Журнал «Золотой Лев» № 69-70 - издание русской консервативной
мысли
(www.zlev.ru)
В. Чурбанов
Исторические
традиции
народного
представительства в России[1]
В начале XIX века, встречаясь в Лондоне с известным
английским приверженцем идей политической свободы и государственным
деятелем-реформатором графом Чарльзом Греем, русский царь Александр I попросил
его разработать проект создания политической оппозиции в России. Грей улыбнулся
и ничего не ответил. Может быть, подумал, что его венценосный собеседник шутит.
А может, считал напрасными его мечтания устроить Россию на манер Европы.
Сто лет спустя ни в одной стране власть не имела оппозиции
более широкой и сильной, чем в России. И не по английской шпаргалке. Революция
1905 года развела с царем невиданное множество россиян самого разного положения
— от мучающихся малоземельем крестьян и изнуряемых бесправием рабочих до
крупных землевладельцев, от либеральных профессоров, юристов, журналистов и
прочей интеллигенции (в литературе утверждается, что в начале ХХ века в
оппозиции самодержавию было около 30 процентов интеллигенции, а по донесениям министерства
внутренних дел Николаю II — чуть не вся она поголовно) до немалой части
ближнего окружения российского императора. От власти требовали перемен. В народе
и ученым людом требования формулировались по-разному. Суть же всех их сводилась
к одному: допустить народ к власти — учредить “народное представительство”, то
есть парламент, который переустроит страну на новых началах.
27 апреля 2006 года исполнится 100 лет российскому
парламентаризму: в этот день в 1906 году в петербургском Таврическом дворце состоялось
первое заседание Первой Государственной Думы. Она просуществовала лишь72 дня.
Но это были дни, открывшие новую страницу в истории России...
***
Автор великого романа о Дон Кихоте Сервантес 400 лет назад
предлагал: “Лживых историков следовало бы казнить как фальшивомонетчиков”. Будь
сегодня в нашей стране по Сервантесу, не сдобровать бы многим и былым, и
нынешним российским историкам, чей промысел — лишь задирание юбки прошлому,
между тем как дело историка “не плакать, не смеяться, а понимать” (Б. Спиноза).
За последние 15—18 лет переиначивание истории нашей страны
претерпело кажущуюся причудливой метаморфозу. Сначала ХХ век был перекрашен
сплошь дегтем, а дореволюционная Россия предстала в сплошь светозарном цвете.
Теперь же все сравнялось: делая глазки могучим покровителям заемного
либерализма, историки представили Россию своим соотечественникам и миру как
извечное средоточие дикости, деспотизма и рабства. Это для того, чтобы объяснить,
почему не получается у нас как в “цивилизованных странах” с либерализмом, с
рынком, который “сам все регулирует”, с демократией.
Интерес к истории образовался в нынешней России невиданный,
доверие к бесчисленным и невообразимо писучим историкам неслыханное, результат
же — затмение исторического сознания нации неописуемое. Ничего особенного: что
ученые люди и писатели мурлычат, то “массы” горланят. Беспросветная свобода
застила свет подлинного просвещения. На Востоке говорят: рисуешь верблюда —
рисуй горб. Нарисовали.
***
Давным-давно замечено, что люди обычно обращаются с
историей как с часами: смотрят на минутную стрелку, а не на часовую —
интересуются частностями, подробностями, а не явлениями. Для понимания же
прошлого важнее всего всегдашнее.
Хрестоматийное представление: Россия испокон веку не знала
демократии — народоправия. Между тем русская государственность родилась из вече
(от старославянского вет — совет). Вече — народное собрание в древней и
средневековой Руси, унаследовавшее племенные сходы славян. В чрезвычайные
моменты народной жизни оно было высшей властью: “...и бояре, и житьи люде, и
купце, и черны люде, и весь господин государь великий Новгород (...) повелеваша...”
Со школьных лет в памяти у нас застревает представление,
будто вече на Руси существовало лишь в Новгороде да Пскове. Но летописные упоминания
вече охватывают десятки русских земель. Общенародные “советы” ведали призванием
и изгнанием князей. Варяг Рюрик, согласно Начальной летописи (никаких других
свидетельств этого исторического эпизода не существует), тоже был призван в 862
году на княжение решениями вече, причем как наемный чиновник, правивший по
ряду, то есть по договору, и при этом вопросы войны и мира, отношения с другими
землями, принятие законов (судных грамот и др.) и многое другое оставалось во
власти народных собраний.
С принятием Русью христианства представители церковной
иерархии — в подавляющем большинстве греки — побудили князей к переработке
народного обычая вечевого правления как порождения языческой старины. Так
родилось представление о князе как пастыре народа, ответственном лишь перед
Богом. Киевские князья Владимир и Ярослав Мудрый, их наследники еще не
подавляли вечевого строя, но уже независимо от вече приняли законы о кровной
мести, об обязательственном и наследственном праве и др. Однако в 1068 году
именно городское вече возвело на киевский престол Всеслава Полоцкого, в 1102
году новгородцы на своем вече отказались принять на княжение киевского князя
Святополка, а в 1136-м изгнали нарушившего “ряд” князя Всеволода Мстиславича:
“вольность в князьях” еще долго была обычаем и правом на Руси. В Европе в те
времена такую вольность мало какие страны имели.
Монголо-татарское вторжение привело к укреплению власти
насаждаемых пришельцами князей, и к концу XIV века вече на Руси исчезает.
Правда, при народных возмущениях сходы населения стихийно снова превращались в
вече (к примеру, в Москве в 1382, 1445 и 1547 годах), а в Новгородской и
Псковской феодальных республиках вечевой строй удерживался до 1478-го и 1540
годов...
Место изжитых вече в Московии заняла Боярская дума при князьях.
Это был совет с законодательными, судебными и военно-административными
функциями. Решения по важнейшим вопросам внутренней и внешней политики
принимались государем только после совещания с Думой. Конечно, в ней не
выборные представители народа заседали — титулованная аристократия. Но и в
английском парламенте не простолюдины законы принимали.
Первый русский правитель, принявший титул царя, — Иван IV
(Грозный), бесспорно, был самодержцем. Но начиная с него и до Петра I — 150 лет
— российская монархия все-таки представляла собой сословно-представительную
власть: цари правили вместе с Боярской думой и, более того, созывали земские
соборы. В соборах участвовали высшие иерархи церкви, члены Боярской думы,
чиновники Государева двора, но съезжались на них и выборные от провинциального
дворянства и от горожан. Не вече, конечно, тем более что участники соборов были
ограничены царскими вопросами. Но ответы-то на них давали они. (Правда,
некоторые решения принимались соборами “по царскому совету”.)
