16 февраля исполняется 175 лет со дня рождения великого русского писателя

Журнал «Золотой Лев» № 73-74- издание русской консервативной мысли

(www.zlev.ru)

Николай Семёнович Лесков

К 175-летию со дня рождения

В.И. Меркулов

Два искушения великого писателя

Предназначение писателя в России всегда оказывалось большим, нежели где бы то ни было зарубежом. Русский писатель, как правило, выступает не только сочинителем литературного сюжета, нередко удачного и увлекательного, но и исследователем русского общества в целом. Он всегда задумывается над будущим страны, зачастую предостерегая в своих произведениях об опасностях, готовых его разрушить. Именно таким было и творчество Николая Семёновича Лескова, которое золотыми буквами вписало его имя в русскую литературу наравне с всемирно известными классиками.

Николай Семёнович Лесков родился 4 (16) февраля 1831 г. в Орловской губернии. Его отец был выходцем из духовенства, но выслужил при жизни дворянское звание. Непременно подчёркивая в своих произведениях связь с духовным сословием, сам Лесков, между тем, пошёл по пути мирской службы, начав карьеру в палате уголовного суда. После внезапной кончины отца, он перебрался в Киев, к своему дяде, профессору университета, и поступил на службу в Киевскую казённую палату. Но жизнь не уготовила Н.С. Лескову заурядную судьбу чиновника. Вскоре он отошёл от канцелярских дел и устроился в частную кампанию, много ездил по стране, наблюдая жизнь простых людей, невежество провинциальных бюрократов и повседневный быт народа.

Печататься Н.С. Лесков начал сравнительно поздно, в 30-летнем возрасте. В 1861 г. он переехал в Петербург, где началась его работа в периодических изданиях. Он начал с очерков, путевых записок и беллетристики, с годами обратившись к более серьёзным литературным жанрам. Лесков начал ставить в своих произведениях важнейшие общественные проблемы, становясь наравне с писателем ещё и общественным мыслителем.

Политическая жизнь России середины XIX в. бурлила и затягивала в свой водоворот всех мыслящих людей. Отмена крепостного права и последовавшие за ним реформы вызвали широкую дискуссию, фактически раскололи общество и породили антигосударственную крамолу в лице многочисленной армии философствующих разночинцев.

Ещё в киевские годы своей жизни Лесков, как и многие его современники, увлёкся идеями Герцена. Не случайно в одной полицейской записке он, наравне с некоторыми деятелями, получил характеристику «крайнего социалиста», склонного к «нигилизму во всех формах» и сочувствующего «всему антиправительственному». Но тогда же Лесков начал пересматривать своё отношение к крайним демократическим течениям. «Социально-демократическая революция в России быть не может, – писал он, – по полному отсутствию в русском народе социалистических понятий и по неудобству волновать народ против того, кого он считает своим другом, защитником и освободителем» (Северная пчела, 1863, № 166). Лесков вступил в полемику с «Современником», в те годы одним из главных левых журналов.

В начале 60-х Лесков с симпатией относился к нигилизму как к таковому, разделяя его на «настоящий» и «фразёрствующий, пустой». Однако после того как в 1862 г. он выступил в одной статье с требованием привлечь к ответственности зачинщиков петербургских пожаров, которыми считали революционных студентов, на него обрушилась вся либеральная и социал-демократическая пресса. Лескова заклеймили в сотрудничестве с властями и натравливании полиции на студентов.

Пожалуй, бойкот со стороны изданий, сеявших в России смуту, позволил Лескову понять, кем были в действительности те люди, идеям которых он наивно симпатизировал. Душа писателя преодолела своё первое серьёзное искушение – искушение левыми взглядами, и вскоре он выступил с антинигилистическими романами «Некуда» (1864) и «На ножах» (1871). Лесков не примкнул к «бесам», о которых писал Ф.М. Достоевский, не соблазнился словами о народничестве, социализме и смене государственного строя, за которыми маячила кровь цареубийства и гибель Российской империи. Он выступил как последовательный противник революции и этих взглядов придерживался до конца жизни.

Романам «Некуда» и «На ножах» тут же приклеили ярлыки «реакционных». Но именно в них Н.С. Лесков превосходно изобразил всю несостоятельность «новых людей», «шальных шавок» нигилизма, которые призывали к революционным потрясениям и социальным жертвам. Писателя снова назвали «шпионом», будто бы написавшем романы по заказу Третьего отделения. Его лучшие сочинения тех лет – повести «Леди Макбет Мценского уезда» (1865), «Воительница» (1866), хроника «Захудалый род» (1874) – прошли почти незамеченными в литературных кругах, увлечённых общественно-политическими спорами.

