Журнал «Золотой Лев» № 67-68 - издание русской консервативной мысли

(www.zlev.ru)

 

А. Уткин

 

Прорыв в будущее

 

Лидеру России

 

Признанным и подлинным лидером России окажется тот политический деятель, который сумеет дать убедительный ответ на четыре главных вопроса, стоящих перед страной, перед её претерпевшим от непродуманных перемен населением.

 

1. Смысл 70 советских лет. Существующая крайняя поляризация мнений по вопросу о том периоде национальной истории, из которого вышла современная Россия, не может удовлетворить никого. Абсолютно неубедительны и неверны обе крайние точки зрения: а) что 70 лет, как царство террора, были чёрной дырой, провалом российской истории; б) что советский период, когда страна в кратчайшее время проделала путь от деревянной сохи до ядерного реактора, был лучшим периодом национальной истории. Народ России, его здравый смысл, требует отхода от примитивных крайностей, более сложной, более убедительной интерпретации того этапа, когда две трети населения переселились из деревень в города, всеобщей стала грамотность, была создана индустрия, побеждён страшный враг – и когда десятая часть населения попала под Молох террора в лагерях и застенках.

Среди части интеллигенции, вошедшей на протяжении ХIX и начала ХХ века в тесный контакт с Западом и при этом сохранившей свои социальные идеалы, вызрело течение гиперкритичности в отношении общественного строя, культивируемого Западом и проектируемого на незападные регионы, движение противников капитализма. Этот слой антизападных западников сыграл колоссальную роль в истории России после 1917 года. То тщание, с которым российские сторонники коммунизма изучали Запад и спешили приложить его (“передовой”) опыт к России, явилось феноменом эпохальных пропорций. Коммунисты, особенно большевики, напряжённо искали именно в западном идейном наследии теоретический компас. Социальные теоретики от Локка и Гоббса, социал-утописты от Роджера Бекона и Кампанеллы – вот кто дал Востоку идейное основание для битвы с Западом. Восторг этих идеалистов (оказавшихся впоследствии суровыми практиками) перед расколом западной мысли был просто огромным. С презрением отвергая позитивные западные теории, не обращая ни малейшего внимания на уникальность западного опыта, они бросились к “светочам сомнений”, восхитительным критикам западного общественного опыта, ни секунды не сомневаясь во всемирной приложимости их ультразападных идей.

Русские автохтоны (народники) отдали знамя революции этим особым антизападникам, которые откровенно декларировали, что стремятся к овладению государственной властью именно для реализации западных идей на незападной почве.

Коммунисты пришли к власти в России в период военных поражений, в годину национального унижения и обиды крестьянской России на тех, кто бездумно бросил страну в войну. Царьград был нужен 17 миллионам крестьянских сыновей в той же мере, в какой он был ему неизвестен. Это сейчас, читая лёгкую прозу Черчилля, можно рассуждать, что “Россия рухнула на расстоянии протянутой руки от победы”. Кровь лилась обильным потоком от августовского Танненберга 1914 года до натужного наступления Керенского в июле 1917 года. Конфиденты французского посла Палеолога и английского – Бьюкенена – уверяли в один голос, что Россия не может тянуть союзническую лямку. Это говорили союзным послам не записные марксисты, а самые добропорядочные капиталисты вроде Путилова. Россия уже не могла нести прежние жертвы, она была обескровлена и деморализована. (Позже такие лидеры Антанты, как Ллойд Джордж, по зрелому размышлению признают это.)

Любой, кто осмелился бы (даже вопреки клятве на иконе Казанской Божией Матери, вопреки твёрдому обещанию, данному Западу) выйти из превратившейся в национальную Голгофу войны, получил бы шанс на правление. Напомним, что на выборах в избранное всеобщим, равным и тайным голосованием Учредительное собрание социалисты всех мастей получили три четверти голосов.

В час унижения, когда стало ясно, что муки и трансформации эпохальных размеров, произведённые со времён Петра Великого, всё же не обеспечили входа России в западный мир рациональной эффективности, к власти пришла относительно небольшая партия, словесно обличавшая капиталистический мир Запада. Не счесть тех, кто обвинял большевиков в обрыве петровской традиции, в том, что они повернули Россию к пригожей Европе “азиатской рожей”, тех, кто увидел в октябре 1917 года фиаско западного приобщения России. А в реальности к власти пришла партия ультразападного приобщения. Большевики и не скрывали, что ждут экспертизы и управления от социал-демократии феноменально эффективной Германии.

Только после провала похода через Польшу на Берлин и центральноевропейских восстаний 1918-1924 годов большевики – антизападные западники – перестали подавать свои взгляды как стремление ввести страну в лоно Запада. Теперь, в евразийском одиночестве, это убило бы их социальный и государствостроительный пафос. Стремясь избежать обвинений в западничестве, в заклании своей страны на алтарь западной теории, русские революционеры выступили яростными критиками Запада.

Эта критика имела две стороны. Во-первых, нетрудно было заимствовать аргументы у западных обличителей западных порядков – в них на Западе никогда не было недостатка. Во-вторых, антизападные западники обыграли всю гамму чувств по поводу противоборства ума и сердца, чёрствого умного Запада и наивного, но доброго Востока. Вариациям на эту тему в русской политологии и литературе несть числа. Мотив моральной чистоты и морального превосходства был объективно нужен русской интеллигенции и русским революционерам. Без этого мотива король был голым, русские просвещённые люди выглядели бы примитивными имитаторами. Гораздо проще (а попросту необходимо) было претендовать на вселенский синтез ума и сердца, на универсальность своих взглядов. Это придавало силы, позволяло сохранять самоуважение. Более того, вело к феноменальной интеллектуальной гордыне, примеров которой в русской политике и культуре ХХ века просто не счесть.

Претензии на истину, на глобальный синтез, на вселенскость и уж как минимум на будущее выдвигались русской интеллигенцией, жившей в стране, где половина населения не умела читать, не имела гарантий от прихотей природы. Таков был революционный подход к проблеме сближения с Западом. Принципиально он не отличался от порыва гандистов, кемалистов, сторонников Сун Ятсена (им тоже, по их словам, принадлежало будущее) и от прочих пророков незападного мира. Различие пряталось в двух обстоятельствах: 1) Россия уже имела квазизападную систему как наследие романовского западничества; 2) российские интеллектуалы не сомневались в судьбе России, они знали её размеры и жертвенность населения.

Первое (ленинское) поколение большевиков обладало серьёзными западными свойствами: огромной волей, способностью к организации, безусловным реализмом, пониманием творимого, реалистической оценкой населения, втягиваемого в гигантскую стройку нового мира. Внутренняя деградация, насилие термидора (убиение своих) произойдут позже. А пока неожиданно для Запада на его восточных границах Россия бросила самый серьёзный за 400 лет вызов западному всевластию. Русифицированная форма марксизма стала идеологией соревнующегося с Западом класса, сознательно воспринимающего все западные достижения, сознательно ломающего свой психоэмоциональный стереотип, чтобы выйти на западный технологический уровень.

Идеология оказалась сильным инструментом, но она имела по меньшей мере одно слабое место – она конструировала нереальный мир, искажала реальность, создавала фальшивую картину. Это и была плата за первоначальную эффективность. Стремиться к конкретному, добиваться успехов и при этом нарисовать (в сознании миллионов) искажённый мир – это было опасно для самого учения (что с полной очевидностью показала гибель коммунизма в 1991 году, когда практически ни один из членов 20-миллионной партии не подал голос в защиту “единственно верного” учения). Такова была плата за искажение реальности. Равно как и за неправедное насилие.

И второе: ни ожесточённое отчаяние, ни триумфальная экзальтация не могут противостоять одному – времени. Коммунизм как насильственная модернизация и рекультуризация огромной страны вступил в конфликт с естественными инстинктами и рефлексами человека. Энтузиазм и страх уступили место – и должны были уступить в любом случае – обыденной драме человеческого существования.

Грубо ошибаются те, кто полагает, что “коммунисты одинаковы всегда и всюду – от Кубы до Кампучии”. Коммунисты – одно из самых пёстрых течений XX века. Ленин, Сталин, Троцкий, Хрущёв, Брежнев, Горбачёв – есть ли более гетерогенное в политическом плане сообщество? Если судить реалистически, то уже Хрущёв, демонизированный на Западе, не имел не только коммунистического, но вообще никакого (кроме прагматических приёмов) мировоззрения. Собственный взгляд на мир – большое понятие. Даже стараясь не оглуплять наших коммунистических лидеров 1953-1991 годов, признаемся всё же, что философский взгляд на мир, вера в “законы истории”, осознанное восприятие роли насилия в модернизации были чужды череде доморощенных вождей – истинных автохтонов – от Маленкова до Горбачёва, не имевших мировоззрения, не знавших внешнего мира и его идей. Люди организации, жертвы догм и форм, руководствовавшиеся всей гаммой обыденного сознания (от жёсткого самоутверждения до праведного смирения) – все эти “коммунисты” являлись своего рода заложниками бюрократической машины, созданной Сталиным в 30-х годах.

Ни одна страна мира не может жить поколение за поколением в атмосфере экзальтации, гражданского раздора, узаконенного насилия и неиссякаемого энтузиазма. После провала “реформы” Косыгина-Либермана в середине 60-х годов представление о марксизме как о руководящем учении покинуло не только прагматиков-практиков русского коммунизма, но и догматиков-идеологов. Словосочетание “пещерный марксизм” в высоких кабинетах стало применяться уже не к платоновским комъячейкам, а ко всякому невольному поклону в сторону “объективных законов истории”. Переход начался при Хрущёве, а завершился при Горбачёве. Последних 30 лет понятие “социальная справедливость” могло обсуждаться и обыгрываться кем угодно в мире, но не руководителями парткомов, ставшими жрецами распределителей.

Коммунист Горбачёв очень отличался не только от Пол Пота и Кастро, но и от своих университетских учителей. Всё это доказывает только одно: гражданская война в России окончилась в 1953 году, и тремя годами позже – на ХХ съезде КПСС – был подписан общий мир. Сознательное забвение опустилось над той исторической полосой, где брат убивал брата за мировоззрение, где уничтожали классы и прослойки в слепой ярости, в ожидании чуда нового мира, в покорности вождю. Когда Горбачёв и Шеварднадзе, словно новые Герцен и Огарёв, бродя по Москве, говорили друг другу “так дальше жить нельзя”, они фиксировали уже свершившийся факт гибели старых богов. Коммунизм проиграл историческое состязание не тогда, когда военные программы Рейгана начали напрягать военную экономику Советского Союза (тот спор можно было вести ещё 100 лет, помешать ему могла лишь экология, но не истощение одной из сторон). И не тогда, когда школьный учитель не смог объяснить несоответствие теории и практики. И не тогда, когда коммунист Иванов заснул на партсобрании. Коммунизм как явление стал терять свои позиции с изменением в 50-х годах шкалы общественных ценностей. Шесть соток приусадебного участка, личная библиотека, маленький “Москвич”, отдых у моря и (новое!) – шанс увидеть внешний мир. Коммунизм с горящими глазами, религиозное рвение прозелитов, жертвенный пафос социальной справедливости просто ушли из жизни и сознания ощетинившейся против всего мира страны, побитые не напряжением соревнования в высоких технологиях, а зевком собеседника, спешащего в отдельный рай хрущёвской 5-этажки.

Отныне только манихейцы от либерализма могли демонизировать Брежнева, Андропова, Черненко и Горбачёва. Если это не так, то пусть кто-нибудь объяснит, почему представители российского коммунизма пальцем не шевельнули 19 августа 1991 года, почему крупнейшая в мире политическая партия безропотно пошла не на баррикады, а на заклание. Неужели среди семнадцати тысяч сотрудников Центрального Комитета КПСС не нашлось ни одной заблудшей жертвы простодушия? Ни одного верующего в “новый мир”, в пролетариат, в бесклассовое общество, в “солидарность работников всемирной великой армии труда”? Редчайшее по чистоте доказательство давнего внутреннего краха учения.