Мало того, традиционное кормление наместников и волостелей
было заменено Иваном Грозным выборными органами местного самоуправления —
губными и земскими “избами” (компетенция последних распространялась только на
посадских и крестьян). В уездах во главе “изб” стояли выборные головы из
местных дворян, в северных районах, где преобладало государственное
крестьянство, и в городах самоуправление осуществляли выборные старосты.
Потом родилась свирепая опричнина. Это была историческая
случайность, но так проявилась двоякость политического развития нашего
государства: как в свое время и в Европе, одна линия вела к
сословно-представительной монархии, другая — к абсолютизму.
В конце XVI — начале XVII века обнаружилось, что требования
общественного развития переросли сложившуюся в России форму государственного
управления. Это породило первую в истории нашей страны гражданскую войну, по
определению современников — “смуту”. Только угроза потери национальной
независимости заставила россиян объединиться, чтобы изгнать поляков, избрать в
1613 году на Земском соборе на престол Михаила Романова и, затратив еще пять
лет, развязать завязанный историей сложный узел проблем.
1613—1622 годы были порой расцвета
сословно-представительского строя: при первом царе из династии Романовых
земские соборы заседали непрерывно. Но с установлением в стране порядка
монархия перестала нуждаться в них: хватало и Боярской думы, которая из органа
родовой земельной аристократии трансформировалась в орган аристократии
служилой. Так, рост роли бюрократии стал знаком движения России к абсолютизму
европейского покроя.
Идеологическое обоснование преобразований Петра I восходило
к европейской рационалистической философии XVII — начала XVIII века, заложившей
основы теории регулярного государства. Петр и его соратники занялись
подчинением всей жизни страны детальной регламентации по европейскому примеру и
переосмыслили само понятие “государство”: все население — от монарха до
последнего подданного обязаны трудиться над созданием “общего блага”, каковым
было провозглашено благо государства. При этом государство было
персонифицировано в образе императора — первого “слуги Отечества” и помазанника
Божия. В России началась эпоха абсолютизма.
Екатерина II была увлечена попыткой преобразовать
российскую монархию в “просвещенный абсолютизм”. При Павле I обнаружилась
тщетность ее попытки. Личная власть монархов-автократов весь XIX век
раскачивала Россию из крайности в крайность: Павел I — Александр I, Александр I
— Николай I, Николай I — Александр II, Александр II — Александр III, Александр
III — Николай II… Диапазон качаний был запредельный: от абсолютизма с его
приверженностью “историческому завету” до республики, основанной на законе и
справедливости, которые, как говорили моралисты, Бог соединил, а люди
разъединили.
Молодой Александр I грезил конституцией и республикой, но
ограничился созданием законосовещательного Госсовета в составе нескольких
высших сановников и учреждением министерств. Проектов при нем было сочинено
много, вплоть до “Жалованной грамоты” (некоторые историки считают ее проектом
конституции), публичного обещания в 1818 году на открытии польского сейма
распространить дарованную полякам конституцию на всю империю и разработанной по
поручению Александра М. Сперанским программы реформ, предусматривавшей и
разделение властей, и выборную законодательную Государственную Думу, и
освобождение крепостных. Однако тот, кто держит цепь, не намного свободнее тех,
на кого она одета.
Николай I, напротив, довел бюрократизацию страны до таких
размеров и такой силы, что сам же жаловался: “Россией управляю не я. Россией
управляют столоначальники”. С 15—18 тысяч в конце XVIII века к 1851 году число
чиновников в России выросло до 74 тысяч человек; за следующие 50 лет, к 1903
году, их стало 385 тысяч — рост за XIX век в 22,6 раза. (Правда, некоторые
нынешние политологи говорят, что беда наших царей была как раз в том, что
чиновничий аппарат по отношению к численности подданных в сравнении с
пропорцией в европейских странах был слишком мал и, стало быть, сегодня у нас
наконец-то все в порядке.)
К концу царствования Николая I власть в России более всего
воплощала интересы дворян, доля которых составляла... 1,5 процента населения
страны! Парадоксальность государственного устройства стала очевидной чуть ли не
для всех, включая некоторых сановников из окружения царя.
Конечно, Николай I был консерватор и реакционер. Однако тут
к месту заметить, что это только в школьных учебниках истории политические
процессы и явления объясняются с однозначностью таблицы умножения. А в
действительности при том, что в царствование “Николая Палкина” “за мысль
осуждали равно как и за убийство” (И. С. Тургенев), это была пора невиданного
расцвета русской литературы, искусства, гуманитарных наук, книгоиздания и
печати. Им были изданы свыше 100 указов, ограничивающих власть помещиков над
крестьянами, осуществлена реформа государственных деревень: ликвидировано
малоземелье госкрестьян, созданы органы крестьянского самоуправления, в
Петербурге создана всесословная Общая городская Дума. Конечно, можно сказать,
что в сравнении с нуждами страны все это мелочи. Но сила мелочей в том, что их
обычно бывает много и они, бывает, складываются в нечто большее.
Александр II — не блистательная личность, он не обладал
выдающимся талантом правителя и политического мыслителя. Усердие приставленного
к его воспитанию поэта Василия Андреевича Жуковского с его идеалами правды,
справедливости, свободы и ответственности едва ли не пропали втуне. Не был он и
человеком решительным. Считал, что начала бессословности, выборности,
представительства вполне совместимы с самодержавием, в незыблемости которого
был непоколебимо уверен. Проекты же реформ, хоть сколько-нибудь напоминавших
конституционные, воспринимались им с недоверием и... обидой: своим священным
долгом он считал отстаивание охранительных традиций, завещанных предками, был
убежден, что введение ограничивающей власть монарха конституции “принесло бы
несчастье России и привело бы к ее распаду”. Однако перезревшие обстоятельства
сделали его “царем-освободителем”.
Великое событие правления Александра II — отмена в 1861
году крепостного права в России. Но важно отметить, что наряду с нею под
давлением окружения впервые в истории страны к рассмотрению вопросов
государственной политики этим самодержцем были допущены широкие круги
дворянства, а к разработке “Положения о крестьянах” приглашены в качестве экспертов
— невиданное дело — ученые и общественные деятели.