Традиционализм Лескова наиболее отчётливо выразился в «романной хронике» «Соборяне», написанной в 1872 г. В этом произведении он создал обобщённый образ русской жизни и национального бытия России. Главный герой хроники, священник Туберозов противостоит «вредителям русского развития», а духовенство показано силой, на которой держится духовность русского мира. В той же череде представления русской традиции были написаны «сказы», снискавшие Лескову литературное признание, – «Очарованный странник» (1873) и «Запечатлённый ангел» (1873). Им предшествовало глубокое изучение автором основ русской культуры и искусства, в частности, иконописи, которой Лесков интересовался с детства.

В 70-е гг. Лесков сближается с правыми кругами, широко печатается в «Русском вестнике», выходившем под редакцией М.Н. Каткова. «Найдётся ли теперь в России кроме «Русского вестника» хоть один журнал, – вопрошал Писарев, – который осмелился бы напечатать на своих страницах что-нибудь выходящее из-под пера Стебницкого (псевдоним Лескова, – прим.) и подписанное его фамилией». Либералы и социалисты, которые беспрестанно жаловались на «произвол» царских цензоров, сами фактически учинили негласную цензуру для неудобного писателя.

В то время Лесков находился на службе в Министерстве народного просвещения. Важнейшей стороной его творчества была сатира. Но зачастую Лесков не мог вовремя остановиться в сатирическом задоре, и именно этой особенностью, во многом, было вызвано ухудшение его отношений с официальными кругами. Критика, зачастую объективная и обоснованная, казалась властям насмешкой и издевательствами вроде нападок социал-демократов. Возможно, Лесков действительно перегибал палку, и вскоре его взаимоотношения с Катковым и правыми вообще охладели.

С другой стороны, до последних дней Лесков много писал о религиозной жизни русского общества, но вместе с тем воспринимал не только православную точку зрения, но и внимал разнообразным сектантами, «личностно перенимая пафос поиска истинной веры».

Перед Лесковым встало другое искушение, связав ему руки, как писателю русского традиционализма. Этим искушением стал неожиданный отход от русской церковной традиции и сближение с Л.Н. Толстым. Во взглядах Лескова обозначился интерес к протестантству, что в итоге привело его к так называемому «внеконфессиональному христианству». От апологии русского православия, которая ещё пронизывает рассказ «На краю света» (1875-76), он перешёл к яростной критике официальной церковности в последующих очерках «Мелочи архиерейской жизни» (1880), «Синодальные персоны» (1882) и в повести «Полунощники» (1891).

В одном из поздних писем, за пару лет до смерти, Н.С. Лесков писал:

«Во всяком случае, теперь я бы не стал их (имея в виду «Соборян» – прим.) писать и охотно написал бы «Записки Расстриги», а может быть ещё напишу… Клятвы разрешать, ножи благословлять, браки разводить, детей закрепощать, выдавать тайны, держать языческие обычаи пожирания тела и крови, прощать обиды, сделанные другому, оказывать протекцию у создателя или проклинать и делать ещё тысячи пошлостей и подлостей, фальсифицировать все заповеди и просьбы повешенного праведника – вот что я хотел показать людям... Но это, небось, называется «толстовство», а то, нимало не сходное с учением Христа, есть православие. Я и не спорю, когда его называют этим именем, но оно не христианство».

Лесков в растерянности оказался на перепутье. Сумев отвергнуть первое искушение своей жизни, он засомневался и безропотно остановился перед вторым испытанием. И враги незамедлительно воспользовались духовным замешательством писателя. Распространилось мнение, что зрелые произведения Н.С. Лескова пронизаны «неприятием церковной набожности, узкой национальности и государственности», да и сам он будто бы «вырос» до человека «широких гуманистических взглядов». Сложно представить, какая борьба шла в душе писателя перед смертью, увенчавшей его жизненный путь 21 февраля 1895 г.

Лескова при жизни терзали многие противоречия, столь же противоречивым было и отношение к нему. Но в нашей памяти он остаётся автором замечательных произведений, в которых нашла искреннее выражение русская национальная традиция.

И.П. Видуэцкая

России нужно самопознание

Имя Лескова хотя и известно современному читателю, но истинного представления о масштабах его творчества он, как правило, не имеет. На слуху очень небольшое количество произведений писателя: «Соборяне», «Леди Макбет Мценского уезда», «Левша», «Тупейный художник», «Очарованный странник», «Запечатлённый ангел», «Человек на часах», да ещё антинигилистические романы. «Некуда» и «На ножах». А между тем Лесков оставил огромное наследство – и художественное, и публицистическое. Активное овладение им сейчас особенно важно, потому что творчество Лескова необыкновенно созвучно нашему времени. Шестидесятые годы XIX века, когда Лесков вошёл в литературу, во многом напоминают тот период истории, который мы переживаем сейчас. Это было время радикальных экономических и социальных реформ, время, когда в России впервые появилась гласность. В центре внимания стояли крестьянский вопрос, проблема освобождения личности, защита её прав от посягательств государственного бюрократического аппарата и набирающего силу капитала, борьба за экономическую свободу. Через полтора столетия мы фактически опять оказались перед теми же проблемами, поэтому так важно воспользоваться опытом мудрого и практичного человека, знавшего Россию вширь и вглубь.