Россия вышла к другим берегам. Во второй половине 80-х годов наступила пора определить новый путь. Такую задачу не могли решить партийные бонзы, что и предопределило наступление звёздного часа советской интеллигенции.

Будущий лидер страны должен ясно и убедительно показать, что он приемлет (и чем он гордится) в критические 70 лет господства коммунизма, а что является для него неприемлемым в них. Одномерная картина должна быть остановлена – любая из двух крайностей ставит народ России на грань гражданской войны. Сугубая принадлежность к той или другой крайней позиции антагонизирует противостоящую половину населения, фактически продолжает сложившееся в глубинах общества (задолго до 1917 года) социальное противостояние, грозящее разрушительным конфликтом.

Примитивизация в данном случае (в отличие от множества других латентных противостояний) губительна. Следует недвусмысленно осудить имевшее место массовое насилие и при этом щедро воздать жертвенности трёх поколений, положивших свои судьбы на алтарь стремительной национальной модернизации, выведшей Россию на рубежи современного мира, передовой науки, рационального мировоззрения, свободы выбора в будущем. Без опоры на более “сложную” картину, без урока, без дани должному для чувствующих себя преданными поколений любая личность, претендующая на национальное лидерство, будет неизбежной жертвой несбалансированности национальной памяти. Без сознательного и великодушного выбора, без взвешенной оценки 70 лет невозможны национальная самоидентификация, примирение со сложной и противоречивой исторической памятью, без которой невозможны гражданский мир, достижение общенационального согласия, окончание раскола общества, создание стойкой коалиции большинства, которое имело бы общее мировидение, общие цели, общее Отечество.

2. Многоконфессиональность страны. Высшим орденом России принципиально не может быть металлический символ святого одной из её многих религий. Слепое возрождение положения, имевшего место 80 лет назад, недальновидно. Тот, кто пойдёт по пути выделения одной из религий как главной, как неизбежно государственно привилегированной (в свете тысячелетнего исторического опыта) рискует антагонизировать многие миллионы представителей других религий и атеистов.

В мире, где после окончания битвы идеологий (1991) культурно-религиозный аспект вышел в национальном самосознании на первый план, привилегии или просто предпочтение во внимании одной из религий неизбежно породят духовную и гражданственную ущемлённость тех, кто лишён привилегий, создадут условия для губительного национально-конфессионального раскола по самому могущественному, в буквальном смысле требующему жертв вопросу. Результатом этого может быть разъединение и распад проявившего несправедливость государства.

Потенциальный лидер обязан в духе Томаса Джефферсона (“Статут о религиозной свободе”) и опыта основных цивилизованных наций прямо и недвусмысленно декларировать отделение церкви от государства, превратить религиозную принадлежность в дело совести каждого отдельно взятого гражданина, а не в интегральную часть официального патриотизма.

Требуется секуляризация национальной истории, удаление религии в сферу личного самосознания, сферу совести и морали, а не привилегий, идеологического обслуживания и власти. Сказанное отнюдь не означает призыва к забвению или гонениям. Но будущий лидер должен видеть всю широту конфессионального спектра своей страны, ощущать чувствительность меньшинств, горечь обойдённых, колоссальную опасность следования в этом вопросе удобной на первый взгляд инерции. Государство должно стоять не под, не выше, но в стороне от интимно-духовной сферы, где мораль служит успокоению совести, а не самовозвышению одной из конфессий. Это грозит очень серьёзными потрясениями.

3. Третий критический элемент лидерства в современной России – позиция в отношении Украины, которую российское национальное сознание воспринимает как естественного и обязательного партнёра в своём грядущем историческом развитии. Ничто не воспринималось россиянами за последнее десятилетие более неестественным, чем развод двух крупнейших восточноевропейских народов. Тот из российских лидеров, который сумеет преодолеть существующие барьеры, получит огромную общенациональную благодарность, практический мандат на государственное лидерство.

Задача не видится безнадёжной. Украинский суверенитет не был продуктом долговременных целенаправленных усилий. Более того, он был фактически навязан Киеву провозглашением российского суверенитета и жестокими ударами в 1990-1991 годах по союзному центру. Не может быть сомнений в том, что чувство сожаления не исчезло в сознании миллионов граждан Украины. Чувство обрыва естественных связей – самый ценный залог возможности решения этого вопроса, напрямую касающегося многих миллионов россиян и украинцев.

Ввиду того, что голосование за независимость Украины 1 декабря 1991 года было во многом эмоциональным, исправление исторической ошибки должно по необходимости носить глубоко эмоциональный характер. Минимальная мобилизация фантазии диктует несколько шагов, упущенных в критический период – между августом и декабрём 1991 года:

– предложить президенту Украины главенство в президентском Совете Украины, Белоруссии и России;

– с трибуны Верховной рады выразить благодарность братскому украинскому народу за века жертвенной и беззаветной дружбы сквозь поражения и триумфы;

– вручить президенту Украины “шапку Мономаха” с заветом нести миссию Киевской Руси и объединить все земли, пошедшие от Киевской Руси;

– предложить Верховной раде совместно с Федеральным собранием России провозгласить Киев столицей восточных славян;

– огласить российскую программу помощи жертвам Чернобыля на Украине;

– провозгласить украинский язык вторым государственным языком Российской Федерации;

– через голову украинской Верховной рады обратиться к украинскому народу с “краткой летописью” судьбы наследников Киевской Руси и исторической необходимостью их сближения.

Как минимум две трети населения Украины по достоинству оценят этот шаг московского лидера. В сознании граждан России сближение с важнейшим государством-соседом будет воспринято как деяние эпохальной значимости; его автор станет подлинным отцом восточнославянской нации.

Одним деянием Россия и Украина восстановят положение величайшей державы Европы, фактически вернут миру здравую биполярность, более стабильную и безопасную систему охраны государственности народов.

4. Во времена, признаком которых стали поиски “национальной идеи”, будущий руководитель России должен изложить народу самую общую схему, главным смыслом которой является соотношение модернизации и вестернизации.

Мир с удивлением воспринимает неожиданный подъём северо-западного мыса Евразии, который после 1500 года стал всемогущим Западом, завоевал почти весь мир и стал средоточием военного могущества и материального благополучия, передовым регионом научного прогресса.

Пафос России заключается в том, что она в отличие от прочих великих незападных стран (Индия, Китай, Оттоманская империя, Центральная и Южная Америка) никогда не была завоёвана Западом, не была его колонией, не была поделена (как Китай) на зоны влияния. На этом различие заканчивается. В остальном Россия решает абсолютно идентичные со всем незападным миром задачи модернизации, сближения с уровнем, диктуемым феноменальным прогрессом Запада в экономике, информатике, технологии. Вторая половина ХХ века довольно неожиданно дала примеры успешной модернизации (при очень умеренной вестернизации) Восточной Азии.

Песня рынку как всеобщему справедливому уравнителю, как создателю творческого производства прозвучала в стране совершенно отличной от западной трудовой культуры. Гимн индивидуализму в глубинно коллективистской стране, призыв копить и бороться за качество на просторах, где основными производителями были мобилизованные поколение назад крестьяне и их дети, разумеется, не несшие в генах ничего похожего на протестантскую этику индивида. Накопленное по крохам в 1929-1988 годах подверглось воздействию экспериментов типа закона “О предприятии”. Всеобщее требование регионального хозрасчёта было уже за пределами здравого смысла.

Удивительная вера коммунистических вождей в способности буржуазной экономической науки – эскиз безумия сам по себе. Партийный пролетарский прозелитизм трансформировался номенклатурным поколением в свою противоположность. Что толку теперь предъявлять счёт выпускникам этих своего рода церковно-приходских школ – партийных учебных заведений? Страна и история ещё долго будут недоуменно смотреть на лучших, на образованных, на тех, кто имел идеалы, кто любил свою страну и желал её обновления, но слишком усердно поверил в догму, противоположную собственным лекционным курсам. Не слишком ли большую цену заплатила страна за их спонтанность, чувство непогрешимости, заносчивость до пределов преступной гордыни, лёгкость в обращении с судьбой страны, чёрствость в отношении старших поколений?

Гимн свободному рынку явился апологией искажённого мировоззрения. Англосаксонский мир вместе с Дж. М. Кейнсом и Ф. Рузвельтом отошёл от него в 30-е годы. Прочий же мир, то есть 95% мирового населения, не знал экономического развития на основе свободного рынка никогда. И то, что западный мир знает о свободном рынке, не внушает ему иллюзий. Скажем, известный в России филантроп Дж. Сорос написал недавно в журнале “Атлантик мансли”, что дисциплина рынков свободной торговли может быть такой же тиранической, как фашизм и коммунизм. А американский журнал “Бизнес уик” сообщил в номере от 24 февраля 1997 года, что “если корпоративная Европа с её многовековой традицией социального обеспечения устремится к англосаксонскому образцу, то их открытая борьба лишь усилится”.

Но российская интеллигенция отставила (???) роскошь сомнения. Понятно, что страна (совсем не та, что в 1917 году, гораздо более образованная и восприимчивая) ждала от своих интеллектуальных лидеров объяснения материальных успехов одних стран и очевидных неудач других. Окружавшие Горбачёва политологи и экономисты, несомненно, следили за господствующими на Западе теоретическими тенденциями. Они никогда не пришли бы к воспеванию рынка, скажем, в 1960-е или 70-е годы, когда на Западе, даже в англосаксонском мире, царил совсем другой стереотип. Но в атмосфере временной победы неолибералов-рыночников чикагской школы лучшие умы России привычно поверили в “последнее слово”. Так прежде верили в деятелей Просвещения, в Фурье, Прудона, Бланки, анархизм, марксизм, ницшеанство. Сработал рефлекс. В конце 80-х годов ХХ века следовало бы верить в певца свободного рынка Милтона Фридмена (хотя, к чести Фридмена, нужно упомянуть о специально написанной им работе, посвящённой принципиальной неприложимости его идей к русской действительности). В результате доморощенные пересказы созданных для специфических условий макроэкономических постулатов, принадлежащих последней череде нобелевских лауреатов (разумеется, американцев; разумеется, рыночников), затмили самоосмысление и собственный упорный, планомерный труд.

Не будем идеалистами – конечно же, самонадеянные советские экономисты не могли в скромные краткие годы проделать труд Кальвина, Лютера и Конфуция, не могли “внедрить” трудовую аскезу своей многомиллионной, зачитывавшейся их статьями пастве. По многим причинам. Субъективные: не было прозелитической революционно-религиозной внутренней убеждённости. Её заменял яркий скепсис, набор средней убедительности логических канонов. Объективная причина: коллективистское сознание так или иначе отвергало курс на приоритет самореализации индивида, противилось появлению полюсов кричащего богатства и молчащей бедности. Нам в данном случае важно не то, что в принципе могло (или не могло) реализоваться, а то, в каком направлении призванная номенклатурой советская экономическая наука повела готовый к переменам (как к ещё одному традиционному испытанию) народ в сюрреалистической обстановке 1998-1991 годов, когда всё прежде невозможное стало казаться возможным за несколько месяцев, за 500 дней, до ближайшей осени.

Российская интеллигенция совершила “грех нетерпения и неуёмной гордыни”, она подавила в себе своё главное родовое качество – разумное сомнение.

России следует определить для себя, до какой степени её модернизация (идентичная вестернизации при Романовых) может быть основана на собственном ментальном коде и традициях. Если же продолжать имитировать сугубо западную модель рационального капитализма, то два условия его реализации должны быть осуществлены в ближайшее время:

– частное владение землёй; без реализации этого условия разговоры о рынке лишены серьёзного основания;

– восстановление государственной вертикали и системы правосудия – sine qua non рыночных структур.