В 1864 году Александром II в губерниях и уездах вводились
всесословные выборные органы местного самоуправления — земства. У создаваемых
сейчас в нашей стране органов местного самоуправления и прав, и рычагов больше,
чем у земств. Однако что-то не кажется, что сегодня родятся и проявят себя
вдохновение, самоотреченность, изобретательность и напористость, проявленные
российским земством 1864—1917 годов — одним из самых самобытных явлений во всей
политической истории России...
В том же 1864 году Александром II проведена судебная
реформа — пожалуй, наиболее последовательное преобразование 1860—1870-х годов:
судебные уставы ввели независимый суд, состязательность процесса (подсудимых в
суде защищал адвокат), институт присяжных заседателей, публичность и гласность
при рассмотрении дела и вынесении приговора. Пресса последних десятилетий XIX
века производит впечатление, что это было время лучшего судопроизводства в
российской истории, до которого и поныне далеко.
В 1870 году Городовым положением учреждены бессословные
органы общественного управления — городские думы и городские управы. А кроме
того, в 1865 году была полностью отменена предварительная цензура в
книгоиздании и для всех периодических изданий в Петербурге и Москве. Наверное,
не ведали власти, на какую головную боль они себя этим обрекли, но исторический
шаг был сделан.
“Великие реформы” 1860—1870-х годов утверждали в России
начала гражданского общества — бессословность, равенство для всех перед
законом, свободу печати. Общественная активность молниеносно выросла до
невиданного в веках градуса. Но… эта активность с самого начала обрела
оппозиционный характер. В стране стало нарастать революционное движение. Власть
ответила на это охранительными и карательными мерами. Александр II стал
маневрировать между двумя огнями. Наконец, кинулся в один из них: на 4 (16)
марта 1881 года назначил заседание Совета Министров для обсуждения текста
правительственного сообщения о докладе министра внутренних дел М.
Лорис-Меликова, который подготовил проект дальнейших преобразований в России
(“конституцию Лорис-Меликова”). 1 (13) марта император сказал своим сыновьям:
“Я дал согласие на это представление, хотя и не скрываю от себя, что мы идем по
пути к конституции”. В этот день Александр II был смертельно ранен
народовольцами.
“Не начинайте дела, конец которого не в ваших руках”, —
неудачно сострил знаменитый историк Василий Осипович Ключевский. Некоторое
время казалось, что конец — в руках Александра III. Изменившийся в пору
правления “царя-освободителя” “весь гражданский быт”, все внеэкономические —
лишь культурно-духовные — идеи либералов-интеллектуалов пореформенных
десятилетий были жестко стиснуты, с одной стороны, уже набравшей силу
радикально-демократической традицией, а с другой — возглавленным Александром
III режимом “мира и спокойствия”, идеологически оформленным принципами
провиденциализма (“царь — помазанник Божий на земле”), традиционализма,
патернализма, союза власти и церкви, национализма, сочетания политического
консерватизма с модернизацией социально-экономического уклада страны.
К концу правления Александра III Россия находилась в
состоянии “сословного мира”, небывалого экономического подъема и непререкаемого
авторитета царской власти, хотя при этом и стагнации гражданской жизни,
отчуждения общества от власти. Может быть, именно “триумфальное царствование”
Александра III оказалось “повивальной бабкой русской революции”? Природа обычно
перед бурей замирает, обманчиво благоухая...
Вступая на престол после смерти отца, 26-летний Николай II
не чуял обманчивости благополучия. В речи перед делегациями от земств,
указавшими на необходимость введения в России полномасштабного
представительного правления, он назвал эти ожидания “бессмысленными мечтаниями”
и заявил, что считает своим священным долгом охранять “завещание истории” —
самодержавие. Почему “завещание истории” не включало в представлениях
последнего русского царя многовековой опыт вече, земских соборов, боярских дум,
совещательных комитетов, местного самоуправления? Может быть, через 22 года,
свергнутый с трона, он искал для себя ответ на этот вопрос?
“Кровавое воскресенье” в Петербурге 9 (22) января 1905 года
“вдруг” стало детонатором “беспорядков”, каких Россия еще не видывала. Сразу же
забыв о своем “священном предназначении” охранителя “завещания истории”, 6 (19)
августа 1905 года Николай II издал Манифест о создании выборного органа
народного представительства — законодательной Думы (при этом любопытно, что из
числа избирателей предполагалось исключить рабочих и... интеллигенцию!). Но все
равно в сентябре начался новый революционный подъем, переросший во
всероссийскую политическую стачку. В начале октября председатель Комитета
министров С. Витте представил царю программу срочных преобразований. 17 (30)
октября Николай II подписал Манифест “Об усовершенствовании государственного
порядка”, которым “даровал” народу “незыблемые основы гражданских свобод”
(неприкосновенность личности, свободу совести, собраний и союзов). А кроме
того, объявил этим Манифестом о созыве законодательной Думы.
“Самое простое принимается всегда лишь под конец, когда уже
перепробовано все, что казалось мудреней или глупей”, — читаем у Федора
Михайловича Достоевского...
Начало
Хроника рождения
и деятельности
Первой
Государственной Думы, документы, свидетельства участников и современников
Без малого сто лет назад, 27 апреля 1906 года, четверг. В
Петербурге сухо и по-летнему тепло. Повсюду бойко торгуют флагами и
бутоньерками. К полудню на небе ни облачка, небывало ярко сияет солнце...
С утра толпы вливаются по боковым улицам на Невский
проспект, текут к Дворцовой площади. 9 января 1905 года, в “Кровавое
воскресенье”, здесь случилась поразившая не только Россию, но и Европу народная
трагедия. А теперь...
Из петербургских газет:
“Знаменательный день! О нем будут читать наши дети и внуки
в учебниках русской истории...”
“Отныне этот день будет отмечаться в календарях как “начало
новой эры”.
“Теперь колесо русской общественности должно будет
вращаться вокруг новой оси...”
