Журнал «Золотой Лев» № 77-78 - издание русской консервативной мысли

(www.zlev.ru)

 

М.Б. Смолин

 

«Украйна» — не Россия, «Украйна» — это болезнь»

 

Хозяин земли русской - есть один

лишь русский (великорус,

малорус, белорус - это все

одно) - и так будет навсегда...

Ф.М. Достоевский. Дневник

писателя. Сентябрь 1876 года

 

Пережив коммунистическую интернациональную эпидемию в XX столетии, русская нация столкнулась с вызовом региональных сепаратизмов. Единство Русской православной церкви, русского государства, русской культуры и русской нации вновь поставлено под сомнение. Национальные отщепенцы решили разорвать тысячелетнее национальное общерусское единство, столь дорогой ценою завоеванное нашими предками, столетиями собиравшими Русскую землю в мощную Православную Империю. Великая идея Большого Русского мира в очередной раз испытывается на жизнеспособность. И мы снова видим, что самым слабым местом в нашем проекте является внутренняя сознательность его участников.

В ситуации XX столетия, когда русская цивилизация переживала сложные внутренние нестроения, под сомнение был поставлен смысл участия южнорусского населения в строительстве общерусского мира. Вирус самовлюбленного регионализма жестоко поразил постсоветскую элиту южнорусского населения. В отличие от общерусского западничества, воспринявшего прежде всего не национальные и не религиозные либеральные и социальные идеи Западной Европы, «украинство» проявило себя как своеобразное южнорусское областническое западничество, черпавшее свои идейные предпочтения из польско-католического мировоззрения. Для «украинства» Запад олицетворяется прежде всего в польской культуре, Католической церкви и немецкой государственности. По своей сути «украинство» является серьезнейшей болезнью Православной цивилизации в целом. Именно эта болезнь явила миру и хорватов, и косоваров — сербов, предавших Православие. Наши южнорусские сепаратисты — «украинцы» — такие же предатели Православной цивилизации, как и русского единства.

Опасность «украинства» в русском мире была осознана давно. Еще на заре его зарождения, сто лет назад, галицко-русский публицист О.А.Мончаловский (1858-1906) писал:

 

«…украинствовать значит: отказываться от своего прошлого, стыдиться принадлежности к русскому народу, даже названий «Русь», «русский», отказываться от преданий истории, тщательно стирать с себя все общерусские своеобразные черты и стараться подделаться под областную «украинскую» самобытность. Украинство — это отступление от вековых, всеми ветвями русского народа и народным гением выработанных языка и культуры, самопревращение в междуплеменной обносок, в обтирку то польских, то немецких сапогов… идолопоклонство пред областностью, угодничество пред польско-жидовско-немецкими социалистами, отречение от исконных начал своего народа, от исторического самосознания, отступление от церковно-общественных традиций. Украинство — это недуг, который способен подточить даже самый сильный национальный организм, и нет осуждения, которое достаточно было бы для этого добровольного саморазрушения!»1.

 

Действительно, «украинство» — это национальный недуг. Общий посыл «украинства»: «Украина — не Россия». Так называется и книга тогда еще президента Л.Кучмы, выпущенная в России на русском языке десятитысячным тиражом2. Книга, как упреждает нас ее автор, является «разъяснением» той «простой истины», что «Украина» практически во всем не похожа на Россию и что «украинцы» искони были отдельным народом от русского.

 

 

«Нужно, — пишет он, — и полезно констатировать, напоминать и разъяснять, что Украина — не продолжение и не филиал России и вообще не Россия» (с. 507).

То, что еще и по сей день находятся люди, которые не считают такую постановку вопроса «простой истиной», Кучма объясняет элементарно: «проблема… в пробелах информированности» (с. 12).

 

По всей видимости Л.Кучма с высоты президентского трона решил «открыть» России глаза на «украинскую» проблематику, потому как в ней появляется неправильная с его точки зрения, «украинистика», не видящая в руководимом им проекте ничего, кроме регионального сепаратизма и жажды личной власти, в стиле старых малорусских гетманов.

Да так ли уж «истинна» эта украинская «простая истина», озвученная президентом «Украины»? Можно ли все свести к неинформированности, исторической безграмотности или мифологизированности российского сознания у не принимающих постулат, что «Украина — не Россия»? Является ли это неприятие простым недоразумением из-за непонимания «украинской» истории?

Автор уверяет читателей: книга «написана украинцем и с украинской точки зрения, поэтому я не жду, что мои русские друзья во всем согласятся с ней. Однако тот, кто будет искать на ее страницах что-то антирусское, зря потратит время» (с. 29). Я все же не стал полагаться на уверение атамана самостийников и потратил время… и как оказалось, совсем не напрасно! Книга «Украина — не Россия» не является, конечно, сочинением «высоколобого интеллектуала», для этого у автора и его помощников (историки, литературные обработчики и т.д.) нет соответствующих талантов и подготовки. Но в этой работе весьма полно выразились те настроения, которыми живет партия «украинцев».

Из книги Л.Кучмы мы должны усвоить, что «украинцы»3 самоопределились как отдельная нация, и это якобы не антирусские высказывания, а лишь «украинская» точка зрения. Вполне возможно, что «украинский» взгляд на русский мир именно таков и есть, но взгляд этот для нас остается русофобским, раскольническим, взглядом сепаратиста. И временный успех «украинства» здесь ничего не меняет. Он нисколько не легитимизирует «украинский» проект в глазах русских.

