Журнал «Золотой Лев» № 83-84- издание русской консервативной
мысли
Люди воздуха,
или Кто строит мир[1]
Новый мир должен возникнуть
как предприятие на полном ходу
Герберт Уэллс.
Битва за будущее
— Александр Иванович, Вы не так давно представили публике
книгу, посвященную «людям воздуха», кто же они?
— Мы вступаем в динамичный и нестабильный мир, мир, в
котором множится число проблем и субъектов действия. «Люди воздуха» — новый
интеллектуальный класс, явивший себя на пороге 70-х годов прошлого века — иначе
говоря, на волне «вступления в фазу новой метаморфозы человеческой истории»
(Збигнев Бжезинский), «великого перелома» (Рикардо Диес-Хохлайтнер), «мировой
революции» (Иммануэль Валлерстайн). В жизнь общества, однако, этот класс
входил на протяжении всего транзитного столетия, принимая разнообразные личины,
произведя на свет массу впечатляющих феноменов, которые теперь во многом
определяют политический, экономический и культурный ландшафт США, Европы,
Евразии.
Сегодня «четвертое сословие» — движущая сила социальной
динамики, творец геоэкономических и геополитических стратегий, держатель
управленческих и интеллектуальных активов, оператор финансовых ресурсов и
проектировщик информационно-коммуникационных технологий, плетущий
смыслопроводящие сети Нового мира.
Предтеча же, но одновременно внутренний оппонент людей
воздуха, — сколь странным это ни покажется на первый взгляд — номенклатурный
(«административно-командный») новый класс. Иначе говоря, политический класс,
делающий акцент не на личном обладании материальными ресурсами и даже не на
непосредственной конвертации власти в собственность («термидорианство»), а на
коллективном («корпоративном») прямом либо косвенном управлении ею. На
подчинении себе тем или иным способом прежнего владельца и гегемона —
исторического третьего сословия, порой ломая его об колено.
Пришествие нового класса «технико-интеллектуальной
бюрократии» и «касты организаторов» было предсказано еще Михаилом Бакуниным
(1871–73 гг.), разрабатывалось Яном Махайским и Александром Богдановым,
концептуально описано Милованом Джиласом. И проанализировано на примере СССР Михаилом
Восленским как социальная реализация политической бюрократии, узурпирующей
права пролетариата, — воспринимавшегося, по крайней мере, в генеральных
течениях марксистской мысли, в качестве «законного» претендента на роль
могильщика «марксовой» и «веберовой» буржуазии… Приходу к власти подобной
административно-политической страты способствовали как турбулентное состояние
общества, вызывавшее к жизни разнообразные нестроения и напряжения, так и
глобальная экспансия цивилизации, совершившаяся к началу прошлого века
(«зональная глобализация»).
Административно-политический класс пробуждается к жизни и
деятельности режимом мобилизации, но утрачивает свои энергии в период
умиротворения и благоденствия, переходя в чиновничье-бюрократическую ипостась.
И одновременно претерпевает инволюцию к некой новой (но по существу
контрмодернизационной, «азиатской») сословности.
При этом номенклатурная элита, будучи поставлена — в
особенности внешней конкуренцией — перед необходимостью эффективного решения
одновременно политических и экономических задач, нуждается во все более
изощренном умственном сопровождении. Что со временем в той или иной форме
подводит к рычагам управления уже иную генерацию обладателей нематериальных
активов — деятельных интеллектуалов или новый интеллектуальный класс.
— Можно ли сказать, что приход к власти политической
номенклатуры отражал кризисное состояние социальной среды, ее переходное
состояние?
— Действительно, ситуация на планете носила характер
цивилизационного транзита. Она в значительной мере была обусловлена
экономическими и политическими турбулентностями: модернизационной конверсией
мироустройства; инновационно-промышленной революцией; завершением активной
колонизации мира и введением в социокультурный оборот окраин прежней Ойкумены;
наконец, массовым притоком, приростом городского населения.
Сшивая социальную ткань, расползавшуюся в условиях
нараставших напряжений, и приобретая предметные поля деятельности, страта
правителей-управленцев объединяла в рамках синкретичных «воздушных» («партийных»,
«идеократических», «надправительственных») структур, в руках различных parteigenossen,
администраций и «орденов меченосцев» политическое,
идеологическое, экономическое доминирование. Номенклатура «реализует
корпоративную систему интересов, согласованных в едином государстве». Меняя
при этом формы организации общества и претендуя на тотальную, подчас
тоталитарную власть. Либо взмывая на волне «великой депрессии» и опять-таки тем
или иным образом перенося в лоно гражданского общества методы кризисного управления...
В сущности, непрямое правление буржуазии, реализуемое через
посредство институтов публичной политики, с деградацией и крахом
демократического механизма и соответствующих институтов приводит к фактическому
отстранению ее от косвенного управления обществом — и управления вообще — при
росте значения тех, чей доход не определяется прямым владением собственностью.
— Но «воздушное сословие» XXI века — это уже нечто иное?
