Журнал «Золотой Лев» № 83-84- издание русской консервативной мысли

(www.zlev.ru)

 

С.В. Кортунов

 

Исторические параметры советского проекта[1]

Попытка превращения утопии в реальность.

 

Разговор о смысле русской истории неизбежно выводит нас на обсуждение вопроса об отношении к советскому периоду нашей жизни[2]. А согласия по этому вопросу ни в экспертном сообществе, ни в обществе в целом — как это ни странно — нет до сих пор. Одни считают этот период некой «чёрной дырой» отечественной истории (или «смутой»); другие склонны усматривать в нём вершину национального и мирового развития. На мой взгляд, наиболее адекватной является как раз точка зрения, рассматривающая «советский проект» с позиций непрерывной исторической преемственности, континуитета. Именно вокруг такой взвешенной и серьёзно обоснованной оценки СССР[3] можно и нужно выстраивать национальный «исторический» консенсус.

С другой стороны, следует добиваться признания во всём мире и того неоспоримого, как я полагаю, факта, что коммунистический период в истории России является важнейшей частью не только нашей, но и мировой истории. И ответственность за последствия советского коммунизма — хорошие и плохие — несут не только Россия и русские, но и другие «цивилизованные» страны и народы, уж во всяком случае, европейские. Только на этой основе может состояться историческое примирение России и Запада.

 

Россия как всемирная лаборатория

 

Коммунизм в России был и в самом деле одновременно национальным и мировым явлением. В национальном плане это, как справедливо отмечал Н.Бердяев, была «деформация русской идеи, русского мессианизма и универсализма, русского искания царства правды, русской идеи, принявшей в атмосфере войны и разложения уродливые формы». В международном же смысле в XX веке Россия стала полигоном и одновременно основным творцом экстраординарного социального эксперимента, проведённого всем человечеством. Ведь большевики использовали такие «проваленные» Великой французской революцией идеи, как Справедливость, Равенство, Братство, Свобода, Счастье. Именно советские (но уже не русские) коммунисты на практике воплотили стремление западного человека оседлать исторический процесс и его претензию на социальное проектирование. С присущим России максимализмом большевики вознамерились не только «оседлать», но и «загнать клячу истории». И надо честно признать, что они в этом весьма преуспели.

Однако было бы крайним и недопустимым упрощением характеризовать то, что произошло в России в 1917 году как «октябрьский переворот». Дело обстоит гораздо сложнее. Как справедливо отмечается в книге «Постперестройка», с началом Первой мировой войны Россия вместе с остальным миром вплотную придвинулась к экзистенциальной, а следом за ней и к исторической, политической, и социальной катастрофам. В этот предапокалиптический миг истории роль лидера, способного изменить траекторию исторического развития, взял на себя коммунизм как «третья сила», как антитеза возврату в животное царство и бездумному прогрессизму, как научная теория и одновременно новая гуманистическая религия, способная продуктивно решить фундаментальные проблемы человеческого существования. По словам Н.Бердяева, Октябрьская революция стала «малым апокалипсисом истории», как и «судом внутри истории».

Почему именно Россия стала местом проведения всемирного коммунистического эксперимента? На этот счёт можно высказать целый ряд соображений. Самое простое из них состоит в том, что Россия исторически, к сожалению, всегда была местом основной схватки Добра и Зла, своего рода всемирной социально-культурной лабораторией. Впрочем, и Запад стал местом социального эксперимента в ХХ веке, правда, куда менее рискованного, — либерального, который, однако, является лишь другой ветвью рационалистического формационного подхода. Однако именно в России оказалось возможным то, что на Западе считалось утопией, и напротив — то, что стало на Западе естественным: либеральное развитие и либеральная идеология, в соответствии с пресловутым принципом “assez faire”l, равно как и идеи права и социального реформизма, оказалось в России утопическим. Страна выбрала не Февраль, а Октябрь. В результате «коммунизм оказался неотвратимой судьбой России, внутренним моментом в судьбе русского народа» (Н.Бердяев).