Л. Кучма хочет нас уверить, что есть некая территория под названием «Украина», которая сегодня должна восприниматься русскими как не Россия, несмотря на то, что была многие столетия в составе нашей Родины. Русская нация должна, по его мысли, перестать считать западнорусских белорусов и южнорусов-малороссов своими неотъемлемыми частями.

 

«Придя к твердому убеждению, — пишет Л.Кучма, — что украинец и русский не тождественны… я время от времени пробовал мысленно — для самого себя — уловить и сформулировать разницу между ними» (с. 80).

 

Судя по собранному в книге материалу, задача «уловить и сформулировать» автору не удалась. Из книги можно уловить только одну бесспорную разницу между русскими и «украинцами». Русские — это народ, существующий со времен Киевской Руси, процессы же «консолидации украинской нации пока еще далеки от завершения», более того: по признанию автора, «мы до сих пор не до конца поняли, кто мы такие» (с. 23-24).

И потому на вопрос, откуда появились «украинцы», книга не дает внятного ответа. Так, о временах присоединения южнорусских земель в XVII столетии на ее страницах повествуется так: «Свободолюбивые украинцы Богдановой державы считали и называли себя «рускими» (или «руськими»), и православный московский царь не воспринимался ими как чужой» (с. 147). Почему вдруг люди, считавшие себя русскими, были модернизированы в «свободолюбивых украинцев», неведомо. В другом месте Л.Кучма подчеркивает, что южнорусские деятели вплоть до XIX столетия «считали себя русскими из Малороссии. В их время украинское сознание еще не пробудилось настолько, чтобы они подчеркнуто считали себя украинцами в России» (с. 159).

То есть почти тысячу лет «украинское сознание» все никак не пробуждалось в среде южнорусского населения…

 

Сепаратистские «божки», «революционно-украинствующая дурь» и идея революции

 

И вдруг, из ничего, возникло «украинство». Л.Кучма и сам прекрасно понимает такое положение дел. Цитируя Винниченко4, который писал о временах 1917-1919 годов: «Воистину мы были подобны богам… пытавшимся создать из ничего новый мир», Кучма с воодушевлением комментирует: «Мало кто поймет его слова о «новом мире» из «ничего» так же хорошо, как я» (с. 280).

Творить «из ничего» «нечто» — это процесс воистину завораживающий и способный уничтожить всякий критический взгляд на свою деятельность. Да и какая может быть критика, когда «творцы» «подобны богам»…

Труднее здесь согласиться с тем, что «мало кто поймет» это состояние души. Политиканы «украинства» здесь не одиноки. Все деятели революций считали себя «подобными богам», будь то либеральные, социальные или национал-социальные революционеры. В те же годы, о которых говорит Винниченко, чуть севернее действовали другие «боги» — большевики, которые, по меньшей мере, не хуже понимали, как это упоительно — строить «новый мир» из «ничего».

Возбуждение процессом и «божественный» статус деятелей упрощает отношение к окружающему миру. Если мир не соглашается с требованиями «богов», тем хуже для мира. Рецепт борьбы всегда прост: если враг не сдается на предложенные условия «нового мира», его уничтожают. У большевиков врагами поначалу были русское дворянство, русское священство, русский средний класс, а затем и все остальные люди, не способные колебаться в такт движениям генеральной линии партии. У «украинцев» во враги были записаны сразу все москали и местные южнорусы, не разделяющие их сепаратистскую похоть.

При этом надо отметить еще и действительно зорко подмеченное свойство южнорусского населения, даже и всего русского народа в целом, — это легковерие, чем и воспользовались сепаратисты.

 

«Наш человек, — пишет Л.Кучма, — постоянно опасается подвоха и обмана… даже несколько бравирует своей недоверчивостью. Но на что направлена его недоверчивость? На предметы и обстоятельства более или менее обычные и приземленные. А вот в вещи немыслимые он способен поверить с легкостью и даже с радостью» (с. 89).

 

«Вещи немыслимые» увлекали нас, русских, весь XX век. Общая в XX столетии для русских болезнь — революция — была характерна и для южнорусов. Для севера России осложнением после изживания революции был анархический западнический либерализм 90-х годов XX столетия. Для южнорусов болезнь революции осложнялась проявлениями другого вируса западничества — регионального сепаратизма.

«Украинство» как движение не является единым, в нем немало различных потоков. Так, для галицких самостийников казацкие вольности не являются первичными в этих интерпретации «украинского мифа», здесь большую роль играет непосредственное влияние - польское и римо-католическое. Для русской же Малороссии первостепенную роль в формировании сепаратистских настроений сыграли легенды и мифологизированное воспевание казацко-гетманского прошлого (например, в сочинениях типа «Истории Русов», где вымысел прямо пропорционален авторской возбужденности).

Естественно, что все это «украинское фэнтези» неспособно было воплотиться в исторической действительности без реального сильного союзника в борьбе с Россией. И этот союзник на русской почве вызрел к началу XX столетия. Им стала революция. Именно ее нравственный и физический разрушительный потенциал сумел временно взять верх над идеей Православной Империи, превратив XX век в России в перманентную кровавую баню.