— Да, современные люди воздуха заметно отличаются от
прòклятых отцов и детей бурлящих мятежей и переворотов первой половины
прошлого века, породивших в ходе революции масс грандиозную историческую
иллюзию мощи пролетариата и грядущей диктатуры этих масс (что, впрочем,
карикатурно, воплотилось в своеобразном диктате «массового общества»). Однако
историческая практика инициировала раздумья, поиск, опознание реального
оппонента третьего сословия, производя в ходе интенсивных интеллектуальных
штудий такой, к примеру, феномен, как «марксизм без пролетариата». Но если не
пролетариат, не буржуазия и не бюрократия, то тогда кто?
Члены нынешнего поколения «воздушной», постбуржуазной
страты, являются не потомками партийно-номенклатурной («азиатской» или
«прусско-казарменной») и подсыхающей ветви могучего генеалогического древа
судейских и литераторов — а, пожалуй, ά-образцами «детей индиго», зачатых
еще в горниле Славной английской, Великой американской и французской революций.
И ставших через поколенья инициаторами, в частности, знаменитой «революции
менеджеров» (Дж. Бернхем). А их преемники, в свою очередь, оказались
зачинателями и наследниками постпротестантского и транснационального
контркультурного переворота.
Креативные интеллектуалы противостоят как буржуазии, так и
номенклатуре, и массам. Разрушение лабиринта сословного строя, свобода экономической
активности в условиях политической демократии, ее обильные плоды — особенно в
технологическом и транснациональном измерениях — поддерживают и укрепляют
суверенность личности. Другой составляющей новой социальной субстанции — на
этот раз, пожалуй, парадоксальным для экономистичного сознания образом —
является не всегда очевидная, скрытая под гнетом обыденности глубинная
ориентация того или иного деятельного субъекта не на бизнес per se, а на
нечто иное. То есть его трансэкономическое целеполагание, которое с развитием
истории и цивилизации обретает под ногами почву и выходит за пределы
круговорота повседневности.
Позиция капиталистов как социальных устроителей была
привычна для системных организаторов экономических операций, которые a
priori проектируют сложные торгово-финансовые/производственные схемы. И
свойство это естественным образом являлось их классовым преимуществом. Однако
исключительность подобного положения вещей подверглась сомнениям и коррозии в
постиндустриальную эпоху, когда возникла необходимость в заметно иной
стилистике действий: быстром принятии нестандартных решений, многофакторном
анализе комплексных проблем, оперативном управлении «воздушными» активами,
конкретности и персонализации экспертизы. Что, надо сказать, качественно отличает
постсовременные операции от прежней системы оказания интеллектуальных услуг —
из-за очевидного падения эффективности обобщенных, статичных, легко отчуждаемых
прописей, а также их прикладных расшифровок сословием советников-консольери.
В итоге, стала нарастать конкуренция
промышленных/индустриальных скреп денежного строя и
интеллектуального/человеческого капитала, иных нематериальных активов. Или,
фигурально выражаясь, состязание «основных фондов» и творческой, амбициозной
личности. А культурная специфика, особое качество цивилизации Большого Модерна
— внутренний, личностный суверенитет, оказалась источником спонтанной ремиссии
высокого достоинства и тяги к внешней автономии. И как следствие — нового витка
антропологической и общественной трансформации, очередного зигзага перманентной
человеческой революции (history is the perennial human revolution). Но
при этом кризисность исторической ситуации в условиях социального транзита
заметно возросла.
Место обитания людей воздуха — сложный социальный текст, их
действия направлены к достижению нового порядка, повышая, таким образом, градус
критичности всей социосистемы. Прежние и переходные формы бытия являются
объектом настойчивой критики, ибо истинное место их обитания расположено, в
сущности, извне: они постоянно ощущают присутствие в обществе неовеществленного
до времени аттрактора как, хотя и призрачное, но родное, родовое обетование.
— Так, значит, буржуазия все-таки отправится на свалку
истории?
— Историческая тенденция проявилась в постепенной утрате
«классической» буржуазией контроля над организационно-деятельностным
проектированием общества, когда интеллектуальное производство становится
ведущей движущей силой. Основной торг происходит сейчас между сторонниками
охранительной версии кризисного управления миром и инициаторами дальнейшей
акселерации социального транзита.
Уйти в историческую тень означает утратить позицию движущей
силы общества, его гегемона. Впрочем, дважды простреленное веком третье
сословие также знает различные формы своего исторического воплощения: e.g.
буржуазия торгово-финансовая и буржуазия промышленная — достаточно разные
представители одного класса, несущего гены мастеров системных операций.
Более того, аналогично диффузии, взаимопроникновению
полифоничной культуры и касты национальных управленцев, финансовые операторы в
союзе с «судейскими» стали классовыми мутантами и кентаврической ветвью новой
эволюционной страты, выстраивая динамическую конструкцию универсальной
хрематистики — «виртуальных финансов»: управленческих по сути денежных потоков,
автономных по отношению к основным фондам и материальным ресурсам в целом.
По-своему реализуя, таким образом, пришествие постиндустриализма и раскрывая
виртуальные потенции Нового мира.
В наши дни энергичная «мыслящая страта» проявляется во весьма
различных ипостасях — технократии и экспертократии, эфирократии и
профессиональной элиты, национальных лидеров и международной бюрократии,
транснациональных менеджеров и системных операторов, меритократии и культурной
олигархии, интеллектуального или критического класса. Вся эта множественность
лиц и позиций стягивается/сопрягается групповым мышлением и поведением, то есть
— определенной классовой корпоративностью. Мозаика страты складывается из
элементов амбициозной и творческой номенклатуры, динамичных представителей
предыдущего гегемона и новой породы, призванной к жизни изменившимися
обстоятельствами века.
