Журнал «Золотой Лев» № 63-64 - издание русской консервативной мысли (www.zlev.ru)

 

Т.Л. Морозова

 

О национальном достоинстве великороссов

 

Есть у хорошего русского писателя С. Каронина, ныне незаслуженно забытого, примечательный рассказ «Несколько кольев». Герой рассказа — бедный деревенский мужик, молодой и веселый. Любит он песни петь с молодой женой, шапки ни перед кем не ломает, с начальством говорит смело. Никогда не унывает, как бы туго ни приходилось. Пришлось ему как-то раз наняться на лесопилку к односельчанину. Тот недавно разбогател и не на шутку заважничал.

Однажды бедняку приглянулись несколько кольев, валявшихся на лесопилке: очень бы пригодились они ему на починку забора. Пошел он к хозяину и стал просить позволения взять эти колья. Хозяину в тот вечер было скучно, и он послал парня за водкой. Изрядно выпив сам и щедро угостив работника, он принялся измываться над ним, заставляя то повторять «я — червяк», то ползать на карачках, то лаять, кукарекать и т.п. Вволю натешившись, богач разрешил бедолаге забрать колья. Проспавшись на следующее утро и вспомнив, как унижался накануне, мужик, сгорая от стыда и обиды, стал в ярости крушить и забор, и избу, и все, что попадалось под руку. Шло время, но срам не забывался, приступы дикой разрушительной злобы повторялись снова и снова. Мужик зачастил в кабак и в конце концов спился, потерял и дом, и жену. Такую цену пришлось ему заплатить за потерю человеческого достоинства.

У Ф.М. Достоевского в «Братьях Карамазовых» есть эпизод, тема которого перекликается с темой каронинского рассказа, хотя финал совершенно иной. Это встреча штабс-капитана Снегирева с Алешей Карамазовым. Предыстория встречи драматична. Штабс-капитан, задавленный бедностью «маленький человек», был прилюдно оскорблен Дмитрием Карамазовым, который оттаскал его за жидкую бороденку на глазах у малолетнего сына и его школьных товарищей, под гогот столпившихся зевак. Алеша приходит к Снегиреву просить прощения за поступок брата и уговаривает его принять в знак дружеского расположения двести рублей. Для штабс-капитана это огромная сумма. Он тут же начинает строить радужные планы: как поправит свои дела, попробует вылечить больную жену и дочь-калеку. Вдруг его обжигает мысль о том, что предложенные ему деньги — плата за пережитый позор. Что скажет сын? Снегирев в ярости бросает банкноты на землю, топчет их ногами и бежит прочь от Алеши.

По воспоминаниям одного из театралов, видевшего постановку «Братьев Карамазовых» во МХАТе, эта сцена произвела на публику исключительно сильное впечатление: в какой-то момент зрители начали непроизвольно подниматься с мест, так что вскоре весь зал встал, следя за действием в напряженной тишине и разразившись в финале громом аплодисментов. Кому и чему аплодировали зрители? Конечно, не просто замечательной игре актеров, а прежде всего — штабс-капитану Снегиреву, который не поддался искушению, преодолел соблазн, поставил выше денег и выгоды свое человеческое достоинство.

Если личное достоинство обладало в глазах русских писателей (равно как и читателей и зрителей) такой сверхценностью, то тем более должно бы было цениться достоинство национальное: ведь уважение или неуважение к нему распространяется не только на отдельного человека, но и на его родителей, детей, друзей, родственников, всех близких и далеких людей, населяющих страну.

О тесной связи личного и национального достоинства писал выдающийся русский ученый, историк и филолог Н.С. Трубецкой. Он считал, что заниженная самооценка и недостаток самоуважения одинаково вредны как для отдельной личности, так и для целых народов: «Отсутствие веры в себя… является большим минусом в борьбе за существование. В частной жизни постоянно приходится наблюдать, как натуры несамоуверенные, мало ценящие самих себя и привыкшие к самоунижению, проявляют в своем поведении нерешительность, недостаточную настойчивость, позволяют другим «наступать себе на ноги» и в конце концов подпадают под полную власть более решительных и самоуверенных, хотя зачастую и гораздо менее одаренных личностей. Совершенно таким же образом и в жизни народов нации малопатриотические, с неразвитым чувством национальной гордости, всегда пасуют перед народами, обладающими сильным патриотизмом или национальным самомнением»1.

Когда-то наши предки относились к чести Отечества ревностно и постоять за свое национальное достоинство умели. Вот, например, какой случай произошел однажды с княгиней Е.Р. Дашковой, директором тогдашней Академии наук, во время одного из ее заграничных путешествий. Обнаружив в гостинице, где она остановилась, две картины, на которых изображалось, как русские солдаты, побежденные пруссаками, просят у них пощады, Дашкова закупила масляной краски и собственноручно перекрасила все мундиры на полотнах, сделав победителями русских. А в беседе с австрийским канцлером высказала следующее мнение о месте России в мире: «Такая обширная страна, как Россия, наделенная всеми источниками силы и богатства, не нуждается на пути своего величия в иностранной помощи; если управлять ею хорошо, она не только неприступна в своей собственной мощи, но в состоянии располагать судьбой других народов, как ей угодно»2.

Нынешние госчиновники — не чета Дашковой. Где уж им явить миру свою страну «на путях величия»! Запад слышит от них только нижайшие просьбы о займах и инвестициях.

Каких только потерь не понесла Россия за последние пятнадцать лет! Утрачены огромные территории, статус великой державы, боеспособность армии, потенциал науки. Не видно конца потерям демографическим, экономическим, нравственным и т.д., и т.д. И как следствие всего этого (а может быть, и одна из причин) — катастрофически теряется чувство национального достоинства.

«Деньги потерял — ничего не потерял, мужество потерял — все потерял» — гласит старая пословица. Утрата национального достоинства сродни потере мужества. Поэтому его восстановление — насущная задача, стоящая перед всеми нами. Огромную роль в этом призвана сыграть школа.

