Журнал «Золотой Лев» № 83-84- издание русской консервативной мысли

(www.zlev.ru)

 

Я. Бутаков

 

Истоки и смысл европейской русофобии

 

Большинство людей, идентифицирующих себя как русских патриотов, убеждено в том, что наиболее характерным отношением Запада к России всегда была русофобия. Истоки этой русофобии объясняются различно. Чаще всего называют конфессиональную неприязнь католичества к Православию. Это, однако, не объясняет, каким образом подобное неприятие могло остаться определяющим для протестантского Запада после Реформации, не говоря уже о толерантном к религиям современном Западе. Вспоминают и про русские просторы, приводя известную фразу Александра III: "Нашей огромности боятся". Но и эта боязнь должна была бы прежде всего останавливать потенциальных завоевателей, между тем как она их совершенно не отпугивала.

Впрочем, как бы ни трактовали мотивы западной русофобии, для многих является очевидным фактом: в любой стране, лежащей к западу от границ России, о последней почти всегда готовы думать плохо и очень редко — хорошо. Причём это касается всякой России: царской, советской, постсоветской. Автор согласен с теми, кто считает русофобию определяющей чертой, описывающе отношение Запада к России, хотя не согласен с решающей ролью ни одного из иррациональных мотивов этого явления.

Хотелось бы обратить внимание на исторические корни русофобии в Европе. "Изумлённая Европа, — писал К. Маркс в своей работе "Тайная дипломатия XVIII века", — в начале царствования Ивана III едва ли даже подозревавшая о существовании Московии, стиснутой между Литвой и татарами, была ошеломлена внезапным появлением на её восточных рубежах огромного государства".

Да, возникновение между Европой и Азией мощного Русского государства было одним из важнейших геополитических изменений, резкой гранью отделивших Средневековье от Нового времени. Не менее важным, чем состоявшееся тогда же открытие Нового Света. "Открытие" Московской Руси западными европейцами тоже было сродни открытию Америки. Великий герцог Австрии Фридрих III, номинальный император "Священной Римской империи", когда "прознал" о Московском государстве, решил даже предложить "туземному дикарю" — великому князю Ивану III — королевскую корону. На что московские бояре так ответили императорскому послу: "Государь великий князь Божиею милостию наследовал державу Русскую от своих предков и поставление имеет от Бога".

На Петре Великом лежит клеймо главного "вестернизатора" России. Но если под "вестернизацией" понимать ускоренное совершенствование (модернизацию) Русского государства с использованием инокультурных элементов, то ещё более обоснованно одним из первых "модернизаторов" Руси должен считаться Иван III Великий. Как ещё раньше — Владимир Святой, крестивший Русь. При них совершились крупнейшие в нашем прошлом социокультурные революции. И именно они сформировали исторический облик русской цивилизации.

Дело не только в том, что Иван Великий строил новую Москву на итальянский лад силами итальянских мастеров эпохи Возрождения, т.е. использовал опыт и знания самой передовой на тот момент европейской страны (как позже Пётр I будет строить Петербург "с манеру голландского"). Дело и в рационализации государственного строя, и в его атрибутах. Речь не только о двуглавом орле, который мог быть заимствован Россией скорее от династии Габсбургов — императоров "Священной Римской империи германской нации", чем из Византии[1]. Систематизация права ("Судебник"), придворный церемониал, новая пышная титулатура московских государей — всё это сблизило Русь с западноевропейскими государствами, с которыми ей теперь предстояло вступить в тесные сношения.

Но что есть Западная Европа? Это относительное понятие. Для француза или англичанина Польша или Чехия уже есть Восточная Европа. Для нас Запад — всё то, что лежит к западу от границ организованного Русским государством геополитического пространства. 45 лет после Второй мировой войны Запад для нас начинался только на Эльбе и Дунае. В начале же правления Ивана Великого рубеж с Западом пролегал в 100 верстах от Москвы. И этот ближний Запад имел мало общего с Западной Европой — центром, продуцировавшим полезные культурные ценности. И хотя Московскую Русь принято обвинять в вечной косности и  амоизоляции, на самом деле она всегда стремилась к близкому общению с этим центром — достаточно вспомнить обстоятельства начала Ливонской войны, "образовательную политику" Бориса Годунова или первое столетие русско-английских связей.