Но и тревога тоже в атмосфере висит: происходящее слишком
особенное, непривычное, небывалое. Газета “Речь”: “Накануне несколько
раз в день прибывали в Петербург конные войска. Люди и лошади были покрыты
густым слоем пыли: стало быть, издалека”. “Русское богатство”: “Исаакиевская
площадь покрыта конными жандармами. Отряды конной гвардии один за другим
тянутся длинной вереницей к центру”. “Петербургский Листок”: “Градоначальник
запретил классным чинам полиции, околоточным надзирателям и городовым всякие
отлучки из района их участков и места расположения рот впредь до особого его
распоряжения (значит, где-то скрыты войска, целыми ротами!)… На случай могущих
быть несчастных случаев в городских больницах сделаны необходимые распоряжения”...
Мосты разведены, перевозные пароходики, барки куда-то
попрятались, по Неве курсируют военные паровые катера. Газета “Речь”: “Такие
меры унизительны для свободных людей, унизительны для народных представителей и
для тех, кто послал их”. Ну, это уж слишком много сразу захотели: “Изобретательность
и находчивость нашей бюрократии давно истощились” (Семенюта П. Первая
Государственная Дума, ее жизнь и смерть в очерках и картинах. —
С.-Петербург, 1907)...
К полудню к Зимнему дворцу подъезжают приглашенные —
министры, генералы, дипломаты, весь цвет великосветского общества. Но толпы
реагируют лишь на “народных представителей” — людей, никогда прежде не виданных
в этих великолепных чертогах. Конечно, свою долю внимания и восторгов получают
избранные в Думу знаменитости: С. А. Муромцев — юрист (в частности, большой
знаток “кухни” европейского парламентаризма), публицист, земский деятель,
профессор Московского университета и его проректор, вышибленный с этих
должностей за чрезмерную убежденность в необходимости народного
представительства и конституции для России, через несколько часов он станет
“первоизбранником среди народных первоизбранников” — председателем Первой
Государственной Думы; граф П. А. Гейден — 60-летний земский деятель, один из
создателей правой партии “Союз 17 октября”, а потом председатель ЦК Партии
мирного обновления, недавний президент Вольного экономического общества, весьма
нелюбимый царской бюрократией, но уважаемый и консервативной, и умеренной
интеллигенцией и изруганный социал-демократами и литературой советского
времени; В. Д. Набоков — талантливый молодой ученый-юрист и известный
общественный деятель, один из создателей первой легальной партии в России —
кадетов, лишенный в 1904 году за “противоправные взгляды и суждения” профессорской
кафедры и придворного звания камер-юнкера, “европеец-парламентарий до кончиков
ногтей”, отец знаменитого писателя В. В. Набокова, в 1917 году он станет управляющим
делами Временного правительства, в 1922 году в эмиграции будет застрелен,
заслонив собой известного историка, политического деятеля, публициста, бывшего
министра иностранных дел Временного правительства П. Н. Милюкова; А. А.
Муханов, лишенный должности черниговского губернского предводителя дворянства и
мундира камер-юнкера за то, что послал царю телеграмму о необходимости созыва
народных представителей, выдающийся земский деятель, в Первой Государственной
Думе он станет председателем самой “трудной” комиссии — аграрной; М. М.
Ковалевский, всемирно известный историк, юрист и социолог, профессор государственного
права в университетах России, Англии, Франции и Швеции, вскоре он станет издателем
журнала “Вестник Европы” и академиком Петербургской академии наук; князь Н. С.
Волконский, потомок декабриста, участник нелегальных земских съездов 1904—1905
годов, автор трудов по вопросам помещичьего землевладения и финансов, один из
создателей партии “Союз 17 октября”, входивший в его левое крыло, что не
помешает ему вскоре после разгона Думы стать членом ее антипода — “верхней
палаты российского парламента” Государственного совета; И. И. Петрункевич, один
из самых популярных в России земских деятелей, через несколько часов он
окажется первым депутатом, выступившим на первом заседании Первой Думы с речью,
которая сразу же и до конца определит ее отношения с Зимним дворцом...
События и люди по мере удаления в прошлое постепенно
увеличиваются в нашем воображении, точно скалы в тумане. Но и объективно судя,
в Первой Государственной Думе оказалась целая плеяда людей блистательных и
достойных памяти потомков.
Но петербуржцам куда любопытнее бородатые русские мужики в
армяках, малороссы в свитках, белорусы, кавказские горцы, поляки в национальных
одеждах, мулла в белой чалме... Люди из народа впервые в российской истории — в
большинстве в “народном представительстве”...
Торжественная церемония состоялась в роскошном Георгиевском
зале с белыми мраморными колоннами, инкрустированным полом и золоченым
потолком.
Из репортажа журналиста С. Варшавского:
“Вот начинают появляться сановники и генералы. Залитые
золотом мундиры (...) ленты голубые, синие, красные с широкой и узкой каймой и
совсем без каймы, звезды, ордена, блеск и сияние (...) Правая сторона от трона
наполнилась, и через входные двери узкой черной лентой потянулись они,
непривычные гости этих чертогов.
И стали лицом к лицу. Представители старой сановной Руси во
всем блеске и сиянии своих мундиров и регалий и люди новой России, первые
представители русского народа.
Согласно церемониалу, новые люди стали по левую сторону от
трона. Такого размещения требовал этикет, но в ту минуту казалось, что в этом
размещении есть более глубокий смысл.
Начался церемониал Высочайшего выхода.
После торжественного молебствия Государь Император взошел
на трон и произнес тронную речь (...)
Государь сошел с трона, и шествие, согласно церемониалу,
направилось к выходу из зала под звуки гимна оркестра, размещенного на хорах.
По оставлении зала Высочайшими Особами все поспешили к
выходу, и золотые мундиры слились с мужицкими армяками — старая Русь слилась с
новою в один поток.
Государь Император, следуя к выходу из Тронного зала,
пристально всматривался в лица депутатов. Сановники, согласно придворному
этикету, склонялись. Ряды депутатов неподвижно и безмолвно провожали глазами
Государя...”
Вот несколько фраз из двухминутной речи Николая II:
“С пламенной верой в светлое будущее России, Я приветствую
в лице вашем тех лучших людей, которых Я повелел возлюбленным Моим подданным
выбрать от себя”.
“...Трудная и сложная работа предстоит вам (...) Я же буду
охранять непоколебимыми установления, Мною дарованные (имеются в виду Манифест
17 октября 1905 года и подписанная царем накануне, 23 апреля, новая редакция
“Основных законов Российской империи”. — В. Ч.), с твердой уверенностью, что вы
отдадите все свои силы на самоотверженное служение отечеству для выяснения нужд
столь близкого Моему сердцу крестьянства, просвещения народа и развития его
благосостояния, памятуя, что для духовного величия и благоденствия государства
необходима не одна свобода — необходим порядок на основе права...”