Действительно «не получилось бы, — как пишет исследователь «украинства» Н.И.Ульянов, — никаких всходов и на почве увлечения казачьей словесностью, если бы садовник-история не совершила прививку этой, отрезанной от павшего дерева ветки, к растению, имевшему корни в почве XIX века. Казачья идеология привилась к древу российской революции и только от него получила истинную жизнь. То, что самостийники называют своим «национальным возрождением», было не чем иным, как революционным движением, одетым в казацкие шаровары»5.

Роль советской власти в создании «украинца» трудно переоценить. Сразу же после революции коммунистическая партия начала «коренизацию», «украинизацию» Южной Руси, готовя себе кадры для борьбы с «великорусским шовинизмом». Начиная с 1920 года коммунисты насаждают «украинский» язык и «украинскую» школу, делая обучение в ней бесплатным и обязательным. Миллионы южнорусских людей были пропущены через этот комбинат по производству советских «украинцев», цель которого — заглушить влияние русской культуры и уничтожить единство русского юга и русского севера.

«Украинизация» по-советски была прежде всего направлена против русского имени, против общерусского самосознания. Это признает и Л.Кучма, когда пишет, что

 

«украинизация советского типа, о чем часто забывают, имела один общий знаменатель с украинизацией в УНР и Украинской Державе Скоропадского, а именно — дерусификацию» (с. 284).

 

А главный вывод из «украинизации» (и в этом можно согласиться с Л.Кучмой) - тот, что

 

«при любом отношении к происходившему в 20-х годах надо признать, что, если бы не проведенная в то время украинизация школы, нашей сегодняшней независимости, возможно, не было бы. Массовая украинская школа, пропустившая через себя десятки миллионов человек, оказалась, как выявило время, самым важным и самым неразрушимым элементом украинского начала в Украине» (с. 284).

 

Именно большевики создали массового «украинца» как социально близкий партии элемент, как альтернативу, разрушающую единство русского мира. Недаром многие деятели «украинства» признавали за советским «украинским» проектом родственность тому, что они делали. «Украинский» национализм и советская «украинизация» делали одно дело.

Уже цитировавшийся Владимир Винниченко «во времена самого жестокого тоталитарного режима в СССР не сомневался, что «украинская государственность в Украине есть». «Она, — писал Винниченко в своем дневнике,- живет, накапливает силы, которые скрыто содержат в себе идею самостоятельности и в благоприятное время взорвутся, чтобы осуществить ее. Теперь мы хорошо видим, насколько он был прав. Эти силы во многом порождены украинизацией 20-х годов, проведенной тоталитарной рукой. Или, как было сказано выше, с помощью «тоталитарной прививки» (с. 287).

Вот эта «тоталитарная прививка» «украинству» во многом помогает и сейчас. Современная «украинизация» проводится с тем же «национал-коммунистическим» энтузиазмом и насилием, как и в советские времена. «Коренизация» вновь проводится тоталитарными действиями во имя, как убежден Кучма, «восстановления справедливости» (с. 287).

Революционное движение истощило свою энергию в борьбе с Россией, и коммунистическое дело захлебнулось в крови «новомучеников российских». Великая трагедия XX века окончена, но политиканствующие актеры Южной Руси все еще не хотят снимать свой нелепый театральный реквизит, свои турецкие «казацкие шаровары».

Л. Кучме процесс «украинизации» южнорусских территорий, с конца 80-х годов превратившийся в открытый сепаратизм, представляется в следующей аллегории:

 

«Наверно, можно, — пишет Л. Кучма, — представить себе украинский и русский народы в виде двух братьев, один из которых решил разгородить прежде общий участок, чтобы каждый зажил своим домом… Несмотря на споры по частностям, другой брат не противился этому, подписал бумаги о разделе. Но заметно, что в его душе остается холод. Пора бы ему с широкой улыбкой протянуть руку и сказать: «Я не хотел раздела, брат, но ты был вправе настоять, и я больше не спорю с тобой. Вот моя рука»«6. Считаю, что пауза со стороны русской общественности затянулась» (С. 217).

 

Пауза со стороны России действительно затянулась, разрешать «украинский вопрос» давно пора. Промедление может стоить очень дорого. Книги, которые мы выпускаем, надеемся, будут этому всячески способствовать. А рукопожатия возможны только после изживания южнорусским обществом «украинства». Пока же на русском юге продолжают забавляться своей «революционной-украинствующей дурью».7.

 

О желаемом и действительном

 

«Проукраинская» пропаганда часто за действительное выдает желаемое. Книга Л.Кучмы наполнена восклицаниями типа:

 

«…теперь, когда Украина и Россия разделились окончательно» (с. 30), Украина - «важнейшая региональная держава» (с. 31), «Судьбе было угодно, чтобы я возглавил независимую, теперь уже вовек, Украину» (с. 360), «Украина — не Россия» и «Украина — это уже бесповоротно» (с. 289)8.

 

«Истина, что украинцы и русские — разные народы, для многих все еще не очевидна» (с. 91), огорчается Л.Кучма; и далее, весомым подтверждением этой истины, — рассуждение о том, кто какие носил штаны, кокошники, шапки, о том, что «украинцы» живут в хатах, а русские в избах9.