Но от Западной Европы Русь была отделена тесной стеной восточно- и североевропейских государств — Литвой, Польшей, Ливонским Орденом, Швецией. Требовалось ликвидировать или ослабить это "геополитическое средостение", для того, чтобы легче было вступать в контакт с ядром западной цивилизации. Естественно, что с приграничными западными странами мы почти постоянно воевали. И первое устойчивое впечатление, которое сложилось на Западе о России, было навеяно именно мнением наших непосредственных, не раз битых нами соседей. Отсюда — главные истоки последующей неприязни к России на Западе.

Да и откуда ещё тогдашние европейцы могли получать основную информацию о Московской Руси? Самым далёким западным государством, с которым мы тогда находились в регулярном контакте, была Австрия. И номинальные римско-германские "кесари" буквально заискивали перед русскими государями, пытаясь использовать силы молодой державы против Турции[2], точнее — против вассальных османам крымских татар.

Общественное мнение католической Европы обрабатывалось сетованиями польско-литовских и орденских дипломатов и купцов[3] на московских схизматиков. Когда Реформация победила в Ливонии и Швеции (да и в Польше она долго имела значительное распространение), тогда и у европейских протестантов возник вечный повод считать Московию "агрессивной". Русь не могла не воевать с Литвой — за исконно русские земли, с Ливонией и Швецией — за благоприятные условия торговли и культурных связей с Западной Европой. Именно лимитрофы России испокон веков были нашим главным препятствием на пути нашего общения с Западом. Остаются таковым и поныне.

Несмотря на временные неудачи, общее геополитическое движение России в западном направлении было поступательным. В XVIII столетии Ливония была завоёвана, Польша как государство ликвидировано, Швеция отодвинута на задворки Европы. Лимитрофы исчезли, и Россия непосредственно широким фронтом соприкоснулась с Западной Европой.

И тут следует снова вернуться к вопросу о русских "модернизациях", чтобы понять причины явлений, периодически возникавших в наших с Европой отношениях. Каждая из масштабных модернизаций, во время которых Россия становилась не только внешне более европеизированной, но и по-европейски более мощной, порождала у Европы приступы русофобии. Логично предполагать, что они были вызваны не какой-то предрасположенностью европейской цивилизации к такому недугу. Даже геополитические опасения играли тут далеко не главную роль. Ведь во всех крупных войнах Россия всегда воевала не одна на один, а в составе одной европейской коалиции против другой европейской коалиции. России опасались, но не больше, чем Франции или Германии в периоды их усиления. Уже один этот факт должен служить достаточным опровержением иррационально-патогенных теорий происхождения русофобии.

Выше мы говорили о русофобии именно как о некоем фоне общественных настроений на Западе, как о предрасположенности. При всех равных условиях, скажем, в Англии, подумают хуже о России, чем о Польше. Ведь думая о дальнем соседе, что проще, чем довериться мнению ближнего соседа, который вроде бы одинаково хорошо знает и его, и тебя? И наши непосредственные европейские соседи, исторически считающие себя обиженными нами, веками жаловались на нас добрым соседям с Запада, а те их слушали и будут слушать охотнее, чем нас, просто потому, что их голос им слышнее в силу более тесного соседства. Это надо воспринять как географический закон и не удивляться т.н. "двойным стандартам". Для Дальнего Запада "Европы" (цивилизационно включающего США) они вовсе не двойные.

Так вот, модернизационное "западническое" усиление России неизменно множило число обиженных на наших западных рубежах. Но главным результатом такого усиления к XIX в. стало то, что Россия вошла в ближайшее соприкосновение с дружественными странами. После разделов Польши, непосредственными соседями России стали Пруссия и Австрия. И в течение 99 лет после Венского конгресса Россия не имела войны на своих западных границах — аналогов такого периода у нашей страны не было ни до, ни после. Три великие державы совместно давили в зародыше возможность возрождения "геополитического средостения" между ними[4] — общий интерес способствовал сохранению мира. А такой обиженный игрок, как Швеция, даже при благоприятных обстоятельствах (поход Бонапарта на Россию), не смог выступить против нас. Британские деньги оказались для Бернадотта сильнее двойной любви к старой и новой родинам. Трезвый расчёт кредитора и заёмщика — полное отсутствие иррациональной русофобии! Поэтому тем, кто горел жаждой реванша, оставалось только распалять его в общественном мнении.