“...да знаменуется день сей отныне днем обновления
нравственного облика земли Русской, днем возрождения ее лучших сил”.
Заявления, конечно, весьма значительные: “лучшие люди”,
“выяснение нужд крестьянства”, “обновление нравственного облика земли Русской”,
“день возрождения”… Но, судя по только что ставшей свободной прессе того
времени, по воспоминаниям современников и утверждениям о том, что “ряды
депутатов неподвижно и безмолвно провожали глазами Государя”, одни сочли, что
заявлено царем слишком много, другие — слишком недостаточно.
Из Зимнего дворца депутаты Думы отправились к месту своей
деятельности — в Таврический дворец (в прессе его стали называть “Белым домом”,
правда, лишь из-за цвета здания: США тогда еще не были для России образцом для
подражания). Толпа восторженно приветствовала “лучших людей”. Большая их часть
отправилась на свое первое заседание на пароходе. Когда он приблизился к
выходящей к берегу Невы тюрьме “Кресты”, из ее окон показались руки, платки,
флаги. “Амнистия!” — доносилось из тюрьмы. Пароход пристает к пристани у Таврического
дворца. Из толпы несется “ура!” и “амнистия, амнистия, амнистия!”...
После молебствия в 5 часов 5 минут статс-секретарь Фриш от
имени власти открывает заседание Думы. Приветствие доброжелательное и
неформальное, но... зал встречает его весьма жидкими аплодисментами. Переходят
к избранию председателя. Единогласно проходит кадет Муромцев — по утверждению
современников, человек, “рожденный председательствовать”. Тот занимает
центральное место в президиуме. В России родился парламент.
На трибуну поднимается Петрункевич: “Долг чести,
долг нашей совести повелевает, чтобы первая наша мысль, первое наше свободное
слово было посвящено тем, кто пожертвовал своей свободой за освобождение
дорогой нам всем родины. Все тюрьмы в стране переполнены, тысячи рук
протягиваются к нам с надеждой и мольбой, и я полагаю, что долг нашей совести
заставляет нас употребить все усилия, какие дает нам наше положение, чтобы
свобода, которую покупает себе Россия, не стоила больше никаких жертв. Мы
просим мира и согласия...” В зале аплодисменты, крики “амнистия!”, многие
встают. Возникает дискуссия: подлежат ли прощению в числе прочих и “бомбисты”,
“просить” или “требовать” амнистии, согласие с Зимним дворцом или война. На
“министерской скамье” сидят министры и сановники. Депутаты бросают на них
грозные взгляды. Встречные взоры холодны и бесстрастны. Находчивый Муромцев
закрывает заседание. Повод: по закону он обязан неотложно представиться
государю как председатель Думы. Депутаты расходятся. На улице толпа скандирует:
“Амнистия!” “Лучшие люди” и народ — едины”...
Государственная Дума, первородный парламент России,
началась с конфронтации с монархом и бюрократией. Ожидалось ли это?
Власть делала ставку на “серячка”, обеспечив избирательным
законодательством большинство в Думе крестьян, уповая на их “охранительный дух”
с его приверженностью “священной монархии”. “Дума, — писал С. Ю.
Витте, — оказалась “более левая, чем ожидали”. “Сей очаг призыва к
бунту”, — скажет вскоре о Первой Государственной Думе Николай II.
Однако встречавшие на улицах выходивших с первого заседания депутатов
российского парламента были только толпой. Народ же безмолвствовал: он скажет
свое слово позже — лишь в 1917 году...
Надежды и
разочарования
Что делала и что
сделала Первая Государственная Дума
Говорят, будто знаменитое черномырдинское “хотели как
лучше...” раньше него было изречено Г. Явлинским. Однако не требуется большого
труда, чтобы убедиться, что еще раньше нашего штатного либерала — правда, о
себе самом — то же самое сообразил бравый солдат Швейк. Но и у него были
предшественники. К примеру, результаты исторических реформ Александра II, от
которых власть ожидала “успокоения” России, и консерваторами, и либералами, и
революционерами были оценены единодушно: “Получилось как всегда”. Известный
историк литературы, царский чиновник, академик Петербургской академии наук А.
В. Никитенко в своем “Дневнике” — знаменитой летописи общественной жизни России
1820—1870-х годов, отражающей смену умонастроений нескольких поколений россиян,
писал, что, стремясь к улучшению и отпустив вожжи, власть получила то, от чего
хотела отвести страну, — оживление революционных настроений. И вот, пишет
Никитенко, “мы стоим в преддверии анархии, да она уже и началась. Мы все
спускаемся по скату и с неудержимой быстротой мчимся в пропасть...”.
Первая Государственная Дума была создана для преодоления
глубочайшего кризиса, породившего в стране невиданную до той поры по глубине и
масштабу революцию, едва не достигшую в октябре—декабре 1905 года критической
точки, за которой следовали хаос и распад Российской империи. Нужно было
неотложно перевести ход событий с революционного пути на эволюционный. В конце
1905 — начале 1906 года в имущих классах и даже среди бюрократии сделалось
“поветрием” убеждение: создание народного представительства — это конец революции.
И в самом деле: “лучшие люди” намеревались достичь своими законопроектами общественного
прогресса посредством “мира и согласия”. Но “получилось как всегда”.
Главный документ, принятый Первой Государственной Думой, —
ее ответ на приветствие царя депутатам в Зимнем дворце 27 апреля, которое думцы
оценили как “тронную речь”. В своем “адресе” депутаты предложили программу
неотложных преобразований в России.