Эта субкультура сегодня активно вторгается на мировой рынок
со своим призрачным товаром: символическими деньгами и культурным капиталом,
многочисленными производными глобальной биржи и инновационными сценариями
политических или военных акций, формулами долговой топологии и методологией
нестандартных воздействий, идеологией массовых СМИ и наполнением элитного
эфира. Люди воздуха успешно оперируют привычной для них нематериальной
субстанцией знания, образования, пропаганды и другими клонами социогуманитарных
технологий: искусством геоэкономики и геополитики, современного управления и
стратегирования. И идеалами; но идеалы стоят порой слишком дорого, прорывая
границы денежного строя.
Основания новой культуры таятся не в прошлом, не в
замкнутых лабиринтах истории: динамичная культура homines aeris — это
арена битвы за будущее, борьбы за его мерцающий образ, социальные основания и
версии прочтения, за небесные миражи и горизонты земель, лежащих по ту сторону
очередной высотной границы.
Государство-корпорация
— О революции менеджеров было модно говорить где-то в
шестидесятых годах прошлого века, но за последние десятилетия тема вроде бы
приутихла. Казалось, что революция кончилась, а на самом деле все гораздо
интереснее: она родила новый класс?
— Давайте проследим, как это произошло. Горизонт революции
менеджеров состоял в том, что управленец, технократ — а заодно и финансовый
оператор, постепенно (а не радикально, как в случае с политической бюрократией)
перенимали бразды правления у собственника, идя на вынужденные
тактические/стратегические соглашения и компромиссы, но все же начиная при этом
«свою игру». Параллельно происходил процесс относительной и абсолютной
девальвации бухгалтерской стоимости и «аппаратной части» предприятий при росте
значения нематериальных активов и ресурсов.
Причем на смену управленцу прежнего типа —
администратору-бюрократу — приходит человек, уделяющий приоритетное внимание
даже не столько самому производству, сколько совокупной эффективности
предприятия. Во многом связанной в наши дни со сложными схемами движения
финансов, с образованием политических союзов, системных или клановых коалиций,
эффективным использованием информации и культурного потенциала, а также других
нематериальных активов. Иначе говоря, с управлением особыми формами капитала:
интеллектуальным символическим, социальным, культурным, человеческим.
Предприниматель сегодня действует в существенно иной среде,
как мы привыкли ее называть, — «постиндустриальной». Крупный собственник сам по
себе в качестве независимого кванта экономической материи сегодня, практически,
не существует — он встроен в определенную властную инфраструктуру.
Доминирование же в подобном кругу, взаимная конкуренция властных сфер есть
многомерное пространство настоящей, хотя нередко не слишком видимой обществу и
не столько экономической, сколько политической, по сути именно классовой
борьбы, порой проглядывающей в перипетиях борьбы партийной. Или в прорехах
актуальных событий самого разнообразного толка.
Кроме того, специфический цех людей воздуха (занятый
непосредственным политическим производством), привыкнув представлять власть, со
временем начинает ее приватизировать как экономически перспективное поле
деятельности и монополизировать операции с нею как функцию своего сословия. Но,
в отличие от номенклатурного класса, благожелательно относясь к развитию
напряжений в существующей политической конструкции и естественным образом
следующему из этого факта институциональному кризису.
В конечном счете, вместе с повышением искусства замысла и
реализации стратегических операций, власть над социумом — то есть политическая
гегемония — постепенно перетекает к представителям «воздушного» класса. Так что
часы Нового времени сегодня фактически остановлены проектировщиками иной версии
мировой судьбы. На наших глазах происходит историческая мутация правящего
сословия. В ходе «восстания элит» динамичная страта, идя на сделки и
соглашения, компромиссы и авантюры, последовательно приватизирует власть,
причем власть всякую, а не только экономическую или политическую.
Интеллектуалы, перенимая в управление практику, реализуют по мере сил
способность быть доктринерами или метафизиками.
Властвовать, все чаще означает держать первенство в
индустрии мировоззрения, идейного и семантического производства. Новый
«воздушный» класс, имплантируя ментальные и социальные коды, задавая нормы,
целеполагание и смысл существования обществу, понимает власть как способ
распоряжаться историей в ее произвольных конфигурациях. Здесь, кстати, истоки
внутренней мощи «оранжевых» и иных цветных революций, безотносительно от
внешней поддержки, которую, так или иначе, на деле получают все стороны.
— Иными словами, люди воздуха конкурируют за историческое
будущее и с номенклатурной бюрократией, и со «старой доброй буржуазией»…
— Люди воздуха имеют много ипостасей. Но главное — это
новая движущая сила истории, изменяющая и вытесняющая в процессе социальной
трансформации прежний правящий класс. Мировая элита меняет сегодня не просто
облик, но саму субстанцию политической гегемонии.