В середине XIX века русофобия явилась отличительной чертой мышления т.н. демократических кругов многих стран Европы, т.ч. и союзных России. Русофобия именно тогда становится атрибутом ненависти к "деспотизму" и знаменем т.н. "порабощённых народов". Это убеждение, распространявшееся польскими эмигрантами и усиленно поддерживавшееся шовинистически и реваншистски настроенной антироялистской общественностью Франции, постепенно проникало и в другие страны Европы. Историк и публицист М.П. Погодин, близкий друг С.С. Уварова, отмечал тогда, что Россия ничего не противопоставляет этой враждебной пропаганде, и предлагал создать в германских государствах несколько центров контрпропаганды в виде издания газет и журналов, субсидирования прорусских политиков. Увы, консерватор мыслил слишком продвинутыми для его века категориями.

Здесь нет смысла пускаться в беглый пересказ причин Первой мировой войны, в которой Россия, Германия и Австро-Венгрия воевали вопреки собственным долгосрочным интересам. Добавлю лишь одно предположение к общеизвестным фактам и гипотезам. Наши германские соседи с течением времени могли почувствовать себя в отношении имперски более успешной России такими же обделёнными и неудачными лимитрофами, какими прежде были Швеция и Польша.

После 1945 года непосредственное противостояние двух сверхдержав стало главной причиной разжигания пропагандистской русофобии на обоих берегах Атлантического океана[5]. Но и "обиженные лимитрофы" играли тут далеко не последнюю роль, выступая в качестве запала.

Известно, что Сталин желал отгородиться от Запада забором из нейтральных, дружественных России государств. Послевоенные Австрия и Финляндия служат примером того, чем могла бы быть с 1949 года единая Германия, если бы США не поставили перед собой задачу стать единственной сверхдержавой[6] ⁽⁶⁾. СССР оказался перед необходимостью "переформатировать" доступные лимитрофы под себя. Народы этих мелких государств, а вслед за ними Запад назвали этот процесс "насаждением коммунизма".

Но Россия не смогла выдвинуться за пределы своего давнего цивилизационного поля. А ныне её западные границы пролегли там же, где и 500 лет назад. Теперь Запад в своём отношении к России ориентируется не только на своё исторически сложившееся мнение, но и на крикливую русофобию правителей новых образований — республик Балтии, Украины и Грузии, ставших враждебными России лимитрофами. Они предъявляют счёт России за "оккупацию", "геноцид", "колониальное прошлое". Потому что только такими "идеологемами" они могут легитимировать свой отрыв от Империи. А Запад? Что же, там, разводя руки, указывают: видите, самые ближайшие соседи и даже православные единоверцы России подтверждают то, в чём мы и так были уверены.

И когда новые лимитрофы ощущают экономическое давление, исходящее с территории России, они естественно взывают к уже укоренившемуся на Западе чувству, самим фактом своего призыва подкрепляя его рациональными аргументами. Но это доказывает только то, что цель — добиться политического влияния в лимитрофах через экономику — всегда будет для России слишком ничтожной, чтобы оправдывать затрачиваемые на неё средства. Единственный путь для нас, указанный столетиями, — путь политического подчинения. Но времена прямой территориальной экспансии прошли.

России нужно заняться политическим переформатированием новых лимитрофов. Без грубого и прямого экономического давления, тем более что это давление осуществляется не в интересах народа России. Пагубность такого пути была доказана как раз неудачной в итоге "коммунизацией" стран Восточного блока. Хорошим примером лояльного отношения к СССР являлись те же Австрия и Финляндия, сохранявшие капиталистическую систему. Предложение взаимоприемлемых ценностей сосуществования, вовлечение в орбиту своего влияния на основе правильно сформулированных общих интересов — вот основа политики ликвидации враждебного "средостения", отделяющего нас от Запада.

Ведь к экономическому давлению и противостоянию Запад всегда был и будет подготовлен гораздо лучше нас. Смыслом политической русофобии, как ни покажется странным, испокон веков являлся рациональный экономический расчёт.

Обратим внимание на факторы сугубо материального, можно даже сказать — меркантильного свойства, постоянно воспроизводящие западную русофобию. Речь пойдёт даже не столько о геополитике, сколько о геоэкономике. Ведь даже в основе старого германского натиска на Восток вплоть до времён Гитлера лежали чисто желудочные интересы. Нет оснований считать, что до и после было как-то по-другому.