Российской интеллигенции важно отметить, какие идеи никогда не теряли и никогда не потеряют своё значение для “молчаливого большинства” в стране с нашей историей. Прежде всего это две великие идеи – социальная справедливость и патриотизм. В той мере, в какой “менее мятежная” российская интеллигенция конца века предаст эти идеи, она потеряет традиционно привилегированное положение в национальной жизни.

Когда часть интеллигенции сказала себе, что “их” страна – это “эта” страна? Наверное, когда оказались неосуществимыми идеалы, казавшиеся столь очевидно привлекательными, когда эти идеалы столкнулись с сопротивлением и непониманием, с косностью населения. Когда формула “хотели как лучше, а получилось как всегда” подчеркнула заколдованность российского круга модернизации и цели реформаторов существенно сдвинулись в сторону личных. Может ли характеристика “эта” возобладать над определением “наша”? Видимо, может. Для этого должна быть разрушена связь между людьми (главная характеристика коллективистской страны) – чтобы исчезли мы, а утвердилось множественное “я”. Чтобы выветрилась под напором цинизма коллективная память.

Вышеизложенное, разумеется, не является некоей минипрограммой действий. Речь идёт о болевых узлах Отечества, нашей страны и нашей организации. Игнорирование главного и сосредоточение на второстепенном в конечном счёте неизбежно дискредитирует любого претендента на лидерство. Только чёткая позиция по вышеуказанным проблемам выявит истинного лидера страны в период нижайшей после 1918 и 1941 годов точки её исторического развития.

 

Ресурсы России

 

У современной России два главных ресурса – самая большая в мире территория и самое терпеливое и жертвенное образованное население.

1. Начнём с территории, где наш самый очевидный, явный и теряемый ресурс – это Сибирь и Дальний Восток. Сегодня за Уральским хребтом живут 27 млн. человек, а между Байкалом и Тихим океаном – менее 7 млн. человек. От Михаила Романова до Михаила Горбачёва хозяева Кремля осознавали важность этих колоссальных просторов. Столыпин приложил все силы для массового переселения сюда из европейской части России. Сталин панически боялся повторения японского “эксперимента” на Дальнем Востоке и в Восточной Сибири в 1917-1922 годах. Он в стратегических целях проводил Северный морской путь, строил большой Тихоокеанский флот, приглашал девушек-красавиц на берега Тихого океана. Во всех парках страны лилась мелодия о маньчжурских сопках. Если отойти от лирики, то вспомним, что от Ванинского порта до Магадана заключённые по-своему осваивали этот край. Следы этого строительства видны и в Приморском крае, и в окрестностях Магадана. Трое капитанов – братья моего отца – служили на Тихоокеанском флоте. Не было семьи, где не читали бы “Порт-Артур”, не танцевали бы под “Амурские волны”.

В менее суровые (и более смутные) времена возобладали другие песни. Отменён северный коэффициент, невыносимыми стали условия жизни в районах вечной мерзлоты. Десять лет назад население Чукотки составляло 165 тыс. человек, сегодня оно опустилось до 60 тысяч. Ржавеют лучшие в мире ледоколы, и никому нет дела до края, которым Россия, если воспользоваться выражением Ломоносова, намеревалась “прирастать”. Тяжесть жизни и смена семейных ориентиров привели к тому, что на семью в России ныне приходится 1,4 ребёнка, Россия теряет в год до миллиона своих жителей. Для несметных зауральских богатств это означает, что к 2040 году в условиях продолжения главенствующей демографической тенденции азиатская часть страны будет утеряна, потому что там уже не будет россиян. (Но в Центральной Азии будет 100-миллионное население, а в Китае, Индии и мусульманском мире будут жить по 1,5 млрд. человек.) Если кто-то считает подобные выкладки предвзятым или целенаправленным алармизмом, пусть обратится к западным демографам-футурологам, они эти обстоятельства воспринимают уже за аксиому.

Эта геополитическая ситуация меняет буквально всё. Россия пока ещё обладатель самого большого в мире дома, может быть местами неуютного и пустого, но и его она может вскоре лишиться. Если Россию как нацию не устрашает и не мобилизует эта угроза, это грустно и означает, что нас уже ничто, никакие обстоятельства и соображения, не способны подвигнуть в сторону самовыживания. И нужно признать: если мы думаем, что Ермак ошибся, тогда мы достойны своей участи. То, что исторически всегда было огромным российским тылом – северо-восточная Евразия, – становится самым уязвимым местом российского государства. Это самая большая перемена в геополитическом положении России. Она и будет определять наше отношение к внешнему миру, в том числе к Соединённым Штатам, взошедшим в зенит своего геополитического могущества.

2. Второй ресурс России – её жертвенное население. Из этого источника черпали все модернизаторы России начиная с Петра Великого. Особенно впечатляющими были два периода феноменально быстрой индустриализации: 1892-1914 и 1929-1961 годы. Более всего в обоих случаях великую жертву принесло наше крестьянство. В этом плане Сталин принципиально ничем не отличался от светочей отечественной экономической практики – министров финансов Вышнеградского и Витте. Скажем, в 1893 году в России был страшный голод, сопоставимый с голодом 1933 года. Но в обоих случаях Россия (в первом случае – царская, во втором – советская) лишь увеличила экспорт хлеба: необходимы были средства для закупки станков, строительства железных дорог, домн, оборонных заводов.

Процесс, увы, завершён. Последние “трезвые и трудолюбивые” (слова Столыпина) покинули деревню в 1960-е годы. А в начале 1990-х в деревнях после крушения колхозов осталась уже последняя когорта российского крестьянства. Эта соль российской земли ещё произвела в 2002 году фантастический урожай, но только себе во зло: цены рухнули и российский крестьянин опять оказался жертвой коварного города. Во всех государствах мира берегут этот цвет земли (особенно решительно в Соединённых Штатах). В России же, отняв всё, за исключением скудных средств выживания, оставили крестьянство, словно вражескую орду, – ну как же, ведь у них неевропейские манеры и у них неухоженные погосты. Российское крестьянство, перед которым страна в неоплатном долгу, перестало быть источником добычи модернизационных средств, поскольку США, Канада и Аргентина наравне с жёстко прикрытым в этом отношении Европейским союзом лишили сельхозэкспорт возможности быть средством добычи экспортных ресурсов.

Из людских ресурсов остались лишь образованные горожане, успевшие до 1991 года воспользоваться одной из лучших в мире школьных систем. Но нужны ли они своей стране, эти люди, которые последние в нашей истории годы сохраняют свои индустриальные навыки и квалификацию? Часть из них нашла себе применение за границей (не менее 50 тыс. наших сограждан высокой квалификации отдают знания и умения на чужой ниве). Другая – огромная – часть деквалифицировалась на чартерных рейсах и за прилавками. Большинство из них просто выживают – так страна обращается с самым ценным своим достоянием, с высококвалифицированными специалистами, с теми, кто освоил современное производство, но в конечном счёте пал жертвой отсутствия стратегического видения.

В современной национальной стратегии выживания противостоят два радикально противоположных подхода. Первый полагается на создание некоего “питательного бульона” – живительной среды, позитивных микробов рынка, который всё поставит на свои места, создаст двигательный момент и повернёт маховик национального возрождения в экономике, а потом уже и в остальных сферах. Этот долгожданный “бульон” рыночных отношений – наше самое страшное национальное болото, в которое страна способна погрузиться целиком. Этот “бульон” никогда не давал результатов в незападном, неиндивидуалистическом обществе.

Обратимся ко второму подходу – к модернизации сверху. И история, и западные (американские, в частности) наблюдатели видят российское будущее – если оно у России есть – именно в этом ракурсе. Всё, что было в России позитивного в сфере индустриальной мобилизации, в сфере нашего экономического развития, было сделано вопреки всем легендам из кабинетов, из продуманного плана. России везло на министров финансов – от петровского канцлера Шафирова до хрущёвского Зверева. Блестящая плеяда – Бунге, Ройтерн, Вышнеградский, Витте, Коковцов, Берг. Для всех них проблема модернизации России была заглавной и животрепещущей. Точку “надира”, максимальной индустриальной зависимости, они прошли в 1885 году, затем были созданы условия для знаменитой, блистательной модернизации 1892-1914 годов. Ресурсы были знакомые. Об изъятии крестьянского зерна на экспорт мы уже говорили (поезжайте в Одессу и Ригу – вся архитектура XIX века говорит об интенсивности и прибыльности этой торговли). Вторым источником промышленного роста были зарубежные инвестиции.

Прежде всего Петербург воспользовался германским испугом Парижа и взамен военного союза добился инвестиции 27 млрд. франков в ликвидацию российского бездорожья. Пять западных стран активно инвестировали в российское развитие. По мере убывания, это – Франция, Британия, Германия, Бельгия, Соединённые Штаты (около миллиарда золотых рублей на 1914 год). Эти инвестиции позволили соединить железными дорогами огромную страну и освоить нефть Баку и уголь Донбасса. Всей нефтью России владели иностранцы, 9/10 угля, 60% машиностроения владели пришельцы.

Трудно ли представить себе, что новая Россия взамен вооружения Северного альянса осенью 200 5 года взовёт о помощи в создании магистрали Москва – Ош (американские капиталы, азиатские рабочие)? А маршрут Западная Европа – Восточная Азия, где затронуты коренные интересы развитого мира и России? Если Запад желает ослабить свою зависимость от Персидского залива, то почему бы его не заинтересовать транспортными магистралями, нефте- и газопроводами Тюмень – Рур? Посмотрим на Россию глазами сведущего американца. Наиболее престижным из еженедельников в США является английский “Экономист”, который самые серьёзные американцы воспринимают как энциклопедию, как последнее слово. И вот, рассуждая об однополярности руководимого Соединёнными Штатами мира, “Экономист” сделал весьма примечательную оговорку: “Стоит только в России прийти к власти трезвым и разумным людям, как в мире появится второй полюс”.

Как собирается выходить из кризиса праволиберальное правительство Берлускони в Италии? Созданием в рамках государственного планирования 125 крупных индустриальных проектов, наибольшую известность среди которых приобрели строительство моста на Сицилию (5 млрд. долларов) и спасение автомобильного концерна “Фиат”. Может, вожди глобализации и свободы рынка среди англосаксов видят иные экономические лекарства для России? Президент США Билл Клинтон немало интересовался Россией, о чём говорят хотя бы его 27 встреч с российскими президентами. Относительно развития России у него было абсолютно чёткое мнение (зафиксированное в мемуарах его друга Строуба Тэлбота). Повинуясь здоровому чувству реализма, президент Клинтон вскричал: “В чём Россия нуждается, так это в проектах огромных общественных работ… Они находятся в депрессии, и им нужен Франклин Рузвельт”. Заметим, что это говорил ультрарыночник, самый большой на государственном уровне поэт глобализации, который ни одной речи не произнёс без гимна глобализационным процессам, столь многое давшим Америке.

Наиболее известный американский историк А. Шлесинджер-мл. (некогда советник двух президентов США) предложил американским специалистам по Франклину Рузвельту встретиться с равным числом российских специалистов по “Новому курсу” Рузвельта и выработать программу выхода России из кризиса посредством своего рода повторения кризисного государственного планирования на манер известных инициатив ФДР в 1930-е годы. Последнее, во что станут верить даже Клинтон и Берлускони – в животворную ценность ухода государства из экономики и социальной сферы, в животворительность “питательного бульона” хаоса (якобы свободы местной инициативы). Новояз “крышевание в масштабах страны” неведом американским лидерам, но по собственной воле и будучи в здравой памяти никто из них не уведёт самого мощного исправителя популярных и губительных идиосинкразий – государство – из критической сферы национального выживания.