Напомню, систему трехсословного общества около тысячи лет
назад сформулировали в средневековой Европе епископы Адальберон Ланский и
Герард Камбрейский. И примерно тогда же, может чуть позднее, заговорили о
сословии четвертом, к которому относили ростовщиков, шулеров, алхимиков,
лицедеев (представителей шоу-бизнеса, говоря современным языком) — людей,
«выходящих за рамки», преступавших традиционные запреты. Когда-то, а точнее в
XVI-XIX столетиях, третье сословие вело свою битву за будущее, за доминантные в
нем позиции, за право определять курс истории и вершить дела в меняющемся мире.
Оно выиграло ее. Но теперь мы видим, как заодно с прежним мироустройством
уходит былое, практически тотальное доминирование буржуазии. Той буржуазии,
которая была порождением индустриальной экономики, которая владела и владеет
«основными фондами».
Борьба не ограничена кругом политической гегемонии.
Распоряжаться существенно меняющим облик экономическим хозяйством — а заодно и
будущим антропологических сообществ, как в национальной, так и глобальной
геометрии, — стремится сейчас сословие административных и постиндустриальных
олигархов, управленцев и стратегов — сегодня в России мы видим нечто подобное.
Переступая через очерченные прежней гегемонией пределы, эта
каста интегрирует разнообразные виды интеллектуальной активности: от творческих
и властных порывов, связанных с тем или иным проектом обустройства по-новому
прочитанной Ойкумены, до утилизации культурных и ценностных катакомб
глобального Undernet’a. От новаций в сфере традиционных видов
производств до освоения необъятных предметных полей виртуальной вселенной. А уж
что произрастает и еще произрастет на подобных «Елисейских полях», до поры не
знает никто. Кроме самозванных землемеров, которые видят и расчерчивают,
измеряют и приватизируют этот призрачный, необъятный Клондайк. А затем
осваивает его.
Прибыль начинает поступать из принципиально новых
источников, а все «дымящее» отправляется в Китай, который на глазах
превращается в мастерскую мира XXI века. Большой Китай, вместе со всей
совокупностью Восточной Азии, начнет делать все материальное для всех. Делает
Китай, а продает потребителю в той или иной форме — не всегда Китай. В США
кукла Барби стоит 20 долларов, а в Киргизии — 2, хотя и та, и другая made in
China, и упакованы они в одинаковые коробочки. Все же отметим, что и при
этом ряд технических и технологических новаций — прежде всего новаций в
военно-технической сфере — остаются ареалом, очерченным «людьми воздуха»
особым, запретным кругом. Хотя, если приглядеться внимательнее, их
«воздушность» при этом бывает порою весьма плотного свойства. Скажем, как у
торнадо…
По настоящему большие деньги сегодня не зарабатываются на
предприятии или даже на рынке: они придумываются, организуются или крадутся.
— «Придумывание денег» — в этом слышится нечто мистическое…
В чем проявляется универсальность людей воздуха, к примеру, позиции и экспансия
в той же экономике?
— Весьма красноречиво об этом свидетельствует динамика доли
материальных и нематериальных активов в таком интегральном показателе, как
капитализация предприятия. Приблизительно до 80-х годов их движение носит
достаточно схожий характер, но к концу века мы наблюдаем нарастающий,
драматичный разрыв между соотношением физических и нематериальных активов в
совокупной капитализации фирм. Уже на пороге нового миллениума по
приблизительной оценке они достигали соотношения примерно 80% к 20%. И не в
пользу материальных активов.
Иначе говоря, компании могут обладать схожей бухгалтерской
стоимостью (основными фондами, физическими активами), но при этом их рыночная
стоимость (интегральная капитализация) будет разниться в разы и подчас даже
чуть ли не на порядки. Чтобы «почувствовать разницу», сравним по этим
параметрам, практически наугад, какую-либо автомобильную компанию и, скажем,
фирму, производящую программное обеспечение… Причем подобный разрыв
просчитывается по индексу капитализации не только объектов «новой экономики»
(т.е. преимущественно по NASDAQ), но и в среде достаточно традиционных
корпораций (сиречь, по индексу Dow Jones).
Вышесказанное означает, что привычная экономическая
пирамида переворачивается. А складывающаяся одновременно на планете непростая
энергетическая ситуация не отменяет, а лишь усугубляет ситуацию. Индустриальное
производство, промышленный «хард» (аппаратная часть, инженерные технологии)
постепенно превращаются в своего рода придаток, видимую вершину айсберга
современной экономики. Перефразируя известного философа: «очевидную, слишком
очевидную». В то же время основная стоимость все чаще концентрируется в сфере
нематериального производства, где действуют существенно иные производственные
схемы и операторы. И люди, управляющие этим «софтом», в возрастающей степени
определяют доходность, капитализацию, а, главное, — стратегическое будущее
бизнеса. Соответственно и деньги сегодня в возрастающей степени производятся не
на фабриках, а в сфере нематериальных активов.