В основе западной политической мотивации лежали и лежат соображения экономической выгоды, рыночный расчёт. Россия для Запада — в первую очередь, рыночный конкурент, а потом уже всё остальное (православные схизматики там, скажем, или большевики). Собственно, подобным же образом европейские нации относились и друг к другу, отлично понимая те мотивы, которые ими двигали во взаимной вражде. А вот русских — не понимали. Как и русские их.

В нынешнем Евросоюзе движущие силы взаимоотношений западноевропейских наций остались такими же, как и накануне Первой Великой мясорубки 1914–18 гг. Просто своим рацио европейцы поняли, что воевать между собой им теперь просто самоубийственно и выработали новые правила конкуренции. Короче, из враждующих феодальных замков — национальных государств — Европа переселилась в большую коммуналку. Соответственно, изменились и нравы, но не в лучшую сторону. Жить стало относительно безопасно, как в коммуналке. Только соседи зорко следят друг за другом: чтоб никто не перерасходовал воды, газа и электричества, устанавливают очерёдность выноса мусора и т.д. Каждый не прочь стащить у соседа то, что плохо лежит, прекрасно зная, что сосед лелеет в отношении твоего имущества ту же мечту. Идёт война всех против всех, сдерживаемая только общими стенами коммуналки — вне её жить негде, враждовать в открытую — значит спалить дом. Вот и приходится как-то уживаться.

Если Европа — это коммуналка, то Россия испокон веков стремилась к созданию семьи народов. В этом коренная разница. Российская империя была большой патриархальной семьёй народов под властью Белого Царя, как называли русского монарха большинство российских «инородцев». Семьёй народов, только уже не патриархальной, а более эгалитарной, братской, был Советский Союз. Что лучше — семья или коммуналка, это во всех отношениях вопрос субъективный. Наиболее нахальным, пожалуй, больше по нраву, конечно же, коммуналка. Семейное общежитие строится либо на безусловном авторитете, либо на взаимной симпатии и проистекающей из неё готовности к компромиссам. Коммунальное бытие — на умении огрызаться. Взаимное умение скалить зубы и кусать устанавливает общий баланс интересов. Рационально, а главное — демократично.

Конечно, случаются и отклонения в ту или другую сторону. Бывает, что и соседи в коммуналке попадаются порядочные, бывают и в семье тираны. Важно просто отметить общее отличие векторов организации цивилизационного пространства — как это делала Европа и как это делала Россия.

Русскому (как, впрочем, и представителю некоторых других восточных народов) кажется вполне понятным, что соседа можно по-человечески задобрить. Достаточно как бы выпить с ним на брудершафт — и дружба до гроба гарантирована. Вообще-то, это идёт от архаичных традиций гостеприимства и побратимства, свойственных многим народам. На Западе они были утрачены быстрее. Русские, подобно индийцам и некоторым другим народам, сохранили такие традиции, равно как сельскую общину и т.д., намного дольше. Поэтому-то, наверное, Александру Невскому и другим русским князьям оказывалось проще выстраивать политику на личных человеческих связях с ордынскими ханами, которые если и рубили головы, то без гуманистической демагогии, чем с расчётливыми двуличными «папежниками». С татарами обменялись аманатами, выпили бузы — и братья до первой ссоры. С западником как ни дружи — а он скажет: дружба дружбой, но табачок врозь.

Поэтому Россия всегда бывала неприятно поражена, сталкиваясь с типичным западным отношением к себе. Русский человек исходит из представления, что на Земле места и всякого добра — много, на всех хватит. Так чего же грызться? Живи и давай жить другим! Неужели то, что я начинаю жить в достатке, может вызвать у кого-то неприятие, особенно если этот кто-то живёт ещё лучше? Так почему же европейцам так не нравится, когда Россия начинает подниматься? Вот потому-то и не нравится. Ещё один конкурент. Люди с психологией коммуналки могут относиться только так. И чтобы уничтожить конкурента, в ход идут все средства. Естественно, под аккомпанемент какой-нибудь демагогии, типа «прав человека».