Сейчас мы уже научились ценить Лескова-художника, но всё ещё недооцениваем его как мыслителя. Как и Достоевский, он оказался писателем-пророком. Разница между ними в том, что Достоевский в своих пророчествах о будущем опирался на настоящее, в нём видел ростки будущего и прозревал, во что они разовьются. А Лесков в определении тенденции русской жизни опирался на прошлое России, на устойчивые и неизменные в течение длительного времени национально-исторические основы жизни. Он выделял в русской жизни такие черты, которые сохраняют живучесть при всех социальных ломках и исторических изменениях. Поэтому наблюдения Лескова над бытом, государственными и общественными установлениями русской жизни кажутся сейчас необыкновенно актуальными. Среди устойчивых бед русской общественной жизни Лесков называл бесхозяйственность, засилье бюрократии, протекционизм, взяточничество, неспособность людей, стоящих у власти, справляться со своими обязанностями, беззаконие, пренебрежение правами личности. По его мнению, для успешной борьбы с этими язвами русской жизни «России нужно и важно более всего знание, самопознание и самосознание». Считая, что страна, как и человек, проходит разные возрастные стадии развития, он приравнивал Россию к даровитому юноше, который ещё может взяться за ум.

Ни один русский писатель не уделял такого большого внимания проблеме национального характера, как Лесков. Он многосторонне описал русский национальный характер и попутно сделал очень интересные и тонкие зарисовки национального характера немцев, французов, англичан, поляков, евреев, украинцев, татар. Сейчас, в эпоху обострения межнациональных отношений, творчество Лескова, проповедовавшего национальную и религиозную терпимость, видевшего прелесть жизни в ярких красках национального быта, различных национальных укладов, обычаев, характеров, очень актуально.

Лесков, несомненно, был одним из самых интересных религиозных умов в русской литературе второй половины XIX века. В его творчестве, как и в творчестве Л. Толстого и Достоевского, отразились напряжённые нравственные поиски русского человека в период кризиса христианской идеологии, вызванного крушением основ феодализма. Лесков – писатель-моралист и проповедник, этим он очень близок Толстому и Достоевскому. Но для его нравственных требований не характерен максимализм. Они больше приспособлены к возможностям среднего человека, не аскета и не героя.

По выражению автора первой книги о творчестве Лескова А.Л. Волынского, Лесков «был особенный человек и особенный писатель». Он противостоял всем и вся и всегда шёл «против течений» (так назвал свою книгу о Лескове А.И. Фаресов), не желая примыкать ни к каким партиям и всегда выбирая свой, третий путь. И это относится не только к его гражданскому поведению и к идейной стороне его творчества, но и к созданной им стилевой системе. По своему художественному облику произведения Лескова существенно отличаются от произведений его великих современников – Гончарова, Тургенева, Л. Толстого, Достоевского. М. Горький объяснял это так: «Различие Лескова с великанами литературы нашей только в том, что они писали пластически, слова у них – точно глина, из которой они богоподобно лепили фигуры и образы людей, живые до обмана. Лесков – тоже волшебник слова, но он писал не пластически, а – рассказывал, и в этом искусстве не имеет равного себе».

Сказ – способ повествования, чрезвычайно редко встречавшийся в русской литературе второй половины XIX века у других писателей. Сказ предполагает установку на живую устную речь, своеобразно окрашенную в зависимости от характера, социального положения, профессии, культурного уровня рассказчика. Лесков избрал его потому, что в своих произведениях он выступает не столько полновластным творцом создаваемого художественного мира, сколько заинтересованным собеседником множества людей, населяющих Россию, вдумчивым наблюдателем и свидетелем происходящего. Самые разнообразные по своему социальному статусу герои в произведениях Лескова получили возможность выразить себя в своём собственном слове и таким образом выступить как бы независимо от их творца. Лесков смог реализовать этот творческий принцип благодаря своим выдающимся филологическим способностям. Его «священники говорят по-духовному, нигилисты – по-нигилистически, мужики – по-мужицки, выскочки из них и скоморохи с выкрутасами».