Многочисленные уже имитации Кремниевой долины имеют место от Франции до Малайзии, но не в России, полагающейся лишь на нефть и газ. В России в годы выхода из кризисов – реформирования императора Александра Второго, подъёма 1885-1914 годов, индустриализации ХХ века – смотрели на концентрированную мощь государственного механизма. Сейчас же российское государство уходит даже оттуда, где оно в своё время блестяще победило всеобщую неграмотность, извело эпидемии, дало веру пресловутому российскому “маленькому человеку”. Теперь этот человек только раздражает тех, кто не желает знать ни отечественной, ни зарубежной истории. Он, этот российский рабочий и крестьянин, видите ли, не самоорганизован, не способен на высшую эффективность в условиях фанфар экономической свободы. Кто же тогда создал лучший в мире танк и автомат, кто первым вышел в космос, создал судно на воздушной подушке, первый пассажирский реактивный лайнер, первую в мире атомную электростанцию? Мобилизовавшее общество государство. И нет другой силы. Если уж Клинтону было ясно, что делать, когда он призывал найти российского Рузвельта, то очевидно, что без массовых общественных работ под эгидой государства, без общегосударственного плана (в условиях массовой безработицы, дисквалификации, краха национальной промышленности, эрзац-образования частных учебных заведений) России из кризиса не выйти. И сегодня лишь объединённая сила Ту + Су + МиГ + Ант способна дать авиацию на уровне “Боинга” и “Евробаса”.

Только в последние десятилетия якобы обнаружилось, что роль государства слишком велика. Но не может быть излишней разумная планирующая человеческая сила, мобилизация на решение проблем, вместо отпуска в разгул, от которого ликуют лишь анархисты и противники извлечения опыта из национальной и зарубежной истории.

Наш самый главный ресурс – это невероятно оскорблённое национальное чувство, готовность претерпеть и создать нечто общественно значимое. Желание России жить в осмысленном мире, это прекрасное патриотическое чувство и является главным ресурсом современной России, отодвигаемой историей и жёсткими обстоятельствами на непривычную обочину истории, где добытые кровью медали её сыновей превратились в латунные побрякушки, где поругано её достоинство, где поблёкла несправедливая жизнь.

Если наше правительство не выдвигает никакой мобилизационной инициативы, если мы сознательно отказываемся ощущать состояние национальной катастрофы, если у интеллигенции, долженствующей быть совестью нации, не возникает чувства, что мы находимся, без преувеличения, на “Титанике” в его последнем плавании, что, может быть, это последний шанс, что через 15-20 лет нечего будет спасать, – тогда мы, очевидно, недостойны предшествующих поколений. Нашей стране необходим план, необходима перспектива – таковы особенности единственной незападной страны, никогда, до последнего времени, не бывшей зависимой от Запада.

Нам нужно найти то, что будоражит и возбуждает общественное восприятие и общественное воображение. Нам ведь, как Берлускони, тоже нужны мосты – и на Сахалин, и к Керчи. Без мобилизации (а это предполагает ясную и правдивую оценку приключившейся с нами трагедии) нас не поймёт омский рабочий, да мы и сами себя не поймём. Это единственное, на что способно наше население. Мы не западные люди-кирпичики. Никакие частные монополии, никакой “товарный бульон” нас не спасёт. Мы, теряя на глазах наш прежний евразийский огромный тыл, стоим у роковой черты. Ослабевает образованность населения, мы всё меньше читаем. Мы теряем нашу великую науку и нашу прежнюю потрясающую культуру. От нас уже ничего не ждут, кроме газа и нефти. Будем ли мы на нашем “Титанике”, в нашей созданной великими трудами и муками талантливых предков прибоя не плеснут в наши иллюминаторы? Пока капитан приказал оркестру на палубе играть весёлую музыку, чтобы не было паники.

 

Сценарии российского будущего

 

Являясь по численности населения и территории крупнейшей европейской страной, обладающей практически неистощимыми природными, людскими и интеллектуальными ресурсами, полагаясь на жертвенный фатализм своего населения, Россия может в значительной степени повлиять на эволюцию Европы, на её внутреннее развитие и отношение к окружающему миру. В связи с этим встаёт вопрос, каким явится это будущее? Ответ решается в столкновении трёх сил на российской политической арене, стремящихся навязать своё представление об оптимальном будущем, определить геополитическое лицо посткоммунистической России:

- прозападные либералы стремятся приобщить Россию к моральным, идейным, материальным и стратегическим ценностям Запада, ввести её в семью западных народов, присоединить к “золотому миллиарду” наиболее развитых и процветающих стран земли. В конкретной плоскости это означает стремление к членству в Североатлантическом союзе, стремление войти в Европейский Союз, стать членом Организации экономического сотрудничества и развития, обеспечить место в “большой восьмёрке”;

- левые посткоммунисты видят будущее России в реализации экономической и политической интеграции Содружества Независимых Государств и восстановлении некоего наследника Советского Союза. Практически это означает создание альянса России с двумя восточноевропейскими соседями – Украиной и Белоруссией – как той силы, которая найдёт социальных союзников в терпящих экономико-социальное крушение Средней Азии и Закавказье, что приведёт к созданию широкого Евразийского союза;

- патриотическая коалиция призывает укрепить связи с 25 млн. русских, оказавшихся за пределами Российской Федерации, использовать фактор страха среднеазиатских стран перед воинствующим исламом, враждебную разобщённость закавказских стран, зависимость Прибалтики от российского транзита и экспорта и значительно усилить консолидированность населения России внутри страны с одновременным увеличением геополитического веса Москвы вовне. В политической реальности это означает использование широкого круга возможностей, не отвергающих частичное (возможное) сближение с Западом, но наряду с этим повышение веса России за счёт тесного взаимопонимания с Китаем, Индией, Ираном.

В столкновении этих трёх сил в ближайшие десятилетия возникнет новая Россия. Чтобы ответить на вопрос, какой она будет, мы должны прежде всего выяснить степень готовности населения России платить за активную внутреннюю и внешнюю политику. Это главная предпосылка реального и активного поиска Россией своего нового места в мире, замещающего не только положение прежней сверхдержавы, но и бессилие последнего десятилетия. В данном случае между Западом и Россией существует базовое разногласие, фундаментальное различие, не всегда ощущаемое в западных странах. Противоречие это заключается в следующем:

Лучший совет, который Запад даёт современной России, заключается в следующем: хаос и разброд, потеря идентичности и массовое разочарование происходят в России не по причинам материально-экономическим, а ввиду безмерных амбиций, неуёмной гордыни, непропорциональных объективным возможностям ожиданий. Как пишет американский политолог Р. Менон, “если Россия не откажется от своих имперских мечтаний о величии, она напряжёт свою экономику, предотвратит реализацию необходимых реформ и усилит демографический кризис, приблизит крах системы национального здравоохранения. В результате Россия будет продолжать оставаться наполовину модернизированным, наполовину архаичным гибридом. До тех пор пока Россия отказывается вестернизироваться, она не будет модернизироваться” [i] . Запад в лице его лучших представителей искренне и доброжелательно советует понять, что Россия – средних возможностей страна с отсталой индустриальной базой, не нашедшей выхода к индустрии XXI века. Следует уняться, погасить гордыню, прийти в себя, трезво оценить собственные возможности и жить в мире с самим собой, не выдвигая непомерных претензий и ожиданий. Спокойно возделывать свой сад без потуг на деятельное участие в мировых делах, без разорительных посягательств на почётное место в мировых советах, без раздражающих Запад слов о якобы имеющей место “обречённости” России быть великой державой.

Совет о более трезвой самооценке и уходе во внутреннее реформирование не годится вовсе не из-за неких “младотурков”, российских самураев, козней невзрослеющего самолюбия или частного умысла. Совет стать средней державой неосуществим по чисто психологической причине в свете действенного и жёсткого факта: полтораста миллионов жителей России органически не согласны с участью стать ещё одной Бразилией. Несмотря на падение материального веса России, неадекватность её ресурсов, пока невозможно имплантировать в национальное сознание готовность согласиться с второстепенным характером международной роли России, её маргинальности в мире глобализации, рынка, высоких технологий. Россия с удивительной силой тихо, но прочно таит глубинное несогласие с западным историческим анализом, с предрекаемой судьбой второстепенной державы.

Внутри доминирует мнение, что страна распадалась и исчезала многократно – в 1237, 1612, 1918 годах, стояла на краю гибели в 1709, 1812, 1941-м, но восставала в 1480, 1613, 1920, 1945 годах. И этот национальный код трудно, если не невозможно изменить, он живёт в массовом сознании, являясь основой национальной психологической парадигмы. С психологической реальностью следует обращаться всерьёз: Россия была, есть и будет такой, какой она живёт в воспоминаниях, восприятии и мечтах её народа. И населяющий её народ, что бы ни говорили ему иностранные или внутренние специалисты, считает заведомо плохим уход с международной сцены.

Уникальное ли это явление? Отнюдь. В час резкого национального ослабления народы (Китай, Германия, Япония и пр.) сохранили неколебимое самоуважение, веру в свою звезду, своего рода “коллективное помешательство” в виде несгибаемой уверенности в воссоздании своего могущества, в конечном занятии почётного места в мировой семье. То было главное основание, без которого целенаправленный упорный труд не получил бы формы, стимула и постоянства. В этом плане смена кремлёвского руководства характерна именно обращением к общему и общепонятному чувству. То, что было благом для других стран в их трудный час, не может быть абсурдно кокетливой претензией в трудный час России. Эта глубокая вера в общую судьбу является важнейшей предпосылкой упорного труда на долгом пути возвращения более весомого места в мировой семье народов.

И путь нынешнего президента к высшему в государстве посту был проложен в том же верном, беспроигрышном направлении. Даже отблеска этой идеи было достаточно, чтобы создать тогда вторую (по числу мандатов в Государственной думе) партию в стране. Президент Путин поделился своим видением России: она не будет “вторым изданием, скажем, Соединённых Штатов или Великобритании... Для русских сильное государство не является аномалией, от которой следует избавиться. Как раз наоборот, они видят его гарантом порядка, инициатором и движущей силой всех перемен”. Президент Путин говорит о возможности догнать Запад за 15 лет.

Прав он или нет, но он отражает национальное желание принести жертвы ради более достойного места в мире. А если так, есть смысл рассмотреть основные варианты возможного будущего.

 

Вариант № 1. Веймарская Россия.

 

Резкое падение жизненного уровня, флюидность российского политического процесса, огромная роль эмоционального фактора, ступор населения, сложность социального перехода, ненависть российских политиков к компромиссу делают релевантным сравнение с веймарским периодом истории Германии. Речь идёт об униженном, нестабильном гиганте, способном без особого труда отринуть ограничительные путы внутреннего и международного либерализма. Словами американского политолога У. Лакера, речь идёт о “старой веймарской дилемме, как управлять демократией в отсутствие достаточного числа демократов”. [1] А политолог Р. Менон утверждает, что “как и в случае с Веймаром, Российская республика родилась в результате имперского коллапса, оставившего после себя институциональное и культурное наследство, которое чрезвычайно ограничило спектр выбора послекоммунистической элиты”. [2] Низкий уровень революционной реконструкции после имперского краха и высокий уровень международного давления в направлении вхождения в мировой рынок, безусловно, ощутимы в обоих случаях.

В России (как и в своё время в Германии) лишь общий кризис заставил основные политические силы, вошедшие в психологический ступор, согласиться с новоявленными вождями страны, а вовсе не некая сверхъестественно сформировавшаяся демократическая ориентация. Попросту говоря, поражение (в “холодной войне”) и дисциплина оказались сильнее неприязни к самозваным новоявленным вождям. Афганская невыигранная война подкосила мораль военного руководства, которое склонилось перед Горбачёвым на переговорах с Западом по стратегическим и конвенциональным вооружениям. Демократия пришла на крыльях афганского унижения и под воздействием того, что им виделось близоруким угодничеством Горбачёва перед Западом. А когда занятый собой Запад начал принимать в НАТО бывших союзников СССР, привкус “удара в спину”, столь характерный для Веймара, стал интегральной частью российского мироощущения.