Доходность же предприятий планируется в «четырехмерной
геометрии», т.е. с определенным временным лагом, величина которого косвенно
отражает амбиции проектного замысла, а также комплексный расчет рисков,
дисконтную траекторию чистых денежных потоков (free cash flow to equity)
и т.п. Сегодня, в принципе, можно капитализировать и продавать предприятия с
нулевой и даже отрицательной доходностью. Например, в сфере СМИ. Ибо, как мы
уже обсуждали ранее, помимо финансового капитала, все более заметную роль
приобретают другие виды человеческой практики, имеющие собственный экономический
вес, хотя вроде бы и не относящиеся непосредственно к хозяйственной
деятельности. Для России их роль в активах корпораций — столь очевидная ныне
ситуация! Так, к примеру, социальный капитал — это, слегка упрощая проблему,
сумма связей, поддержек и партнерств, которыми обладает любая солидная
бизнес-группа. Дефицит же данной составляющей может привести — и на практике
приводит — к весьма серьезным проблемам…
Даже финансы переживают транзит от той или иной
материальной субстанции к нематериальной форме экзистенции, сохраняя при этом
полноту древней и могучей силы денег — своего рода «квантовой механики»
социальной вселенной. Что же касается «алхимического» характера современной
финансовой системы и методах рефлексивного управления ею, то об этом немало говорилось
и писалось еще в прошлом столетии.
— Новому классу, как и всякому классу нужна если не
партия-организатор и рулевой, то какая-то организационная форма, связывающая их
именно в единый социальный слой. Что связывает между собой людей воздуха?
— Некогда то, что объединяло людей в устойчивые социальные
структуры, называлось кастовостью. Затем сословностью, потом классовым
чувством. Как будет опознаваться новая форма разделения людей в ситуации с
постиндустриальным классом — поживем, увидим.
Сегодня в единый слой — помимо предметной сферы
деятельности и социального целеполагания — их связывает (на уровне
межличностной коммуникации) общность стиля мышления, ценностных идеалов,
образования. И, возможно, — классовая симпатия. Симпатия — глубинное
понятие, употреблявшееся в свое время алхимиками, кстати, одними из первых
представителей «четвертого сословия». Обозначает эта категория не только
эмоциональное состояние, но и метафизически обоснованные гармоничные сочетания,
совпадения по внутреннему целеполаганию и соучастию в едином, как сказали бы
сейчас, мегапроекте. Таким образом, выстраивается гибкая, неформальная
инфраструктура реализации властных решений, реализующая — под эгидой
мыслительных навигаторов — процесс превращения крови и свинца в золото.
В «настающем настоящем» Нового мира некоторые
эффективные предприятия, кстати говоря, так и организуются по типу симпатии
основных компаньонов и распадаются с разрушением такой гармонии. Это своего
рода пластичный «холдинг людей», сумма их формальных и неформальных контрактов,
причем подобная деятельность эффективна еще и потому, что оперирует она
развитым индустриальным и постиндустриальным инструментарием — механизмами и
технологиями, финансами и информацией, организационными и иными средствами.
Конечно, для организации практики в соответствующих масштабах технические и
финансовые активы по-прежнему важны, но важны также ресурсы социальные,
интеллектуальные, символические, культурные. Сумма же обладания ресурсами и
активами определяется универсальным интегралом — уровнем капитализации
предприятия, какие бы формы оно ни принимало. А основными десигатами
оказываются стратегическая устойчивость и перспективы роста.
Феномен, обладающий признаками трансэкономического
целеполагания, я нередко называю амбициозной корпорацией, учитывая, что для
слишком многих социальных новаций нет пока адекватных понятий и лексем. Так что
термином «амбициозная корпорация» можно сегодня обозначать и возникающие
государства-корпорации, и более традиционные глобальные мультикультурные корпорации,
и неформальные клубы различных пропорций и уровней компетенции, религиозные и
квазирелигиозные сообщества, разнообразные этнические диаспоры, а также иные
группы влияния, включая, например, трансформеры транснационального движения
альтерглобализма… Одновременно к этой же типологии тяготеют разнообразные
криминальные структуры, наконец, — организации террористические, выстраивающие
алгоритмы деятельности по собственным правилам глобальной игры за будущее. И
порой, будучи не в состоянии конструктивно менять реальность, они в прямом
смысле подрывают ее.
В предельной форме амбициозная корпорация — это гибкая
организованность, манипулирующая и манипулируемая (образуя тем самым канал
эффективной обратной связи), преследующая неодномерные цели, обладающая неординарным
целеполаганием, динамичная, неоднозначная, сложная по композиции,
транснациональная по составу и географии приложения усилий, критичная по
отношению к прежней формуле общественного устройства и собственному состоянию,
полагающаяся на некий солидный и статусный объект Старого мира, транслирующая
его намерения и мотивации, но готовая перерезать связующую пуповину.
Полифоничные суверены-корпорации проявляются
преимущественно в действии, а не в оргструктурах, социальных текстах или
ярлыках. Так что ряд ситуаций и процессов современного мира приобретает
практически анонимный характер, образуя своего рода виртуальные
криптографические миры, что, кстати, лишний раз указывает на дефектность
привычной социальной картографии, неполноту сложившегося в прошлом
категориального аппарата и теоретических схем политологии.
— В чем все-таки специфика «государств-корпораций»?
— Национальные государства на практике, de facto, не
являются ныне единственными субъектами международных связей — появляются
международные регулирующие органы, страны-системы, прочие интегрии.
Одновременно происходит делегирование суверенитета не только «вверх», но и
«вниз», по оси субсидиарности, автономизации… Да и сам термин «международные
отношения» (inter-national relations) становится по-своему уязвимым.
Одновременно и нынешние геоэкономические организованности не являются чисто
экономическими структурами: экономика в современном мире во многом выполняет
управленческие, властные функции, а политические власти в свою очередь
участвует в решении сугубо экономических задач.