Сочный, колоритный язык лесковских персонажей соответствовал яркому красочному миру его творчества, в котором царит очарованность жизнью, несмотря на все её несовершенства и трагические противоречия. Жизнь в восприятии Лескова необыкновенно интересна. Самые обыденные явления, попадая в художественный мир его произведений, преображаются в увлекательную историю, в острый анекдот или в «весёлую старую сказку, под которую сквозь какую-то тёплую дрёму свежо и ласково улыбается сердце». Под стать этому полусказочному, «полному таинственной прелести миру» и любимые герои Лескова – чудаки и «праведники», люди с цельной натурой и щедрой душой. Ни у кого из русских писателей мы не встретим такого количества положительных героев. Острый критицизм по отношению к русской действительности и активная гражданская позиция побуждали писателя к поискам положительных начал русской жизни. И основные надежды на нравственное возрождение русского общества, без которого он не мыслил социального и экономического прогресса, Лесков возлагал на лучших людей всех сословий, будь то священник Савелий Туберозов из «Соборян», полицейский («Однодум»), офицеры («Инженеры-бессребреники», «Кадетский монастырь»), крестьянин («Несмертельный Голован»), солдат («Человек на часах»), ремесленник («Левша»), помещица («Захудалый род»).

Лесков по преимуществу был мастером малых жанровых форм, в разнообразии которых он не имеет равных себе в русской литературе. Его шедевр – хроника «Соборяне» – да ещё неоконченный «Захудалый род» одиноко возвышаются среди менее удачных произведений большой формы. Но совокупность его рассказов и повестей давала широчайшую картину русской жизни. Прекрасный знаток быта и нравов русской провинции, Лесков оставил нам энциклопедию русской жизни нескольких десятилетий как дореформенных, так и послереформенных. Его творческий путь продолжался 35 лет, и во все эти годы, несмотря на недоброжелательность критики, он был любим читающей публикой.

В течение долгого времени ни читатели, ни исследователи не имели возможности составить себе сколько-нибудь полное представление о творчестве Лескова. Дореволюционные издания А.С. Суворина и А.Ф. Маркса давно стали библиографической редкостью. В 1956–1958 гг. вышло первое комментированное собрание сочинений писателя в 11 томах. Художественные произведения были представлены в нём не в полном объёме, а публицистика – немногочисленными статьями. Переизданное в 1989 г. прижизненное собрание сочинений в 12 томах расширило знакомство читателя с художественными произведениями Лескова, а шеститомник 1993 г. – с публицистикой. Однако огромный пласт публицистики оставался вне поля зрения современного читателя. Это были статьи, которые после первого появления в печати никогда больше не переиздавались. Невозможно было даже определить объём похороненной в газетах публицистики Лескова, так как часть печаталась анонимно. Начиная с 60-х годов ХХ века, когда стал пробуждаться интерес к творчеству Лескова, потребность в полном собрании его сочинений остро ощущалась всеми исследователями. Но ни один из академических институтов не решился начать такое издание.

В 1992 г. Н.И. Либан, который в течение многих лет вёл Лесковский семинар на филфаке МГУ, собрал нескольких своих учеников разных лет выпуска, пригласил из Петербурга И.В. Столярову и предложил этому маленькому коллективу начать подготовку Полного собрания сочинений Лескова. Осуществить это уникальное издание согласился директор издательства «Teppa» С.А. Кондратов, которого не испугал наш грандиозный план в 30 томов. Благодаря тому, что к этому времени уже была издана составленная швейцарской исследовательницей И. Мюллер де Морог библиография произведений Лескова, мы смогли представить в издательство подробный проспект будущего издания.

16 февраля 1993 г., к дню рождения Лескова, мы сдали в издательство первый том, подготовленный всего за полгода. В 1995 г. он вышел в свет. В настоящее время издано 9 томов объёмом в среднем 55 печатных листов. Сейчас идёт вторая корректура X тома.

Отказавшись от обычного в такого рода собраниях сочинений жанрово-хронологического принципа, мы не стали выделять публицистику в отдельные тома. Каждый том нашего издания даёт полное представление о том, что Лесков написал в тот или иной отрезок времени. Обычно том содержит работы одного года или двух-трёх лет в зависимости от объёма написанного. Отдельные тома посвящены романам. Вышли уже романы «Некуда» (т. IV) и «На ножах» (т. IX). Каждый том состоит из четырёх разделов: I. Художественные произведения. II. Публицистика. III. Dubia (статьи, предположительно принадлежащие Лескову). IV. Приложения (архивные материалы; стенограммы судебных процессов, участником которых был Лесков; произведения, не предназначавшиеся для печати, – как, например, стихи, написанные в альбом; рецензии на книги для народного чтения, подготовленные во время работы Лескова в Учёном комитете Министерства просвещения; в первом томе мы дали в этом разделе книжку по проблемам гигиены, которую Лесков с помощью В. Беца перевёл с немецкого и напечатал в I860 году в Киеве).