Понятие «национальное достоинство» представляется нам более предпочтительным, чем «национальная гордость». Дело в том, что в русском языке (и не только в русском) такие слова, как «гордость» и «гордый», сопровождаются рядом отрицательных качеств. Так, например, в словаре Даля дается следующее определение слову «гордый»: «надменный, высокомерный, кичливый, надутый, спесивый, зазнающийся, кто ставит себя самого выше всех прочих». В словаре Ожегова интерпретация иная: «исполненный чувства собственного достоинства, сознающий свое превосходство». Однако и Ожегов в качестве одного из значений слова «гордый» указывает следующее: «чересчур самоуверенный, надменный, самолюбивый». В толковых словарях английского языка тоже можно обнаружить эту двойственность. Слово «proud» («гордый») объясняется так: «1) (в хорошем смысле) обладающий должной гордостью или достоинством; 2) (в плохом смысле) оценивающий себя слишком высоко, надменный, наглый».

Дабы избежать двойственности и необходимости уточнений, в каком именно смысле употребляется слово «гордость», мы будем пользоваться понятием «национальное достоинство», исключающим возможность неверных толкований.

С негативными последствиями отсутствия в современном российском обществе национального достоинства нам приходится сталкиваться на каждом шагу, — и в большом, и в малом. Мы позволяем притеснять своих соотечественников в так называемом «ближнем зарубежье»; мы с легкостью отдали телевидение и другие СМИ в руки антинациональных сил и нарекли это «свободой слова» (хотя на самом деле это есть не что иное, как подавление слова патриотического); мы согласились импортировать с Запада низкокачественное продовольствие, которое на Западе выбрасывают на свалку или отправляют в страны «третьего мира»; наши кинотеатры и видеосалоны заполнены антироссийскими фильмами, а книжные прилавки— антироссийскими опусами, в то время как произведения патриотические и не переводятся, и не издаются; мы не возражаем против таких определений нашей страны, как «империя зла» или «Верхняя Вольта с ракетами», и сами постоянно употребляем их (в то время как Нью-Йорк, например, не согласился с определением «город желтого дьявола», которое дал ему Горький, и предпочитает называть себя «городом большого яблока»). В пылу борьбы с «тоталитаризмом» кое-кто у нас даже изъявил готовность приравнять, по требованию либералов, коммунизм к фашизму, Сталина к Гитлеру, молодогвардейцев к гитлерюгенду. Геополитические и прочие последствия этого (включая пересмотр итогов войны) кто-нибудь просчитал? Поздно теперь прибалтами возмущаться. Они только пользуются тем, что мы сами перед ними в пыли распростерлись. Североамериканские индейцы почему-то не кричат белым американцам, «оккупировавшим» их территорию: «Чемодан — самолет — Европа!». Хотя оснований для таких криков у них, лишенных земли и помещенных в резервации, гораздо больше, чем у тех, кто впервые за всю свою историю получит независимость в подарок от «оккупантов».

Результаты нашей недооценки самих себя плачевны. И страна в целом, и отдельные граждане постоянно сталкиваются с игнорированием своих прав и интересов за рубежом и несут при этом как моральный, так и весьма ощутимый экономический ущерб. Так, Германия, страна-агрессор, нагло требует от нас реституции культурных ценностей, а наши горе-чиновники спешат эти требования удовлетворить. Того и гляди Калининград сдадут. К нам относятся так, как мы сами позволяем к себе относиться. Почему же мы позволяем?

К сожалению, очень часто наши недостатки являются продолжением наших достоинств. Русскому православному человеку всегда было свойственно сознание своего несовершенства, неприязнь к самодовольству и самохвальству. Наша церковь воспитывает своих чад в постоянной готовности и покаянию. Достоевский подметил разницу в поведении между подвыпившими русским и немцем: немец начинает хвастать и выпячивать грудь, русский обхватывает голову руками и оплакивает свои прегрешения. Это наблюдение постоянно подтверждается не только на бытовом уровне, но и в сфере культуры.

Вот, например, стихотворение Н.А. Некрасова, написанное в 1867 году.

 

Умру я скоро

Умру я скоро. Жалкое наследство,

О родина! оставлю я тебе.

<…>

Не торговал я лирой, но, бывало,

Когда грозил неумолимый рок,

У лиры звук неверный исторгала

Моя рука…

<…>

Но, жизнь любя, к ее минутным благам

Прикованный привычкой и средой,

Я к цели шел колеблющимся шагом,

Я для нее не жертвовал собой,

И песнь моя бесследно пролетела

И до народа не дошла она,

Одна любовь сказаться в ней успела

К тебе, моя родная сторона!

За то, что я, черствея с каждым годом,

Ее умел в душе моей спасти,

За каплю крови, общую с народом,

Мои вины, о родина! Прости!

 

Разумеется, Некрасов не был идеальным человеком и сожалеть ему было о чем. Но назвать всю свою поэзию «жалким наследством», укорять себя за то, что «не жертвовал собой» (в том смысле, что не попал на каторгу), — это, пожалуй, слишком. То есть слишком по-русски.

Чайковский на склоне лет пришел к горестному выводу: жизнь не удалась. А Ф.И. Тютчев в письме к жене от 9июля 1851 года сетовал: «Право же, я чувствую себя весьма жалким существом. Только ты одна и способна знать меня вдоль и поперек — как ты и знаешь — и не питать ко мне чувства полнейшего презрения». Примеров подобной самооценки выдающихся деятелей русской культуры можно было бы привести множество.

С такой же сверхтребовательностью многие из нас относятся и к собственной стране. Претензии западников к России известны. Но их едва ли не превзошел один из лидеров славянофильства А.С. Хомяков, обрушивший на столь любимую им отчизну град упреков.

 

России

...Но помни: быть орудьем Бога

Земным созданьям тяжело.

Своих рабов он судит строго,

А на тебя, увы! как много

Грехов ужасных налегло!

В судах черна неправдой черной

И игом рабства клеймена;

Безбожной лести, лжи тлетворной,

И лени мертвой и позорной,

И всякой мерзости полна!

