Л. Г. Бызов

Во второй половине 1999 года в России произошла разительная перемена политических декораций. Еще летом наблюдался как бы “пик” пятнадцатилетней российской смуты. Федеральная власть в лице президента предельно непопулярна (более 60% россиян обвиняли в тот период лично Б. Ельцина как главного ответственного за разруху и кризис в стране), а будущее политического режима казалось более чем неопределенным. “Партия власти” в руинах, причем как раз накануне президентских выборов. Исход этих выборов представлялся полностью неясным. На “главный приз” могли претендовать как представители “левой” оппозиции, так и “боковая ветвь” партии власти, начавшая самоорганизовываться вокруг союза Е. Примакова и Ю. Лужкова. Страна, раздираемая противоречиями - и региональными, на грани полураспада, и клановыми, внутри самой правящей элиты.

Между тем, не прошло и трех месяцев, как власть воспряла из пепла и ныне демонстрирует невиданную за последние годы эффективность. В корне изменилось состояние общественного мнения. Завершившиеся парламентские выборы и уже начавшаяся кампания по досрочным выборам Президента России зафиксировали новое качественное его состояние, характеризующееся широким консенсусом в отношении действующей власти. Сегодня в стране единственный реальный фаворит – действующий и.о. президента В. Путин, а сами выборы рассматриваются как населением, так и политической элитой как “пустая формальность”. По данным социально-политического мониторинга, проводимого Российским независимым институтом социальных и национальных проблем, сразу после парламентских выборов В. Путина были готовы поддержать 34,8% россиян (на втором и третьем местах с огромным отрывом следовали Г. Зюганов – 14,9% и Е. Примаков – 12,6%). Нынешнему и.о. президента доверяют 55,4% граждан против 19,6% недоверяющих. Его деятельность как премьера положительно оценивают 61,1% против 7,1% (правда, лишь 22,5% полностью положительно и еще 38,6% - скорее положительно). Таким образом, Путин имеет прекрасные шансы стать президентом уже в первом туре, а в случае, если все же состоится второй тур, он уверенно “бьет” в нем всех основных конкурентов. Его перевес над Примаковым определялся соотношением 51,1% против 24,7%; над Зюгановым – 55,0% против 19,6%; над Г. Явлинским – 56,8% против 13,3%.

Это означает, что еще недавно раздираемое противоречиями общество оказалось способным объединиться вокруг некоей консенсусной фигуры, за которой, очевидно, стоит изменившаяся система ценностей и приоритетов массового сознания. Чем же так расположил к себе Путин своих соотечественников? Данные между тем показывают, что информация о нем достаточно скромная, а в нем самом скорее различные слои общества видят то, что хотели бы видеть. Высокий рейтинг Путина – это скорее воплощенный общественный запрос, нежели оценка его реальной деятельности. За краткое время руководства Путина правительством, население увидело реальные сдвиги лишь в двух сферах (правда, ключевых) – это военная кампания в Чечне, а также значительное улучшение положения с выплатами задолженности по пенсиям и зарплатам. При этом значительно ухудшилось международное положение, деятельность СМИ, состояние с коррупцией. Не фиксируется и изменений к лучшему в экономике страны в целом.

Напомним, что его выдвижение в премьеры вместо С. Степашина было крайне неодобрительно встречено обществом, усмотревшим за этим лишь очередной президентский каприз. Президентский рейтинг Путина составлял 1-2%. Успешные действия в Чечне – самое простое, лежащее на поверхности объяснение. Ведь еще несколько лет назад то же общественное мнение весьма недоброжелательно встречало действия тех же военных в той же Чечне и рукоплескало Хасавюртовскому миру, которой сегодня признается “позорной капитуляцией”. Что же произошло в стране за эти три года, если заставило столь серьезно измениться вектору общественного запроса? Впрочем, “феномен Путина” начался значительно раньше его фактического “восхождения”. Столь же поначалу необъясним был “феномен Примакова”, который за один-два месяца из в общем-то случайной, компромиссной фигуры стал превращаться в “электорального небожителя”, “отца нации”, кандидата в “российские Дэн Сяо Пины”, не сделав ровным счетом ничего выдающегося. Та же тенденция повторилась и в отношении Степашина, превратившегося за два неполных месяца в одного из фаворитов политической авансцены. Откуда такая популярность власти (в данном случае, правительственной власти) в условиях, когда всеми социологами отмечается “невиданный разрыв между обществом и властью”, “полная утрата кредита доверия”, “системный кризис режима”?