Эта программа, родившаяся в новом официальном государственном
органе, включала в себя вопросы:
— о всеобщем избирательном праве как непременном условии
истинного представительства народа во власти (в выборах в Первую
Государственную Думу не могли участвовать женщины, военные, молодежь до
25-летнего возраста и другие группы населения);
— о полном уравнении в правах всех граждан России с отменой
всех привилегий, обусловленных сословием, национальностью или религией, и
ограничении свободы граждан единственно лишь независимой судебной властью;
— об ответственности правительства перед народом
посредством составления его народным представительством — Думой, а не
“верховной властью”, каковой считался царь, и отчетности министров перед нею
(депутат Набоков так сформулировал требование Думы: “Исполнительная власть да
покорится власти законодательной!”);
— об упразднении Государственного совета, составленного
наполовину из назначенных царем сановников и наполовину из выборных от “высших
классов” населения, что уже самим своим составом ставило “верхнюю палату парламента”
пределом законодательным полномочиям народного представительства;
— об искоренении самовластия чиновников и обновлении
состава администрации на всех ступенях государственной службы;
— о недопустимости даже и по суду приговоров о наказании
смертью (депутат В.Д. Кузьмин-Караваев, публицист, земский деятель,
криминалист, профессор, в своей речи при обсуждении проекта ответа Думы царю
сказал: “Когда речь идет о смертной казни, надо спрашивать не “за что?”, а
“зачем?” — и этим аргументом опрокинул все рассуждения сторонников сохранения
смертной казни в России);
— о неотложной необходимости “обращения на нужды крестьян
земель казенных, удельных, кабинетских, монастырских и принудительного
отчуждения земель частнособственнических”: “землю — тем, кто ее обрабатывает”;
— о предоставлении наемным рабочим “свободы организации и
самодеятельности для повышения их материального и духовного благосостояния”;
— о всеобщем бесплатном образовании (некоторые депутаты
требовали добавить: обязательном);
— о справедливом распределении налоговой тяготы,
“неправильно возложенной ныне на более бедные классы населения”;
— об удовлетворении “давно назревших требований отдельных
национальностей”, “потребности племен и народностей” сохранять и развивать
“своеобразие в отдельных сторонах быта”;
— о полной политической амнистии “как первом залоге
взаимного понимания и взаимного согласия между царем и народом”...
Некоторые требования “лучших людей” и сто лет спустя все
еще остаются для России утопией. Но заглядывать слишком далеко назад
недальновидно: руки могут опуститься.
Ответ царю, а по существу — программное обращение к народу,
обсуждался три дня с утра до ночи. Было предложено множество радикальных идей и
резких формулировок. Верх взяло осознание необходимости сдержанности. Петербург
спал в предрассветном тумане, когда по итогам третьего чтения председатель Думы
Муромцев обратился к депутатам (цитирую по стенограмме): “Я ставлю на
баллотировку вопрос: угодно ли Думе принять ответный адрес на тронную речь Его
Величества? Предлагаю всем желающим принять этот ответный адрес оставаться
совершенно спокойными, остальных прошу встать” (так голосовали в прежние
времена в Думе: электронных карточек не было, и депутат не мог сидеть или
вставать сразу за двоих и более).
Накануне голосования граф Гейден заявил от имени группы
правых: “Будучи во многом согласны с текстом ответного адреса, мы тем не менее
не считаем вправе поддерживать его целиком, но вместе с тем не желая нарушать
единогласия Думы, мы удалимся из зала заседания”.
Газета “Речь”: “Наступила минута торжественной тишины.
Депутаты нервно оглядывают ряды своих товарищей, но никто не встал со своего
места”...
Некоторыми дореволюционными и нынешними отечественными, а
также зарубежными исследователями ответное послание на “тронную речь” Николая
II в Зимнем дворце оценивается как программа развития России, альтернативная
революции. “Дума пошла мирным путем”, — писали газеты, говорили в российских
гостиных и в заграничных столицах.
Но не сошлось.
Уже наутро следующего дня в атмосфере почуялись первые
признаки надвигающейся непогоды. Дума поручила особой делегации представить
адрес царю. Прошло два дня, и стало известно, что делегация принята не будет.
Председатель Совета Министров Горемыкин прислал Муромцеву уведомление, в
котором предлагалось послать адрес при докладной записке... через канцелярию.
Не трудно было предположить, что текст адреса уже дошел по назначению. Значит,
монарх и его бюрократия объявили считающим себя миротворцами “лучшим людям” войну.
В Думе мудро решили “не мелочиться” и перейти к “великим
исторически очередным делам”. Однако, как известно, если первую пуговицу
застегнуть неправильно, то и остальные окажутся неправильно застегнутыми:
первой пуговицей, которую застегнул Зимний дворец, был ответ на адрес Думы царю
выступлением перед депутатами премьера Горемыкина. Суть ответа: никому,
никогда, ничего. В Думе, в прессе, на интеллигентских “посиделках” едва ли не
все ругали консерватора Горемыкина. На самом же деле накануне Николай II,
ознакомившись с текстом “ответа” правительства, потребовал, чтобы он был “еще
более резок и решителен”. Но думцы еще не знали этого. Во всяком случае, они
ответили Горемыкину бурным и жестким требованием отставки правительства.
Правительство это требование игнорировало. Пресса и документы, издававшиеся
Думой и рассылавшиеся ею по всей России вплоть до уездов и учебных заведений,
породили много шуму. Поднялся он и в Европе...
Потом появились думские законопроекты, которые не
воспринимались Государственным советом и правительством, появились правительственные
проекты, с которыми не соглашались думцы. В те дни в России и в мире вспоминали
французскую пословицу: “Чем больше все меняется, тем больше все остается
по-старому”. Касательно до политической жизни нашей страны изрядная доля истины
в этой пословице есть, кажется, и по сию пору.
***
По мере того как одни иллюзии покидали Первую Думу, жизнь и
сами депутаты заменяли их другими. Не имея права и рычагов прямого воздействия
на правительство, думцы стали наседать на каждого министра в отдельности. Стенограммы
и пресса переполнены сценами баталий: по одну сторону — поразительно, по
представлениям того времени, заскорузлые, вялые и высокомерные министры и
прочие высшие чиновники, по другую — речистые, эрудированные и… непрагматичные
депутаты. Одни только и знают: “нет”, “нецелесообразно”, “несвоевременно”,
другие: “в отставку!”, “вон!”, “долой бюрократию!”. Это едва ли не во всех
концах страны и во всех сословиях стало расковывать общество, но и отзываться
эхом разочарования и апатии.