А уверен ли он сам в этом, столь педалируя, эту тему? По книге видно скорее обидчивое упрямство, чем спокойная убежденность. Вся книга обильно снабжена бесконечным перечнем обид:

 

«Если бы не нелепая гибель во время последних тренировок, первым советским космонавтом стал бы, вполне возможно, наш Валентин Бондаренко» (с. 16), «Желающих «записаться в русские» было немало среди всех народов СССР, русскую нацию «подпитывали» таким способом все, но первое место в этом вольном и невольном донорстве принадлежит, бесспорно, моему народу» (с. 20), «Я лучше процитирую здесь Гоголя, в сотый раз пожалев, что он писал только по-русски» (с. 32), «Надо смотреть правде в глаза: Россия плохо знает Украину» (с. 209), «Культовый» фильм «Брат-2» — образец антиукраинизма» (с. 218)10, «искреннее отсутствие интереса к Украине» (с. 218), о самиздате и тамиздате в советские времена: «украинские интеллигенты, «ищущие правду» тем же способом, рисковали гораздо больше — известно, что украинские советские власти обращались с распространителями и читателями запретной литературы намного строже, чем российские советские. Украинцы вообще всегда находились на периферии российского диссидентского сознания. Эти милые москвичи так и остались — не все конечно, но в большинстве своем — слепы и глухи к Украине, к ее истории и культуре, к украинской правде и украинской боли, украинский мир остался им чужд и незнаком — больше, пожалуй, незнаком, чем чужд» (с. 219) и т.д.

 

Читаю эти причитания, и мне почему-то вспомнился один давнишний «контакт» с московским милиционером, который стряс с меня сотни две рублей на свои «трудовые нужды». Я очень торопился и потому хотел как можно быстрее распрощаться с ним. А тот почему-то (даже странно, ведь был настоящим московским милиционером) боялся взять деньги. И сказал мне совершенно потрясающую фразу: «Вот я возьму деньги, а ты меня будешь считать ментом поганым». Я поспешил уверить его, что не потревожу его «ручную» совесть таким подозрением. Тогда он несколько успокоился и взял деньги, а я побежал по своим делам.

«Украинские» деятели, навроде этого милиционера: разрушая наше Отечество, хотят, чтобы их не считали сепаратистами и отщепенцами.

Нет уж, «дорогие» мазепинцы, будем называть вещи своими именами и в этом почитать свой гражданский долг.

 

Церков-домовина

Розвалиться... i з-пiд неї

Встане Україна.

Т.Г. Шевченко

 

В чем же суть «украинской» болезни?

 

Любую болезнь, и «украинство» здесь не исключение, можно описывать очень многословно, в малейших деталях, но есть у каждой какая-то сердцевина, главная причина, сердцевина болезни. В «украинстве» это кризис религиозного сознания: психология религиозного предательства в случае с унией и религиозного индифферентизма в случае с советским атеизмом.

Началом болезни, безусловно, надо считать потерю национальной свободы в XIII-XV веках различными частями русского народа, последовавшее за ним «окатоличивание» южнорусской элиты и Брестскую церковную унию 1596 года.

Уния, прозелитизм Рима, вольнодумство Запада, воинствующий атеизм коммунистической власти, неприятие, как выражаются сепаратисты, «московского» Православия — все это способствовало глубокому кризису религиозного самосознания.

На «Украине» соседствуют советское «украинское» и униональное западническое сознание. Они одинаковы по своей «украинской» сути, но первое в силу отхода в прошлое советского проекта постепенно начинает видеть в галицко-униатском мировоззрении тот путь, который, собственно, и сформирует единую «украинскую нацию».

В этом смысле сознание Л. Кучмы — лакмусовая бумага этого достаточно широко распространенного религиозного сознания в среде южнорусского населения постсоветского времени.

«Я, — признается в своей книге Л. Кучма, — был совершенно нерелигиозным человеком» (с. 487) и «не очень сведущ в таких делах» (с. 82). Но это не значит, что у него нет своего идеологического подхода к вопросам церковной политике на «Украйне». Она поистине революционна.

Вот, например, одно из потрясающих цивилизационно-онтологических определений:

 

«Украина, — утверждает Л.Кучма, — принадлежит не только к православному, но и к католическому миру, визит папы римского это мощно подтвердил» (с. 31).

 

Все предки южнорусов переворачиваются в своих гробах от такого «понимания» истории.

При этом сам Л. Кучма понимает всю «новизну» такого подхода. Даже по поводу Униатской церкви, с ее стремлением поглотить Православие, он помнит, что малороссийские казаки ненавидели Унию и что гоголевский литературный

 

«Тарас Бульба… вряд ли приветствовал бы такое дело, ведь оно означало бы, что он должен отказаться от православия: католичество, сказал бы, нам без интереса, мы не католики, а от православия отказываться не желаем» (с. 484).

 

Но для Л.Кучмы важнее «то, что греко-католическая церковь оказалась истовой хранительницей и проводником «украинства», церковью-мученицей за «украинство» (с. 484), и это в его глазах извиняет все. Он считает, что униаты захватили только те церкви, которые и ранее были униатскими.

 

«Массовое возвращение западных украинцев в униатство было тяжелым ударом по Русскому (Московскому) православию, очень тяжелым, но я бы сказал, что это был удар судьбы, а не какой-то злой силы» (с. 484).

 

Воистину, такая позиция не что иное, как перепев шевченковского призыва: пусть уничтожится Православие («Церков-домовина»), но «встане Украина». Такая постановка вопроса выводит нас на главную дилемму «украинства», которую можно сформулировать так: либо Православие, либо «Украйна»; либо южнорусское население сохранит Православие, либо станет «украинцами». Либо жизнь в Православии, либо духовная смерть в «украинстве».