Изменилось само российское общество, медленно, но последовательно возникла новая система ценностей, предполагающая наличие не то что мощного, но доминирующего в политической системе “центра” – как в смысле ценностей “центризма”, так и в прямом смысле “центра власти”. Тенденция к хаосу (и общественный запрос на хаос, смуту) сменилась тенденцией, ориентированной на “порядок”. “Во имя самосохранения… народ хочет сильной власти и ждет от нее восстановления государственности, традиционного жизненного уклада и т.д.” (В. Аксючиц, “НГ”, 18.01.). Время Ельцина как главного выразителя и харизматического носителя идеи смуты и разрушения (безусловно, востребованной обществом на рубеже 80-х и 90-х годов) закончилось задолго до фактического завершения его правления. Отсюда и рейтинги доверия к Президенту, не превышавшие после 1996 года 2-3%. И дело, очевидно, далеко не только в его физическом состоянии Ельцина, так как то, что определяет негативное отношение к нему общества, проявлялось задолго до его болезни. Только тогда отношение к этому было диаметральным. “Ельцин-разрушитель”, кумир общества, внутри самого которого преобладали разрушительные тенденции, стал ненавистен обществу, в котором стала доминировать тяга к социальному порядку.

Именно этой сменой общественного вектора можно объяснить то, что, казалось бы, должно вызывать недоумение у социологов. Почему после августовских потрясений, поставивших большую и беднейшую часть населения на грань физического выживания, протестные настроения (и, соответственно, протестные формы поведения) не только не усилились, но значительно ослабли? Что-то не было за последний год таких массовых акций протеста, какие сотрясали страну при премьере Кириенко. Почему общий ценностный сдвиг влево ни на йоту не усилил радикальной левой оппозиции? Почему возникшее массовое ощущение “общей русской судьбы” перед лицом все более враждебного внешнего окружения не дало никакого шанса партиям и движениям радикально-националистической ориентации, которые, скорее всего, провалят нынешние выборы еще более безнадежно, чем предшествующие?

В начале 90-х годов российское общество было до предела поляризовано на “сторонников” и “противников реформ”, “коммунистов” и “демократов”. Взаимное непонимание между ними было большим, чем обычно бывает между представителями разных наций, приверженцев различных религиозных конфессий. Социальная и идеологическая идентичность определялась в понятиях “наш” – “не наш”. “Наш” – это всегда хорошо, “не наш” – всегда плохо. Саморазрушающееся общество оказалось не способным породить никаких общенациональных субъектов. Президент Ельцин, олицетворяющий верховную национальную волю, использовал свой властный ресурс для поддержки либералов экстремистского толка. В 1992-93 гг. гражданская смута была близкой реальностью. Попытки сформировать силы, придерживающиеся центристской ориентации, неизменно проваливались.

Период между 1993 и 1998 годом можно назвать постепенной переориентацией общества в направлении политического центра. Однако рудименты предшествующего раскола продолжали проявлять себя. Так на выборах 1996 года удалось вновь настроить общество на конфронтационную волну, обеспечившую сохранение правящего режима во главе с Ельциным в качестве “наименьшего зла” по сравнению с угрозой “коммунистической реставрации”. Но поворотным рубежом стал август-сентябрь 1998 года, обнаживший практически для всех слоев общества пагубный характер паралича верховной власти. Почти случайно пришедший к власти Примаков стал символом избавления от этого страха. Запрос на сильную и дееспособную власть, объединяющую, а не раскалывающую общества, стал настоятельной потребностью. К сильной власти стали предъявляться и определенные ценностные требования, соответствующие произошедшей эволюции.

Сдвиг общества в направлении центра налицо.

Хотя, как показали выборы, по-прежнему стабильным сохраняется электорат КПРФ, он заметно изменился качественно, стал на порядок менее радикальным. Во многом это произошло потому, что победа выдвиженцев КПРФ на многих региональных выборах в 1996-98 гг. показала, что радикальной смены экономического курса они обеспечить не готовы. Возникший союз уже в новой Госдуме между КПРФ и проправительственной фракцией “Единство” в этой отношении крайне показателен. Да и немногочисленный электорат “Союза правых сил” мало похож на некогда воинственных сторонников “Демократической России” и Е. Гайдара. Сегодня “кириенковцы” по своим ориентациям мало отличаются от электората “Яблока”, да и того же “Отечества”. Интересно, что уже первый день работы новой Думы также продемонстрировал реальность ситуационного союза между “ОВР”, “Яблоком” и “СПС”.

