего правления, а то новое, что будет вноситься в реальную политику, будет декларироваться как ее последовательное развитие и совершенствование, то есть будет сохранена стилистика нынешнего правления.

Однако баланс влияния нынешних элитных групп будет нарушен, и с той или иной степенью открытости или затушеванности начнется оформление нового баланса сил, то есть отстранение и ущемление групп, проигравших в борьбе за своего кандидата в наследники. А также борьба за то, какие из вышеописанных стадий нынешнего правления будут признаны ключевыми, а какие - конъюнктурными.

Нынешняя конфигурация власти представляет собой своего рода неправильный многоугольник, состоящий вовсе не из "силовиков" и "либералов". Он включает в себя: силовое окружение Путина (которое само неоднородно, что отчетливо проявилось в истории с отставкой Устинова и скрытой за этим борьбой финансовых интересов в деле "Трех китов", а также в раздувании кампании против министра обороны в начале года), бюрократический конгломерат, чьим реальным объединением является "Единая Россия", усмиренный Путиным крупный бизнес ("лояльные олигархи"), слабеющие "экономические либералы" и балансирующие в этом пространстве "юридические либералы". Плюс один из важнейших компонентов: социальные ожидания общества, "рядовые путинисты".

Путин вопреки многим ожиданиям сумел уравновесить эти факторы и не допустить прямого перехода в оппозицию ни одной из этих групп. Найти фигуру, которая будет занимать его место в этой конфигурации и с таким же успехом удерживать ее формат, почти невозможно. Любой из сегодняшних реальных кандидатов в преемники будет представителем какой-то из этих групп либо части этих групп, поэтому период после 2008 г. почти неизбежно станет периодом распада этой конфигурации и начала их противостояния.

Пока мы имеем три фигуры, являющиеся наиболее реальными кандидатами на роль преемника. Это Дмитрий Медведев, Сергей Иванов и Юрий Лужков. По разным причинам каждый из них может в целом обеспечить преемственность стилистики и личности Путина, но каждый из них олицетворяет не только разную конфигурацию нового баланса сил, но и разные акценты в новом развороте нынешнего властного курса. К ним стоит добавить условного кандидата, которого можно обозначить, как "третий срок". Стоит отметить: не Путин, а именно "третий срок" как заинтересованность в сохранении статус-кво и неизменности нынешней конфигурации.

Если бы мы имели более развитую и конкурентную партийно-парламентскую систему, предстоящие выборы стали бы не схваткой между нынешней властью и поверженными олигархическими группами, выступающими под знаменем "либеральных" партий и фигуры Касьянова (эта группа слишком ослаблена и дискредитирована в глазах общества), и не старым противостоянием "власть - коммунисты" (последним нужно еще немало времени, для того чтобы восстановить свое хотя бы оппозиционное значение), а борьбой между партийными выразителями их интересов.

В каком-то плане в 2003 г. власть сделала очень серьезную ошибку, до предела ослабив коммунистов и вычеркнув их тем самым из числа реальных политических конкурентов. Оставайся они таковыми и будь воспроизведена "дилемма 1996 года", перед лицом их угрозы власть вынуждена была бы сохранять нынешнюю конфигурацию и преодолеть свои центробежные тенденции. Лишившись реального конкурента, она оказалась обречена на свою "битву диадохов", при монополизированной политической системе обреченную на протекание не в парламентских, а бюрократических формах.

Сегодня сохранить нынешнюю конфигурацию элит можно только путем "третьего срока", апелляции к которому по прежнему продолжают звучать и который на деле означал бы отложение выяснения отношений между властвующими группами с одновременным переносом их в поле заговоров и переворотов, поскольку сами участники конфигурации не рассматривают достигнутый баланс как вечный и неизменный и стремятся к переделу.

Из названных кандидатов "третий срок" как раз и является установкой и надеждой на превращение в доминирующий акцент на авторитарность и усиление власти как автономного от общества начала.

Практически все остальные реальные кандидаты означают иную конфигурацию проводимого курса.

В случае прихода к власти Медведева, особенно если по одному из вариантов он оказался бы кандидатом и членом "Единой России", мы получили бы, скорее всего, акцент на укрепление бюрократической авторитарной составляющей в соединении с продолжением "либерально-экономических реформ". Политическая перспектива такого варианта была бы двояка: с одной стороны, "Единая Россия", а в ее лице - корпоративная бюрократия, постарались бы из опоры власти превратиться в ее основного субъекта с последующим оформлением своего господства в форме парламентской республики: чтобы не подвергать себя вновь будущей опасности потрясений, вытекающей из ограничения срока президентского правления. С другой - нарастающая бюрократизация и отделение "общества от государства" на фоне продолжения "рыночных реформ" и предсказываемое рядом аналоговых моделей повышение общественной активности в период с 2007-го до 2013 года увеличили бы вероятность нарастания политической и социальной напряженности, которая, не реализуясь в рамках авторитарной политической системы, почти неизбежно приобрела бы антисистемные выражения. В этом случае уже к 2009-10 гг. нынешняя видимая "стабильность" уступила бы место атмосфере конца 80-х или конца 90-х гг. И, скорее всего, существующая система, если бы она и дотянула до выборов 12 года (что вовсе не обязательно), не пережила бы их.