О, недостойная избранья,

Ты избрана! Скорей омой

Себя водою покаянья,

Да гром двойного наказанья

Не грянет над твоей главой!

(1854)

 

Напомним еще предисловие Л.Н. Толстого к «Войне и миру». Он собирался начать повествование с событий 1812 года, но потом ему показалось отчего-то неудобно начинать с победы, умолчав о предшествовавшем ей «сраме» Аустерлица и Тильзита, и хронология романа была отодвинута на несколько лет назад.

Готовность к самокритике — качество положительное, оно, разумеется, лучше кичливости. Но не худо бы помнить: каяться надо перед Богом, а не перед другими грешниками. Шекспир по этому поводу сказал примерно следующее в одном из сонетов: «Да, грешен я, но не грешнее вас, мои хулители и судьи». Кроме того, в покаянии легко переусердствовать, перейти ту грань, где самокритика может превратиться в самооплевание, что частенько с нами и происходит.

Мы должны знать за собой это свойство. Избавиться от него вряд ли возможно — разве что путем генной инженерии, которая «вылущит» из нас когда-нибудь негодные хромосомы. А до тех пор, пока наука не достигла таких высот, нам нужно хотя бы отдавать себе отчет в негативных последствиях чрезмерного смирения и контролировать эту свою добродетель, дабы она не переросла в порок.

Наши соседи по планете умеют обходиться без самобичевания, даже когда признают свои слабости и изъяны. Например, когда американский философ Генри Торо писал о «золотой лихорадке» 1849 года в Калифорнии, он замечал, что она обнажила жадность и подлость, таящиеся в человеческой природе. Это обычный ход мысли у американцев, англичан, французов и прочих: перелистывая темные страницы своей истории, они рассуждают не о собственной греховности, а о несовершенстве человеческой природы. И только мы одни ухитряемся приписывать себе национальную монополию на все виды человеческих недостатков.

Этим очень ловко пользуются наши недруги. Возьмем, например, расхожую сентенцию, которой нас потчуют на протяжении многих лет: в России якобы все заняты только одним делом — воруют. И занимаются этим с доисторических времен. Можно подумать, что где-то не воруют. Как будто коррупционные скандалы не захлестывают так называемые цивилизованные страны; как будто в Европе и Америке не разоблачаются чуть ли не ежедневно всевозможные аферы на всех уровнях; как будто это в России придумали оффшорные зоны, изобрели мафию, схемы отмывания денег и ухода от налогов; как будто обвиняемые во взяточничестве чиновники Евросоюза, компании, надувающие своих акционеров, вроде Энрона, а также подозреваемые в мошенничестве Клинтон, Ширак, Берлускони и прочие деятели того же ранга имеют какое-то отношение к России.

Кроме того, элементарная логика подсказывает: украсть можно только то, что кем-то произведено, создано чьим-то трудом. Если воровать будут все, воровать будет нечего. Значит, общество делится на тех, кто трудится, и тех, кто крадет плоды их труда. И именно эти последние кричат о том, что «все воруют», потому что это им выгодно, потому что это отвлекает от них негодование общества.

Лев Толстой по аналогичному поводу писал в дневнике следующее:

 

«Читаю “Историю” Соловьева. Всё, по истории этой, было безобразно в допетровской России: жестокость, грабеж, правеж, грубость, глупость, неуменье ничего сделать. Правительство стало исправлять. И правительство это такое же безобразное до настоящего времени. Читаешь эту “Историю” — и невольно приходишь к заключению, что рядом безобразий совершилась история России. Но как же так ряд безобразий произвел великое, единое государство?.. Но, кроме того, читая о том, как грабили, правили, воевали, разоряли, невольно приходишь к вопросу: что грабили и разоряли? А от этого вопроса к другому: кто производил то, что разоряли? Кто и как кормил хлебом весь этот народ? Кто делал парчи, сукна, платья, камки, в которых щеголяли цари и бояре? Кто ловил черных лисиц и соболей, которыми дарили послов, кто добывал золото и железо, кто выводил лошадей, быков, баранов, кто строил дома, дворцы, церкви, кто перевозил товары? Кто воспитывал и рожал этих людей единого корня? Кто блюл святыню религиозную, поэзию народную, кто сделал, что Богдан Хмельницкий передался России, а не Турции и Польше?» (4 апреля 1870 г.).

 

Есть еще одна байка русофобствующих либералов: о так называемой «русской лени». Ее распространяют те, кто за всю свою жизнь не поднимал ничего тяжелее, чем набитая долларами коробка из-под ксерокса; кто недоплачивает нефтяникам и шахтерам, получает на этом 300% прибыли, но считает, что этого мало, и обвиняет рабочих в том, что те лодырничают и не обеспечивают им 1000%. О, как они устали, эти олигархи-трудоголики, деньги считать, как умаялись от этого непосильного труда! И до чего удобную соорудили легенду: все, кого они грабят, — дураки и бездельники, потому и живут плохо, не в пример им, грабителям, таким умным, таким энергичным.

Облапошивать народ финансовым гениям помогает целая свора эстрадников-затейников, которых доверчивая публика слушает, разинув рот. Один из них любит ссылаться на народные сказки: вот, мол, видите, кто у нас национальный герой? Это Емеля, который с печки не слезал и добывал себе все по щучьему веленью. Так что халявщики вы все, дорогие телезрители, а потому не рыпайтесь и не трогайте Абрамовича, хотя бы он на халяву пол-России хапнул.

Но почему бы затейнику-фольклористу не вспомнить французскую сказку про кота в сапогах? Чем, интересно, этот котяра отличается от щуки, а его хозяин от Емели? И у братьев Гримм есть похожие сказки, и у Андерсена. Бродячий сюжет, что называется.

С другой стороны, не мешало бы знатоку народного творчества прокомментировать такую сказку, как «Морозко», где награду получает трудолюбивая падчерица, а ее сестрица-лентяйка остается ни с чем. А если бы сей балагур открыл сборник Даля «Пословицы русского народа», он прочел бы следующее:

 

Кто ленив с сохой, тому весь год плохой.

Скучен день до вечера, когда делать нечего.