Все тома снабжены обширным комментарием, значительно более подробным, чем в вышедших ранее комментированных изданиях Лескова. Публицистика же в своей основной части комментируется впервые. Несомненную научную ценность представляют аннотированные указатели имён и периодических изданий. Впервые проводится научная подготовка текстов произведений Лескова. За неимением автографов текст сверяется по всем прижизненным изданиям, что помогает выявить и исправить довольно многочисленные ошибки. Самый яркий пример здесь – роман «На ножах», текст которого в собрании сочинений в издании А.С. Суворина был настолько испорчен, что вопреки обыкновению в нашем издании он печатается по первой публикации в «Русском вестнике». Список поправок, как принято в научных изданиях, всегда приводится полностью.

Издание сопровождается большой работой по атрибуции статей Лескова, печатавшихся анонимно. Так, И.П. Видуэцкая атрибутировала около 90 статей Лескова из «Северной пчелы» 1862–1863 гг. Их публикация и комментарий к ним в значительной степени изменили представление о начале творческого пути писателя. И.В. Столярова выявила путём сплошного просмотра газет и атрибутировала десятки статей Лескова из «Биржевых ведомостей» (1869–1871) и «Русского мира» (I871–1874). Эта работа будет продолжаться и в отношении тех органов печати, в которых Лесков сотрудничал позднее.

Работа над таким изданием требует огромных интеллектуальных, физических и материальных затрат. Статьи из периодических изданий XIX века (в основном это газеты) копируются тем или иным способом (ксерокопирование, фотографирование, а иногда и переписываются от руки), затем перепечатываются с переводом из старой орфографии в новую и после этого распределяются между членами группы для написания примечаний. Вся эта работа выполняется практически бесплатно энтузиастами, влюблёнными в творчество Лескова. В издании работают более 40 человек не только из России (это учёные из Москвы, Петербурга, Орла, Йошкар-Олы, Петрозаводска, Кургана, Ставрополя), но и из Украины, Литвы, Латвии, Франции, Германии, Венгрии, США.

В 2005 году мы остались без поддержки РГНФ, который до этого помогал нам в течение нескольких лет. Гонорар, который нам выплачивает издательство, несопоставим с нашими трудовыми затратами и не позволяет привлечь новых квалифицированных сотрудников, чтобы ускорить подготовку томов. Если продолжать издание такими темпами, как сейчас, потребуется ещё 20 лет, а у многих из нас нет такого запаса времени. И сумеют ли пришедшие нам на смену завершить издание на заданном высоком научном уровне – неизвестно.

Чужой среди своих

Лескова в свою жизнь я заполучила так. Вытрясла денег из родителей и отправилась покупать импортные джинсы. В доме, где жил фарцовщик, открылся букинистический магазин. Я машинально заглянула и в комиссионном отделе увидела тёмно-красный восьмитомник Лескова, по-моему, единственный изданный при советской власти. Цена кусалась. Пятьдесят рублей. Ровно столько, сколько стоили джинсы. Помялась, но всё-таки взяла. Вы спросите, почему я так вцепилась в этот восьмитомник Лескова? Ведь в 80-м году советские граждане знали только мультик про Левшу, спектакль по «Леди Макбет Мценского уезда» да кино про «Тупейного художника». Разрозненные тома дореволюционного собрания сочинений Лескова, ещё с ятями, я обнаружила в прадедовской библиотеке. Он – профессор Московского университета – был всего-навсего паразитологом, а не практикующим евгеником, как профессор Преображенский, поэтому его быстро потеснили, и некоторые книги, в том числе и Лесков, пошли на самокрутки новым соседям. Мне достались обрывки из «Мелочей архиерейской жизни».

Закогтил живой, своеобразный язык и россыпь неологизмов, придуманных Николаем Семёновичем. Вчитываться в эти новые слова и выражения, пробовать их на зуб, вертеть на языке – удовольствие для читателя и отрада для русского сердца. Весь этот уморительный «пошёл крестить по маковкам» (охаживать палкой по макушкам), «падёж бумаг» и «сооружение рогов мужу». По-моему, даже модная сейчас фраза: «Не так страшен чёрт, как его малютки» – пришла к нам из его рассказа «Зимний день». Хотите знать, кто мы, – читайте Лескова. В рассказе «Железная воля» замечательно смешно и точно объяснено, почему «что для русского хорошо, то для немца смерть». Нашим младореформаторам нужно было бы сначала прочесть Лескова, а потом уж Джеффри Сакса.