К Русской православной церкви у главы «Украины» при таком мировоззрении есть масса претензий, в частности, он сокрушается «об излишне злопамятной, на мой взгляд, позиции Русской православной церкви, представители которой, ссылаясь на историческую память, возражали против визита папы Иоанна-Павла II на Украину. Пусть память остается памятью, но разве она должна подталкивать православных к самоизоляции и мешать их примирению с католиками, такими же христианами, как и они сами?» (с. 464).

В жизни религиозной все оценивается по самостийной шкале преданности «украинству». Если какое-то религиозное образование поддерживает «украинский» проект — оно хорошо, если нет — его надо «украинизировать», а ежели оно не поддается этому — то уничтожать.

По убеждению Кучмы, неканоническая зарубежная Украинская автокефальная православная церковь «оказалась самой что ни на есть родной сестрой униатской церкви: та же глубокая преданность украинству, украинской независимости» (с. 485); более того:

 

«В Западной Украине объявилась не каноническая, но крепкая и крепнущая, уверенная в себе, очень спокойная и глубоко украинская, глубоко национальная православная церковь. Я с удовлетворением наблюдаю, как развиваются отношения между ней и Константинопольской патриархией, от которой зависит канонизация этой церкви. Частично это уже, можно сказать, произошло. Поместным собором этой церкви руководил представитель Константинополя» (с. 486).

 

На что же Л.Кучма «с удовлетворением» смотрит? А на то, как в южнорусских землях в Православие вносится жесточайший раскол, раскол, губящий тысячи душ человеческих, на который он смотрит с атеистическим удовлетворением11.

Поистине иудино предательство на почве «украинства», еще более ста лет назад метко прозванное «мазепинством», и сегодня популярно среди «украинской» элиты. Нас все время приглашают в Гефсиманский сад, для иудиных поцелуев.

Не преминул Л.Кучма упомянуть как заслугу раскольникам и то, что «синод «филаретовской» церкви 22 августа 1992 года отменил анафему гетману Мазепе» (с. 487).

 

Иными словами, Л.Кучма предлагает следовать по шевченковскому пути:

Я так ii, я так люблю

Мою Украiну убогу,

Що проклену святого Бога,

За неi душу погублю!

 

Цивилизационные ориентиры современной «украинской» политики

 

Деятелями «украинства» делается все, чтобы внедрить в сознание южнорусского населения те стереотипы, на которых было воспитаны «профессиональные украинцы» Галичины.

 

«Сколько бы, — говорит Л.Кучма, — ни осложняли они политическую жизнь в стране, я не забываю, что они относятся к той части нашего народа, которая лучше всех сохранила украинство, украинский язык, употребляет его не только в зале Верховного Совета, но и в домашней обстановке» (с. 59).

 

Жителям других регионов «Украйны» в сознание насильно внедряют миф: есть западные «украинцы» — это те, кто сохранил «многовековые» традиции «украинства» именно в силу того, что

 

«западный украинец гораздо ближе по своим понятиям и привычкам к чеху, поляку, в чем-то даже австрийцу, чем к русскому или восточному украинцу. Я согласен с теми, — пишет Л. Кучма, — кто считает, что это хорошо, очень хорошо, кто возлагает на эту особенность определенные надежды» (с. 60).

 

Денационализированное западничество русского населения униатской Галичины дорого самостийникам уже тем, что оно, по их мнению, всегда было «частью Запада, частью Центральной Европы» (с. 60).

Конечно же, это миф. Галиция даже после того как приняла унию, никогда не была да и сейчас не является инкорпорированной частью Запада. Уния всегда была и будет янычарской казармой для русского православного населения, где католический Рим будет подвергать жесточайшей травле и уродованию православные души.

Л.Кучма гордится западными «украинцами», преимущество которых перед восточными «украинцами» «в сознательном украинстве», которое должно «перенимать, чтобы, в конце концов, почувствовать всем сердцем, что твое украинство есть дар Божий, и так ты должен к нему относиться» (с. 60-61).

Все это похоже на рассуждения еврея-сиониста или еврея-ортодокса, для которых «еврейство» уже давно заслонило самого Бога и почитается как «коллективное божество». «Украинство» тоже ставится выше веры религиозной, «украинство» как бы «обожествляется», становится религиозным культом самостийника, мерилом добра и зла. Это глубочайший религиозный кризис, это вторичное одичание — одичание неоязыческое.

Галиция нравится сепаратистам еще и тем, что она долгие годы не входила в состав Русского государства, будучи то под Литвою, то под поляками, то под австрийцами. В ней «украинцам» видится другая, «настоящая», не испытавшая влияния русской культуры часть «Украйны», часть, способная пересоздать остальные части современной «Украйны» по своему образу и подобию.

Но это очередной самостийный миф. Была не другая «Украйна», никогда не входившая в состав России, а была Прикарпатская Русь, которая находилась под властью рода Рюриков, а значит, и русской государственности до XIV столетия. Она входила в единый культурный мир Руси вплоть до самых ужасных времен «окатоличивания» и денационализации XVI-XVII веков.

В XIX-XX веках перед Прикарпатской Русью встала проблема: как сохранить свою «русскость», свое своеобразие перед наступающим миром католичества, миром немецким и польским. И держалась стойко, до последних сил.