При этом произошёл культурный разрыв с прошлым. Трудно не согласиться с утверждением, что “новое государство не удовлетворило ни одну из частей правящей элиты. Возникшая республика была нежеланным ребёнком для всех сколько-нибудь влиятельных политических сил, и каждая из них рассчитывала позднее взять реванш за вынужденные уступки”. [3] В результате Россией овладела своего рода апатия, которая всегда ведёт к жалким целям самообогащения, социального эгоизма, гедонизма доселе невиданного толка. Цели модернизационного первенства, столь значимые в предшествующие годы, отступили едва ли не на третий план перед персональным культурным раскрепощением, перед новоявленными Содомом и Гоморрой вторгнувшейся цивилизации победоносного Запада, с безжалостным торжеством взошедшего в святыню прежних культурных ценностей (изгнанных как безнадёжно несоответствующие новым стандартам). Порождены горестное недоумение по поводу отторжения этих ценностей, органическое неприятие значительной частью населения нового культурного кода, печаль по утерянному миру.

Инфляция и удары нового российского государства в 1992 и 1998 годах, приведшие к потере веры в государственную честность, уведшие миллионы россиян за грань бедности, в не меньшей степени деморализовали население. Исконная вера в “царёву правду” подверглась всеобщему крушению; неплатёж зарплат и пенсий подорвал всяческое доверие к главным социальным институтам. И при этом беспардонное самоутверждение “новых русских”, потрясённых возможностью построения отдельно взятого материального рая, жизни на импортных колёсах, отдыха в запретном прежде мире, слома традиций бытовой морали, создало явственное олицетворение торжествующего порока.

Разделённость нации, муки русских, оказавшихся в чужих пределах, фактическое безразличие Москвы, бегство на историческую родину (где особо никто не ждёт) и за океан породили национально-расовую ущербность, плодом которой могут стать “националистическое восстание”, формирование открытых и закрытых связей с меньшинствами в соседних странах. Недоумённые муки русских, неожиданно ставших оккупантами и изгоями там, где вчера их трудолюбие, образованность и таланты ценились, вызвали боль, оттенённую безразличием Москвы. Эти страдания неожиданно возникшей диаспоры погнали россиян в Российскую Федерацию и за рубеж; они же породили подъём чувства национальной ущемлённости, оборотной стороной которой стало растущее сопротивление (казаки, общества русской словесности, своеобразная самооборона). 25-миллионная диаспора в условиях соседства России стала фактором не исключённой из футурологического оборота ревизии границ и земель.

Едва ли не вся палитра российского политического спектра ждала благодарности за крах коммунизма, а вовсе не реализации некоего покаяния за некую полувековую агрессивность. Прибывшие в российские архивы западные историки могли убедиться, что вина за “холодную войну” не может быть возложена лишь на СССР. Запад также допустил грубые ошибки. Проблема гигантского долга СССР, периодически лишь смягчаемая вливаниями МВФ и другими займами Запада не ликвидировали проблемы: не отплатила ли Россия своим добровольным уходом из Центральной Европы бремя, возложенное на неё горбачёвским массовым кредитополучением? Почему страна, добровольно создавшая ситуацию, при которой Запад смог значительно уменьшить свои военные расходы, оказалась в мучительной долговой кабале? Унижение гуманитарной помощью страны, которая совсем недавно оказывала существенную помощь другим странам, стало частью психологического наследия, питающего ностальгию по более достойному внешнеполитическому статусу.

В коллективистской стране, которой исторически являлась Россия, после успешного воцарения таких общенациональных условий жизни, как бесплатные образование и медицинское обслуживание, переход к “джунглям рынка” не будет воспринят как естественный ход событий. Многомиллионная безработица в стране, которая её прежде не знала, стала наиболее ощутимым символом незаслуженного насилия.

Отход от прежней валютной стабильности к инфляции решительно поколебал традиционную веру народа России в обязательность государства, в верную службу чиновника как столпа общественного порядка. Коррупция и бегство капитала за рубеж развеяли иллюзии самых лояльных. Этатистская ортодоксия стала символом глупости. Самые верные оказались самыми обделёнными. Правительство лишилось симпатии и поддержки обманутого народа. Служение монетаристским идолам в виде дефляции, сбалансированного бюджета, связи рубля с мировым эквивалентом – долларом стало в России величайшим разрушителем веры в то, что правительства создаются для блага граждан. Либералы-монетаристы выветрили веру не только в традиционного очередного “доброго царя”, но выставили государственный механизм паразитом на теле общества, заинтересованным в благосостоянии лишь столицы, а в ней – лишь верхних 10 тысяч. Один из самых доверчивых народов мира обрёл негативный опыт, который едва ли будет скоро забыт.

Конституция 1993 года создала в России ряд новых государственных институтов, резко усиливших президентскую власть, создавших возможность чрезвычайного правления. Невероятные по объёму полномочия президента стали угрозой молодой демократии России. Да, в России ещё не возникло действительно общенациональной организации реванша. Но скорость, с которой в 2000 году была создана пропрезидентская партия “Единая Россия”, говорит о реальности формирования жёстких политических образований в будущем. И здесь, говоря о будущем, нужно указать на феноменальную мощь телевидения, ставшего исключительно эффективной силой воздействия на десятки миллионов граждан. Веймар, переход от шатких демократических структур к тоталитарным установлениям, стоит как грозное предостережение.

Поражение демократии в России возможно. Подлинно харизматические лидеры, подлинно неодолимые в своём самоутверждении идей, возможно, прячутся за историческим поворотом. В современной России “высшая бюрократия вкупе с президентом сначала разрушила почти все институциональные основы политической системы, а потом обнаружила собственную неспособность управлять в таких условиях” [4] и может пойти на союз с крайними элементами (возможно, теша себя несбыточными надеждами приручить их). Отрицать подобный сценарий не может ни один реалистически мыслящий политик.

 

Вариант № 2. Союз с Западом

 

Развитие тесных отношений между Россией и Западом, возглавляемым Соединёнными Штатами, видится как торжество западной, прежде всего американской, русофилии и российского западничества. Реалистичность этого сценария покоится на двух главных основаниях:

1) Запад достаточно популярен в России – его глорифицируют петровский период русской истории, христианская вера, тысячелетний опыт связей, наличие прозападной интеллигенции, восприятие Запада как культурного центра мира, система образования в Российской Федерации. Наука, тесно связанная с западными достижениями, образует единое русло развития. Информационная революция (Интернет, СНН) сближает Россию именно с этим регионом.

2) Экономическое развитие России зависит от западной технологии, ноу-хау, технического опыта. Только западные фирмы могут массово и с пользой для национальной промышленности поднять общероссийский уровень. Желаемый инвестиционный поток может прийти только из западных стран и от западных фирм. Опыт таких стран, как Китай, говорит о благотворности подобного “инвестиционного потока”.

Эти благоприятные обстоятельства могут привести к тому, что победившей осевой, стратегической линией для России будет ориентация на западный мир. В этом случае Россия снизит значимость военно-стратегического фактора и фактически передоверит свою безопасность наиболее мощному мировому региону. Этот путь частично уже был освоен в период Шеварднадзе-Козырева, он соответствует идеализму многих западников, не требует дополнительных усилий и лишних затрат. Он соответствует менталитету части общества. Представляется, что в этом случае Россия приглашается в Североатлантический союз, ей предоставляют права ассоциированного члена Европейского союза, принимают в Организацию экономического сотрудничества и развития (клуб 30 наиболее развитых стран мира), она становится признанным участником саммитов “большой восьмёрки”. Визовые барьеры между Западом и Россией понижаются; возникнет определённая степень таможенного взаимопонимания, позволяющего хотя бы некоторым отраслям российской промышленности занять нишу на богатом западном рынке. Осуществится отчаянное желание западников: союз западного капитала и технологии с российской рабочей силой и природными ресурсами.

В результате жизненный уровень в России (ныне десятикратно более низкий, чем в США) повысится, интеллигенция воспользуется западными стандартами свободы, в России возникнет чувство приобщённости к мировому прогрессу и лидерству. Сбудется мечта Петра, Сперанского, Пестеля, Чаадаева, Милюкова, Сахарова: Россия входит в мир Амстердама, и входит не как квартирант, а как полноправный союзник, участник, составная величина Большой Европы от Владивостока до Сан-Франциско. Чтобы не было мировых войн, чтобы объединился христианский мир, чтобы 500- летняя революция Запада, возглавляемого в XX веке Соединёнными Штатами, включила наконец в себя – а не подмяла – Россию (избежавшую участи колониальной зависимости от Запада в ХVI-XIX веках, а теперь желающую войти в мировую метрополию).

Этот сценарий возобладает в случае распространения в российском обществе убеждения, что в политике всегда полезнее плыть вместе с лидером, а не против него. Поэтому будет проявлено стремление добиться соглашения с Западом хотя бы по возможному минимуму: конструктивный диалог по вопросам стратегической стабильности; общая заинтересованность ревитализации ООН, в ядерном нераспространении, сближение позиций на региональных направлениях.

Сложности реализации данного проекта ощутили на своих плечах все деятели русской истории – от императора Петра до академика Сахарова. Не будем говорить об особом человеческом материале, иной культуре, религии, традиции, цивилизации. Скажем о Западе: практически невозможно представить себе приглашение России в НАТО, ОЭСР, ЕС и т.п. Шенгенские визовые правила трудно будет изменить ради въезда российских пролетариев умственного и физического труда при напряжении собственного социального котла с 18 млн. безработных. И на инвестиции западных фирм можно рассчитывать только частично.

После нескольких лет (1988-1993) непрерывного “да” Россия стала говорить Америке “нет” на международной арене, продавая российское оружие “не тем странам”, строя атомные электростанции таким странам, как Иран, нарушая американское видение режима нераспространения, занимая самостоятельную позицию в таких кризисах, как югославский. Кумулятивный эффект вышеперечисленных процессов подорвал основания того, что прежде в Москве самонадеянно называлось “стратегическим партнёрством” и в чём Вашингтон усматривал приобщение России к западному лагерю. Иллюзии увяли, реальность оказалась для российских стратегов жёстче и грубее ожидаемого. Новый мировой порядок не установился не по вине России, но и российское неустроение добавило нестабильности в общую картину.

Как определил ситуацию бывший посол США в России Т. Пикеринг, “со строго геополитической точки зрения распад Советского Союза явился концом продолжавшегося 300 лет стратегического территориального продвижения Санкт-Петербурга и Москвы. Современная Россия отодвинулась на север и восток и стала более отдалённой от Западной Европы и Ближнего Востока, чем это было в XVII веке”.

Подобная жёсткость усилилась с приходом к власти в Вашингтоне администрации Дж. Буша-мл. На этот счёт в Москве всегда будут указывать на одно большое отличие от ситуации последних 300 лет. Чрезвычайными национальными усилиями Россия создала стратегические силы сдерживания, которые сделают неприкасаемой любую границу, указанную Россией в качестве последнего рубежа национальной обороны.

 

Сценарий № 3. Антизападное самоутверждение

 

Этот вариант развития российско-западных отношений приобретёт актуальность в том случае, если Запад сочтёт, что ослабевшая Россия способна лишь на словесные протесты, что она не представляет для Запада интереса ни как рынок, ни как кладовая ресурсов, ни как партнёр в отношениях с Китаем и исламским миром. Соседи России вопреки её протестам вступят в военную организацию НАТО (чья антироссийская направленность неясна только тем, кто полностью игнорирует трагический опыт России), они увлекутся строительством Европейского союза, отгородят “золотой миллиард” по европейским границам России, станут игнорировать РФ в ВТО, Г-7, ОЭСР, МВФ.

