С.Черняховский
«Гражданская
война» vs. «революция»
Время от времени просыпаться в другой стране с некоторых
пор стало нашей социальной традицией. После новогодних праздников мы опять ее
подтвердили. Куда-то исчезла пресловутая стабильность, куда-то исчезло общенародное
одобрение курса власти и такое же общенародное доверие к президенту.
Политический класс, в течение нескольких лет обсуждавший,
как долго продлится «неозастой» и удивлявшийся неколебимой стабильности внешних
символов нынешнего режима, в один голос заговорил о смене курса, стал
предрекать ее практическую неизбежность и увлеченно обсуждать, по какому
сценарию она произойдет, заговорил о смене режима.
Ущемленные элитные группы, почти не скрываясь, обнадеживают
друг друга на мотив «День простоять да ночь продержаться, и подойдет тогда
Красная Армия». В нынешней редакции это звучит как «продержаться от силы
пару лет, и будет тогда другая страна!». Мы как будто за одну праздничную
декаду вернулись на несколько лет назад: в пору, когда элита была расколота,
ее недовольные фракции бурлили в составлении заговоров против тогдашнего
президента, а общество и народ на все лады кляло существующую власть. Конечно,
нынешняя ситуация во многом иная. Недовольство масс вовсе не достигло уровня
90-х. Мы, похоже, имеем дело с неким фазовым изменением ситуации на протяжении
всего последнего пятнадцатилетнего цикла.
В начале 90-х годов российская элита была расколота. Ее
властвующая часть проводила политику, ведущую к социальному взрыву. Однако она
обладала определенным запасом электоральной прочности до конца 1993 г., а после
сентябрьско-октябрьского переворота пользовалась поддержкой силовой элиты.
Во второй половине 90-х годов элита по-прежнему была
расколота, электоральная поддержка рухнула, союз с силовиками был расторгнут
между первым и вторым туром президентских выборов. Однако власть с 94 года
включила торможение экспериментов, а доминирование левых в парламенте
блокировало социальные раздражители, за исключением момента дефолта, который
удалось микшировать временным предоставлением власти лево-центристскому
правительству.
В период первого правления Путина элита преодолела раскол,
от социальных экспериментов власть воздерживалась, электоральная поддержка была
более чем высокой, союз с силовиками — надежным и прочным. Новый период
ознаменован тем, что власть вернулась к социально-раздражающей политике,
электоральные позиции власти начали снижаться, элита раскололась, наметился
социально-протестный кризис.
Из этих четырех периодов, в нынешнем просматривается максимальная
концентрация системно-негативных факторов, несмотря на то, что власть
кажется намного более прочной, чем в начале или в конце 90-х.
Многие социологические данные заставляют всерьез вспомнить
о «тяжелых временах» постперестройки. Отношение общества к забастовкам стало
напоминать отношение рубежа 80-90-х — 25 % населения говорит о том, что,
проходи в их районе акции протеста против льгот, они обязательно приняли бы в
них участие. Тот факт, что 12 февраля коммунистам не удалось сделать свои акции
массовыми, говорит только о том, что практически никто в обществе, кроме
собственно политического класса и полумаргинальных активистов не знал о
том, что они состоятся: это не показатель общественной пассивности и лояльности,
это показатель качества организационной работы оппозиции.
Со своей стороны, властные элитные группы напряженно
решают, кем бы откупиться от нарастающего недовольства, а ущемленные —
сладострастно потирают руки и блаженствуют, предвкушая явление спасителя.
Вместе с тем, ни одни, ни другие, не демонстрируют действительной политической
деятельности. Что давно перестает удивлять. Ведь режим всех этих пятнадцати
лет, — это, в принципе, режим власти одной и той же политической
элиты. Более того, по большому счету, — примерно той элиты, которая
правила в стране и в поздний советский период, и обладает теми же системными
дефектами.
В свое время немало говорилось о том, что весь кризис
в нашей стране был не столько кризисом экономики, сколько кризисом элиты,
результатом ее деградации. У этой деградации было несколько измерений. В
частности, элита оказалась неспособной ставить перед страной перспективные цели
развития. Кроме того, она полностью утратила ощущение того, что обладание
властью — это некое бремя, что за него надо платить постоянным напряжением,
работой и самоотречением, которое и окупает привилегированные условия «элитной»
жизни.
Бездумная затея с монетизацией льгот лишь высветила одно из
общих дефектных качеств правящего слоя: стремление освободиться от бремени
стратегии. От того, чтобы вырабатывать и осуществлять какую бы то
ни было политику. Зачем думать, какие льготы оправданы, какие не оправданы,
зачем думать, какую социальную политику будешь проводить посредством льгот, (а
льготы, — это всегда некие сознательные целенаправленные поощрения в неких социальных
целях). Выкупим льготы — и не будем ломать себе голову. Дальше пусть
разбираются сами, мы не при чем.