С точки зрения национальной истории коммунизм стал, хотя и в деформированном виде, русской идеей ХХ века. С точки зрения истории мировой — реальный, практический коммунизм был бы невозможен без опоры на русскую идейную традицию, без опоры на всечеловечность, на альтернативность как доминанту общероссийской цивилизации. Русский коммунизм был создан русской соборностью, величием национального духа, воплотившего в себе всемирно-историческое Красное Пламя. Создав Красную империю — СССР, Россия не просто «сыграла в красное»; она, как справедливо отмечал С.Кургинян, нашла себя на стыке между недостаточностью цивилизационного уникализма и избыточностью религиозного универсализма. Она сыграла в точности свою роль, стала тем, чем она в XX веке и должна была стать. Россия искала Альтернативу, Мир искал Альтернативу, Альтернатива возникла в России и Россия нашла себя в ней. Третий Интернационал стал иным воплощением идеи Третьего Рима, русской национальной идеи, трансформацией национального мессианизма, воплощённого в словах В.Маяковского: «Чтобы в мире без Россий, без Латвий жить единым человечьим общежитием».

Уже в начале XX века (задолго до Ф.Фукуямы) Запад стал грезить концом Истории — достаточно вспомнить «Закат Европы» А.Шпенглера. Он уже тогда устал и захотел остановиться. Этой остановке, с её страшными, буквально катастрофическими последствиями, предвещёнными и провозглашёнными как идеал в работах Ф.Ницше, в XX веке помешал, как считает С.Кургинян, советский проект. Полыхнувшее в начале ХХ века Красное Пламя Интернационала не дало распространиться фашистской волне. Оно предотвратило и монопольное идейное господство буржуазной модели будущего. Принятие Россией советского проекта восстановило диалектику мирового развития.

 

Об исторической преемственности

 

Тем, кто считает коммунистический период «чёрной дырой» истории или «идеологической диверсией Запада», которую Россия переваривала 75 лет, следует понять, что это была закономерная ипостась развёртывания русского и мирового духа, неизбежный этап этой истории в национальном и мировом масштабах. Иная точка зрения порождала бы серьёзную угрозу перерыва исторической преемственности — как национальной, так и мировой — со всеми вытекающими отсюда катастрофическими последствиями для России и мира в целом.

Извечная мечта России — создание Царства Божьего на земле, то есть цивилизации, осознанно воплощающей в социальном устройстве высшие законы мироздания. В этом смысле для русской истории, сохранения её непрерывности, не может быть сущностной разницы между империей с православным Государём и тоталитарной Красной империей с Генеральным секретарём ЦК КПСС или авторитарной империей с Президентом. Нельзя допускать «распада связи времён» между этими этапами развития России, равно как нельзя, оплёвывая подвиг нескольких поколений наших предков, разрушать символы национальной истории. Например, сносить мавзолей основателя СССР. Это могут сделать лишь люди, которые раньше верой и правдой служили коммунистическому режиму, а теперь демонстрируют свой бескомпромиссный антикоммунизм, пытаясь затоптать своё же «красное прошлое».

«Полное и окончательное» развенчание коммунизма в СССР, проводимое отечественными правозащитниками и журналистами при активном содействии и участии западных демократий, обернулось в России серьёзными потрясениями. В то же время Китай, никогда не разрывавший исторической преемственности, под какой бы фразеологией это не происходило, обеспечил себе мощный экономический прорыв в XXI век, стабильное и безопасное развитие. Определяющее значение для Китая имела смысловая преемственность поколений. «Красный дракон» — парадигма развития Китая, коммунистическая на данном этапе по фразеологии, а по сути являющаяся эзотерической доктриной страны как одного из «центров мира» и одной из мировых цивилизаций.

Признание трагизма и величия советского периода истории России безальтернативно для всех, кто занят государственным строительством. Да и в Кремле, похоже, наконец, поняли (см. выступление В.Суркова перед партактивом «Единой России в феврале с.г.), что это объединительная идеология для всех здоровых политических сил нашей страны, которые ищут пути продолжения национального развития, существования России вообще. Так называемые патриоты, как справедливо считает С.Кургинян, ищущие опору в дореволюционной российской истории и противопоставляющие её советскому периоду, не могут поэтому считаться подлинными патриотами. Нельзя перепрыгнуть пропасть почти в целый век, констатировав, что почти столетие все мы жили в «совке», поскольку это пропасть в несколько поколений русских людей. Деструктивный характер этих представлений давно поняли антироссийские силы на Западе. Потому-то они и аплодируют антикоммунистическому «патриотизму». Ведь слёзы по «убиенной» России можно позволить тем, кто объективно помогает деструкции.