Так, по переписи 1936 года, проходившей в Галиции, тогда находившейся под властью Польши и испытывавшей всевозможные гонения, русскими себя назвали 1196885 человек, а «украинцами» — 1675870 человек. В той же части Прикарпатской Руси, которая отошла после развала Австро-Венгрии и добровольно присоединилась к Чехословакии, в 1937 году была проведена «анкета-плебисцит о том, какой язык преподавания должен быть в школах: русский или украинский. Несмотря на нескрываемое стремление правительства Чехословакии, чтобы было вынесено решение в пользу украинского языка, 86% населения высказалось за русский язык»12.

Если все же лучшее в «украинстве» по-прежнему видится в Галиции, то что делает «украинство» на южнорусских территориях, которые были и должны быть неотъемлемой частью российского государства? Только насильственная «украинизация» удерживает эти территории в составе «Украйны». Здесь лучшим примером может быть Кубань, которую тоже пытались «украинизировать» в 1920-е годы, но как только насильственные меры были прекращены, кубанское население легко стряхнуло пыль самостийных идей со своих душ, оставшись русскими.

Сепаратисты до сего дня не оставили надежду на «реукраинизацию» Кубани, что является реальной опасностью13.

Требования к России со стороны «Украйны» вообще столь претенциозны, что невольно хочется ущипнуть себя, чтобы убедиться в реальности этого мира абсурда и беспробудного нахальства, где «долги» России столь неоплатны, что и сама смерть «должницы» едва ли сможет покрыть счет, выставляемый ей «украинской» стороной.

 

«Любой третейский арбитр, — ничтоже сумняшеся заявляет Л.Кучма, — не знающий о наших странах ничего, просто сравнив украинские и российские приращения, скажет, что наш выход к Азовскому и Черному морям можно рассматривать как плату Украине за ту огромную роль, которую она сыграла в утверждении империи на тех же морях, а также на Балтике и Тихом океане, да еще и удивится нашей скромности» (с. 446-447).

 

Действительно, главное, чтобы арбитр был ничего «не знающий о наших странах», тогда, возможно, и возникнет удивление от «украинской» скромности. Если же арбитр будет сведущим человеком, то он скорее удивится самостийной наглости, которая, не имея ни гроша, вдруг претендует на целый алтын на блюдечке.

Кучма говорит о том, что в России остались несколько «украинских» территорий, как то: север бывшей Черниговской губернии — Стародубщина, части Воронежской и Курской губерний, даже на Северном Кавказе самостийники находят «один, а то и два украинских эксклава» (то есть частей государства, расположенных отдельно от ее главной территории; аналог — Калининградская область РФ). Эти мнения сложились, безусловно, под влиянием «украинского» националиста С.Рудницкого, считающегося большим географом у «незалежников». Это тот самый «арийский мыслитель», который определял границы «Украйны» от Карпат до Кавказа и решительно утверждал недопустимость браков «украинцев» с неполноценными народами.

 

«Для украинцев полезны комбинации с северной расой — скандинавами, англосаксами, немцами… Не полезны комбинации с поляками, москалями, румынами, туркотатарами, жидами»14.

 

Не менее потрясающим выглядит и следующее утверждение Л.Кучмы:

 

«Я уже не раз возвращался в этой книге к тому, какую мощную человеческую подпитку давала Украина России на протяжении трех с половиной столетий. Одного этого фактора вполне достаточно, чтобы признать: Россия — наша должница. Не в каком-то юридическом смысле, но в моральном… Мне кажется, осознание этого долга не заключает в себе ничего оскорбительного для России. Признание этого долга, наоборот, возвысит Россию. Справедливость и великодушие никогда и никого не унизили» (с. 453).

 

«Подпиткой» России называется даже то, что люди из «Украины» едут на заработки в Россию (см. с. 454). Россия «должна», по Кучме, и часть зарубежной собственности бывшего СССР. Естественно, «Украина» не желает нести свою часть долга СССР, долгов у нее быть не может, ей могут быть только должны. Должны мы возвратить и культурные ценности «Украины». Вероятно, это вся литература Киевской Руси, пушки Мазепы и т.д. С нас требуют также и вклады в Сберегательном банке УССР — 131 миллиард 960 миллионов гривен.

«Россия — наша должница», — оголтело кричит «украинство», и если Россия будет чего-либо требовать от «Украйны», та в свою очередь запросит и саму Москву с Санкт-Петербургом.

Говоря о Крыме и нашем желании вернуть его России, Кучма предлагает «противопоставить российскому «крымскому» мифу наш, украинский миф о таких же «священных» правах Украины на огромные куски России (Уссурийский край, например, Кубань…), поскольку они, мол, осваивались украинцами не в меньшей степени, чем Крым — русскими» (с. 498).

Интересно и объяснение, почему претензии на Уссурийский край, Кубань, Стародубщину не увлекли «украинские» народные массы: «потому, я думаю, — пишет президент «Украйны», — что идея украинской государственности не утвердилась еще достаточно прочно в массовом сознании, государственнический патриотизм еще не поднялся на ту высоту, с которой он уже начинает посматривать вдаль, на другие края…» (с. 499).

Будем ли мы спокойно ждать, пока «государственнический патриотизм» «украинства» поднимется «на ту высоту», когда захочет потребовать от России другие ее земли?