Без дела жить, только небо коптить.

Трутни горазды на плутни. (Это, очевидно, о самозваной российской «элите».)

Терпенье и труд все перетрут.

Ремеслу везде почет.

Хочешь есть калачи, так не сиди на печи.

Пролениться — и хлеба лишиться.

На Бога уповай, а без дела не бывай.

Кто много лежит, у того и бок болит.

Ленивый и могилы не стоит.

Работай до поту, так поешь в охоту.

Белые ручки чужие труды любят. (Тоже об «элите».)

Хорошо ленивого по смерть посылать.

Лень мужика не кормит.

Без труда не вынешь и рыбку из пруда.

Труд человека кормит, а лень портит.

На полатях лежать — ломтя не видать.

Кто рано встает — тому Бог подает.

Чай ты устал, на мне сидя? (Опять про финансистов.)

Дело мастера боится.

После дела и гулять хорошо.

Богу молись, а сам трудись.

 

Но поскольку труд в России часто бывал (и остается) чрезмерным и подневольным, появлялись и такие пословицы:

 

Барской работы не переработаешь.

А когда досуг-то будет? А когда нас не будет.

Ретивому коню тот же корм, а работы вдвое.

От трудов праведных не нажить палат каменных.

От работы не будешь богат, а будешь горбат.

Сей хлеб, а ешь мякину.

 

Пусть бы завсегдатаи ресторанов и казино, обличающие народную лень, повнимательнее прочли «Анну Каренину», где так описывается крестьянский труд:

 

«Было самое спешное рабочее время, когда во всем народе проявляется такое необыкновенное напряжение самопожертвования в труде, какое не проявляется ни в каких других условиях жизни и которое высоко ценимо бы было, если бы люди, проявляющие эти качества, сами ценили бы их, если б оно не проявлялось каждый год и если бы последствия этого напряжения не были так просты. Скосить и сжать рожь и овес и свезти, докосить луга, передвоить пар, обмолотить семена и посеять озимое — все это кажется просто и обыкновенно; а чтобы успеть сделать все это, надо, чтобы от старого до малого все деревенские люди работали не переставая в эти три-четыре недели втрое больше, чем обыкновенно, питаясь квасом, луком и черным хлебом, молотя и возя снопы по ночам и отдавая сну не более двух-трех часов в сутки. И каждый год это делается по всей России».

 

Именно в России, с ее самым холодным в мире и неблагоприятным для сельского хозяйства климатом, крестьянский труд всегда был самым тяжелым. А наши либеральные журналисты позволяют себе иронизировать по поводу выражения «битва за урожай». Почему, мол, в Америке нет такого выражения? Если бы эти весельчаки были чуть пообразованнее, они бы знали, что даже в Америке, с ее несравненно более мягкими климатическими условиями, упоминавшийся выше Генри Торо сравнивал уборку урожая с изнурительным боем и считал, что служить в армию идут те фермеры, которые дезертируют с этого поля битвы, рассчитывая на более легкую жизнь в казарме.

Задолго до Л.Н. Толстого Екатерина II в книге «Антидот» писала о качествах простого русского народа примерно то же самое, что и он.

 

«Ни в одной стране крестьяне не трудятся в течение всего года больше, чем в России: летом они всегда в поле, они пашут, сеют, косят, жнут, молотят, рубят лес; зимой они всегда возят свои припасы в город на продажу, занимаются охотой и рыболовством, а по вечерам, когда у них есть время, водят хороводы, поют и пляшут… Наши крестьяне с одним топором в руках строят свои деревянные жилища. Крестьянин складывает свою печку (в которой он сам печет себе хлеб) из глины и кирпича; то и другое приготовляет он сам; он исправляет свой топор, свою соху или плуг; итак, он уже непременно и плотник, и каменщик, и кузнец; жена его прядет лен, делает из него холст, шьет на свою семью рубахи; дети ее помогают ей; то же семейство приготовляет шерсть и толстое сукно, в которое отцы и сыновья одеваются зимой. Шерсть на это сукно непокупная — она из домашнего стада, а шкура овец, кроме того, идет еще на шубы. Для этого они сами ее выделывают. Нужно ли окрасить холст или сукно, за это дело принимается все то же семейство; они умеют извлекать из разных трав оттенки, которые им нравятся или которые им нужны; тут в одном крестьянском доме собраны зародыши многих искусств и ремесел»3.

 

При такой напряженной работе круглый год не грех и помечтать иной раз о щукеволшебнице.

Очень много у нас написано и наговорено об обломовщине. Здесь следовало бы прислушаться к мнению Достоевского. Он называл Обломова не русским, а «петербургским» типом. Что он имел в виду? Дело в том, что до начала петербургского периода русской истории все дворянское сословие поголовно было обязано служить. Профессия у дворян была такая — Родину защищать. О диване и халате и помыслить никто не мог. По вызову в случае военной опасности (а она существовала постоянно) дворяне были обязаны являться ко двору «конно-оружно-людно».

В сущности, русский дворянин всю жизнь проводил или в походе, или на гражданской службе. И лишь в 1762 году, когда вышел указ о вольности дворянства, ему было разрешено не служить, а заниматься хозяйством в своих поместьях или проживать в Москве, Питере, Париже— где душа пожелает. При том условии, чтобы крестьянин продолжал пахать. Вот тогда и появился тип Обломовых. И вот почему Достоевский назвал этот тип петербургским. Обо всем этом следовало бы рассказывать учащимся в школе на уроках литературы, не ограничиваясь статьей Добролюбова.