Так движение общества в направлении политического центра привело к формированию в электоральном центре “национал-державнического большинства”. Оно придерживается умеренно левой, государственнической ориентации, дистанцируясь одновременно как от “коммунистов”, так и от “либералов”. Соответственно, этот “центр” является легкой “добычей” со стороны “партии власти”, в том случае, естественно, если она ведет традиционную для себя политику, ориентированную на государственнические, патриотические ценности. Этот центр не был в состоянии консолидировать президент Ельцин, олицетворявший собой конфронтационный период развития общества, но премьеры, начиная с Примакова, именно из него черпали свой электоральный ресурс. Главной отличительной чертой этого запроса является власть, объединяющая общество, реализующая общенациональную субъектность, в противовес многочисленным кланам и группировкам, растаскивающим эту субъектность, реализующим частные или групповые интересы.

Особо следует остановиться на предпосылках установления такого консенсуса. Является ли он следствием существенного изменения системы ценностей, как это склонны интерпретировать сторонники “правых”, то есть, не является ли он результатом “поправения” общества, осознания того, что “реформы, наконец, подействовали”?

Данные исследования показывают, что существенных изменений за последние полгода в системе ценностей общества не произошло. “Сегмент” сторонников “правых”, ориентированных на “радикальные рыночные реформы”, по-прежнему весьма невелик и составлял в декабре 7,0% (эта цифра колеблется вокруг 7-8% уже третий год). Уже несколько лет стабильным является лево-традиционалистский сегмент общества – в декабре он зафиксирован на уровне 17,1%. Остальная часть общества, составляющая ныне в условиях постоянного размывания электоральных ядер как “правых”, так и “левых” весомое большинство, состоит из разного рода центристов, как умеренно демократической ориентации, так и национал-государственнической. Среди них особенно много сторонников “партии власти” как таковой, вне зависимости от ее идеологической окраски. Именно этот размытый сегмент общества оказал год назад поддержку правительству Примакова, а сегодня составляет наиболее значительную часть сторонников Путина.

Если “правые” радикалы, действительно считают Путина “своим” и готовы оказать ему почти абсолютную поддержку, а “левые” будут поддерживать также “своего” Зюганова, то именно поддержка политического центра способна решить итоги выборов в пользу Путина. Не случайно число сторонников Зюганова, “запертого” в коммунистическом сегменте спектра, практически незначительно уменьшилось после выхода на политическую сцену Путина. Зато для Примакова, не имевшего своего электорального ядра и поддерживаемого, в первую очередь, политическим центром (или силами чуть левее центра), быстрый рост рейтинга Путина оказался намного более чувствительным.

Это означает, что в конце 1999 года произошло определенное ценностное наложение идеи “реформ” в самом широком смысле слова (“запрос на перемены и развитие”) с ценностями национальной государственности. Это и предопределило столь обширную поддержку правящего “режима” в “путинском” варианте, который он не располагал, начиная с 1991 года.

Если еще несколько месяцев назад власть почти безнадежно проигрывала оппозиции идею “национал-центризма”, то сегодня ситуация полностью изменилась. Таким образом, коренное изменение в политической расстановке сил стало результатом не изменения ценностей общества, а изменением образа самой власти, впервые за долгие годы оказавшейся способной адекватно ответить на сформировавшийся общественный запрос. Именно этим фактором определяются и неожиданные для многих результаты парламентских выборов. Стремительный рост электоральной базы только что сформированного “Единства” и столь же стремительный крах “ОВР” (наряду с провалом “Яблока”) многими аналитиками были отнесены за счет успеха виртуальных технологий, что, конечно же, далеко не совсем так.

Если среди тех, кто проголосовал за основные партии – в том числе и “СПС”, с большим перевесом преобладает неопределившееся “политическое болото” (что, очевидно, демонстрирует значительное смещение общества в сторону политического центра), то единственное исключение составляет КПРФ. Именно электорат КПРФ остается предельно политизированным, что составляет рудимент социально-политического раскола начала 90-х годов, которое общество на сегодня в целом преодолело. И блок “Единство” не является ни правым, ни левым. Он по своей электоральной ориентации практически соответствует всему обществу (также как и блок “ОВР”). Именно поэтому электораты “Единства” и “ОВР” оказались пересекающимися, в результате чего произошло быстрое перетекание сторонников “ОВР” в новую “партию власти” – “Единство”.