Другое дело, что не может быть идеализации советского периода, преувеличения его роли за счёт принижения предшествующих этапов. Столь же недопустимо превращение в «чёрную дыру» российской истории и последних 15-ти лет (что пытаются делать деятели КПРФ): оно также должно быть осмыслено как исторический опыт.

В ХХ веке Россия испробовала на себе модель мобилизационного социалистического развития, заплатив за это высокую цену. Однако в национальном смысле 75 лет не были потерянными годами для страны. Октябрьская революция, хотя и была величайшей трагедией России, спасла страну от распада и колониального порабощения, а в религиозном смысле — от её превращения в общество «практического атеизма» (так Н.Бердяев называл западный капитализм). В этом смысле Октябрь приобрёл религиозный смысл и характер, хотя коммунизм и был подменой подлинных религиозных ценностей ложными. Перед нацией была поставлена сверхзадача, сверхидея. Эта идея опять-таки оказалась ложной, однако в процессе своей реализации она переросла и трансформировалась в идею национальную, державную. Произошла «русификация» западной по существу идеологической доктрины, и международный коммунизм стал русским коммунизмом[4].

Не случайно, отмечал Н.Бердяев, «даже старая славянофильская мечта о перенесении столицы из Петербурга в Москву, в Кремль, осуществлена красным коммунизмом». И несмотря на высокую степень несовместимости коренных положений марксовой теории коммунизма с русской традицией и русской историей, России всё же удалось выработать внутри своего национального тела такие нейтрализаторы, такие иммунные идеологические механизмы, которые ослабили пагубное действие антирусского, антинационального, антигосударственного компонента в коммунистической доктрине и, напротив, усилили те позитивные моменты, которые в этой доктрине, безусловно, имелись.

Следует признать, что сохранение империи требовало в 1917 году смены духовной доктрины с сохранением преемственности этой доктрины по отношению к предшествующей. Российская империя, к великому сожалению, к началу ХХ века полностью прогнила. Ленинская фраза: «Стена-то гнилая. Ткни — и развалится!» отражала реальность российской жизни того времени. Ведь Империя держится не на голой силе, а Духом. Следует также признать, что Православная церковь в качестве имперского связующего звена своей роли не выполнила.

К концу Первой мировой войны многим представителям русской элиты стало окончательной ясно, что России нужна альтернатива, иной способ существования. Красная империя перевоплотилась из империи Белой. В национальном смысле коммунисты не только остановили хаотический распад России, но и восстановили единство и территориальную целостность страны, мобилизовали народ на построение великой державы, хотя и тираническим путём. «В этом, — признавал Н.Бердяев, — бесспорная заслуга коммунизма перед русским государством. России грозила полная анархия, анархический распад, он был остановлен коммунистической диктатурой, которая нашла лозунги, которым народ согласился подчиниться».

С ещё большим пафосом то же самое несколько позже утверждал С.Чахотин: «Кто бы ни был у власти сейчас, но раз он способствует процессу собирания и упрочения России, он должен получить поддержку со стороны мыслящей и патриотически настроенной интеллигенции». Ещё позднее об этом писали и другие авторы сборника «Смена вех» — А.Бобрищев-Пушкин, Н.Устрялов, Ю.Ключников и др. Можно, конечно, оспаривать все эти высказывания, хотя они и принадлежат лучшим представителям русской интеллигенции. Можно говорить и о том, что сталинский режим не пощадил и их. Факт, однако, остаётся фактом: в первые два-три десятилетия после Октябрьской революции (по крайней мере, до 1937 года) страна воспринимала себя в качестве цитадели абсолютного добра, а в религиозном смысле превратилась в главную силу, противостоящую безбожному капитализму и творящую образ будущего. Кстати говоря, именно так — как страна будущего — она воспринималась многими весьма авторитетными людьми в мире: Дж.Ридом, Р.Ролланом, Р.Тагором, Л.Фейхтвангером и др. Хорошо известны их выступления на этот счёт.