Нашим либералам никак не надоест превозносить протестантскую трудовую этику — якобы это она создала нынешнее благополучие Запада. При этом молчаливо подразумевается, а иногда и прямо говорится, что православие не имеет никакой трудовой этики (либералы по давней своей традиции враждебно относятся к русской церкви). Хорошо поставленные монастырские хозяйства, способные выращивать виноград на Соловках, доказывают обратное. Но православная трудовая этика действительно отличается от протестантской. Православие различает две разновидности труда: труд омертвляющий, направленный на достижение эгоистических целей, подчиненный духу стяжательства и сребролюбия, и труд животворящий, несущий благо всем. Это нашло отражение в русской литературе. Чехов, например, создал два образа, диаметрально противоположные друг другу: доктора Ионыча и доктора Астрова. Оба работают, не покладая рук, но первый — погибшая душа, тогда как второй вызывает самую горячую симпатию. В повести Гоголя «Портрет» обрисованы два типа художников. Оба не выпускают из рук кисти, но один — модный живописец, погубивший свой талант ради денег и славы, а второй — подвижник, для которого служение искусству неотделимо от служения Богу. Так что, с русской точки зрения, труд труду — рознь. Потому и Штольц в романе Гончарова хотя и противостоит Обломову, но отнюдь не воспринимается в качестве положительного героя. Такие «трудяги», как Лопахин или профессор Серебряков, с его укоризненным: «Работать, работать надо», тоже не вызывают особых симпатий.

В советское время, с его культом трудового героизма, с одной стороны, и использованием лагерного труда, с другой, отношение людей к работе было достаточно противоречивым. Тем не менее факт остается фактом: власть эксплуатировала лучшие трудовые качества народа, его бескорыстие и самопожертвование, особенно ярко проявившиеся в годы индустриализации, войны и послевоенного восстановления. Рекордно быстрое восстановление таких полностью разрушенных городов, как Сталинград или Севастополь, до сих пор способно поразить воображение. Напрасно исключили из школьных программ советский производственный роман. Он, конечно, скучноват, но во многом правдив и дает истинное представление о трудовом потенциале нашего народа.

Может возникнуть вопрос: почему же в таком случае жизненный уровень в России ниже, чем в странах Запада? Ведь именно это позволяет нашим «доброжелателям»-либералам говорить, грустно вздыхая: «Как работаем, так и живем». Подразумевается, что на Западе работают лучше. Так ли это? В самом ли деле доходы людей и наций при существующем экономическом устройстве прямо пропорциональны затраченному труду? Действительно ли сельская учительница Мария Ивановна потому живет в сотню раз хуже какого-нибудь олигарха, что он умеет работать, а она нет? И оттого ли Россия опустилась по уровню жизни на одно из самых незавидных мест в мире, что народ перестал работать? А если и вправду перестал, то почему?

Нынешний высокий средний уровень жизни на Западе многие воспринимают как такую же постоянную его характеристику, как благодатный климат. Забывают, что Европа веками задыхалась от нищеты, спасаясь от которой люди миллионами эмигрировали в Северную и Южную Америку, Австралию, Новую Зеландию и куда только можно, — в том числе, между прочим, и в Россию, куда при Петре хлынула европейская голытьба «на ловлю счастья и чинов». Петербург был наводнен немецкими колбасниками, французскими поварами и парикмахерами, итальянскими шарманщиками. Выходцы из Швейцарии настолько облюбовали должность привратника, что дали ей второе название: «швейцар». Нищие немецкие землепашцы упросили Екатерину II дать им землю в Поволжье, освободив при этом от налогов. Екатерина сама явилась в Петербург из Германии с приданым в виде двенадцати пар чулок и потому охотно вошла в положение соотечественников. Заметим, что из России ее коренные жители никуда почему-то в массовом порядке не бежали, и первая волна эмиграции имела причину не экономическую, а политическую: поражение белых в гражданской войне.

Вплоть до 60-х годов прошлого столетия нормой для западных стран был резкий контраст между роскошью, в которой купались немногие, и скудным существованием большинства. Структура западного общества наглядно представлена в фильме «Титаник»: пассажиров с верхней палубы и из битком набитого трюма разделяет пропасть. «Призрак коммунизма» стал бродить по Европе недаром. Вся западная литература XIX и первой половины ХХ века кричит о социальном неравенстве и нищете народа: перечитайте Диккенса, Гюго, Золя, Джека Лондона, Драйзера, Стейнбека, Ремарка и т.д. В русской классической литературе тема «униженных и оскорбленных» тоже заняла одно из главных мест, поскольку Россия, двинувшись по западному пути, обзавелась и всеми западными пороками, на которые остро реагировало искусство. Сейчас, после семидесятилетнего перерыва, эта традиция перенимать и приумножать пороки Запада у нас возобновилась, сопровождаясь, однако, не критикой, а неслыханным энтузиазмом «мастеров культуры» (вследствие чего, видимо, русская литература этого направления и приказала долго жить под чавканье завсегдатаев фуршетов на постмодернистских презентациях).

А в те времена, когда русская литература еще существовала, наши писатели, посещая Европу, не оставляли без внимания царившие там нищету и социальное неравенство. Вот что писал, например, Фонвизин в письмах сестре из Франции, Германии и Италии:

 

«С одной стороны, видишь нечестие, возносящее главу свою, а с другой — вдов и сирот, стоящих подле окон домов великолепных, откуда из седьмого этажа (ибо добрые люди живут на чердаках) кидают сим нищим куски хлеба, как собакам»; «Нищих в Саксонии пропасть и самые безотвязные. Коли привяжется, то целый день бродит за тобою. Одним словом, страждущих от всякия скорби, гнева и нужды в такой землишке, какова Саксония, я думаю, больше нежели во всей России»; «В самом лучшем трактире вонь, нечистота, мерзость… Полы каменные и грязные; белье мерзкое; хлеб, какого у нас не едят нищие; чистая их вода то, что у нас помои… не одна сотня скорпионов была в постели, на которой нам спать доставалось»; «Бедность здесь беспримерная. На каждом шагу останавливают нищие; хлеба нет, одежды нет, обуви нет. Все почти наги и так тощи, как скелеты»; «В комнате, которую нам отвели и которая была лучшая, такая грязь и мерзость, какой, конечно, у моего Скотинина в хлевах никогда не бывает»; «Нет дня, в который бы жена моя, выехав, не плакала от жалости, видя людей, мучительно страждущих: без рук, без ног, слепые, в лютейших болезнях, нагие, босые и умирающие с голоду, везде лежат у церквей под дождем и градом. Я не упоминаю уж о тех несчастных, которые встречаются кучами в болячках по всему лицу, без носов и с развращенными глазами от скверных болезней; словом, для человечества Рим есть земной ад»4.