Этот сценарий предполагает отторжение России в северную и северо-восточную Евразию. НАТО, таможенные барьеры и визовые запреты уже встали на пути России в западный мир, и в будущем весьма вероятен такой поворот событий, когда ей (России) придётся устраивать свою судьбу собственными усилиями, мобилизуя как остаточное влияние в рамках СНГ, так и за счёт поиска союзников вне элитного западного клуба – прежде всего в Азии, в мусульманском, индуистском и буддийско-конфуцианском мире.

В этом случае стратегические соображения безопасности России снова выйдут на первый план. Она создаст оградительные барьеры на пути западных товаров с целью спасения собственной промышленности и сельского хозяйства. С той же целью она просто обязана будет заново выйти на рынки своих прежних советских потребителей в Средней Азии и Закавказье и по мере возможности в восточнославянском мире. Прежние военные договоры с Западом потеряют силу. Парижский договор 1990 года о сокращении обычных вооружений будет восприниматься как величайшая глупость всех веков. (Ведь Горбачёв подписал его в связке с Хартией о новой Европе, безблоковой, свободной, стремящейся к единству. Где эта Хартия? Где такая Европа? Почему блок НАТО существует и расширяется?)

Россия быстро сумеет найти чувствительную для Запада зону, где она ещё на многое способна. Москва восстановит способность массового выпуска стратегических ракет с разделяющимися головными частями, создаст новые закрытые города, мобилизует науку в процессе совершенствования стратегических вооружений. Ростки федерализма в Российской Федерации погаснут, окрепнет унитарное государство с жёсткой политической инфраструктурой, что предопределит судьбу прозападной интеллигенции.

Сценарий конфронтации предполагает мобилизацию ресурсов с целью сорвать строительство очередного санитарного кордона. Стране не привыкать к мобилизации – это почти естественное состояние России на протяжении нескольких веков, когда она – единственная в мире незападная страна – не была колонизована Западом. Потребуются экономическая автаркия, подчёркнутая внутренняя дисциплина, плановая (по крайней мере в оборонных отраслях) экономика, целенаправленное распределение ресурсов. Для внешнего мира наиболее существенным будет укрепление военного потенциала страны:

– выход из Парижского соглашения по ограничению обычных вооружений, прерывание соглашения по ограничению стратегических вооружений (ОСВ-1), отказ от ратификации ОСВ-2, денонсирование конвенции по химическому и биологическому оружию, воссоздание армии континентальных масштабов, увеличение числа ракет, оснащённых разделяющимися головными частями;

– воссоздание ракет среднего и меньшего радиуса действия (РСМД), восстановление поточного производства мобильных ракет средней дальности СС-20;

интенсификация усилий по формированию военного блока стран СНГ, пусть и в ограниченном составе, осуществление координации действий стран, оказавшихся за “бортом” НАТО, причём не только из СНГ;

– возобновление военного сотрудничества с потенциальными конкурентами Америки, со странами, далёкими от симпатий к Западу.

 

Опасность усечённого суверенитета

 

Шаги и действия России навстречу США имели свои последствия. Осенью 2001 года Россия потеряла то, чем владела пять столетий после “стояния на Угре” в 1480 году. Впервые в своей истории после монгольского ига она стала младшим партнёром в коалиции, а антитеррористическом союзе, ведомом Америкой.

Внутри своего общества американцы очень хорошо знают о жизненной необходимости той или иной степени социальной солидарности. Если же вовне, на мировой арене, они отойдут от солидарности со страной, стремящейся разделить общие ценности и освоить единые цивилизационные принципы, то плата за пренебрежение бедами недостаточно модернизирующейся России может оказаться для США более чем высокой. Основы буржуазной западной цивилизации будут в очередной раз стёрты внутри России, ксенофобия и социальное мщение будут править бал в стране с тысячами ядерных боеголовок. “Третий мир” получит озлобленного, решительного и готового на жертвы партнёра. И тогда нетрудно предсказать новое, теперь уже ядерное средневековье. В конечном счёте Запад – это менее 10% населения земли, а принцип “все люди рождены равными” распространился повсеместно. Оставить Россию начала ХХI века один на один со своими проблемами недальновидно по любым стандартам.

Созданная в довольно скорые сроки Антитеррористическая коалиция потребовала от президента Буша довольно резкого отхода от прежде демонстративно подаваемой односторонности действий. Но, чтобы наспех созданный альянс обрёл устойчивые долговременные формы, требуются долговременные настойчивые усилия и создание новых форм сотрудничества государств (на основе реформированного Североатлантического союза либо на другой организационной основе). Способны ли импровизаторы в Вашингтоне на долговременные настойчивые и конструктивные усилия? Это открытый вопрос. Его решение потребовало бы весьма радикальных перемен в мировидении американской элиты, серьёзного обращения к прежде игнорируемым проблемам.

 

Россия и США на фоне Ирака

 

Опыт быстрого отчуждения Соединённых Штатов после огромной помощи России в войне против Ирака поубавил энтузиазм у тех, кто хотел за счёт благорасположения Америки войти в политико-экономические системы Запада. Что дала России готовность помочь Соединённым Штатам в их битве за Афганистан? Появление американских войск в Центральной Азии и Грузии, ревнивое отношение к сближению Москвы с Минском и Киевом. Под вопросом оказался столь высоко ценимый Россией статус постоянного члена Совета безопасности ООН – какой в этом статусе толк, если Соединённые Штаты пренебрегли Организацией Объединённых Наций при выборе Ирака как цели и обрушились на эту страну без санкции ООН?

Реакция России на иракскую кампанию Америки весной 2003 года весьма отличалась от той, что имела место осенью 2001 г. в случае с Афганистаном. Президент Путин назвал военную акцию США против Ирака “огромной ошибкой”. Совместно с ещё одним постоянным членом СБ ООН – Францией и непостоянным членом Совета Безопасности – Германией, при благожелательной к противникам вторжения в Ирак позиции КНР, Россия не поддержала американо-британскую военную акцию против Ирака.

Не может быть двух мнений: суверенитет всех независимых государств, от Британии до Ирака (по шкале приближённости к имперскому центру) претерпел ущемление. Стало ясно, что неоконсерваторы круга Чейни – Рамсфелда – Вулфовица готовы к крупным авантюрам, даже будучи практически в одиночестве на мировой арене. Имперская логика получила новое подтверждение на короткой дистанции, на дистанции одного месяца. Но в дальнейшем перед администрацией Дж. Буша-мл. встали менее легко решаемые задачи:

– долгосрочное объединение оккупационными войсками или выбором нового азиатского Петэна, иракского варианта Корзая, практически невозможно – как и в Афганистане, управлять многонациональной и многоконфессиональной страной лидер одной из этно-конфессиональных фракций не может. Отныне шииты, сунниты и курды будут жить собственной замкнутой этнической жизнью (так же, как это происходит с пуштунами, таджиками и узбеками в современном Афганистане);

– сила, десятилетия сдерживавшая 26-миллионный Ирак, сдерживавшая на основе секулярного подхода партии Баас исламский фундаментализм, исчезла. Победили аятоллы (60% населения того, что прежде было Ираком, – шииты) и новый региональный лидер Иран. Ослаблены – сунниты региона (а значит, проамериканская Саудовская Аравия), баасистская Сирия и заново исламизирующаяся Турция, чья территориальная целостность на этот раз решительно поставлена под вопрос;

– во всю силу встал главный взрывной вопрос региона – национальное самоутверждение 40 млн. курдов, самой быстрорастущей демографически ветви средневосточного населения. Разоружить пешмергу, воюющую уже третье поколение за национальное самоопределение, будет для американцев сложнее деморализованных “федаинов” Хусейна. Это приводит в крайнее состояние Турцию, готовую в данном вопросе идти наперекор самым близким западным покровителям, поскольку речь идёт о собственно выживании турецкого государства в том виде, как его создал Кемаль Ататюрк;

– обида миллиардного мусульманского мира, испытавшего колоссальное унижение в долине Тигра и Евфрата, – большая плата за мимолётный триумф, за флаг, закрывший голову скульптуре Саддама Хусейна в Багдаде. Слова президента Египта Мубарака, которого едва ли кто-то может назвать антизападным правителем: “Отныне возникнут тысячи бен ладенов”.

Что же до России, то её суверенитет ослаблен этой новой демонстрацией готовности Вашингтона улучшать всё, что видится потенциальной угрозой геополитическому царствованию США. Конкретно символами этого ослабления явились украинский батальон в Кувейте и такие договоренности, как новый договор США с Узбекистаном. В двух ключевых для Москвы точках, на двух суперприоритетных направлениях российской внешней политики укрепляются режимы, более угодные имперскому правлению США в мире, более преданно смотрящие в глаза имперского покровителя. С ними, повязанными с Америкой войной, президент Буш готов иметь дело с большей степенью независимости, чем до иракской войны.

“Стратегическое партнёрство с США” – лозунг, желанный для прозападного крыла в Москве, но бессмысленный для правящих неоконсерваторов в Вашингтоне. И за огромную помощь в Афганистане Москва не стала ближе Вашингтону; фрондёрство же в иракском кризисе заставит американцев, так сказать, “прищуриться” в отношении России ещё больше. Ясно одно: и в последующих неизбежных кризисах новый Черномырдин в конечном счёте полетит выкручивать руки очередному Милошевичу, а Примаков – новому Саддаму Хусейну, хотя подталкивать тонущую жертву – далеко от самых простых моральных норм.

Первый урок очевиден для очень многих стран: если правило невмешательства во внутренние дела (суверенности) уже не действует, то нужно найти более действенную гарантию менее оспоримого типа суверенности. Речь, естественно, идёт об обладании ядерным оружием. Тип суверенности, скажем, Пакистана, завидный. Никто не посмеет “улучшать” его внутреннюю систему по понятной с 1998 года причине. Это своего рода греческая трагедия: ты стремишься чего-то избежать, но рок влечёт тебя к самому нежелательному итогу. Американцы стремятся избежать ядерной вооружённости ряда стран, но пример бомбимого и сжигаемого Ирака более убедительно, чем что-либо, говорит: не вступай в спор с США, пока они не убедятся в наличии у тебя “финального оружия”.

Второй урок касается всех, кого не прельщает даже самое завидное место в новой империи. Собственно, это история и психология всего человечества на протяжении всего исторического пути: номера 2, 3, 4, 5 всегда объединялись против номера 1. Так восстанавливалось естественное равновесие сил, которое, как кажется, больше соответствует канонам демократии, свободного изъявления, независимого развития.

Третий урок уже пытались извлечь из Вьетнама, но он сознательно был погашен усилиями всех неприемлющих вьетнамские итоги – от президента Рональда Рейгана до президента Джорджа Буша-мл. Не ставь себе задачу, которая не по силам никому. Даже такому гиганту, как США, принципиально не по силам задача “исправления” всего мира. Этому препятствуют культура, прошлое, традиции, гордость двух сотен государств.

Американцы одержали в Ираке формальную победу. Хусейна постигла судьба бен Ладена – быть гонимым американским государством. Что касается демократического порядка, то он не сможет быть установлен, так как эта проблема не решается силой. Этому противостоят культура и национальная психика. Мы видим и пример находящегося в состоянии хаоса Афганистана, а ведь ему было так много обещано. Но главная жертва – независимость и суверенитет независимых государств. Со времён Римской империи мир не знал такого посягательства на главное право независимой страны – собственного выбора пути развития. Россия стоит перед выбором: её действия будут строго оцениваться в далёкой заокеанской стране либо мы восстановим баланс в пошатнувшемся мире. Но Россия оказалась в хорошей компании – французы и немцы на Западе, а китайцы на Востоке ищут ответ на тот же вопрос. В результате Россия в 2003 году стала более отчётливо выражать своё желание сблизиться с Европейским союзом.