Годы мобилизационного развития не были потеряны для страны. Революция освободила ранее дремавшие и скованные силы русского народа для исполинского исторического дела. Его усилиями было создано могучее государство, которое сумело при крайне неблагоприятных условиях не только восстановить геополитическую зону влияния Российской империи, но совершить гигантский рывок индустриализации, заложившей основы экономической и оборонной мощи СССР на десятилетия вперёд. Индустриальная революция, для которой на Западе потребовались столетия, была пройдена Россией за считанные годы. Воистину, «за годы были сделаны дела столетий».

Никак нельзя согласиться и с тем, что 75 лет социалистического развития были потерей для культурного развития России. Именно в эти годы усилиями русского и других народов, населяющих СССР, были созданы выдающиеся произведения изобразительного, архитектурного и музыкального искусств. Советский балет, советский кинематограф, советский драматический театр — все эти понятия из советского периода истории России. И хотя иные «мастера культуры» сегодня энергично открещиваются от него, достижения тех лет общепризнанны. Они не могли родиться лишь по приказу Сталина, партии или КГБ. Ценности, созданные советской культурой, — достижение не только России, но и всего человечества.

Особая заслуга СССР — победа над немецким фашизмом. Великая Отечественная война стала священной и одновременно — глубоко национальной. Не случайно Церковь, почти вся русская эмиграция, все верующие русские люди — даже антикоммунисты — поддержали СССР в борьбе против Гитлера. Именно тогда, в самые тяжёлые её дни, в 41-м, родилась новая, фактически уже посткоммунистическая Россия. И именно тогда состоялось окончательное историческое примирение «красной» и «белой» России.

Перед каждым русским встал выбор — спрятаться, отступить или встретить свою смерть и тем самым спасти свою мать, жену, Родину. Выбор, сделанный русским солдатом, чувства, испытанные его матерью, навечно запечатлелись в русской душе. Если чувство национальной солидарности и было подточено классовым интернационализмом, то война полностью восстановила это чувство, равно как она же очистила нацию от скверны братоубийства. Победа в войне стала началом освобождения России, в том числе и от коммунистической лжерелигии. Войну Россия выиграла именно в своей ипостаси Великой России, а не СССР. Была воссоединена разорванная, казалось, навеки нить русской и советской истории.

 

Скромное обаяние советского проекта

 

Россия не умеет играть в некрупные игры. Создать Царство Божье на земле — такая религиозная сверхзадача была поставлена в России. Ни больше, ни меньше. Соответственно, были выработаны свои основоположники и пророки, апостолы и мученики, святыни и ритуалы. Солидарность коммунистов выражало оплёванное радикальными демократами, но в общем-то неплохое обращение «товарищ», которое не только противостояло буржуазному «господин», но и заменяло вяло-нейтральное «гражданин» и церковное «брат».

Большевистская практика, как известно, была крайне антирелигиозна и по своей риторике, и по конкретным политическим акциям. В.Ленин любил говорить, что «всякий боженька есть труположество», а в секретной директиве В.Молотову от 19 марта 1922 года прямо предписывал «стрелять попов в возможно больших количествах». И.Сталин позднее кровавой косой выкашивал верующий народ. Вера и христианство антагонистичны коммунизму. В то же время нельзя отрицать морально-нравственное значение Октября для России и всего мира в целом — по крайней мере, в первые десятилетия существования СССР.

Атеизм коммунистической доктрины стал, по сути, религиозной заменой, суррогатом дискредитированной в начале этого века той версии Православия, которая не выполнила своей роли имперского связующего звена. Произошло чудо: сугубо рационалистическая западная утопия, пройдя сквозь фильтр (в том числе и религиозный) русской культуры, превратилась в новую веру, в религиозную сверхзадачу: построить Царство Божье на земле. Э.Фромм справедливо указывал, что «многие из тех, кто открыто проповедует веру в Бога, в своих человеческих отношениях являются идолопоклонниками или людьми без веры, в то время как некоторые из наиболее воинственных «атеистов», посвящающих свою жизнь улучшению человечества, утверждению братства и любви, демонстрируют веру и глубокое религиозное отношение».