Думцы без устали, с невероятным трудолюбием вырабатывают
проекты фундаментальных законов, в яростных дискуссиях вырабатывают предложения
и отрабатывают формулировки, при всех различиях в позициях депутатов — кадетов,
октябристов, трудовиков, социал-демократов (в Таврическом дворце впервые с
официальной трибуны звучит: “Товарищи рабочие! Товарищи крестьяне!”) —
достигают общих позиций. При этом в белоколонный зал врывается жизнь: неурожай,
черносотенный погром в польском Белостоке, обращения к думцам с мест, вплоть до
просьбы купчихи ускорить ей тянущийся уже несколько лет бракоразводный процесс
и просьбы крестьянина “насчет коровы, которую забрали за неплатеж недоимки”...
Как реагируют “лучшие люди”? Радуются: “Удивительная вера у
народа в Думу”. Но как ее оправдать? К примеру, Дума вступает в изнурительную
тяжбу с правительством за выделение 15 миллионов рублей в помощь голодающим.
Депутаты добились своего за счет сокращения других бюджетных расходов. Но это
был единственный принятый думцами закон, одобренный Государственным советом и
санкционированный царем, да и то через несколько недель с роспуском Думы
правительство решило вопрос по-своему — и ассигнования на продовольствие
страждущим были урезаны.
Загружает Думу и правительство. Характерный факт: министр
народного просвещения предложил ассигновать из бюджета на 1907 год 40 с чем-то
тысяч рублей и 49 копеек на оранжерею при Юрьевском университете. Других идей у
министра, видимо, не было. Прошли дебаты по законопроекту о неприкосновенности
личности — передали проект в комиссию для подготовки его ко второму чтению. Но
до него еще далеко. Обсудили вопрос о казаках, которые пожаловались на
вмененную им позорную обязанность карательной силы, одобрили призыв депутатов
от казачьих районов к “общей работе на обновление России”. “Будем дружны и
едины!” — говорил священник — депутат от Донецкой области, и Дума бурно
аплодирует. Направили 391 (!) запрос министрам, руководителям ведомств — почти
три четверти из них неотложные…
А пока они творят законы, ругаются с исполнительной
властью, аплодируют речам о любви народа к “лучшим людям”, над Думой сгущаются
тучи. На заседаниях Вольного экономического общества и множестве прочих
собраний интеллигенции все резче порицают руководителей ведущей в Думе
кадетской партии за то, что они “не повысили, а понизили революционное настроение”
в стране. Не только порицают, но и угрожают: “Улица скоро заставит Думу пойти
на решительные дела”. Какие? Либералы называют лишь воззвания, петиции,
обращения, “коренные проекты”, радикалы — “возбуждение народа”: революцию. В
народе тоже зреет разочарование: где же земля, где налоговое послабление,
амнистия, обуздание чиновников и полиции?
Но и правящие круги разбухают недовольством: не то ожидали,
не так, как надо, получилось.
Вода поднимается — берега отступают.
Однако пока “в верхах” обсуждается вопрос о создании
правительства из кадетов как партии думского большинства или, по крайней мере,
введении нескольких наиболее умеренных из них в действующее правительство.
Отказались от такого маневра — прежде всего не были уверены в том, что кадеты
не полевеют: не столько личные убеждения управляют политиками, сколько “спрос”,
общественные настроения.
Дума видела тучи над собой, но подступила к краю: приняла
законопроект о земле, предписывающий, кроме прочего, передачу крестьянам
частновладельческих земель, отторгаемых от их владельцев “по справедливой
цене”. Это породило уже грозовую тучу. Правительство опубликовало “сообщение” о
своей позиции по земельному вопросу с его альтернативным решением — фактически
законопроектом. Это было незаконно. И тогда встал вопрос о воззвании думцев к
народу, что тоже было незаконно. Рубикон перейден. Правда, в Думе разгорелись
жаркие споры о смысле и последствиях воззвания. Выбор у думцев был жестким: или
следование законности, или “согласованность с обязательствами перед народом”.
Подавляющим большинством выбрали второй вариант. Текст воззвания был выработан,
за него проголосовали лишь 124 депутата, но по регламенту и этого числа голосов
было достаточно, чтобы его официально опубликовать.
Поучителен ли опыт Первой Думы?
8 июля Николай II подписал Манифест о роспуске I Думы — она
просуществовала лишь 72 дня. Одновременно с Манифестом царь подписал назначение
премьером Столыпина, которому предстояло создать “правительство порядка”. Уже
зная все это, Столыпин позвонил Муромцеву и пообещал 10 июля, в понедельник,
выступить в Думе. Манифест был объявлен в воскресный день, Таврический дворец
заняли войска. Приготовления правительства к подавлению народного возмущения
оказались напрасными — массовых возмущений не было. Судьба I Думы — историческая
драма.
О ней написаны десятки книг, диссертаций, многие сотни
статей и мемуаров. Прагматическое значение их для потомков невелико: передается
не опыт, а мысль, вытекающая из опыта. А коли так, то политический и
интеллектуальный багаж “первого парламента” России весьма значителен.
Едва ли не главный урок Первой Думы — непродуктивность или
даже губительность подмены ею власти действующих законов “волей народа”,
которую “лучшие люди” поставили “выше конституционных формальностей”. Весьма
по-разному трактуя эту волю, думцы считали, что они, избранники народа, выше
“дарованных” верховной властью законов. Но верховная и исполнительная власть
ответила тем же. Правда, у думцев было оправдание: иначе и быть не могло, если
стоишь у власти и не обладаешь ею.
Первая Дума не оправдала надежд ни народа, ни верхов, она
не предъявила существенных аргументов реальной пользы парламентаризма в России.
Этому, конечно, мешали заскорузлость монархии, традиционная убежденность бюрократии
в пользе лишь “реформ без демократии”, забитость и неорганизованность
миллионных масс народа, не преодолев которые, в демократичные парламентские
республики одним шагом не вступишь.
Первая Дума была поражением властителей дум в России в XIX
веке — российских либералов. Причин тому много, но одна из главных — ее едва ли
не родовая неделовитость и безответственность. Витте назвал Первую Думу “Думою
общественного увлечения и государственной неопытности”. Один современник Первой
Думы подметил: “Депутаты никогда не задавали вопроса, на который правительство
может ответить без ущерба своей репутации”. Еще бы, они были талантливее
бюрократии и к тому же многие из них прошли ссылку и тюрьмы.