 

Достоевский посетил Европу почти через сто лет после Фонвизина, но нищета в рабочих кварталах Лондона ужаснула его не меньше:

 

«Ночью по субботам полмиллиона работников и работниц, с их детьми, разливаются как море по всему городу, наиболее группируясь в иных кварталах, и всю ночь до пяти часов празднуют шабаш, то есть наедаются и напиваются, как скоты, за всю неделю… Точно бал устраивается для этих белых негров… Все пьяно, но без веселья, а мрачно, тяжело и все как-то странно молчаливо. Жены не отстают от мужей и напиваются вместе с мужьями; дети бегают и ползают между ними… Тут уж вы видите даже не народ, а потерю сознания, систематическую, покорную, поощряемую… Эти миллионы людей, оставленные и прогнанные с пиру людского, толкаясь и давя друг друга в подземной тьме, в которую они брошены своими старшими братьями, ощупью стучатся хоть в какие-нибудь ворота и ищут выхода, чтоб не задохнуться в темном подвале… Бедных и в церковь не пускают, потому что им нечем заплатить за место на скамье… Браки между работниками и вообще между бедными почти зачастую незаконные, потому что дорого стоит венчаться. Кстати, многие из этих мужей ужасно бьют своих жен, уродуют их насмерть и больше все кочергами, которыми разворачиваются в камине уголья. Это у них какой-то уже определенный к битью инструмент. По крайней мере в газетах, при описании семейных ссор, увечий и убийств, всегда упоминается кочерга. Дети у них, чуть-чуть подросши, зачастую идут на улицу, сливаются с толпой и под конец не возвращаются к родителям. Англиканские священники и епископы горды и богаты, живут в богатых приходах и жиреют в совершенном спокойствии совести»5.

 

Такого рода картины западного «благополучия» не редкость у русских писателей. Их можно найти у Толстого, Герцена, Белинского, Чехова, Короленко, Горького, Блока, Бунина, Маяковского, Есенина и т.д. К сожалению, учителя не знакомят с ними школьников, в результате чего у тех складывается впечатление, будто наш критический реализм был критичен только по отношению к России. Отсюда у многих в нашей стране сохраняется столько иллюзий относительно «цивилизованных стран». Эти иллюзии всячески подогреваются либеральными СМИ, корящими «варварскую» Россию за «отсталость», а расплачиваться за них приходится тысячам наших сограждан, которые едут на Запад в надежде на приличные заработки и с трудом наскребают денег на обратный билет. Это в особенности относится к женщинам, которые подписывают где-нибудь в Костроме договор об устройстве на работу в венский зоопарк, чтобы кормить кенгуру, а попадают в бордель с пропускной способностью пятьдесят клиентов в сутки на койко-место.

Не могу не вспомнить в связи с этим курьезный случай времен своей студенческой юности. Одна моя сокурсница, готовясь к экзамену по английскому языку, наткнулась в словаре на существительное «wifebeating» (буквально переводится как «женобитие»). Ее шок был неописуем. «Как?! — воскликнула она в ужасе. — А я-то считала англичан цивилизованной нацией!» Думаю, ее удивление возросло бы еще больше, узнай она, что в пластической хирургии на Западе существует целое направление, специализирующееся на ликвидации последствий «wifebeating» на челюстях и скулах бедных Молли и Долли. Таких вот наивных простушек и простачков, благоговеющих перед «цивилизованными странами», воспитывала и воспитывает наша школа.

Но вернемся к проблеме жизненного уровня в России и на Западе. Несмотря на нещадный грабеж колоний (Индия и Египет все никак не могут добиться от Великобритании реституции вывезенных ценностей), Западу не удалось избежать социальных потрясений, таких, например, как восстание парижских коммунаров или биржевой крах 1929 года в Америке с последующей Великой депрессией. Положение стало улучшаться только лет сорок тому назад, когда Запад приступил к осуществлению гениального проекта: переводу промышленного производства в страны «третьего мира» и предоставлению им щедрых банковских кредитов. Благодаря этому достигалось несколько целей: страны «золотого миллиарда» избавлялись от пролетариата (следовательно, о призраке коммунизма можно было, слава Богу, забыть); рабочим «третьего мира», неприхотливым и послушным, можно было платить сущие гроши (10 центов в час, т.е. по нынешнему курсу 800–900 рублей в месяц), вследствие чего прибыли возрастали стократно; выплаты по займам нарастали лавинообразно; из этих шальных доходов легко можно было выделить средства на социальное обеспечение низших слоев «золотого миллиарда». Работать западный человек стал намного меньше, а жить — намного лучше.

Только вот незадача: обленился западный человек до такой степени, что на все тяжелые и грязные работы стал приглашать лимиту из «третьего мира». В профессиональную армию тоже пришлось зазывать лимиту, прельщая получением гражданства (в американской армии 60% личного состава — выходцы из «третьего мира», жаждущие прописаться в США). Да что там чернорабочие и солдаты! Даже интеллектуальных, а не то что физических усилий не желает прилагать современный западный человек и выписывает программистов из Индии и Китая. Сам он ищет работенку полегче: в рекламе, модельном бизнесе и т.п. Чернокожие и желтокожие приезжие начали, по своему обыкновению, интенсивно размножаться, а отвыкшие от труда по рождению и воспитанию детей белые женщины почти прекратили обзаводиться потомством.

Жить бы да радоваться западному человеку, но грянул гром: обвалились в Нью-Йорке башни-близнецы. Потрясенные американцы задавали друг другу один и тот же вопрос: «За что нас так ненавидят?» Придумали теорию о столкновении цивилизаций: якобы ислам ополчился на христианство. Тысячу лет сидел смирно и никого не трогал, а тут вдруг ополчился. Обезбоженный Запад называет себя христианским без всяких на то оснований. Мусульман возмущает в современном западном мире тот нравственный распад (порнография, культ жестокости, педофилия и пр.), который вызывает протест и всех истинных христиан.