Особо следует остановиться на том, что труд, который имел место в России в годы первых советских пятилеток, носил характер, принципиально отличный от капиталистического типа труда, описанного К.Марксом. И «рабским» назвать его ни в коем случае нельзя. Ибо те лишения, страдания и муки, та энергия, с помощью которой была индустриализирована Россия, разумеется, не могли быть извлечены из недр аграрного общества только террором, страхом и энтузиазмом идиотов.

В большой степени то был труд общинно-религиозный и одухотворённое высшей осмысленностью трудовое сверхусилие. Такой труд, безусловно, сверхэффективен и одновременно свободен в высшем смысле этого слова. В коммунистической России утверждалась исключительная почётность именно такого, духоборческого труда. При всей его эффективности этот труд не может быть рассмотрен как категория исключительно экономическая, мотивируемая лишь личным интересом. Здесь были использованы некие скрытые резервные возможности человека, обнаруживающиеся лишь при горении идеального пламени, когда делается шаг в сторону возвышения космической роли человека, в сторону радикализации гуманизма.

В коммунистической России труд был не «самоотверженный» (т.е. отчуждённый), а именно благодатный, труд собственно человеческий, творческий, освященный метафизикой Всеобщего Космического Проекта. Как бы то ни было, но неоспоримым историческим фактом является то, что именно этот труд при всех хорошо известных издержках позволил России добиться неслыханных результатов на коротком отрезке исторического пути.

Конечно, нельзя отрицать, что в целом вся советская экономика явила себя как система в высшей степени неэффективная. Это была экономика постоянного и почти всеобщего дефицита. Однако её пороки порождались не недостатками в управлении и не неэффективностью труда советских людей. Это было выражением коренной порочности лежащей в её основе принципиальной модели — тоталитарного социализма. По мере развития общества эта коренная порочность проявлялась всё больше и больше. За её неэффективность мы в большой степени расплачиваемся и сейчас.

Следует учитывать и то объективное обстоятельство, что мобилизационный тип труда, какой бы прекрасной идеей он ни вдохновлялся, возможен лишь на сравнительно коротком отрезке исторического времени. Трудовое сверхусилие, даже если оно вполне свободно, не может осуществляться бесконечно долго. К началу 60-х годов Россия, несомненно, стала испытывать мобилизационное перенапряжение — в этом первопричина так называемой эпохи застоя.

Коль скоро коммунизм был религией, то его постигла та же участь, которая постигла все огосударствлённые мировые религии, создававшие свою Церковь (КПСС), свой Синклит (ЦК КПСС), своего Первосвященника (Генерального секретаря ЦК КПСС). Особо духовно уязвимыми становились религии, бравшие в руки государственную власть напрямую, то есть теократические структуры. Коммунизм в России оказался подвержен всем духовным заболеваниям, поражающим теократию. Коммунисты заявили о своём намерении превратить страну в коммуну, то есть в коммунистический монастырь. Но жизнь внесла свои коррективы. Она показала, что вся страна не может жить одним большим монастырём по непостижимому для большинства граждан уставу, что всё население не может и не хочет эффективно трудиться при стимулах к труду, не воспринимаемых этим населением как таковые. А раз так, то вскоре произошла неизбежная подмена «монастыря» казармой.

Кроме того, именно в 60-е — 70-е годы советские коммунисты постепенно, сами того, возможно, не осознавая, начали предавать те самые идеалы и ценности, во имя которых коммунизм утверждался в России и в мире в целом, и во имя которых советский народ, собственно говоря, и осуществлял это трудовое сверхусилие. Страна оказалась включенной в потребительскую игру с ориентацией на удовлетворение потребностей населения самым лучшим образом, даже лучшим, чем способно это сделать капиталистическое общество. Как отмечал Э.Фромм, «коммунисты в Советском Союзе и за его пределами превратили социализм в чисто экономическую теорию. Цель такого социализма — максимальное потребление в максимальное использование техники. Н.Хрущёв со своей теорией «гуляш-коммунизма» по своему простодушию однажды проговорился, что цель социализма — предоставить всему населению такое же удовлетворение от потребления, какое капитализм предоставил лишь меньшинству».