В случае прихода к власти Сергея Иванова, который сегодня по электоральному рейтингу уступает Медведеву, но опережает его по рейтингу доверия, курс с наибольшей вероятностью обрел бы черты "социального государственничества", но с акцентом на укрепление армии, государственных структур и более жесткой внешней политикой. Особенно на территории бывшего СССР. При этом "Единая Россия" и бюрократия оказались бы несколько отдалены от желанной решающей роли, и скорее всего в отношении партий была бы принята позиция, подобная путинской позиции "равноудаленности от олигархов", со снижением роли ЕР, сокращением прессинга на остальные партии и выстраиванием более равновесной системы партийно-политических субъектов. В этом случае, с одной стороны, была бы практически исключена переоценка нынешнего правления, и гарантии нынешнему президенту не только в юридическом, но и в политическом смысле были бы максимальны, с другой - политическая система оказалась бы несколько разморожена, во всяком случае, для партий, выступающих за усиление роли государства в экономике. То есть, несмотря на максимальную лояльность нынешнему правлению, произошло бы некоторое смягчение политической системы и оживление политического противостояния и борьбы партий. Как ни парадоксально, это означало бы определенную политическую либерализацию, в свою очередь открывающую дорогу накапливающемуся социальному недовольству, но включающую его в системные рамки противостояния. То есть примерно к 12 году мы вышли бы на некий рубеж если не "новой перестройки" (в ее раннем варианте), то на рубеж "совершенствования и ускорения", с которого имела бы шанс стартовать новая политическая реальность, но без кардинальных социальных потрясений.

Третий вариант - приход к власти Юрия Лужкова. В этом случае акцент также был бы сделан на "социальной государственности", но с преобладанием социальной составляющей. Причем можно предполагать, что нынешняя "Единая Россия" была бы достаточно быстро переформатирована в новое издание "Отечества" либо ОВР с превращением в собственно правящую политическую партию, а также с отказом от подавления иных партийных структур, что скорее всего сформировало бы через некоторое время относительно полноценную двух- или двух с половиной партийную систему, где основными компонентами выступали бы левоцентристская партия Лужкова (бывшая ЕР) и приподнявшаяся КПРФ, то есть мы вернулись бы к той политической конфигурации, которую ожидали летом 1999 г. в качестве итога парламентских выборов. Таким образом, реальная "перестройка" нынешней политической системы активизировалась бы уже примерно к 2010 году, и накапливающаяся социальная энергетика почти полностью была бы охвачена публичной политической борьбой и использована как энергетика движения и социального развития. При этом, поскольку есть предположения, что сам Лужков по определенным причинам не стал бы претендовать на второй президентский срок, 12 год, скорее всего, стал бы рубежом прямого публичного противостояния между авторитарно-бюрократическими и социально-левоцентристскими силами, в котором наиболее вероятно успех оказался бы за вторыми.

Можно, конечно, представить и иные конъюнктурные варианты развития ситуации после 2012 года. Однако представляется, что есть две основные проблемы, которые в той или иной степени не решаются нынешней системой, но исторически и цивилизационно требуют решения.

Первое: переход к стадии постиндустриального производства, а следовательно, необходимый технологический прорыв в производстве, который не может быть осуществлен в рамках экономики, построенной на экспорте сырья.

Второе: утверждение системы социальной демократии, то есть углубление и наращивание социальной ориентации экономики, что частично начало происходить на последнем этапе нынешнего правления.

Собственно, решение этих проблем и есть основная проблема периода после 2008 г. И степенью его успешности будет определяться судьба политической системы нынешней России, причем определяться с учетом двух условий.

Первое: решение этих проблем требует перехода к пострыночной организации экономики, которая вопреки представлениям "реформаторов" 90-х гг. на Западе уже давно начала сменять рыночную.

Второе: ряд наблюдений и обстоятельств как исторического, так и макросоциального и макрополитического плана дают основание говорить об ожидаемости в довольно близкой перспективе мощного социального выброса левой ориентации. Причем относительное улучшение экономической ситуации будет не противодействовать, а содействовать такому выбросу.

 

Рж 6 октябрь 2006


Реклама:
-