И то, и другое нередко осуществляется за пределами
национальных территорий. Иначе говоря, складывающееся мироустройство напоминает
чем-то слоеный пирог: над прежней государственностью выстраивается
транснациональная конструкция, которая хотя и привязана к определенным
географическим ареалам, но имеет собственное оригинальное целеполагание. В
результате, на планете образуется сложноподчиненная система социальных
пространств, соединенных нитями делегированного суверенитета, властных
проекций, ресурсных потоков и неорентных платежей.
В элитных группировках национальных государств, погруженных
в подобную среду, соприсутствуют группы с весьма различными интересами и
целями. Их интересы, порой антагонистичные в рамках национальных границ, могут
в то же время совпадать с целями сообществ, обитающих в иных ареалах. Подобные
группы сливаются в космополитичные молекулы новых организованностей,
картографию которых на сегодняшний день едва ли можно формализовать:
динамичность и неопределенность являются их основными, чуть ли не генетическими
свойствами. Причем состояние неопределенности — это, по-видимому, не просто
постиндустриальный барьер, то есть некоторая транзитная ситуация, которая со
временем будет так или иначе преодолена. Возможно, динамичный статус и есть
основное, определяющее качество Нового мира. Именно поэтому инновационные
формулы правления, скорее всего, будут тяготеть к методам управления
турбулентными процессами, динамическим хаосом.
Кризис привычной, национально-государственной формы
мироустройства, основанной на идее коалиций и баланса интересов, проявляется на
сегодняшний день во впечатляющей попытке удержать рассыпающуюся политическую
ситуацию путем выстраивания «мировой властной вертикали». Но этот же кризис
предопределил интерес к альтернативным формам социополитической организации, к
примеру, таким, как империя. При этом отсутствие общепризнанного
категориального аппарата для определения феноменологии постсовременности
приводит ко все более многочисленным разночтениям социального текста и прочим
нестыковкам.
Так, понятие «империя» вроде бы предполагает некое
«всемирное огораживание», проведение черты между цивилизацией и варварством; в
этом смысле империя приближается к понятию глобального города и восходит,
конечно, к Риму. Однако мы по инерции употребляем слово «империя» применительно
к заметно иным, инновационным формам мироустройства и типам управления, не
предполагающим, к примеру, непременного военного или административного
присутствия на имперской территории. И хотя в случае США, основного
местоблюстителя чина глобальной регулирующей державы, налицо как раз
целенаправленное выстраивание опорных точек с неопределенным
международно-правовым статусом — перманентно находящихся в боевой ситуации
низкой интенсивности — будущее скорее за системами опережающего
(преадаптивного) динамического контроля, нежели за превентивными,
пусть и динамичными, механизмами поддержания status quo. И других
форм статичного равновесия, пасификации.
Пассионарные субкультуры
— У российской политической элиты сегодня в моде идея
превращения оффшорной олигархии в национальную буржуазию, а чиновничества — в
высокоэффективный аппарат государственного управления. Судя по тому, что Вы
говорите, мы вновь мыслим в какой-то другой плоскости и ставим задачи, которые
жизнь уже отменила…
— Здесь главный вопрос о характере нашей элиты, но, прежде
чем поговорить об этом, нужно понять реальное место страны на геостратегической
карте мира, в том виде, в каком эта конструкция складывается в начале третьего
тысячелетия. Из верно прочитанной ситуации становятся понятными ключевые
задачи, а из них, в свою очередь, — степень соответствия формулируемых задач и
совершаемых деяний вызовам времени.
Если говорить совсем коротко, в мире выстаивается сегодня
некая замкнутая глобальная конструкция, на нижнем этаже которой находится
добыча природных ресурсов, чуть выше — промышленное освоение этих ресурсов,
далее — производство интеллектуального сырья, еще выше — высокотехнологическое
производство. Над этим производственным комплексом возводится финансовая
надстройка, которая аккумулирует процентную дань, и, наконец, на самом верху
находится «штабная экономика», которая устанавливает правила игры, одновременно
создавая планетарную эмиссионно-налоговую систему и осуществляя масштабное
управление рисками. Эмиссионную в виде фактической мировой резервной валюты, а
налоговую в форме глобальной дани, выплачиваемой значительной частью государств
в рамках системы перманентного глобального долга.
— На такой карте место России в целом понятно…
— Да, к началу XXI века Россия заняла место среди
стран-производителей природного сырья и полуфабрикатов, так что основу
богатства страны сейчас составляет природная рента и ее модификации. Упрощению
экономического и социального статуса можно найти много объяснений. На
протяжении XX века в стране происходило последовательное «выпалывание»
современной социальной культуры, сложных схем жизни общества, начатков
самоорганизации и пассионарных личностей. В итоге образовался мир, лишенный
искр гениальности и плохо совместимый с глобальной революционной ситуацией.