Это некий новый парафраз старой абстрактной идеи рынка.
Надоело административной и хозяйственной элите думать, как развивать экономику,
надрывать нервы в непосредственном экономическом управлении, а тут красивая
идея: все — на рыночные начало. Рынок все расставит по своим местам.
Монетизация льгот, как и вся идеология рынка — это идея примитивного
коммунизма для высшего слоя управленцев: все работает само по себе,
а власть только получает статусную ренту, берет взятки и светится с мудрым
видом на телеэкранах.
Элита дефектна. Но за пятнадцать лет экспериментов в России
она так и не была ротирована. Если ельцинский период предполагал некоторое
проникновение во власть отдельных групп из не-элитных слоев — в основном
авантюристов от криминала, — то при Путине именно с этими группами пошла
внутренняя война, и они были либо приведены к покорности, либо устранены.
Поэтому властные и управленческие способности сегодняшней
элиты остались на уровне аналогичных способностей советской элиты второй
половины 80-х, с той разницей, что группы, правившие пятнадцать лет назад, —
были чисто профессионально более состоятельны — что сегодня, кстати, можно
видеть на примере деятельности московского правительства (в частности, в
том же вопросе о льготах).
Эта элита - по сути холуйская, ее
неспособность напрягаться в управленческой деятельности приводит к ее
неспособности драться за свои собственные интересы, готовности ползать на коленях
перед любым правителем, который проявит минимальные волевые качества. Поэтому
она признавала, и будет признавать любого автократора, лишь бы он позволил ей
продолжать получать ее статусную ренту. Она с одинаковым энтузиазмом вешала в
кабинетах портреты Ельцина в 93-м, заглядывала в глаза шедшему победным маршем
Зюганову весной 96-го, заискивающе смотрела в след Лебедю летом того же года,
жарко шептала «Мы с Вами!» Черномырдину зимой 97-98, через полгода взводила очи
небу со словами: «Какое счастье, что есть Примаков» — и бегала отмечаться
сначала в штаб ОВР, а затем и «Единства». Наконец она научилась с
декламационным придыханием произносить «Владимир Владимирович Путин», — и
сегодня думает о том, как поспеть к новому дележу префиниций в 2008 г. или
раньше.
Кажется, что она вечна. Но если она вечна — страна
обречена. И одновременно — ее не на кого менять. Дееспособной контрэлиты в
стране, увы, не существует. Лидеры левой оппозиции продемонстрировали, что,
если и обладают какими-либо неординарными качествами, так это талантом
проигрывать выигрышные партии.
Олигархи продемонстрировали, что если что-то и умеют — то только
делить созданное другими. При этом в большинстве своем они продемонстрировали
холуйство не меньшее, чем властвующая элита. Наиболее дееспособные из них, такие,
как Березовский, Гусинский и Ходорковский, доказали, что умеют бороться здесь и
сейчас, но абсолютно не способны выстраивать стратегию даже собственных интересов.
Их отличительная черта — решая сегодняшнюю проблему, создавать вдвое
большую на будущее. Вернуть к власти либералов старого разлива
никогда не согласится страна, да и умеют они еще меньше, чем олигархи.
Инкорпорированный в нынешнюю власть силовой «чекистский» компонент показал, что
лишен собственного стратегического целеполагания.
Итак, элита дефектна. Ее жизненно необходимо ротировать.
Она уже рассуждает о том, что как-то некомфортно работать не таких больших
пространствах и будь страна поменьше, — ну, скажем, — в пределах до Урала, — то
управлять было бы значительно проще. Она даже не нашла осмысленного применения
огромным нефтяным деньгам. Но поменять ее просто не на кого.
В таком случае, как это ни страшно звучит, есть лишь один
способ осуществления эффективной ротации. Способ, который, с одной стороны, устраняет
от власти старую элиту и одновременно, формирует новую. Способ трагичный,
способ дорогой: гражданская война.
Подчеркиваю, не революция как таковая.
Собственно революционная стимуляция политического процесса эффективна тогда,
когда в обществе существует дееспособная контрэлита, которую элита до власти не
допускает, и которая свергает элиту и сама берет власть. Такой контрэлиты в стране
сегодня нет.
Единственный способ создать новый дееспособный слой, который
сможет не только купаться в привилегиях власти, но и нести ее бремя, — это
раскрепостить такие социальные энергии, в которых неспособные к эффективности
будут сгорать, а остальным под страхом гибели придется обретать новые качества.
Обретать способность, ради сохранения самой своей жизни, ставить ее на кон,
уметь отказываться от удобств, уметь совершать сверхусилие. Такой тип
политического процесса и называется «гражданской войной». Говорить о минусах
этого способа ротации старой и воспроизводства новой элиты — излишне. Они очевидны,
и если есть иной способ — его надо испробовать.
17.02.2005