С ходу не вспомню названия, но в другом рассказе у него «убойный», как теперь сказали бы, сюжет о коммерческой смекалке русского народа, многократно продемонстрированной нами во время перестройки. Помещик едет на международную ярмарку в Париж продавать своё зерно. Его попутчик, из тех же мест, увидев образцы зерна, начинает уверять помещика, что в их краях такая отборная пшеница не родится. В результате выясняется гениальная по своей простоте и эффективности афера. Купец заставил своих крестьян перебрать вручную чуть ли не центнер зерна (представьте себе этаких пятьдесят Золушек, трудившихся день и ночь) и выбрать по зёрнышку пять мешков отборной пшеницы. Заключив в Париже выгодную сделку по привезённым на ярмарку подложным образцам, оборотистый помещик застраховал сделку у швейцарцев и отбыл домой. Потом загрузил баржу своим уже не отборным, а обыкновенным зерном и по матушке-Волге начал сплав. В узком месте он, как положено, позвал штурманов, заплатил им хорошенько, те и завернули гружёную посудину прямо в стремнину. (Помните, как в «Формуле любви» кузнец графу Калиостро карету чинил?) Баржа накренилась, груз, понятное дело, кувырк в воду. Пока мешки с пшеницей вытаскивали, она вся набухла, так что и разобрать уже было невозможно, отборная она или так себе. Швейцарцы заплатили французам разницу в стоимости зерна первого и аварийного сорта; селяне, рядом с которыми перекосило баржу и откуда родом были горе-штурманы, подработали маленько, спасая груз, и смогли отстроиться (их деревня недавно погорела); помещик, само собой, тоже внакладе не остался. А вы говорите, наши в Германии удумали бензин водой разбавлять. Дети малые.

По-человечески же меня всегда задевали за живое горькое одиночество Лескова и его тяжкие хождения за истиной. Почему этот гигант был так тотально одинок и в литературе, и в литературной жизни? Лесков не пришёлся ко двору ни в царской России, ни в коммунистической. Будут ли ему открыты двери в демократической России, покажет время, но читатель, единожды взявши в руки его книги, держит их уже крепко.

Лидия СКРЯБИНА, прозаик

Что значит для вас Лесков?

Валентин РАСПУТИН, прозаик:

– Набирают годочки наши классики. Вот уже и Николаю Семёновичу Лескову – 175. И чем больше отдаление от золотого века русской литературы, от девятнадцатого, тем больше удивления, чем же таким особенным могли напитать наши земля и культура такое большое и яркое созвездие, словно бы даже чрезмерное, если даже «рост» Лескова долгое время не решались измерить подобающей ему мерой. Только как бы волею самого времени ещё до скончания века, убедившегося, что в другие двери, помимо тех, куда проследовали классики, он не проходит, всё стало на свои места.

У Лескова всё крупно, и язык – густой и запашистый, укладывающийся пластами и со старыми архаическими наслоениями и с отлетевшими уже с древа жизни европейскими заимствованиями, – как из-под плуга, раздирающего целину. И характеры героев – будь то «Соборяне», «Леди Макбет Мценского уезда», «Однодум», «Очарованный странник» или «Левша». Страсти, не уступающие шекспировским, с русским выражением, облагающим: сквозь века никакими судьбами и страстями её не удивить и не объехать, а потому любые встряски и любое кипение крови следует принимать с терпением и философским спокойствием. Это даже не решение воли или ума, а состав натуры. Всё у Лескова крупно и размашисто – под стать самой России и природной её силе. Каждый человек словно бы и из малого начинается, а глыбисто откалывается от коренной породы. В молодости Лесков пытался писать на злобу дня, а всё равно выходили широта и долгота России. Он отыскивал чудаков, а всё равно получался народный характер. Столь своеобычного и ядрёного голоса не было в нашей литературе ни до Лескова, ни после него; в нём было что-то одновременно и от эпической и былинной Руси и трагическое предчувствие от надвигающейся встречи с новым веком. И при том при всём не ходульная вовсе уверенность: русский человек всё превозможет.

Станислав КУНЯЕВ, поэт, литературный критик:

– Хорошо говорить о любимых писателях, а я никогда не зачитывался Лесковым, как Тургеневым, Достоевским, Буниным... Хотя ценю его знание русской жизни и то, что он в отличие от писателей-славянофилов или западников смотрел на неё по-особому. Просто его талант, его трудный, тяжёлый, плотный стиль – без пушкинско-гоголевского поэтического полёта – были преградой для того, чтобы постоянно жить его творчеством.

Юрий МАМЛЕЕВ, прозаик:

– Считаю, что Лескова можно причислить к первому ряду великих русских классиков XIX века, поставить его имя рядом с этими маэстро. Но проблема заключается в том, что имя Лескова и значение его произведений подверглись нападкам со стороны российских левых, революционеров в XIX веке. Таким образом, по политическим причинам имя Лескова оставалось немного в тени. То же самое произошло и в советское время. Эта история является примером грубого и вульгарного вмешательства политики в сферу литературы. Искусство касается самых глубинных основ бытия, оно гораздо выше любых политических доктрин и мнений. Поэтому, естественно, имя Лескова, престиж его произведений должны восстановиться во всей полноте.