Характерно также, что наибольшую популярность в обществе
приобрели думцы, более других владевшие ораторским искусством в сочетании с
резкостью выражений, а не те, кто обладал наибольшими знаниями и жизненным
опытом. Дума была “говорильней”, “политическим клубом на бюджетном содержании”,
и это по сию пору родимое пятно нашего парламентаризма. Интересно различие
между депутатами Думы и теми, кто составлял французскую Национальную ассамблею
в 1789—1791 годах. Российские депутаты были в подавляющем большинстве
интеллектуалами, не обладающими никакими практическими навыками. Третье
сословие, главенствовавшее в Генеральных штатах и Национальной ассамблее,
напротив, состояло из практикующих юристов и “людей действия и дела”.
Первая Дума дала России первый опыт парламентской
деятельности партий. При радикальной разнице политических платформ фракции
успешно вырабатывали способы сотрудничества. Однако за стенами Таврического
дворца партии еще были аморфны и неопытны. А слабые, “виртуальные” партии — это
и парламент такой же.
Наконец, как признавали многие кадеты и другие думские деятели
впоследствии, уже будучи в эмиграции, “Дума никаких корней в народе не имела”.
Слабой была и “обратная связь” с народом: думцы не успели — и не могли успеть —
ее создать. Горечь “неукорененности” “лучшие люди” испытали, обнаружив, что их
“Воззвание”, принятое после роспуска Думы в Выборге, в Финляндии, с призывом к
народу подняться на “пассивное сопротивление”, отказываясь платить налоги и не
давать новобранцев в армию, действия не возымело...
***
Разумеется, о всяком общественном явлении, равно как и о
поступках всякого человека, следует судить в непременной связи с
обстоятельствами, устоями, нравственными нормами своего времени. Первая Дума —
детище страны изжившего себя самодержавия, но ее депутаты в большинстве своем
были детьми времени светлых надежд, по-российски искреннего бескорыстия и
крепкой веры в свой народ. Потом в России будут и совсем иные думцы...
Врезы
В журнальной публикации приведены данные Первой Всеобщей
переписи населения Российской Империи. В ней проживало: потомственных дворян -
1220169, лиц духовного звания христианского вероисповедания - 588947,
потомственных и личных почётных граждан - 342927, купцов с семьями - 281179, мещан
- 13386392, крестьян - 99825486.
Порядок
избрания в Первую Думу
Царским Манифестом от 17 октября
1905 года имущественный избирательный ценз, избирательное право было “даровано”
рабочим и чиновникам. Цензовое и сословное начала заведомо обусловили
неравенство представителей в Думе разных социальных групп. Выборы были многоступенчаты.
Так, для избирателей столиц и 24 самых крупных городов устанавливалась двухступенчатая
система: избиратели выбирали выборщиков, а последние на общем собрании — членов
Думы; для крестьян эта система была четырехступенчатой.
Было установлено избрать в 50
губерниях 412 депутатов, от Царства Польского — 36, от Кавказа — 32, от Сибири
— 20, от Закаспийских областей — 19, от сибирских казаков, кочевых калмыков,
киргизов Холмской православной епархии (Польша) — 5, всего 524. Избраны были
488.
Левые партии бойкотировали
выборы. Это в немалой мере определило победу кадетов: 153 депутата (34,1
процента), за них нередко голосовали и крестьяне. За ними следовали “трудовики”
— депутаты-крестьяне и народническая интеллигенция: 107 депутатов (29,9 процента).
Это обусловило большинство оппозиционных депутатов (64 процента).
Проправительственные партии потерпели сокрушительное поражение: октябристы —
2,9 процента, умеренно-прогрессивная партия — процента...
Либеральная российская и тем
более европейская пресса считали избирательный закон консервативным и
недемократическим. Большинство же россиян оценивали его как небывалый шаг
страны к прогрессу. В день первичных выборов в Петербурге “на улицах
государственный праздник”...
Полномочия
Думы
Согласно “Основным законам”,
подписанным Николаем II в апреле 1906 года, определялось, что царь осуществляет
законодательную власть “в единении с Государственным советом и Думой” и
“никакой новый закон не может последовать и воспринять силу без одобрения
Государственной Думой (после нее. — В. Ч.), Государственным советом”.
Закон вступал в силу после одобрения царем.
Однако при “исключительных и
чрезвычайных обстоятельствах” допускалось “принятие во время прекращения
занятий Государственной Думы” (парламентских каникул или между роспуском Думы и
началом работы ее нового состава. — В. Ч.) “какой-либо меры, требующей обсуждения
Государственной Думой, но мера эта не может вносить изменений ни в “Основные законы”,
ни в учреждения Государственной Думы или Государственного совета (то есть
законы о них. — В. Ч.), ни в постановления о выборах в Думу и в Совет”.
Действие таких “мер” должно было прекращаться, если в течение первых двух
месяцев после возобновления заседаний Думы соответствующий принятой “мере”
законопроект не будет внесен в Думу или он будет отклонен Думой или Государственным
советом.
Дума обладала правом
законодательной инициативы: законопроект мог вноситься при условии его
поддержки 30 и более депутатами. Однако в основном она рассматривала законопроекты
правительства, в числе которых “роспись доходов и расходов”, то есть бюджет на
предстоящий год.
Важнейшим для Первой Думы
оказалось данное ей право “запроса министерств по поводу неправомерных
действий”, что немедленно оказалось горючей смесью, распалившей вражду законодательной
и исполнительной властей. При чтении стенограммы заседаний Думы создается
впечатление, что это противостояние питали не только различия во взглядах на
нужды страны, но и высокомерие и неприязнь чиновников к депутатам, казавшимся
им “выскочками”, “болтунами” и даже “подрывными элементами”, с одной стороны, и
радикализм, честолюбие, нигилизм думцев и, наконец, действительная
заскорузлость, формализм и некомпетентность министров. Впрочем, “народное
представительство” и “исполнительная власть” всегда и во всех странах нуждаются
в годах и годах “притирки” и освоения искусства компромиссов. I Дума не владела
таким искусством: после выступлений с ее трибуны едва ли не каждого министра требовала
отправить в отставку. Наконец, она потребовала и отставки всего правительства.
Николай II это требование игнорировал как незаконное. Общественное мнение
оказалось на стороне Думы. Такого в истории России еще не бывало. Но для того
чтобы самодержавие сочло общественные настроения значимыми, предстояло пройти
немалый и драматичный путь.
В некоторых европейских странах
для этого понадобились десятилетия, если не столетия, и по нескольку поколений
парламентариев и членов правительства.
Автор - доктор
философских наук, профессор
Рфс №22
2005