Социализм и коммунизм в 60-х — 70-х годах по существу стали основываться на буржуазной теории материализма. Старый идеал построения в СССР — хотя бы и в далёкой перспективе — коммунистического общества был нелепо «материализован»: его реализация теперь была объявлена достижением более высокого уровня жизни в сугубо материальном измерении в течение ближайших двух десятилетий.

С момента появления в 1961 году новой программы партии народ начал отрываться от духоборческой парадигмы труда и жить ожиданием, постоянно оглядываясь на Запад. Советский человек постепенно превратился в homo soveticus, т.е. в нетерпеливого потребителя. В конечном счёте, такая конкретизация идеала и погубила советскую систему. В сознании народа утопия перекочевала туда, где была видимость материального изобилия, — в капиталистический мир. Все надежды трудящихся оказались связанными с «дающей» экономикой. С этого же момента ведёт своё начало невиданная ранее полоса политических анекдотов, которые в конечном счёте десакрализовали идеократическую власть.

Произошло, как и предсказывал Н.Бердяев, «обуржуазивание» Советской России, явившееся следствием «иссякания религиозной энергии русского народа». Именно в эти годы возник и начал стремительно углубляться опаснейший разрыв между коммунистической теорией и практикой реального социализма, породивший впоследствии в СССР отвратительный феномен «двойной морали»: на партсобрании человек говорил то, что требовало от него партийное начальство, а затем на кухне — «за рюмкой чая» — обменивался с соседом анекдотами про «вождей».

При этом основополагающие тезисы коммунистической теории К.Маркса повторялись лишь как ритуальные заклинания, впрочем, так же как на Западе произносились цитаты из Библии. С этого момента система перестала быть «тоталитарной», поскольку народ и власть, оказавшись в разных социокультурных измерениях, начали жить взаимным обманом: «Они делают вид, что нам платят, а мы делаем вид, что работаем». Такая ситуация взрывала не только общее сознание движения к единым целям и идеалам, но и традицию российской соборности, которая — пусть в извращённой форме — и нашла отражение в коммунистическом идеале.

Мировая история многократно демонстрировала: как только та или иная цивилизация начинала довольствоваться лишь материальным благом и этим благом, т.е. сытостью измерять качество жизни, этим кичиться, этому поклоняться — жизнь останавливалась, цивилизация разваливалась под грузом сытого отупения. Воистину, «не хлебом единым жив человек».

Подмена великого коммунистического проекта фактически западным проектом общества всеобщего потребления означала эрозию и последующую неизбежную дискредитацию Красной Идеи. Растворение советской России в цивилизации «практического атеизма» знаменовало собой «начало конца» Красной империи, поскольку коренным образом подрывало её идеологические, а ещё раньше — аксиологические основы. Таким образом, именно в 1961 году был включён механизм развала Красной империи. Фундаментальная причина грянувшего через три десятилетия после объявления «гуляш-коммунизма» распада СССР состояла именно в смене парадигмы его исторического развития, в предательстве Красного Дела. В России, как и предсказывал Н.Бердяев, «окончательно победил тип шкурника, думающего только о своих интересах».

Страна утратила свою сверхзадачу глобального значения, освящённую метафизикой Всеобщего Космического Проекта, перспективу национального и мирового развития, а вместе с ней и чувство исторической правоты. В глазах же окружающего мира прежняя «цитадель добра» превратилась, подобно оборотню, в «империю зла».

 

О международном значении Октября

 

В России была проделана вся чёрная работа всемирной истории, связанная с реализацией и практической проверкой коммунистической идеи. Испытав на себе модель коммунистического развития, Россия сыграла роль «удерживающего». В годы Великой Отечественной войны она в этом же смысле превратилась в преграду на пути германского фашизма. Заплатив огромную цену за своё развитие в XX веке, Россия при этом в значительной степени заплатила цену и за развитие всего мира. Ибо весь мир пользовался в этом столетии плодами её Революции и её Победы.

Это, кстати говоря, заставляет задуматься о будущем человеческой цивилизации в условиях крушения коммунизма и государственного социализма. Ведь «гуманизм» современного западного общества (равно как и материальное положение его граждан) во многом формировался за счёт конкуренции с мировым социализмом, вдохновлявшимся коммунистической идеей. В этой связи многие политологи не без оснований полагают, что исчезновение коммунизма, а затем и мирового социализма как глобального конкурентного фактора придаст новую «жёсткость» Западу, лишит его гибкости, умеренности, превратит в консервативную самодовлеющую систему с агрессивными устремлениями.