А теперь посмотрим, как эта западная «стратегия» в отношении России осуществлялась на протяжении веков. С поразительным постоянством периоды относительного экономического процветания России сменялись временами упадка и хаоса. Причём почему-то вдруг всякий раз оказывалось, что не без медвежьей услужливости «культурных европейцев» (+ американцев, начиная с ХХ века). Самый известный пример — активное участие транснациональных финансовых групп и некоторых европейских правительств в разжигании российской революции начала ХХ века. Средства, «инвестированные» в революцию, наверняка сопоставимы со средствами, инвестированными в российскую экономику того периода! Хотя точно их, кажется, до сих пор никто не считал и не сравнивал. Такой учёт связан с известными трудностями. На поверхность вышли только отдельные каналы финансирования революционных партий, вроде всяких банкирских домов Варбурга, Шиффа, Лееба и Куна и т.п., а полную картину мы наверняка никогда не узнаем.

Подбор и анализ фактов разного рода подрывной деятельности «агентов влияния» в России, коих некоторые видят уже в «жидовствующих» еретиках конца XV века, — дело особого труда. Тем более что на эту тему сейчас написаны уже горы литературы — иногда достоверной, чаще, к сожалению, легковесной, рассчитанной на сенсацию или на определённый узкий круг доверчивых читателей. Не будем здесь заниматься анализом таких фактов и концепций. Попытаемся сделать проще, а именно — посмотреть, как соотносятся периоды экономического (и политического) подъёма России с ростом внутренних нестроений в России и нарастанием международной напряжённости, в фокусе которой также оказывалась Россия.

Самый первый эпизод геоэкономического противостояния России и Запада произошёл уже при Иване III, в конце XV столетия. Классическая версия прекращения торговли Ганзейского союза в Новгороде общеизвестна. Московский государь осерчал на то, что в Ревеле жестоко казнили русского и в припадке гнева повелел всех немцев, бывших по торговых делам в Новгороде, заточить в тюрьму, а их имущество конфисковать. Иногда прибавляют, что факт казни русского был далеко не единичным, и это кажется вернее. Вряд ли мудрый государь, с именем которого связано воссоздание Русской державы, рискнул бы подвергнуть риску полного разрыва важный канал связей России с Западом (связей, которыми очень дорожили поздние государи «Рюриковой» династии) из-за одного эпизода. Скорее всего, дело было не только в этой ревельской казни. Известия о многочисленных эпизодах подобного рода могут свидетельствовать об ожесточении экономической конкуренции на балтийских путях между Ганзой и усиливающейся Россией. Вернее всего, именно Ганза, раньше выгодно обделывавшая свои дела со слабым Новгородом, стремилась закрыть новой сильной России доступ к своим рынкам. И, возможно, сумела спровоцировать Ивана III на такой шаг, что формально именно московский государь был выставлен зачинщиком конфликта.

Некоторые исследователи (см., например: Мартиросян А.Б. Заговор маршалов: британская разведка против СССР. М.: Вече, 2003) возводят начало подрывной работы западных спецслужб против России ко временам Ивана Грозного. При всей видимой натянутости версии об убийстве царя Ивана IV английскими агентами, отметим, что вторая половина XVI века — время предельного обострения отношений России с ближайшими западными соседями. Как раз во время Ливонской войны Англия начала устанавливать тесные контакты с Россией. Иван IV возлагал на эти связи очень большие надежды, так как Россия с помощью них могла выйти из «международной изоляции» на Западе. А свободное общение с Западной Европой было одной из важнейших целей политики этого просвещённейшего (по меркам того времени) государя. Но Англию интересовали исключительно торговые выгоды, в частности — путь в Индию, и возможность по дешёвке закупать предметы русского экспорта. Поэтому царь вскоре разочаровался в перспективах русско-английских отношений и явно охладел к англичанам.

После Ивана Грозного не только англичане, но также голландцы и французы неоднократно просили об особых преференциях для себя перед другими и даже о монополии на торговлю на Русском Севере, но русское правительство неизменно подтверждало свою приверженность свободе торговли: купцам любых держав вольно торговать с Россией. Не аукнулась ли эта независимая политика в какой-то степени во время Смуты?

При царе Михаиле Фёдоровиче Россия строила «многовекторную» политику, лавируя между блоками иностранных государств, избегая прямого участия в военных конфликтах. Кратковременный эпизод участия России в Тридцатилетней войне на стороне одной из коалиций не привёл к желаемым результатам. Со стороны Европы мы не видим в это время каких-то усилий для того, чтобы добить вконец ослабевшую после Смуты Россию — своих проблем хватало, а России как бы и не было.