Два полка стратегических сил ежегодно, замена моноблоков на мирвированные боеголовки наряду с пополнением стратегического подводного флота – вот современный способ России сохранить своё стратегическое могущество. При оснащении российских МБР кассетными боеголовками никакая система ПРО ещё несколько десятилетий гарантированно не обесценит труда создателей оборонительной системы страны 1940-1980 годов. В пределах своих границ мы вправе реформировать свой мир без оглядки. Ещё несколько десятилетий.

Россия не одинока в этом своём мироощущении. В маргинализации абсолютного большинства мирового населения заключается главный парадокс современного мира: обладающие оригинальными культурными чертами большие и малые государства теряют свою специфичность. Если попытаться проанализировать состояние гордых прежних участников мировой истории, то нетрудно убедиться в общности главного аспекта их мучительного развития: Россия, Китай и Индия чрезвычайно отличаются друг от друга, но эти различия в потоке исторического развития гасит общая черта – стремление сократить дистанцию, отделяющую их от Запада. В этом смысле они (как и большинство других стран Евразии, Латинской Америки, Африки) абсолютно “неспецифичны”, а единообразны – потому что подчинены (как безусловной исторической необходимости) решению двух задач: сохранить внутреннее своеобразие (в противном случае ломка структур породит революционные катаклизмы) и сократить разрыв между собой и Западом, поскольку только это может превратить их из объектов мировой истории в её реальных субъектов. Языки, религии, установления могут быть различными, но направленность усилий одна – 170 стран Земли прилагают отчаянные усилия, чтобы войти в круг 30 стран Организации экономического сотрудничества и развития (ОЭСР), в круг презираемого, составляющего предмет восхищения и зависти, раболепия и ненависти Запада.

Никогда не следует исключать неожиданно быстрого восстановления сил России. После фактического поражения в Первой мировой войне и после страшных опустошений Второй мировой войны Россия восстала подлинно, как птица феникс. При определённом идейном повороте и трансформации правящих сил жертвенная черта национального характера может проявить себя с удивительной силой. Слабость может уступить место решимости, а что касается мобилизационного развития, то исторически в нём равных России нет.

Россия, загоняемая в Евразию, постарается расколоть единый фронт Запада. Будет мобилизована дипломатическая активность на западноевропейском направлении, использован “германский актив” политики России, равно как и англо-французского опасения германского могущества. Активизация европейской политики не может не дать результатов, это – проторённая дорога российской дипломатии: Пётр нашёл союзников против шведов, Екатерина создала Северную лигу, весь Х1Х век мы дружили с Пруссией-Германией, в ХХ веке поставили на Антанту. Регион-сосед никогда не был и не является сейчас монолитом. Речь не идёт о противопоставлении одних другим, но в политике, как и в жизни, нет статики, а происходящие изменения почти неизбежно порождают возможности. Воспользоваться ими – обязанность дипломатии России перед своей страной.

Главная цель этих недвусмысленных усилий заключается в том, чтобы показать серьёзность обеспокоенности страны, на чей суверенитет многократно посягали в её истории, в том числе и в ХХ веке. Пусть Запад взвесит плюсы и минусы введения в своё лоно трёх-четырёх держав, которые уже и без того находятся в западной зоне влияния. Если, скажем, Франция не считает своё членство в Североатлантическом союзе достаточной гарантией своей безопасности и параллельно развивает независимые ядерные силы, то почему Россия, двукратная спасительница Франции в ХХ веке, должна положиться на судьбу, не раз её подводившую?

Но гораздо более важным для Запада станет поиск Россией союзников на южном и восточном направлении. Как минимум Россия станет военным арсеналом Китая, Индии, мусульманского мира (особенно Ирана). Отторгнутая Западом Россия укрепит связи с жаждущими военного сотрудничества “изгоями” Ираном, Ираком и Ливией, но глобально-стратегически будет строить союз с Китаем, допуская товары китайской лёгкой промышленности на российский рынок, модернизируя тяжёлую и военную промышленность своего крупнейшего соседа, чей ВНП через 15-20 лет превзойдёт американский. Определённую склонность к координации макрополитики показала Индия, ещё один гигант ХХI века. Такое сближение “второго” и “третьего” миров создаст новую схему мировой поляризации, при том, что больше половины мировой продукции будет производиться не в зоне Северной Атлантики, а на берегах Тихого океана.

Надо ли подчёркивать, что для России этот вариант будет означать ренационализацию промышленности, воссоздание внутренних карательных органов и формирование идеологии, базирующейся на сопротивлении эксплуатируемого Юга гегемону научно-технического прогресса – Западу. Рационализация противостояния не займёт много времени, состояние национальной мобилизации и мироощущение осаждённого лагеря – привычный стереотип для России XX века. Запад будет отождествлён с эксплуатацией, безработицей, коррупцией, криминалом. Неоевразийство будет править бал, резко усилится тихоокеанская обращённость, ориентация на азиатскую дисциплину, а не на западный индивидуализм. Россия должна посмотреть на Восток, всмотреться не по-дилетантски в китайский опыт, обнажить суть общности интересов этого успешно (в отличие от нас) догоняющего Запад региона. И начать параллельное движение. Острова Южно-Курильской гряды будут в совместном управлении с Японией, чьи сборочные заводы появятся в Находке. Фаворитом Москвы будет Сеул. Пекин получит свободу рук в Южно-Китайском море. Российско-китайско-японско-южнокорейские компании приступят к последней кладовой мира – Сибири. Усилятся связи с Латинской Америкой, ещё одной жертвой Запада.

Не вызывает сомнения то, что Россия в состоянии сделать много такого, что не может не подействовать на западные державы, не может не вызвать у них новые мысли, сомнения, обеспокоенность, тревогу, недовольство, страх, желание взвесить “за” и “против” нового военного строительства. Недовольство должно быть ясно выражено в рациональных терминах, обладать глубиной анализа, передавать суть обеспокоенности страны, дважды спасавшей Запад в нашем веке.

Ограничители. Главное препятствие реализации этого проекта – евроцентрическое мироощущение, царящее в образованных кругах не только России, Юго-Восточной Европы, но и Закавказья, и даже Средней Азии (за исключением моджахедов Таджикистана). Москве будет нелегко разрушить петровскую Россию и строить восточный мир на путях Скобелева и Куропаткина. Ведь Витте и Столыпин мечтали сделать “восточную империю” дополнительной опорой веса России в Европе. Перемещение центра тяжести потребует такой идеологии, в которой либо социальный момент (коммунизм), либо “оскорблённость отверженного” будет стержневым элементом. Но вся русская культура восстаёт против этого антизападного противостояния, и любая фантазия замирает при виде последнего похода восточных славян к Охотскому морю как завершающего эпизода великого переселения народов.

Более полная реализация этого сценария потребовала бы жёсткой политической воли; готовности населения; материальных жертв и адекватных физических ресурсов. Именно последнее делает невозможным силовое реагирование в ответ на расширение НАТО. Предел силовому реагированию ставит та экономическая катастрофа, которая постигла страну в течение последних лет. В 1990 году ВВП России составлял 5% мирового (СССР – 8,5%). Ныне на страны НАТО приходятся 45% мирового ВВП, а на Россию – 2,4%. Военные расходы НАТО составляют 46% мировых – не менее чем в 10 раз больше российских. Численность вооружённых сил НАТО сейчас составляет 6,3 млн. человек, а у России – 1,5 миллиона.

Следует напомнить о неуклонном лидерстве США в технологической революции и тот факт, что современная Россия обладает 20% валового национального продукта СССР 1990 года. И 5% валового продукта США. Стороны всё более переходят в разные весовые категории. Ньютоновская инерция ещё действует с обеих сторон, но уже посуровели американцы и менее уверены в себе русские. Обе стороны какое-то время могут действовать так, словно подобие биполярного мира ещё сохранилось, но долго инерционный момент не продержится. Помешает, как учит физика, трение. Политико-экономические и цивилизационные трения неизбежны, а в условиях материальных тягот и потери взаимопонимания отчуждение рискует прийти достаточно быстро.

При таком раскладе, даже если учитывать, что нам не привыкать затягивать пояса, сугубо силовая реакция России едва ли сулит успех. Зато велика опасность окончательно обескровливания нашей промышленности, замедления технологического роста. Перспективы действий в этом направлении не обнадёживают. Если ослабевшая Россия антагонизирует самый влиятельный регион мира, будущее не обещает особой надежды. Объективные обстоятельства диктуют менее воинственное поведение, делают почти обязательной большую готовность к реализации компромиссного сценария.

Не имеющая ясной и привлекательной идеологии, харизматических и упорных лидеров, подобия плана (а не его бюрократической замены-суррогата) реинтеграция на просторах СНГ завязнет в мелочных спорах и в обычной готовности видеть источник своих неудач не в себе, а в соседе. Проза жизни будет заключаться в том, что НАТО вопреки восточным ламентациям расширится до Буга и Карпат. Но при этом Запад, не допуская в свой лагерь, будет всё же выдавать России антиаллергены в виде займов МВФ, в виде полудопуска на раунды “семёрки”, в виде давосских шоу, фондов, льготных контактов и т.п. Восточная Европа станет зоной влияния Запада, Украина – полем довольно жёсткой битвы, Прибалтика – западным бастионом. Российская тяжёлая промышленность опустится на дно, но не оскудеет труба трансконтинентального газопровода, и часть нефтегазодолларов смягчит евразийский пейзаж. Русская интеллигенция разорится (9) или уедет (1), властителями дум на короткий период станут специалисты по лизингу и маркетингу, а затем воцарится смягчённый вариант компрадорской философии.

 

Сценарий № 4 Союз с Китаем

 

Именно Россия и Китай громко и отчётливо высказывают сомнения в адекватности того однополюсного порядка, который так желателен Соединённым Штатам как лидеру Запада. И, более того, только Россия и Китай в значительной мере имеют возможности предотвратить стабильное существование такого порядка. Исторически их взаимопонимание основывается на опыте 1949-1958 годов, того десятилетия, когда были созданы Уханьский сталеплавильный комбинат и первые автомобильные заводы Китая. Россия в высшей степени содействовала индустриализации Китая, опыт соратников 50-х годов, тогда бросивших вызов североатлантическому миру, совместно остановивших США в Корее и Индокитае, может быть использован вновь. Тем более что у власти в КНР сейчас те, кто получил образование в Москве и говорит по-русски.

Не в интересах России видеть распад китайского государства. Не в интересах Китая видеть крах интеграции Содружества Независимых Государств. И наоборот, сильные соседи, выполняя общую задачу модернизации, могут содействовать модернизации на основе сближения. Американская сторона не признаёт прав Пекина на Тайвань и Тибет, а российская сторона – признаёт. США готовы на силовые действия ради сохранения суверенитета Тайваня, они опасаются роста военно-политического влияния Пекина в Восточной Азии. А Россия активно помогает этому росту. Результаты продолжения действия этих тенденций нетрудно себе представить.

Уже в мае 1997 года президент Ельцин провозгласил в качестве контрмеры по отношению к расширению НАТО на восток укрепление связей с Китаем. С тех пор руководители Китая многократно посещали Москву. А в 2001 году была создана так называемая “шанхайская шестёрка” (РФ, КНР, Казахстан, Узбекистан, Киргизстан, Таджикистан), посредством которой Россия фиксирует альтернативу слиянию с Западом, если Запад по-прежнему вяло будет воспринимать идею принятия Москвы в НАТО и ЕС. Произошли бесчисленные встречи министров всех сфер и отраслей. Две стороны выразили приверженность “стратегическому партнёрству равенства, взаимного доверия и взаимной координации”. Получила разрешение проблема приграничного разделения. Китай официально признал события в Чечне чисто внутренним делом России, осудил экспансию НАТО, поддержал идею вступления России в Соглашение по азиатско-тихоокеанскому экономическому сотрудничеству. Россия, со своей стороны, исключила для себя установление официальных отношений с Тайванем, признала Тибет безусловной частью Китая. Достигнута договорённость о военном сотрудничестве и мерах доверия в военной области. Значительно выросла взаимная торговля – с 3,8 млрд. в 1994 году до 11 млрд. долларов в 2003 году. Россия стала третьим торговым партнёром Китая после США и Германии. Поставлена цель довести двустороннюю торговлю в начале ХХI века до 20 млрд. долларов.