Не напоминает ли все происходящее эпоху упадка Римской империи? Рим пал в конечном счете потому, что его граждане совершенно разучились работать. Толпы праздных люмпенов требовали одного: хлеба и зрелищ. Не точно ли так же нынешние толпы требуют наркотиков и блокбастеров? А судьба римских легионов? Изначально в них служили граждане Рима. Но со временем они сочли службу слишком обременительной и стали нанимать солдат из покоренных провинций. Кончилось тем, что покоренные провинции двинулись на Рим и уничтожили империю.

Какой урок следует извлечь из всего этого России? Для начала перестать верить сказкам либералов о причинах экономического благополучия Запада и винить себя в лени и нерадивости, из-за которых будто бы Россия скатилась к уровню Зимбабве. Каким же образом Россия ухитрилась некогда подняться на тот уровень, с которого можно куда-то скатываться в течение целых пятнадцати лет либеральных реформ?

Фонвизин из своего пребывания в Италии сделал вывод:

 

«Ни плодороднее земли, ни голоднее народа я не знаю. Италия доказывает, что в дурном правлении, при всем изобилии плодов земных, можно быть прежалкими нищими»6.

 

Денис Иванович смотрел в корень: не итальянцев обвинял в лодырничестве, а систему управления называл дурной. Не ту ли же картину наблюдаем мы и в России? Навязанная стране либералами экономическая модель настолько порочна по самой своей сути, настолько лишает людей стимулов к труду и создает так много стимулов к расхитительству и мошенничеству, что ни к чему, кроме краха, привести не может. Удивляться надо только тому, что этот крах до сих пор не наступил. Видимо, запас нравственной прочности в русском народе оказался более велик, чем того ожидали реформаторы, сознательно толкнувшие страну в пропасть.

Если мы примем в соображение природно-климатические условия, в которых находится Россия, нам придется признать, что упорство, цепкость и работоспособность великорусского племени достойны восхищения. Мы так привыкли к нашему климату, к долгой и суровой зиме, короткому и часто дождливому лету, к заморозкам и суховеям, что даже не отдаем себе отчета, во сколько все это обходится нам экономически. Приблизительные подсчеты сделаны в книге А.П. Паршева «Почему Россия не Америка». Из этой книги можно узнать, что Россия — самая холодная страна в мире, если не считать Монголии. Среднегодовая температура у нас — минус 5,5 С, в то время как даже в соседней Финляндии — плюс 1,5 С. В Лондоне, оказывается, растут пальмы и бамбук, в Норвегии клубника созревает в мае, под Вашингтоном собирают хлопок, как в Узбекистане, Нью-Йорк расположен на широте Сочи, Канада в промышленных масштабах производит кукурузу, которая в Московской области достигла спелости лишь один раз за сто лет выращивания, и сою, которая растет только на Юге, ближе к Черному морю. Теплый Гольфстрим избавляет Западную Европу от зимних холодов, летних засух и губящих урожай весенних заморозков. Если в Англии на Рождество выпадает снег, это считается редкостью и такое Рождество называется белым. В западноевропейских городах снег с улиц не убирают, так как не имеет смысла тратиться на уборку столь редко выпадающих осадков.

 

«В Западной Европе кратковременное похолодание до каких-нибудь минус 10 С (раз в 20 лет) вызывает полную дезорганизацию хозяйственной жизни. А в центре России –10 С — это средняя температура января, то есть совершенно обычное дело… Есть эмпирические данные для оценки обустройства рабочего места в зависимости от зимних температур; так вот, для отрицательных температур с каждым градусом эта стоимость растет на десятки процентов»7.

 

Паршев сравнивает стоимость капитального строительства в России и других странах: нам все обходится намного дороже. При строительстве дома у нас необходим мощный фундамент, подошва которого расположена глубже границы промерзания (в Европе грунт не промерзает, поэтому даже трехэтажные дома, не говоря уже об одноэтажных и двухэтажных, возводятся практически без фундамента). Стены у нас нужны втрое толще, окна с двойными рамами (на Западе они являются предметом роскоши), крыши необходимы такие, которые способны выдержать толстый слой снега. Даже рытье канав, не говоря уже о строительстве дорог, обходится нам как минимум в три раза дороже.

 

«Для дорожного покрытия даже нынешние гнилые зимы смертельны — колебания температуры вокруг нуля, с таянием и замерзанием воды в трещинах асфальта, как раз и добавляют впечатлений водителям и хлопот дорожникам. Для западноевропейцев эти проблемы непонятны. Помню, трассу в Домодедово строили немцы— получилось, как стол, едешь, как на месте стоишь. Но через пару лет дорожное покрытие «обрусело» полностью, так что дело не в немецкой аккуратности… И инженерное оборудование — водопровод, канализация, отопление, электроснабжение — все в России дороже… В зависимости от вида строительства его стоимость выше, чем в Западной Европе, в 2–3 раза. По сравнению с субтропиками — в несколько раз»8.

 

Расходы на энергию и транспорт в России опять-таки намного выше, чем в любых других странах, чему способствует не только климат и замерзающие водоемы, но и огромная территория, а также редкая плотность населения.

 

«Можно ли считать, что армия стоит везде одинаково? Известно, что оружие, обмундирование и рационы в «полярном» исполнении существенно дороже обычных. А что такое «полярное»? Во всем мире так называют то, что пригодно для условий России… Так что только за счет ватников наша армия будет подороже»9.

 

Еда, одежда, жилье, образование, лечение, отдых — все в нашей стране требует значительно больших затрат, чем где бы то ни было. Что это означает? Нам приходится работать вдвое-втрое больше других, чтобы обеспечить себе более или менее приемлемый уровень жизни и даже просто выжить. Так что русский мужик и русская баба должны быть двужильными, чтобы тянуть на себе такую страну. И ведь тянут, более тысячи лет тянут, да еще и «друзей» подкармливают. И не просто выживают, как эскимосы или обитатели Верхней Вольты, но и ухитряются питать и создавать культуру высочайшего класса, науку, литературу, музыку, живопись — все перворазрядного качества. А нам хотят внушить комплекс неполноценности из-за того, что сантехника у нас хуже немецкой и одежонка попроще. Ну уж нет. Как писал Роберт Бернс:

 

Кто честной бедности своей

Стыдится и все прочее,

Тот самый жалкий из людей,

Трусливый раб и прочее.