Но к середине XVII века Россия вышла из разрухи, вызванной последствиями Смутного времени. Царь Алексей Михайлович стремился ограничить иностранное торговое присутствие в России и поднять русское торгово-промышленное сословие. В 1649 году он воспользовался казнью английскими революционерами короля Карла I для выдворения английских купцов и прекращения сношений с Англией. И… всю вторую половину XVII столетия Россию лихорадило. Помимо изнурительной 13-летней войны с Польшей и Швецией, окончившейся присоединением пол-Украины (хотя в ходе войны русские войска заняли было всю Украину, Белоруссию и Литву), Россию трясли городские восстания, бунт Стеньки Разина, стрелецкие мятежи, а главное — Раскол.

Пётр I превратил Россию в первоклассную военную державу. Военная мощь подкреплялась промышленной — до середины XVIII века Россия превосходила Англию по выплавке чугуна! Но после смерти Петра частые дворцовые перевороты, фаворитизм и засилье иностранцев при дворе затормозили развитие Российского государства. Опять «чисто внутренние причины»? Или — не только?

Темпы экономического роста России в конце XIX — начале ХХ вв. давно стали отправной точкой многих альтернативных исторических сценариев, изображающих достигнутые без революций и крови процветание и величие России в параллельном ХХ столетии. (Хотя в этом и состоит главное неправдоподобие, ведь право на величие и процветание необходимо уметь отстаивать, невзирая на количество проливаемой крови, чужой и своей!) К войне 1914 года Россия уже заняла 4-е место в мире по объёму ВВП, обогнав Францию. Почти столь же быстрыми темпами развивалась Германия, потеснившая на мировом экономическом подиуме Англию со 2-го места. Механизм вовлечения двух динамичнейших государств Европы в самоубийственный конфликт вскрыт сейчас достаточно убедительно (см.: Кремлёв (Брызгун) С. Россия и Германия: стравить! М.: АСТ, 2003).

Самое удивительное в этом историческом срезе — то, как экономически более слабая Франция политически подчинила себе тогдашнюю российскую элиту. Последняя уже тогда занималась тем же, что и элита нынешняя — личным обогащением за счёт сумм нежно пестуемого ею Отечества. Лидировали здесь те, кому и было положено — многие члены царствующей фамилии.

После революций в Германии и России обе страны оказались разорены и унижены. Чтобы ни утверждала советская историография, но такого лояльного отношения Запада к Советской России, как в начале 1920-х годов, никогда после не было. Россия нэповская не была конкурентом, наоборот — благодатным полем для делания денег за счёт её самой. Хаммеры разных мастей тут же и ринулись под сень диктатуры пролетариата помогать русскому народу строить социализм.

Индустриализация России была стратегически необходимой политикой. То, как она проводилась, едва снова не поставило страну на грань катастрофы. Почему это произошло? Обычно, в качестве причины, называют некомпетентность Сталина и его окружения (хотя отрицать необходимость самой индустриализации трудно). Обратим внимание вот на что. Первый резкий всплеск послереволюционной русофобии пришёлся на 1927 год — меморандум Чемберлена, разрыв дипотношений с Великобританией. Многие тогда ожидали войны. Пока ещё был нэп, но вопрос об индустриализации был решён советским руководством принципиально. Спор в верхах шёл лишь о её концепции. К этому времени Россия превзошла довоенный ВВП. Она снова становилась опасным конкурентом.

1928 год ознаменовался рядом громких дел против «вредителей в промышленности». Подоплека многих из этих дел заставляет предполагать, что далеко не все из них были «сталинской фальсификацией», как нас убеждали в годы перестройки. Многие из осуждённых «спецов», работая до революции на высоких должностях в крупных компаниях, после революции продолжали получать указания от своих сбежавших на Запад бывших боссов. Напомним: первая пятилетка только начиналась, никто не мог предугадать её результатов, но подрывная работа «на всякий случай» уже велась.

Её масштабы явно усилились после того, как стало ясно: несмотря на опустошительную коллективизацию, Россия не только выдержала испытание, но и успешно становится индустриальной державой, опередив по ВВП «старушку Англию». Тут-то к месту подоспел и Гитлер со своей славянофобией, плохо замаскированной под антибольшевизм. Правда, был один момент, когда казалось, что Россия и Германия смогут поладить, и атлантический Запад был в панике. Но это был всего лишь эпизод. В целом же, во Вторую мировую войну перед англосаксонским миром стояла дилемма: кого из конкурентов уничтожить в первую очередь — Россию или Германию? Гитлер сам помог её решить.