Что же касается предстоящих президентских выборов, то нынешние сторонники как Путина, так и Примакова – это, в первую очередь, те, кто в 1996 году поддержал в первом туре Ельцина. Таким образом, широкий общественный консенсус вокруг Ельцина в 1996 году не был случайностью, он имел прочную социальную базу, и в 1998 гг. сначала Примаков, а потом Путин стали “преемниками” этого консенсуса.

Весьма неопределенным выглядит “портрет” Путина в массовом сознании. “Ядро” его сторонников, полагающих, что в Путине страна обрела “волевого, решительного, самостоятельного лидера, который необходим современной России”, составляет 24,8%. 29,8% “подозревают” Путина в слишком тесной связи с дискредитировавшим себя ельцинским окружением. 42,3% пока вообще не готовы сказать о Путине чего-либо определенного. Остается неясным, “призван” ли Путин историей для осуществления в стране долгожданных перемен, или же, напротив, для консервации нынешнего олигархического строя, который подавляющим большинством россиян признается несправедливым и даже нетерпимым. Совсем непонятно, “демократ” ли Путин (такового в нем видят 8,6% граждан) или же будущий диктатор (с этим согласны 3,2% граждан). Если “ядром” не слишком большого электората Зюганова является группа “аутсайдеров”, сильно недовольных режимом Ельцина (но и эта группа готова согласиться с кандидатурой Путина в силу высокого уровня конформизма), а “ядром” электората Примакова – те, кто опасается “диктатуры” со стороны “новой” партии власти. Таким образом, Путин сегодня может рассчитывать на потенциальную поддержку практически всех групп общества – и тех, кто ему доверяет, и тех, кто ему пока не слишком доверяет.

Таким образом, главным сюжетом завершившейся парламентской избирательной кампании стало не идейно-политическое соперничество в рамках ранее сложившегося спектра (“правые” против “левых”; “реформаторы” против “консерваторов”), а переструктурирование политических сил по оси “власть – оппозиция”). При этом претенденты на “власть” оказались весьма пестрыми по своим социально-политическим ориентациям (после выборов в Государственной Думе начал складываться альянс вокруг “Единства” с участием как КПРФ, так и СПС), а главным стержнем “новой партии власти” стала идея “нового патриотизма”, предполагающего опору на сложившееся в обществе “национал-центристское большинство”. То же касается и сил, оказавшихся в оппозиции. Если “Яблоко” традиционно и достаточно органично представляет антигосударственнически настроенную городскую интеллигенцию, то случай попавшее в оппозиционный стан “ОВР” (проигравший претендент на роль партии власти), вероятно, начнет рассыпаться, а оставшееся ее небольшое ядро, усвоившее вкус к оппозиционной политической деятельности, будет “плыть в фарватере” “Яблока”, выступая с общедемократических и правозащитных позиций.

Формально на выборах победила “власть” – независимо от своей политической окраски, и проиграла “оппозиция” – также независимо от своей политической окраски. На самом деле ситуация несколько более сложная. “Власть” оседлала ту часть политического поля, которая связана с укреплением государства, “новым патриотизмом”, умеренным антизападничеством. “Оппозиции” осталась та часть политического пространства, которая связана с правозащитными и демократическими идеями. Таким образом, проиграли те силы, которые были ориентированы на “партию власти”, и представляли либерально-анархические идеи (они не будут востребованы новой “партией власти” и вынуждены искать свое место в оппозиции). Проиграли в целом и те некогда оппозиционные силы, которые выступали с позиций патриотизма и укрепления государственности. Они уже не будут востребованы в оппозиционном стане, а новой “партии власти” могут и не понадобиться. По крайней мере, свое значение в качестве самостоятельных политических сил они утратили, так как устраивать “поход на Кремль” с лозунгами “укрепления государства” достаточно бессмысленно.