На протяжении всех послевоенных десятилетий хотя и медленно, но неуклонно развивался процесс конвергенции двух мировых систем: обе системы (причём капитализм — с большим успехом) извлекали позитивные элементы из противоположных систем и, обогащая теорию, внедряли их в свою практику (государственное регулирование экономики, планирование, социальные функции государства и т.д.). Коммунистические режимы также не могли не учитывать позитивный опыт глобального конкурента. Вместе с дивергенцией (параллельным развитием) развивался и процесс конвергенции. Ныне он оказался прерванным.

Исчезновение конкурентных начал в развитии современной мировой цивилизации, утверждение глобальной однотипности общественных отношений в рамках современного понимания капитализма может привести к непредсказуемым последствиям и, в частности, к деградации конструктивных, гуманистических начал в мировом развитии.

Вопрос сейчас, таким образом, стоит так: будет ли человечество существовать в условиях экономического либерализма на микроуровне при отказе от экономического макролиберализма (т.е. от допущения разнообразия конкурирующих экономических структур) или вернётся к макролиберализму? Опыт ХХ века говорит о том, что мировая цивилизация нуждается в сосуществовании различных конкурирующих моделей экономического развития. Смешанная мировая экономика более эффективна, поскольку конкуренция различных типов экономических структур — необходимое условие выявления их потенциалов путём мобилизации их внутренних возможностей и резервов. Капитализм, не думающий о соревновании с социализмом, — это одно. Такой капитализм прекратил своё существование уже в 30-е годы, однако практика современного экономического микролиберализма направлена на его воскрешение. Капитализм, сформировавшийся применительно к условиям конкурентной борьбы с социализмом, — это уже совсем другое. Это посткапитализм. Это государственно-корпоративное социально ориентированное рыночное хозяйство, по многим параметрам отличное от «дикого капитализма».

То же самое, впрочем, можно сказать и о социализме. Ведь элементы синтезной, конвергентной модели стали складываться в СССР при НЭПе (т.е. в те же годы, что и на Западе!), в условиях которого развивались кооперативы и институты именно групповой собственности, свободные и самоуправляющиеся. Этот процесс неизбежно привёл бы и к демократизации политической системы, если бы И.Сталин не задавил НЭП и не вернул страну к государственному феодализму. Синтезный уклад оказался гораздо сложнее антитезисного, и Россия, будучи всё же отсталой страной в технологическом отношении, оказалась к нему менее готовой по сравнению с развитыми странами Запада.

Образование Советского Союза было первым историческим экспериментом, имеющим в виду создание новой исторической общности людей из народов разных культур и религий; общность, исключающую господство народа-метрополии и подчинение народов-республик («колоний»). В какой-то мере это даже удалось. Имперское отношение коммунистического режима к народам СССР, включая русский, противоестественным образом уживалось с политикой равноправия, взаимопомощи, взаимной симпатии и благожелательности. Объяснение этому, вероятно, следует искать в том, что все народы бывшего СССР были объединены общим замыслом, общим историческим проектом.

Советский Союз был проверкой возможности глубокой интеграции народов различных культур, религий, исторического опыта, населяющих свои исконные, унаследованные от предков территории. Весь ХХ век прошёл под знаком этого великого исторического эксперимента. Осмыслить этот исторический опыт, в котором угадываются контуры грядущего, ещё предстоит многим поколениям этнографов, социологов и философов.

 

К пятому историческому проекту

 

Крушение советского проекта — явление закономерное. Он не предвидел и не учёл тех фундаментальных тенденций и противоречий, которые сформировали облик международной ситуации к концу ХХ века. Он недооценил роль этносов и национализма, в результате чего взрыв национальных эгоизмов и межнациональные конфликты стали для него шоком. Равным образом советский проект недооценил роли религии — в частности, он оказался не готовым к возрождению ислама в СССР. И последнее, возможно, самое важное: советский проект был застигнут врасплох наступлением постиндустриального общества, технотронной революцией, которая, наряду с изменением социальной политики в пользу малоимущих, радикально трансформировала социальную структуру и систему распределения власти в основных промышленно развитых странах Запада.