После войны взялись за Россию. Та сфера геополитического влияния, которую выстраивал Сталин, была жизненно необходима СССР. Но не только «советская экспансия» подогревала русофобию в США и Западной Европе, ставшей американской подмандатной территорией. Россия поразительно быстро, без внешней помощи, без всякого «плана Маршалла», восстановила свой довоенный потенциал — уже в 1948 году! А в 1952-м превзошла его вдвое!

Но зато, когда СССР перешёл к созданию «сфер влияния» далеко за пределами своих рубежей — в Африке, в ЮВА, в Латинской Америке — Штаты как будто даже подогревали у СССР этот интерес своей мнимой послевьетнамской слабостью. Вашингтонским стратегам было ясно: Россия экономически не выдержит такой геостратегической гонки. И хотя, наряду с этой причиной, была масса других, содействовавших сокрушению Советской державы, усталость (в первую очередь — усталость партийной элиты, мечтавшей о сытой спокойной жизни, а вовсе не о мировом лидерстве и уж тем паче — упаси Боже! — не о мировом коммунизме) от соперничества с США сыграла не последнюю роль.

В 1980-е годы прошлого века СССР уверенно переходил на стадию «общества потребления». Достаточно просто прикинуть основные экономические показатели СССР и показатели, из которых складывается уровень жизни, а заодно сравнить их с нынешними. СССР последних лет жизни был такой же благополучной и обеспеченной страной, как, примерно, тогдашние Италия или Испания. Ну, а где сейчас Италия с Испанией и где мы?

Зато когда Союз рухнул, Запад без всякой русофобии принимал пьяного дирижёра симфонического оркестра, аплодируя всяким его загогулинам в строительстве, понимаашшшь, демократии. Вот такую Россию — лубочную, бутафорскую, неопасную, с водкой и фольклорными «медведями» — Запад приемлет ох как с радостью! Потому как такая Россия — не жилец. И как только Россия немного вздохнула после «реформ», тут же последовал дефолт. Нам опять пришлось выкарабкиваться из ямы. Не надо говорить, что дефолт был вызван доморощенной дурью. Почему-то все внутренние потенциальные организаторы дефолта до сих пор на высоких постах. Есть такой макрополитический субъект — многоголовая гидра мирового капитализма. Он един во всех странах, что, правда, не исключает периодического взаимопожирания голов.

Не следует думать, будто иррациональная русофобия — это первопричина, а всё остальное в действиях Запада — вторично. Православные Греция и Болгария никогда не раздражали и не раздражают Запад своим православием. Так что не в религиях дело. И не в геополитике исключительно. Российская империя столетие после наполеоновских войн присутствовала в Европе не менее непосредственно, чем после Второй мировой. Но Запад не очень противился этому, пока Россия не стала, в дополнение ко всему, резко развиваться и богатеть.

Что касается «фобий» разного рода, то, например, Англия и США в 1939–40 гг. с лёгкостью встретили пакт Молотова-Риббентропа не в последнюю очередь потому, что он позволял им, руками немцев, резко опустить такого конкурента, как Францию. Можно сказать, что у англосаксов всегда была франкофобия, и в 1940-м она получила удовлетворение. Про постоянное стравливание России и Германии здесь уже говорилось, так что, если мы говорим о «русофобии», стоит считать, что есть и «германофобия» как историческая данность. Кстати, перед 1914 годом она, искусно нагнетаемая либеральными СМИ, достигала в России масштабов поистине космических.

Методика удушения применяется не только к нам. Сейчас мы видим, как в США нарастает «синофобия». Достаточно хотя бы поверхностно ознакомиться с рекомендациями американских экспертных центров по проведению политики в отношении Китая. Их общий мотив: необходимо сдерживание Китая, причём это касается не столько военной мощи и геополитического усиления Китая (этого США пока не очень опасаются), сколько экономического роста Поднебесной.

Ну, а по поводу нынешнего отношения Запада к России — есть такая примета: если нас на Западе всё больше и больше ругают, значит, Россия вновь становится Россией. Невзирая на прошлые, делаемые и запланированные огрехи наших правителей, так оно будет.

 

АПН 4.05.06, 6.06.06