Журнал «Золотой Лев» № 67-68 - издание русской консервативной мысли

(www.zlev.ru)

 

С. Небольсин

 

Костылин и Жилин на Второй мировой войне

 

В начале сентября мы отмечаем 60-летие капитуляции Японии, победы, поставившей точку во Второй мировой войне. Размышляя о вечной классике, известный литературовед Сергей Небольсин переносит героев Льва Толстого в обстоятельства Великой Отечественной войны. Предлагаем вниманию читателей «ЛГ» его раздумья.

 

От «Войны и мира» как от греха, соблазна и прелести искусства Лев Толстой отрёкся – хотя немногословный и безыскусный капитан Тушин уж никак и не скверен, и не гадок, а всерьёз велик; но вот от своего «Кавказского пленника» писатель отрекаться не стал. Эту повесть (или рассказ?) Толстой навсегда попросил общественность оставить для русского и международного чтения.

«Кавказский пленник» Толстого оправдывает себя всецело. Он точнейше свидетельствует о мощи и необходимости искусства. Вдумаемся в образы увековеченных там Жилина и Костылина, чтобы это окончательно и международно понять.

 

Жилин

 

Жилин – не князь и не граф. Он не Оболт-Оболдуев и не Обломов; он, как и капитан Тушин, плоть от плоти, кость от кости нашего народа, кровь от крови. Он смельчак и умелец; он не какой-нибудь там расслабленный, он всегда бодр и не впадает в грех уныния; он любит мать, любит Родину. Он не шовинист и легко ладит с Диной. Да и она не ксенофобка: она доверчиво и на пользу братству народов, на пользу всему нашему правому и славному делу ладит с ним, с оплёванным и демонизированным (скажет иной) террористическою пропагандой «гяуром». И никаких у Жилина ни в чём сомнений; ему их не надо злобновато хранить впрок и лишь на время, на после бала или до XX съезда, отбрасывать для виду «прочь». Разве Жилин – это не вечно, не истинно, не отрадно!

Жилина никакие испытания не сломят; никакие кандалы и кровавые мозоли не удержат; никакого выкупа от мамаши он не ждёт, у международной общественности и дезертирских комитетов милостыни и заступничества не клянчит, во власовские армии никогда не подастся. Он, если надо, перейдёт вброд любой Сиваш, он коня на скаку остановит не хуже своей односельчанки (может, и она, не только матушка, ждёт его терпеливо на родимой стороне); Жилина в плену, как Карбышева, хоть на морозе обливай из брандспойтов – не сдастся. Но песню, бесподобную, на удивление Глинке, наверное, споёт. Ну что ещё Жилин? Что ни прикинешь, всё в нём – по существу основного вопроса философии. Жилин поднимет с вражеского аэродрома и угонит к своим ихний «Хейнкель», «Фокке-Вульф» или «Мессершмитт». Он возьмёт Варшаву, не уповая на гений Тухачевского и не стеная по его безвременному уходу. Он же и сформулирует заново «даёшь Берлин», молча задумав это ещё на далёкой от Германии какой-нибудь Брянской улице – и будет верен этому призыву сам. А в какой бы он ещё ни попал застенок, хотя бы и после – он и там не дрогнет, не разведёт и никакую каратаевщину.

Жилин – вечный, наперёд и навсегда образец русского воина. Все на фронт! – ради дома и Отечества, ради семьи и детей. И в оставляемом им ради фронта или, если наоборот, в посещаемом им после фронта доме вовсе не «пахнет воровством», что так захотелось мужественно-фаталистично воспеть Булату Шалвовичу.

А Жилин не только вполне присутствовал на Великой Отечественной войне, определив её итоги; он с честью выживал, не проклиная и не позоря Отчизны, и в любых других её лихолетьях и невзгодах. Докажите иное! Вам нужен образец для нынешнего призывника и кадрового военного; этот образец – Жилин. Разве может быть таким образцом накачанный до квадратности восточными единоборствами угрюмый матерщинник Чингачгук? Этот громила, который при всём невежестве исполнен ещё и какой-то нелепой хемингуэевщины? Он «печально созерцает грязную войну» в каких-то якобы чужих, якобы не наших (это после Жилина-то) горах; он «делает войну как потную работу» и в лучшем случае тупо-мужественно «исполняет приказ»... (Даю здесь собирательный образ по новейшим псевдопесням и псевдохудожественным фильмам).

 

Костылин

 

Итак, всё хорошо, всё путём, всё как надо, если бы только не Костылин! Ведь и Костылины есть среди нас, ведь и Костылин был русский. Ожирение до неповоротливости; беспечность и безответственность; какая-то во всём безрукость; в плену – позорное прозябание; письма матушке с просьбами выкупить поскорее её мальца – десяти пудов весом; небось и поджиданьице помощи откуда-нибудь из Канады или Бельгии; а ещё и интеллигентный «комплекс заложника». Да что там говорить: «Я так давно не видел маму» – это тоже ведь костылинщина. Вчитайтесь, вникните в образ русского Костылина и в костылинщину; застесняйтесь её и после этого не позволяйте кому-то упрекать нас и нашу классику в напыщенности и в несклонности к национальной самокритике.

Представим: земной шар через сто лет после окончания Второй мировой войны. Панорама – от Японии до Англии. Лондон давно очищен от чего бы то ни было британского. Немцы деморализованы и стыдятся своей национальности: быть сородичем Карлу Великому и Гёте – позор. Россия признала, что она всегда была и остаётся империей зла, особенно село Горюхино. На востоке от неё потомки Мацуо Басё ползают на коленях перед своими соседями и всё каются, каются, каются. Нет, это не восходящее солнце, не утренняя свежесть. И не в том каются – то есть клянут себя самих – потомки самураев, что их прадеды однажды наделали некрасивых дел на материке и на дальних островах. Им тоже теперь позорно уже одно то, что их угораздило родиться японцами. Ибо оказывается, что иметь какую-никакую, а всё же народность вместо свальной «мультикультуральности» общечеловеков есть величайший гнусный грех. Над миром сгущается мракобесие.

Радостно ли подобное хоть кому-то? Трудно сказать, ведь это сцены воображаемые. Но из тумана воображения, из-под покрова темноты появляется одна фигура, в которую стоит вглядеться.

Костылин объявляет себя единственным участником и героем беспримерной войны. Костылин только себя считает в этой войне и жертвой, и победителем. Он добивается исключительного права на память и мемориалы. Костылин многозначительно привлекает внимание международной общественности к тому, что из своих десяти (или сколько их там) пудов веса он потерял в заточеньи целых шесть – ровно шесть, пока его каземат не был взят и освобождён кем-то, не заслуживающим никакого внимания. Костылин объявляет, что и сама эта священная цифра шесть, и сам уже этот факт его единственной в своём роде жертвы и победы не подлежат никакому сомнению. И оспаривать и занижать саму эту цифру, как и оспаривать сам названный факт по Уголовному кодексу развитых зарубежных стран, есть деяние, решительно, злобно, неотвратимо и крайне крупно наказуемое.

В завершение же этой воображаемой эпопеи XXI века Костылин требует от всего мирового сообщества возместить ему понесённый ущерб, Костылин снова набирает прежний вес и учреждает во всех школах в ущерб ненужному там изучению русской литературы особый курс костылиноведения.

 

Немыслимо, чтобы в стане Жилиных, в стране Жилиных люди когда-либо примирились с таким помрачением. Чтобы подобного не случилось, полезно вдумчиво читать, перечитывать и должным образом преподавать русскую художественную литературу.

 

Лг 14.09.05


Реклама:
-