Писательство Л.Кучмы находится в русле «украинского» национализма. Так, один из заметных современных «украинских» наци, сын знаменитого бандеровца Шухевича (убитого в 1950 году) Ю.Шухевич возмущается:

 

«Почему же мы боимся вспомнить о наших этнографических землях, которые остались за пределами так называемого УССР? Кто теперь вспоминает о наших Северщине, Восточной Слобожанщине (Курской, Белгородской, Воронежской областях. — М.С.), Кубани и Ставрополье? Кто говорит о Брестщине, не говоря уже об украинских землях по ту сторону Сана и Буга? Что это, как не комплекс неполноценности?»15.

 

Совершенно зря волнуются эти самые радикальные «украинские» националисты. Сам президент «незалежной Украйны» поминает и об Уссурийском крае, и даже об эксклавах в русских землях.

 

Русский язык и украинизация

 

Л.Кучма стенает, что украинский язык в советские времена вымирал, преподнося это как результат русификации. Читателям предлагается ужаснуться от этой картины «умирания». Л.Кучма призывает представить такое же положение с русским языком в России.

Сравнение совершенно некорректное. Хотя бы потому, что школ с изучением «украинского» языка (в советской редакции) вообще не было на юге России практически до самого начала партийной «украинизации» (1920-1930-х годов). Просто потому, что изучать было нечего. Не было «украинского» языка, хоть ты тресни.

Даже в австрийской Галиции, самой передовой по части «украинизации», только после 1890 года, после объявления так называемой «новой эры» (плода сотрудничества части русских отщепенцев с польскими и австрийскими католиками), начали переводить преподавание в русских школах с местного диалекта русского языка на реформированное фонетическое написание изобретенного «украинского» язычия.

К 1989 году политика насильственной «украинизации» несколько спала, результатом чего стали естественный отток из «украинских» школ, нежелание изучать «украинский» язык (который в силу своей искусственности тормозит развитие детей), да и вообще ассоциировать себя с проектом советского «украинства».

К концу советской власти не было никакой русификации, а происходил естественный процесс ослабления насильственной «украинизации», что и приводило к «умиранию» «украинского» языка. И так будет происходить каждый раз, когда тоталитарные методы навязывания «украинства» будут ослабевать по отношению к южнорусскому населению.

Опасения Кучмы совершенно понятны, так как «украинство» можно навязывать южнорусскому населению только целенаправленной, насильственной и репрессивной политикой самостийного диктата. В противном же случае, даже без каких бы то ни было действий Москвы, проект «Украина» рухнет, как все искусственные образования типа ГДР и т.п.

Но для Кучмы «мысль, что универсальный для России и Украины язык невозможен, выглядит сегодня совершенно очевидной» (с. 271). Несмотря на такие признания: «под занавес XVIII века, после восьми веков существования (?) украинской (?) литературы (?), Украина должна заново16 вырабатывать нормативный литературный язык! Энтузиасты17, взявшиеся за дело, не вполне представляли себе объем задачи» (с. 271).

Страшным сном «профессионального украинца» является та религиозная и этническая общность18, которая не даст этим «энтузиастам», маниакально стремящимся к гибели своих сородичей, окончательно расколоть русскую нацию.

Естественно, что никакой ассимиляции и русификации, о которых говорят мазепинцы, никогда не было в России в отношении южнорусских территорий, воссоединенных с Россией в XVII-XVIII веках. Была лишь одна проблема — преодоление культурного польского и религиозного католического влияния в отношении южнорусского населения. И надо сказать, здесь сделано было крайне мало русским правительством, почему во многом мы сегодня и имеем дело с таким явлением, как «украинство», ставшим результатом польской культуры, католического влияния (через церковную унию) и местного сепаратистского регионализма.

Крики о необходимости спасать «украинскую» литературу и «украинский» язык бесконечны в книге, никакие «украинизации» и «коренизации», видимо, не помогают.

Предложение же о двуязычии воспринимается Л.Кучмой как вмешательство во внутренние дела «Украины». Такая позиция есть только защита своей личной власти и боязнь, что в «свободной конкуренции» русский язык, как язык исторический, безусловно, в одно-два поколения сведет на нет творение «украинских филологов».

 

«Если, — пишет Л.Кучма, — полностью уравнять украинский и русский языки уже сегодня (как нам порой рекомендуют в Европе), десятки, а то и сотни тысяч чиновников у нас сразу и с облегчением перейдут на русский. Не потому, что они совсем лишены патриотизма, а потому, что им так привычнее. Тем более, если это можно будет сделать на законных основаниях. На практике это будет политика узаконенной русификации Украины» (с. 293).

 

Иначе говоря, либо «украинизация», либо «русификация». Ничего другого в сознании «украинного» президента не всплывает.

 

«Нормально ли, — возмущается Л.Кучма, — что много поколений русских практически в любом городе Украины, а подчас даже и в селе, могли прожить жизнь, так и не выучив азов украинского языка?» (с. 309).

 

Во-первых, «много поколений русских» вообще не догадывались, что южнорусские территории когда-нибудь обзовут «Украиной» и на них будут проводить компании по «украинизации». Во-вторых, территории Новороссийских губерний, Донбасса (завоеванные и освоенные Российской Империей) и Слободские территории вообще никогда (кроме советских времен) не входили в ареал польского государственного влияния (где и зародилось «украинство»), а потому включение их в «украинский» проект ни при каком политическом раскладе, никогда не будет признано естественным в народном сознании русских. В-третьих, вопрос этот похож на следующий: «Нормально ли, что много поколений русских практически в любом городе Малороссии, а подчас даже и в селе, могли прожить жизнь, так и не выучив азов скажем, еврейского или польского языка?» Да потому же, почему северные немцы, приезжая в Баварию, не учат баварский диалект, а французы из северных земель, приезжая в провинцию Гасконь, не учат гасконский диалект.