Александр ПРОХАНОВ, прозаик:

– Лесков – это солнце русского языка, огненная, плазменная стихия русской речи, русской образности. Я уж не говорю об укладах, которые он описывал: старообрядческих, мещанских; типологии русских людей. В данном случае я говорю о стихии языка, об этой поразительной экспрессии и энергии, этой абсолютно русской красоте, которая могла родиться не в курной избе, и не на паперти храма, и не на старообрядческих молениях. Она могла родиться в душе русского интеллигента, который этот язык возвёл в культ. Он взял этот язык отовсюду. Казалось бы, после Лескова это направление русской литературы, русской культуры оборвалось, став более классическим, дворянским, воплотившись в Толстого, Чехова, Гаршина, Бунина, хотя в Бунине тоже есть мучительное сладострастие, связанное с русским просторечием. Но в огромном, чугунном, грохочущем ХХ веке, веке советской литературы, эта же языковая стихия обнаружилась у Шергина, а сегодня – в творчестве моего друга Владимира Личутина. Это такое же мистическое, магическое отношение к русскому языку. Загадочное, даже не эпическое, когда народное обретает категорию словесного, божественно словесного. Может показаться, что с помощью этого языка, языка Лескова или языка Личутина, нельзя писать сегодняшний технотронный век и цивилизацию, что это – тупиковый путь. Это вовсе не так, потому что мы имеем дело, по сути, с такой же коллекцией генетического материала, которую собирал в своё время Вавилов, – злаки тибетских пустынь, пшеницеобразные колосья всех регионов мира… Эта коллекция языковая, драгоценная, этот ген русского сознания, русской культуры, которую Лесков и его последователи собрали, и теперь образцы лежат как драгоценное наше достояние. Я убеждён: настанет такой момент, а он обязательно будет, когда эта стальная, технотронная, галлюциногенная, электронная лексика современной русской литературы востребует божественную красоту русского языка. И будет мощная инъекция этой лесковской, личутинской лингвистической культуры в наш бесконечно разнообразный русский язык.

Лг 8.02.06

В.Н. Пономарёв

К 175-летию со дня рождения Николая Семёновича Лескова

Предназначение писателя в России всегда было большим, нежели в других странах. Русский писатель, как правило, выступает не только сочинителем литературного сюжета, нередко удачного и увлекательного, но и исследователем русского общества в целом. Он всегда задумывается над будущим страны, предостерегая в своих произведениях об опасностях, грозящих Отечеству. Именно таким истинно русским писателем был и Николай Семёнович Лесков, имя которого золотыми буквами вписано в историю русской литературы наравне с именами наших всемирно известных классиков.

Николай Семёнович Лесков родился в Орловской губернии. Его отец происходил из духовного сословия, но выслужил дворянское звание. Подчёркивая в своих произведениях связь с духовным сословием, сам Лесков пошёл по пути мирской службы, начав карьеру в палате уголовного суда. После внезапной кончины отца он перебрался в Киев, к своему дяде, профессору университета, и поступил на службу в Киевскую казённую палату. Но вскоре отошёл от канцелярских дел и устроился в частную компанию, много ездил по стране, наблюдая за жизнью простых людей, отмечая невежество провинциальных бюрократов.

Печататься Н.С. Лесков стал сравнительно поздно, в 30-летнем возрасте. В 1861 г. переехал в Петербург, где началась его работа в периодических изданиях. Он писал очерки, путевые записки и беллетристику, с годами обратившись к более серьёзным литературным жанрам. Лесков ставил в своих произведениях важнейшие общественные проблемы, был не только писателем, но и философом-социологом.

Политическая жизнь России середины XIX в. бурлила и затягивала в свой водоворот всех мыслящих людей. Отмена крепостного права и последовавшие за ней реформы вызвали широкую дискуссию, фактически раскололи общество и породили антигосударственную крамолу в лице многочисленной армии философствующих разночинцев.

Ещё в киевские годы своей жизни Лесков, как и многие его современники, увлёкся идеями Герцена. Не случайно в одной полицейской записке он наравне с некоторыми деятелями получил характеристику "крайнего социалиста", склонного к "нигилизму во всех формах" и сочувствующего "всему антиправительственному". Но тогда же Лесков начал пересматривать своё отношение к крайним демократическим течениям. "Социально-демократическая революция в России быть не может, - писал он, - по полному отсутствию в русском народе социалистических понятий и по неудобству волновать народ против того, кого он считает свои другом, защитником и освободителем" ("Северная пчела", 1863, № 166). Лесков вступил в полемику с "Современником", в те годы одним из главных левых журналов.