Зато “Яблоко”, несмотря на формально неудачный для него исход голосования, фактически выигрывает при новом складывающемся политическом ландшафте, поскольку имеет хорошие шансы стать стержнем новой, уже “антипутинской” оппозиции, и в этом качестве быть востребованной как внутри страны, так и за ее пределами. Тем более, что консенсус вокруг новой власти, в первую очередь, вокруг нынешнего и.о. Президента России, может в любой момент распасться. Но новая размежевание - авторитаристские тенденции со стороны “партии власти” (учитывая совершенно отчетливо сформировавшийся общественный запрос на авторитаризм, пока, правда, в достаточно мягкой форме), с одной стороны, и противостоящая этим тенденциям “демократическая”, “правозащитная” оппозиция – очевидно, будет ключевым для предстоящей эпохи. Подобный расклад обрекает на небытие оппозицию государственников-патриотов, так как устраивать “поход на Кремль” с лозунгами “укрепления государства” достаточно бессмысленно.

Сегодня, когда общество “переболело смутой” и народ “потянулся в стойло”, власть в России имеет все основания опереться на те социальные слои, которые были для нее недоступны последние пятнадцать лет. То есть заключить союз с “низами” против сформировавшегося за годы “реформ” политического класса. Ввести своего рода “опричнину”, испытанное, хотя и краткоэффективное средство против последствий “боярской смуты”. Первые элементы данного процесса отчетливо просматриваются уже сегодня.

Жизнь в условиях консенсуса имеет свои достоинства и недостатки. Ближайшее будущее покажет, смогут ли сохраниться в этих условиях столь ценимые политическим классом “ростки демократии”, включающие многопартийность и разделение властей. Произошедшая рокировка во власти продемонстрировала, что политический строй в России все дальше дрейфует в направлении от классической демократической республики в сторону “выборной монархии”. В то же время обретение утраченной субъектности (в виде союза общества и власти) позволяет решить тот круг задач, которые казались еще недавно невыполнимыми.

Новый “путинский” режим, получивший свои вполне определенные очертания в период парламентской кампании, очевидно, в потенции, не является продолжением “ельцинского” режима, “ельцинизмом без Ельцина”. Новая социальная база будет диктовать ему свои условия внутренней эволюции, независимо от воли и намерений его создателей и лидеров. Концентрация политических и экономических ресурсов в предельно ограниченном круге предполагает фактическое объявление войны сформировавшемуся при Ельцине правящему классу, его олигархам и боярам. Ведь несмотря на псевдо-“диктаторскую” Конституцию 1993 года, “Ельцинская республика” – это республика бояр и олигархов, время предельно широкого “растаскивания” ресурсов и фактического безвластия самого президента. Оппозиция в условиях данного строя сама стала частью олигархической политической системы, все время получая ресурсы из того же источника, что и государство – разного рода “естественных монополий”. Комфортно расположившийся политический класс стал главной опорой “ельцинизма”, в то же время в низах общества такой союз верховной власти и политического класса стал восприниматься все более негативно, сформировался миф об “антинародности” такого союза.

Блок “Единство” (по иронии обстоятельств формировавшийся как раз под идейным руководством и на средства ведущих олигархов) – прообраз принципиально иного политического механизма – союза “народа” и верховной власти против всего политического класса, вместе взятого. Очевидно, внезапно появившиеся симпатии к Путину и являются следствием этих ожиданий, этого запроса. В условиях слабого государства и сильных “олигархов” (региональных властей, директорского корпуса, финансовой элиты) и возникает феномен предельного отчуждения широких слоев общества от власти, эти слои чувствуют себя беззащитными, “брошенными” на произвол судьбы. Подобный запрос периодически возникал в течение всей российской истории, когда требовалось создание мобилизационного режима для решения “общегосударственных” задач – выживания и безопасности. Как правило, этот режим по прошествии некоторого времени начинал стагнировать и лишался импульсов дальнейшего развития. Формировался запрос “на демократию”, предполагающую децентрализацию властной пирамиды, “вариантное” развитие. “Новая социальная база” “партии власти” в России весьма напоминает полумобилизационный режим в сегодняшней Белоруссии с ее харизматическим лидером, опирающимся непосредственно “на народ”.

В складывающихся условиях политического режима подобной “народной демократии” остается мало места сформированных в эпоху “ельцинской смуты” атрибутам формальной демократии, в том числе политическим партиям. Прошедшие выборы – это безусловный кризис российского варианта многопартийности, которая оказалась не устойчивым политическим институтом, а скорее лишь “приметой смутного времени”.

Так или иначе, прошедшие выборы стали более “эпохальными”, чем от них этого ожидали. Продолжавшаяся пятнадцать лет революционная эпоха на них закончилась. Возродилась традиционная “русская власть” со своей традиционной социальной базой и традиционными политическими приоритетами.