 

Кстати, о рабстве. Это еще один пункт помешательства антирусского либерального воинства. Нас хотят уверить, будто вся история России развивалась в русле некоей «парадигмы несвободы», и ежедневно призывают, цитируя Чехова, «выдавливать из себя раба». При этом никто не может объяснить, что это за раб такой сидел в Чехове и в чем проявлялось его присутствие. Хотя бы одну строчку из чеховского наследия привели, где бы раскрывалась его рабская натура, с которой он должен был бороться. Хотя бы один случай из его жизни вспомнили, где эта низкая натура проявилась бы. Нет, ничего вспомнить и привести не могут, потому что ничего такого не было.

Спрашивается, почему Чехов вообще написал эту ставшую знаменитой фразу? Причина та же самая, о которой говорилось в начале статьи: русская сверхтребовательность к себе. Чехов был такой же «раб», как Некрасов — «жалкий поэт». И «парадигмы несвободы» никакой в истории России не было. На одного Ивана Грозного приходится куча французских Людовиков и английских и германских Генрихов. Земский собор был ничем не хуже британского парламента или немецкого ландтага. А крутые меры, к которым прибегали иногда русские цари (как, например, Петр I со своим указом о бритье бороды), свидетельствуют не о чем ином, как о чрезмерном свободолюбии подданных: чтобы заставить их подчиниться, нужно было жать на все педали. Послушных деток достаточно один раз попросить, непослушных приходится долго и разными способами урезонивать.

Что касается крепостного права, то в Европе оно существовало в целом намного дольше, чем в России, но, поскольку на тысячу лет раньше началось, раньше и кончилось (в Пруссии в 1811 году, в Австрии в 1850 году). По мнению выдающегося философа И.А. Ильина,

 

«Русскому человеку свобода присуща как бы от природы… Эта внутренняя свобода чувствуется у нас во всем… Еще при первом вторжении татар русский человек предпочитал смерть рабству и умел бороться до последнего. Таким он оставался и на протяжении всей своей истории. И не случайно, что за войну 1914–1917 гг. из 1 400 000 русских пленных в Германии 260 000 человек (18,5%) пытались бежать из плена. “Такого процента попыток не дала ни одна нация” (Н.Н. Головин). И если мы, учитывая это органическое свободолюбие русского народа, окинем мысленным взором его историю с ее бесконечными войнами и длительным закрепощением, то мы должны будем не возмутиться сравнительно редкими (хотя и жестокими) русскими бунтами, а преклониться перед той силой государственного инстинкта, духовной лояльности и христианского терпения, которую русский народ обнаруживал на протяжении всей своей истории»10.

 

Наполеон привык в Европе к процедуре получения ключей от захваченных им городов. Москва ключей не поднесла. Гитлер привык завоевывать европейские страны либо за три дня, либо за три недели. С Россией вышел облом. Так кто же больше ценит свою свободу?

 

Париж французы не сожгли,

Когда вошли в него казаки.

Иной закон иной земли

И небом посланные знаки.

А мы… рванув рубаху с плеч,

Последний рупь — на танк и пушку.

На амбразуру грудью лечь

За выжженную деревушку.

А посему призыв «выдавливать из себя раба» обратим к тем, кто его обращает к нам.

 

* * *

 

Правильное преподавание русской литературы способно воспитать в учащихся чувство национального достоинства с самого раннего возраста. Нужно не уставать указывать на замечательные черты национального характера в таких героях, как князь Игорь и Ярославна, Петр и Феврония, Дубровский и Маша, капитан Миронов и члены его семейства, Петр Андреевич Гринев и его родители, Савельич и, разумеется, «русская душою» Татьяна Ларина и, конечно же, лирические герои всех наших поэтов, и, без сомнения, множество тургеневских персонажей из всех слоев общества, и Пьер Безухов, и князь Андрей с Наташей, и капитан Тушин, и князь Мышкин, и Алеша Карамазов, и старец Зосима и т.д., и т.д., и т.д. Тогда и отрицательные персонажи будут восприниматься как досадное отклонение от национального идеала, подлежащее выправлению в реальной жизни. Тогда и национальная самокритика будет служить стимулом к совершенствованию, а не поводом для уныния и самоуничижения.

И если мы будем всегда видеть перед собой тот величественный образ России, который создала наша литература, школа станет непреодолимым барьером для антинационального зомбирования. Тогда из школьных стен будут выходить люди, способные отстоять и свое личное достоинство и достоинство своей страны на любом поприще, которому они захотят посвятить себя.

 

ПРИМЕЧАНИЯ

1 Трубецкой Н.С. История. Культура. Язык. М., 1995. С. 95.

2 Записки княгини Е.Р. Дашковой. М., 1990. С. 172.

3 Осьмнадцатый век. Исторический сборник. Кн. 4. М., 1869. С. 446.

4 Фонвизин Д.И. Избранные сочинения и письма. М., 1947. С. 239, 254, 262–263, 274, 278.

5 Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч. в 30 т. Т. 5. Л., 1973. С. 70–71,73.

6 Фонвизин Д.И. Указ. соч. С. 284.

7 Паршев А.П. Почему Россия не Америка. М., 2001. С. 48.

8 Там же. С. 54, 56–57.

9 Там же. С. 82.

10 Ильин И.А. Наши задачи. М., 1992. Т. 2. С. 325.

 

Автор — кандидат филологических наук, старший научный сотрудник ИМЛИ РАН, специалист по русской и американской литературе. Автор книги «Спор о человеке в американской литературе». Лауреат премии журнала «Москва» за серию диалогов с американским публицистом Стивеном Лаперузом, опубликованных в 1994–1998 гг.