В начале 60-х писатель с симпатией относился к нигилизму, разделяя его на "настоящий" и "фразёрствующий, пустой". Однако после того как в 1862 г. он выступил в одной статье с требованием привлечь к ответственности зачинщиков петербургских пожаров, которыми считали революционных студентов, на него обрушилась вся либеральная и социал-демократическая пресса. Лескова заклеймили в сотрудничестве с властями и натравливании полиции на студентов.

Бойкот со стороны изданий, сеявших в России смуту, позволил ему понять, кем были в действительности те люди, идеям которых он наивно симпатизировал. Душа писателя преодолела первое серьёзное испытание - искушение левыми взглядами, и вскоре он выступил с антинигилистическими романами "Некуда" (1864) и "На ножах" (1871). Лесков не примкнул к "бесам", о которых писал Ф.М. Достоевский, не соблазнился словами о народничестве, социализме и смене государственного строя, за которыми маячили кровь цареубийства и гибель Российской империи. Он выступил как последовательный противник революции и этих взглядов придерживался до конца жизни.

Романам "Некуда" и "На ножах" тут же приклеили ярлыки "реакционных". Но именно в них Н.С. Лесков превосходно изобразил всю несостоятельность "новых людей", "шальных шавок" нигилизма, которые призывали к революционным потрясениям и социальным жертвам. Писателя снова назвали "шпионом", будто бы написавшим романы по заказу Третьего отделения. Его лучшие сочинения тех лет - повести "Леди Макбет Мценского уезда" (1865), "Воительница" (1866), хроника "Захудалый род" (1874) - прошли почти не замеченными в литературных кругах, увлечённых общественно-политическими спорами.

Традиционализм Лескова наиболее отчётливо выразился в "романной хронике" "Соборяне", написанной в 1872 г. В этом произведении он создал обобщённый образ русской жизни и национального бытия России. Главный герой хроники священник Туберозов противостоит "вредителям русского развития", а духовенство показано силой, на которой держится духовность русского мира. В русской традиции были написаны "сказы", снискавшие Лескову литературное признание, - "Очарованный странник" (1873) и "Запечатлённый ангел" (1873). Им предшествовало глубокое изучение автором основ русской культуры и искусства, в частности, иконописи, которой Лесков интересовался с детства.

В 70-е годы писатель сближается с правыми кругами, печатается в "Русском Вестнике", выходившем под редакцией М.Н. Каткова. "Найдётся ли теперь в России кроме "Русского Вестника" хоть один журнал, - вопрошал Писарев, - который осмелился бы напечатать на своих страницах что-нибудь выходящее из-под пера Стебницкого (псевдоним Лескова. - Прим. авт.) и подписанное его фамилией?" Либералы и социалисты, которые беспрестанно жаловались на "произвол" царских цензоров, сами фактически учинили негласную цензуру для неудобного писателя.

В то время Лесков находился на службе в министерстве народного просвещения. Важнейшей стороной его творчества была сатира. Но зачастую он не мог вовремя остановиться в своём сатирическом задоре, и именно этим было вызвано ухудшение его отношений с официальными кругами. Критика, зачастую объективная и обоснованная, казалась властям насмешкой и издевательствами вроде нападок социал-демократов. Возможно, писатель действительно перегибал палку, и вскоре его взаимоотношения с Катковым и другими консерваторами охладели.

Но до последних дней Лесков много писал о религиозной жизни русского общества, не только о Православии, но и о сектантах, "личностно перенимая пафос поиска истинной веры".

Перед Лесковым встало другое искушение, связав ему руки как писателю русского традиционализма. Этим искушением стало сближение с Л.Н. Толстым. Во взглядах писателя обозначился интерес к протестантству, что в итоге привело его к так называемому "внеконфессиональному христианству". От апологии Православия, которая ещё пронизывает его рассказ "На краю света" (1875-1876), он перешёл к яростной критике официальной церковности в своих последующих очерках "Мелочи архиерейской жизни" (1880), "Синодальные персоны" (1882) и в повести "Полунощники" (1891).

В одном из поздних писем, за два года до смерти, Н.С. Лесков писал: "Во всяком случае, теперь я бы не стал их (имея в виду "Соборян". - Прим. авт.) писать и охотно написал бы "Записки расстриги", а может быть ещё напишу…"

Лесков оказался на перепутье. Сумев отвергнуть первое искушение своей жизни, он безропотно остановился перед вторым испытанием. И враги незамедлительно воспользовались духовным замешательством писателя. Распространилось мнение, что зрелые произведения Н.С. Лескова пронизаны "неприятием церковной набожности, узкой национальности и государственности", да и сам он будто бы "вырос" до человека "широких гуманистических взглядов". Сложно представить, какая борьба шла в душе писателя перед смертью, увенчавшей его жизненный путь 21 февраля 1895 года.

Русский дом