Самое удивительное в этом вопросе, что сам задающий его признается, что, живя в УССР, не пользовался «украинским» языком большую часть своей жизни. «Должен признаться: сам я с первого курса физтеха и до начала 90-х годов украинским языком пользовался очень мало» (с. 403). Видимо, Л.Кучма если его и знал, то не твердо.

Так что самоочевидные факты «украинства» самоочевидны только для самих деятелей «украинства» и людей, желающих поддержать раскол в русской нации, и более ни для кого.

«Украинский» проект погибнет от духовной узости «украинства», которое рано или поздно оттолкнет от себя южнорусское население, даже и в Галиции, которая вспомнит свое русское прошлое и ту самоотверженную борьбу за русское имя, которую она вела вплоть до присоединения к СССР.

«Украина» погибнет от того, что советская власть дала ей слишком много территорий, никогда не попадавших в ареал деятельности «украинского» дела. Она погибнет от неспособности к государственной самоидентификации, потому что не сможет отпустить Новороссию, Крым и Донбасс из своего проекта, а те всегда будут инородными телами для «Украины».

Сегодня «украинскую» нацию хотят сформировать как политическую группировку, как антирусскую партию. Всем навязывается узкий мирок «украинских деятелей» конца XIX — первой половины XX столетия с их человеконенавистнической идеологией. И поэтому «Православный центр имперских политических исследований» считает своей обязанностью всячески развенчивать антирусскую мифологию «мазепинцев».

Государство «Украйна» — это наша своеобразная евразийская Хорватия, раздирающая целостность и Православной русской церкви, и русской государственности, и единство русского народа. «Украинство» как идеология национального раскола поставило под вопрос единство Православного русского мира, и мы находимся сегодня в сложнейшем положении, когда одна часть нации, сознание которой затуманено самоубийственными фантомами, выступает агрессивно против другой.

 

Ссылки по теме:

 

1 Мончаловский О.А. Главные основы русской народности. Львов, 1904.

2 Кучма Л. Украина - не Россия. М., 2003. Далее при цитировании книги даем ссылку только на страницу.

3 Президенту нравится концепция, что слово «украинцы» происходит от слова «рай», в котором, видимо, и блаженствуют его подданные. См. с. 68 его книги.

4 Одного из видных «украинцев».

5 Ульянов Н.И. Украинский сепаратизм. М., 2004. С. 244-245.

6 Улыбка, по всей видимости, должна быть крайне идиотской, поскольку согласие с современным положением вещей, да еще и примирительное с сепаратистами рукопожатие будет говорить только о безволии и слабоумии тех, кто когда-нибудь на это пойдет.

7 Как говаривал один из исследователей «украинского» сепаратизма В. В. Шульгин.

8 Высокопоставленные авторы, которым помогают творить целые команды, зачастую не удосуживаются перечитать написанное, иначе следующая фраза вызвала бы хоть какую-нибудь редактуру. «Читая разного рода прогнозы, — пишет наш «украинский» оракул, — я не перестаю удивляться тому, как легко оракулы обращаются со словами «всегда» и «никогда». У них на глазах целый мир к востоку от Одера полностью переменился за какие-то 10-12 лет, жизнь сотен миллионов людей стала совершенно другой, но оракулов это ничему не научило, они по прежнему лишены воображения…» (с. 513). Ведь прямо про себя написал (или написали).

9 Интересно знает ли Л.Кучма, что в Прикарпатской Руси не было и нет никаких хат, дома скорее похожи на северорусские избы.

10 Да из-за чего? Из-за одной фразы о «Крыме»? А как нам воспринять «украинский» шедевр под названием «Мазепа», где русские показаны «кровавыми» насильниками «неньки Украини»?

11 «Атеистическое равнодушие тоже, оказывается, — пишет он, — может, при определенных обстоятельствах, дать ту толику добра, без которого не бывает худа» (с. 478). Имеется в виду, видимо, то, что Иисус Христос называл «теплохладностью», когда все равно, быть ли православным, быть ли униатом, быть ли католиком или сектантом.

12 См. глава «Буковина и Карпатская Русь» в книге Андрея Дикого «Неизвращенная история Украины-Руси» (Нью-Йорк, 1961. Т. II).

13 «Можно не только надеяться, — пишет Л. Кучма, — но и достаточно уверенно рассчитывать на успех обратного процесса, на «реукраинизацию», на возвращение «блудных сынов» Украины» (с. 103).

14 Рудницкий С. До основ украiньского нацiоналiзму. Видень-Прага, 1929. С. 61, 62.

15 Напрям. 1991. № 2. С. 22.

16 Интересно, а когда ранее нормативный «украинский» язык еще был хоть раз выработан, что его надо заново вырабатывать?

17 Сначала поляки и австрийцы, а затем южнорусские сепаратисты.

18 Л.Кучма чувствует опасность этого. «Наша общность с русскими от Рюрика, — говорит он, — никак бы не препятствовала бы нашей ассимиляции, напротив — оправдывала бы ее, так что украинская культура слилась бы с русской полностью, не осталось бы даже такого явления, как украинская русскоязычная культура» (с. 272).

 

Правая.ру


Реклама:
-