Следует помнить и о том, что наша политическая и экономическая мощь как сверхдержавы была основана главным образом на военной мощи, в то время как экономически мы представляли собой среднеразвитое государство. Конкурентоспособная часть нашей индустрии, открытая для высоких технологий, почти целиком была сосредоточена в области производства вооружений. Размывание этой основы в короткий промежуток времени привело к потере качества сверхдержавы.

Советский проект имел чрезвычайно дорогую (поскольку она выразилась в миллионах человеческих жизней) цену. Он привёл к упадку продуктивности экономики в результате государственной сверхцентрализации, прогрессирующему ухудшению чрезмерно бюрократизированной системы социального обеспечения, бессмысленному подавлению творческой жизни общества, прекращение его развития в области науки и культуры из-за догматического государственного контроля этих сфер.

Институционные изъяны советского государства многократно усугубили его ущербность и уродство. Советский стиль действий помог создать политическую систему, в которой не было предохранительных клапанов и систем раннего предупреждения. Симптомы болезни было принято скрывать от верхушки власти. В высшие инстанции поступала, в основном, ложная информация. Страх препятствовал критической оценке ситуации. Вождь держался за власть, пока позволяло здоровье и пока ему удавалось держаться на плаву в политическом смысле. Его смещение обычно было связано с болезненным политическим конфликтом. Отсутствие механизма смены скомпрометированных правителей привело к тому, что основным критерием сохранения руководящего положения стал эффективный контроль над властью, а не успех политики. Накапливающиеся в этом организме противоречия, которым не было выхода, рано или поздно должны были погубить сам организм. Что и произошло в 1991 году.

Так что, отвечая на вопрос, исчерпал ли себя советский проект, следует ответить однозначно: да, исчерпал. И никаких шансов на его возрождение нет. Можно согласиться с С.Франком, который считал, что этот проект был болезнью «роста и развития русского народа», явлением «духовного упадка, извращения и кризиса, которые сопровождают переход детства к зрелости в индивидуальном организме». Эта оценка относится к философским и религиозным причинам поражения СССР. Имеются, конечно, и политические причины. Главная из них состоит в том, что рационалистическая утопия не могла существовать бесконечно долго в такой идеалистической стране, каковой является Россия.

В свете тотального и бесповоротного поражения советского проекта следует задуматься не о его возрождении, а о пятом историческом проекте, который носил бы синтезный характер, объединяя в себе все четыре национальных проекта (не путать с национальными проектиками В.Путина!), которые остались незавершёнными.

Содержание такого проекта — тема отдельного разговора, но его контуры уже просматриваются. Очевидно, например, что Россия в этом новом проекте будет отстаивать свою субъектность, своё право двигаться своим путём к своим целям. Новая российская государственность будет основана на сочетании русского и советского исторического опыта, дополненного теми механизмами, которые докажут свою эффективность в современных условиях. Однако и социалистическая идея России, вероятно, ещё понадобится — возможно, не в качестве того «идеального горючего», которое уже однажды обеспечило России позиции сверхдержавы, но что гораздо важнее, в качестве концепции, обеспечивающей видение перспективы национального и мирового развития. И если кризисы Российской империи и СССР для исторической России — суть устранимые катастрофы, катастрофы сдвига и инверсии, а не катастрофы исчерпания, то новая модель национального развития должна учесть весь опыт катастроф, сопровождавших российскую историю, и содержать эффективные механизмы их предотвращения в дальнейшем.

Осуществляя «пятый национальный проект», Россия предложит миру свою модель развития, альтернативную западной. Такая модель будет моделью неоспоримого самостояния. В ХХI веке она будет через национальное, не покидая его, укрепляясь в нём через выявление всей мощи духовной традиции, заложенной в национальной культуре, двигаться в мир миров как в мир национальной полифонии планетарного масштаба, в котором должна воплотиться в жизнь знаменитая аристотелевская формула прекрасного: единство в многообразии (или «цветущая сложность» по К.Леонтьеву).

 

Интеллигент

26.06.06