В феврале 2004 года китайская сторона объявила, что намерена осуществить за 15 лет проект железной дороги из Восточной Сибири в порт Далян (некогда называвшийся Дальним). Китай решительно заинтересован в восточносибирской нефти, и путь на Далян в 1300 км представляется им привлекательной компенсацией – должен же у России наконец быть выход к незамерзающим морям. В обмен китайцы хотели бы купить российскую нефтяную компанию средней величины. Они уже пытались сделать это в 2002 году со “Славнефтью”. Китайцы чувствуют обеспокоенность России безжизненностью огромных сибирских просторов, уязвимостью дальневосточных просторов, массовостью китайской иммиграции в те края, которые были под влиянием Китая до середины ХIХ века. За последнее десятилетие дальневосточные земли России потеряли 2 млн. человек; одновременно не менее 3 млн. китайцев пришли на эти земли. В соседних трёх китайских провинциях живут 127 млн. человек, позитивно смотрящих на возможность пересечь русско-китайскую границу. В то же время уже первоначальные геологические расследования дают возможность говорить, что Восточная Сибирь прячет в своих недрах 110 млн. баррелей нефти. (Основные разведанные сибирские богатства пока исходят из Западной Сибири – 66% нефти России и 91% добываемого газа).

В 2003-2004 годах разгорелась конкурентная борьба за восточносибирскую нефть между Китаем и Японией. Возможно, ошибкой китайской стороны была открытая ориентация на частный ЮКОС, в то время как японцы стали искать союзников в государственной “Транснефти”. ЮКОС согласился поставлять в Китай по долгосрочным соглашениям 300 тыс. баррелей нефти в день к 2006 году – утроение уровня импорта нефти из России. Когда китайцы выбирали ЮКОС, это была самая успешная частная компания, дальнейшие её проблемы предусмотреть было трудно.

По американской оценке, “в случае с Россией конечным определителем того, как Китай будет преследовать свои цели, будет зависеть от того, как Китай воспримет западную торговую политику. Если Соединённые Штаты и Европа усложнят для Китая плату за нефтяной импорт промышленными товарами, Пекин может решиться на более агрессивную политику”. Возможно, у Китая и России большое будущее на Дальнем Востоке, но это в том случае, если американо-западноевропейско-японские конкуренты не проявят хватки и если Россия решит пойти по пути Казахстана, буквально открывшего свои энергетические кладовые Китаю.

Идея союза двух евразийских гигантов приобретает в Пекине влиятельных сторонников – здесь всё более откровенно выражают идеи, что Китаю следует активно идти на сотрудничество с Россией по всем направлениям (в том числе и в военной сфере), что в политической сфере позиции двух стран практически полностью совпадают по ключевым мировым проблемам. Поддержание тесного сотрудничества с Россией приведёт к тому, что в будущем позиция КНР в конкуренции мировых держав станет беспроигрышной.

В текущий момент три обстоятельства препятствуют возобладанию евразийской альтернативы над прозападным креном. Во-первых, российское правительство знает, какими будут его жертвы в случае решительного предпочтения Пекина западным столицам. Скажем, если даже двусторонняя торговля России с Китаем составит в ближайшие годы намеченные 20 млрд. долларов, то торговля России с Западом (со странами ОЭСР) уже превысила 70 млрд. долларов. И этот экспорт из западных стран содержит жизненно необходимые для России технологически сложные товары. Именно отсюда в Россию могут поступить займы и инвестиции (а не из Китая или Индии – конкурентов в получении западных денег). Переориентация на Китай (и Индию) дорого обошлась бы российской экономике – и без того ослабленной. России сейчас проще провозгласить экзотические схемы, чем реализовать их.

Во-вторых, банки, владельцы и руководство крупнейших российских компаний и предприятий создали своего рода прозападное лобби, преодолеть которое любым сторонникам стратегической переориентации было бы непросто. Союз прозападных бизнесменов и чиновников “обеспечивает движение в пользу приобщения России к ведомой США экономической системе”.

В-третьих, решимость США и Запада в целом не допустить великого перемещения российских интересов в Азию. У Америки немало ещё не задействованных рычагов; в Вашингтоне достаточно отчётливо помнят 1949 год и готовы сделать многое, чтобы предотвратить его повторение.

И тем не менее. “Если материальные условия начнут улучшаться в России и население увидит в будущем проблески надежды, руководители России получат шанс поддерживать “сбалансированную” внешнюю политику – намёков на сближение с Востоком при продолжении движения в направлении Запада... Но если экономика не покажет признаков выздоровления и снижение уровня жизни будет продолжаться, все прежние стандарты будут отринуты”.

Нет сомнения, что стратегическая конвергенция Китая и России будет иметь гигантское значение для Запада. Нет ничего удивительного в том, что западные столицы весьма энергично стремятся воздействовать на российско-китайское понимание в военной области, стремятся замедлить процесс вооружения Россией Китая, стремятся отвлечь Москву от политики противопоставления однополярного мира многополярным.

С другой стороны, многие на Западе считают, что Китай станет глобальной державой ещё не скоро, как бы ни велики были его экономические показатели. Они вполне могут просчитаться, давая тем самым шанс Москве. И всё же большинство на Западе не готово признать внутрикитайскую либерализацию чисто китайским делом, не готово “сдать” Тайвань, не готово на доминирование КНР в своём регионе, не готово на “срединную” роль ещё одного фактического американского протектората – могучей Японии. Это заставляет Пекин оглядываться в поисках поддержки, это даёт шанс России, это делает российско-китайское сотрудничество в деле борьбы против однополярного мира естественным, ибо, как полагает американский исследователь, “Россия и Китай уже устали от вторжения США в их сферы влияния”.

 

Сценарий № 5. Православная цивилизация

 

Основную энергию Москва, возможно, будет расходовать в пределах Содружества Независимых Государств, где, оглушённые переменами, полтора десятка стран восточноевропейского цивилизационного кода ищут свои пути выживания. Впервые после 1917 года встаёт вопрос, существует ли и до какой степени действует восточнославянское единство, каков потенциал евразийства. В Москве в начале ХХI века стали считать то, что обсуждалось лишь век назад, до наступления века идеологии, до Первой мировой войны, – потенциал своего цивилизационного ареала, возможности консолидации в пределах своего культурно-религиозного кода.

Цифры в этом отношении далеко не обнадёживают. В 1900 году к православной цивилизации относилось 8,5% населения Земли, в 1995-м – 6,1%, в 2025 году (прогноз) – 4,9%. На 1980 год страны православного ареала производили 16,4% мирового валового продукта; эта доля упала к началу нынешнего века до 6,2%. Совокупные вооружённые силы этого региона составили в начале 90-х годов 15% общемировой численности, а к 2001-му фрагменты ОВД и СССР растратили своё превосходство над Западом в обычных вооружениях. Непополняемые стратегические ядерные силы России (СЯС) стали стареть буквально на глазах. Лишь в декабре 1998 года – впервые за десятилетие – в состав СЯС вошёл полк мобильных МБР “Тополь-М”.

В российском обществе растёт понимание того, что раскол двух крупнейших славянских государств ударил по геополитическим позициям России. Отчуждение Украины от России изменило расстановку сил в Восточной Европе и повлияло на глобальный баланс сил.

Здесь же обозначился потенциал конфликта России и Запада. Если Североатлантический альянс будет продолжать “обхаживание” Украины с явной целью предотвратить сближение Киева с Москвой, если Вашингтон, увидевший в 1945 году свои жизненные интересы в Варшаве, обнаружит их в начале ХХI века в Киеве, ухудшения отношений и конечной конфронтации России с Западом, пожалуй, в будущем не избежать.

Чтобы увеличить свой геополитический вес, потенциальный союз трёх восточноевропейских стран – России, Украины и Белоруссии – обязан будет сохранять своё влияние в Средней Азии. Восточнославянский союз будет учитывать то обстоятельство, что прежняя секулярная культура Средней Азии, в которой тон задавали получившие учёные звания и литературную известность в России интеллигенты, теснится той же волной ислама, что победил в Иране, Пакистане, Судане и Афганистане, близок к победе в Алжире и Египте, штурмует позиции в некогда столь проамериканской Турции. Если Запад ощутит опасность исламского фундаментализма, он может смягчить своё современное настороженное отношение к Москве и Киеву.

 

Сценарий № 6. Евразийский проект

 

Для Москвы жизненно важно, чтобы российская граница с Казахстаном, разделяющая Среднюю Азию и Россию, не отделяла практически различные сущности, пришедшие в состояние конфликта. Напомним, что после Таджикистана боевые действия имели место в 2000-2001 годах в Киргизии и Узбекистане, где противостояние светской и религиозной основ чревато долговременным конфликтом. Отчуждение Центральной Азии грозит уязвимостью прежде глубинных российских центров (“мягкого подбрюшья” индустриального Урала).

Речь идёт о выживании государства. Казахстан как потенциальный проамериканский оплот также имеет слабые стороны, начиная, естественно, с того, что половина его населения – этнические русские. В случае резкого самоутверждения Астаны более отчётливое значение приобретёт фактор российского военного присутствия на казахстанских границах, равно как и факторы “флангового” обхода Казахстана дружественными по отношению к России Таджикистаном и Киргизстаном.

В стране, где около 20 млн. жителей являются мусульманами, где сильный элемент ислама владеет ключевыми позициями в Татарстане и Башкортостане, расположенных в геополитическом центре России, признание в будущем необходимости усиления элемента евразийства в государственном восприятии и государственной идеологии просто неизбежно и фактически является лишь вопросом времени.

История ныне ставит вопрос, сумеет ли Россия достаточно быстро преодолеть свой системный кризис и выработать убедительную для российского населения и одновременно приемлемую для западного мира систему геополитических координат. В конечном счёте геополитическое влияние России будет определяться не количеством танков и даже ракет, а тем, станет ли Россия экономически стабильным геополитическим “хартлендом” Евразии или, потерпев экономический крах, превратится в евразийский “медвежий угол”.

Раздражителем Запада становится то, что признанные ООН суверенные страны Россия называет “ближним зарубежьем”, что она предпринимает попытки создать своего рода “доктрину Монро” для пространств СНГ, активно выражает стремление быть посредником во внутренних конфликтах соседних стран. Довольно отчётливо звучат голоса (скажем, Зб. Бжезинский, Р. Пайпс), утверждающие, что не следует идти навстречу России ни на дюйм: “Это только усиливает аппетит тех националистов, которые интерпретируют незаслуженные уступки (Америки) как доказательство всеобщей обеспокоенности и желания мира включить Россию в международное сообщество, готовность проявить беспредельную терпимость в отношении российского поведения. Москве не должно быть позволено увеличивать свои силы на южных границах в нарушение договора 1990 года об обычных вооружённых силах в Европе с целью запугивания прежних (советских) республик, экс-сателлитов”. Ситуация, когда Россия стремится оставаться великой державой и вести себя как таковая в столь кризисной для себя обстановке, налицо, в дальнейшем едва ли можно рассчитывать на изменение этого подхода; напротив, он будет проявляться во всё более очевидных формах.

 

Главная тема

№ 6, июль-август 2005 г.