Когда же исчезла разделявшая Восток и Запад стена, то в
России наиболее динамичной частью общества оказались люди, привыкшие
действовать «поверх барьеров»: различные сегменты прежнего правящего слоя,
консольери, цеховики, полу и прямо криминальная субкультура. В итоге, мы
получили собственный элитный коктейль — поколение «П» — из представителей
спецслужб, их многочисленной, разветвленной агентуры и в той или иной степени
криминализированной субкультуры. При всем различии этих людей, есть у них одно
общее свойство — это «люди тени», воспитанные в духе морального релятивизма и
психологии «подполья»…
— Однако криминальной элита не может быть долго, даже явные
корыстолюбцы, приходя к власти, ищут благообразности…
— Элита вообще и политическая элита, в частности, не может
быть криминальной, ибо она мыслит метафизически. Криминализируясь, элита
перестает быть таковой, поскольку утрачивает контроль над смыслами. Ведь ее
главная задача — стратегическое управление обществом, т.е. искусство рождать
смыслы, образы будущего для себя и тех, кого она ведет. И при этом
квалифицированно действовать в предложенных историей обстоятельствах.
Карл Манхейм в свое время писал: «Существование элиты
определяется не жаждой власти отдельных индивидов, а общественной потребностью
в исполнении стратегических функций особо квалифицированными людьми». Например,
коррупция — это не взяточничество, или, точнее не только и не просто
взяточничество, коррупция — недопустимое расширение пространства рыночных
операций, то есть внутреннее разрушение социального текста и личности. И
одновременно специфичная, примитивная — рефлекторная система управления,
присущая ситуационному сознанию. Деградировавшая личность не в состоянии улавливать
ритмы истории и создавать целостное, долгосрочное целеполагание, она блюдет
шкурные интересы, видя в политике лишь интригу, и в результате проигрывает
игрокам с «длинной волей», иным жизненным горизонтом и стратегией.
Я как-то уже признавался, что меня, да и не меня одного, с
некоторых пор не оставляет ощущение оскудения и истощения миростроительных
энергий страны, распространяющегося в ней торжества «животного идеала». Тот же
Карл Манхейм отмечал: «человек (а мы можем добавить: общество —
А.Н.), для которого не существует ничего, помимо его непосредственных
обстоятельств, не является человеком». Или, быть может, сейчас уместнее
вспомнить слова Гоголя: «Бесчестное дело брать взятки сделалось
необходимостью и потребностью даже и для таких людей, которые и не рождены быть
бесчестными. Знаю, что уже почти невозможно многим идти противу всеобщего
теченья». Дефицит смыслов и личностей — критическое обстоятельство для
обитания в Новом мире. В России же подобная ситуация, усугубляемая коррупцией
душ и социального текста — равно его последующей симуляцией («пресловутые
российские «потемкинские деревни») — проявилась с отчетливой остротой: и в
сфере государственного управления, и политической философии, и стратегической
мысли…
— Как Вы думаете, отчего все это происходит с Россией?
Какое-то поразительное постоянство у нашей страны — вновь и вновь переживать
несчастья и потрясения. А ее правящие слои, кажется, вновь и вновь наступают на
те же самые грабли.
— Как российская, так и советская политическая организация
общества представляет амальгаму азиатских и европейских кодов, что проявляется
в характере управленческой модели. Попыткам модернизации (в условиях отсутствия
развитой городской, коммунальной культуры), к примеру, нередко сопутствует
тенденция закрепощения основной массы населения: правления Петра I и Екатерины
II — яркие примеры подобной двойственности...
Революция начала ХХ века, став акселератором интенсивной,
но редуцированной индустриальной модернизации — совершавшейся на фоне революции
масс и роста городского населения, футуристического порыва и взлета
научно-технической мысли — закрепила, в конечном счете, преобладание азиатских
структур управления: гегемонию номенклатурного класса. Это
обстоятельство в значительной мере предопределило крах второй российской
модернизации — постиндустриальной, проявив конфликт между прежним
номенклатурным и востребованным историей постиндустриальным классом,
приспособленным к усложнененным структурам мира.
В результате, в России-СССР во второй половине
восьмидесятых годов на арену выходила — в различных обличьях — генерация людей,
эклектичная по составу, по предмету своей деятельности, но которую, в целом,
можно было бы охарактеризовать как прообраз российского постиндустриального
класса. Эта страта, уже тогда изломанная и частично коррумпированная,
достаточно быстро нащупала путь к рычагам власти, однако взять ее в руки так и
не сумела, сдав другой пассионарной группе, основой деятельности которой стала
«трофейная экономика» и разнообразные схемы перераспределения природной ренты.
Короткий горизонт планирования, свойственный данной группе,
и некоторые другие обстоятельства в свою очередь предопределили переход власти
в руки специфического управленческого сословия. Впрочем, тему мы уже
затрагивали…
Сословие это не склонно повышать градус сложности
российского социума, развивая институты гражданского общества внутри страны и
выступая в качестве субъекта стратегического замысла вне нее. Ибо сии действия
ведут к непосильному усложнению, подвижности социального текста. В итоге, мы
наблюдаем — что, в общем-то, несложно было предсказать — симптомы возрождения
монотонных кодов и причудливые реинкарнации элементов прежней, иерархичной и
статичной культуры (ср. выстраивание пресловутой «властной вертикали»); созидая
ли при этом подобие выхолощенного «Союза ССР» (USSR abridged), или
предъявляя симулякр «нового российского империализма».
То же относится к сужению, упрощению пространства публичной
коммуникации. Симптоматично, что факт революции 1991 года и ее последствий не
получил культурной верификации. Но, таким образом, на повестку дня вновь встает
вопрос о роли российского постиндустриального класса.
— Россия продолжает свой крестный путь? И куда же он ее
приведет?
— После исторического прорыва оболочки застоя (брежневской
«стабильности», столь неуместной в эпоху революционных перемен на планете) и
двух последующих десятилетий внутренних потрясений у России-РФ — нового
государства, с иным геополитическим контуром и геоэкономической картографией
— так и не сложилась общенациональная корпорация, обладающая исторической и
культурной идентичностью, равно как и полифоничное гражданское общество. А
вместо интеллектуальной и моральной реформации мы наблюдаем социальный
технократизм, «политический технологизм», культурный редукционизм и соответствующие
им представления о «мыслящей России».
Демонстрируемый сегодня правящим сословием прагматизм есть
оборотная сторона острейшего дефицита культурного капитала, заставляющего в
поисках идентичности обращаться к самым различным источникам, включая попытки одновременного
воспроизведения противоречащих друг другу социальных и культурных
матриц. Присутствует в этом коктейле и столь заметная сегодня тенденция
нарастающей идеализации советского периода, связанная с опытом 90-х годов и
присутствием у рычагов власти социальной группы, избежавшей в свое время
запуска механизма люстрации, стремящейся к исторической легитимации обретенного
статуса…
У России-РФ нет национального «смыслового каркаса» — вместо
него обществу предлагается лоскутное одеяло, отражающее мировоззренческую и
социальную эклектику. Отсутствует и позитивное проектирование исторической
судьбы, что, конечно же, не исключает определенных замыслов и масштабных
политических интриг правящего слоя, сопряженных с глобальным контекстом. Дело
тут, скорее, в уровне рефлексии, нежели в ее изощренности.
Внутри страны по-прежнему, хотя и глуше, слышны разговоры
об экономических и административных реформах, о выборочных «национальных
проектах», удвоении ВВП, борьбе с инфляцией, повышении зарплат (сброшены с
«корабля современности», кажется, лишь «догонялки» Португалии). Что, однако же,
не приводит на практике ни к сокращению высокого уровня смертности, ни к
ликвидации резкого разрыва в уровнях доходов населения, ни к росту его
социальной активности. Россия сегодня экономически используется, но культурно
все более отторгается доминирующей на планете цививилизацией
североатлантического мира.
Вместе с тем параллельно с прежней практикой и социальной
ментальностью в стране возникает каркас нового социального организма. Сегодня в
среднесрочной перспективе становится вероятным разделение России на:
государственность-А,
являющуюся островом транснационального архипелага, предоставляя ее
руководителям право на присутствие в элитном кругу. Подобное
государство-корпорация (в геоэкономическом понимании термина) строится из
совокупности систем управления десятка олигархических картелей, прежде всего в
сфере газо— и петроэкономики и систем их обслуживания (но также на других
производственных и ресурсных основаниях), соединенных в социально-политическую
связность под зонтиком новой национальной управленческой конструкции;
и государственность-Б: социальную, административную
— обеспечивающую функционирование привычных, общенациональных, однако уходящих
в прошлое, ветшающих институтов и увядающих ветвей власти.
Все это, впрочем, вполне вписывается в стремительно
меняющееся поствестфальское мироустройство, основанное на принципах динамичной
иерархии и глобальной безопасности.
— Но ведь «новому классу» недостаточно просто организоваться,
сплотиться, надо стать конкурентоспособным, владеть широким спектром
постиндустриальных управленческих концепций и технологий. В чем заключается
принципиальная новизна всего этого аппарата, а также схем организации и
управления бизнесом?
— Принципиальная новизна — во взгляде на постсовременную
социальную реальность как на динамическую субстанцию, склонную к фазовым
переходам и бифуркационным ситуациям, или, несколько сгущая краски, как на
перманентную турбулентность. А основная стратегическая проблема, определяющая
успех или провал предприятия, — в каком регистре необходимо действовать:
эффективно приспосабливаться к сложившимся обстоятельствам либо проводить
системную преадаптацию к вероятной будущей ситуации.
Важных же особенностей инновационных оргдеятельностных схем
несколько — во-первых, внимание, придаваемое сегодня антропологическим
структурам, комплексным темам и нематериальным активам. Во-вторых,
предпочтение, отдаваемое сетевому и проектному принципу формирования
социоструктур. В-третьих, динамичное развитие самой формулы нематериальных
активов, а также иная (и множественная) скорость социального времени.
В-четвертых, выстраивание деятельности с учетом логики «казино-экономики», где
проигрыши заранее планируются, но сама игра ведется с позитивным результатом, а
генеральной целью является занятие и системное освоение той или иной
(желательно уникальной) ниши…
Осознание нелинейной природы мира ведет к развитию и
оперативному применению на практике соответствующих методологий/технологий
знания и действия. Все это востребовано сегодня в политике, бизнесе, военном
искусстве, в других сферах человеческой деятельности. Здесь за последние
десятилетия произошли интересные и революционные события. Но давайте о научных
и прикладных достижениях в области управления, которые взял на вооружение
постиндустриальный новый класс, поговорим в следующий раз — это самостоятельная
и большая тема…
Беседовал Олег Банных.
АПН 26.06.06