В

В.В. Аксючиц

О русском характере: Характер нравственности

В западной и в либеральной отечественной публицистике много наговорено о русской варварстве и жестокости на фоне европейской цивилизованности и добродетельности. Но если сравнить нравственные идеалы и реальную жизнь народов, то возникает другая картина. Так, в русском языческом пантеоне не было бога войны, в то время как среди европейских народов в дохристианских религиозных представлениях понятие о воинственном божестве доминировало, а весь эпос выстроен вокруг тем войн и завоеваний. Интересны в этом смысле материалы, приведенные Виктором Калугиным в статье «Идеалы русского эпоса». Во французской поэме «Песня о Роланде» повествуется о крестовых походах и кровавых сражениях с иноверцами:

Пусть синагоги жгут, мечети валят.

Берут они и ломы и кувалды,

Бьют идолов, кумиры сокрушают,

Чтоб колдовства и духу не осталось.

Ревнует Карл о вере христианской,

Велит он воду освятить прелатам

И мавров окрестить в купелях наспех,

А если кто на это не согласен,

Тех вешать, жечь и убивать нещадно.

Насильно крещены сто тысяч мавров.

Все русские войны велись в защиту правой веры, «Тем не менее, темы религиозной ненависти и религиозной мести в русском народном эпосе попросту нет» (В.Калугин). Русский человек после победы над иноверцами никогда не стремится насильственно обратить их в свою веру, тем более, наспех. В былине «Илья Муромец и Идолище» русский богатырь освобождает Царьград от поганого Идолища, но отказывается быть воеводою города и возвращается на родину. В средневековом европейском эпосе цель крестовых походов -

«Кто не убит в бою, тот окрещен», для чего рыцарь готов «вешать, жечь и убивать нещадно». Таким образом, «Основная мысль былин и древнерусских летописных воинских повестей - освобождение, рыцарских хроник - завоевание, крещение иноверцев. Тема религиозной войны полностью отсутствует в русском эпосе, точно так же, как отсутствуют темы религиозной или расовой непримиримости, вражды» (В.Калугин).

В древнерусской литературе отсутствует и тема обогащения при завоеваниях, разбоя, в то время как сюжеты на эту тему очень распространены в западноевропейской литературе. Вот призыв «Песни о Сиде»: «Нападайте дерзко, грабьте проворно... Грабя врагов, разоряя всю область». Борьба за дележ добычи, боязнь оказаться обделенным, не получить свою долю оказываются определяющими во всех подвигах Сида. Герои «Песни о нибелунгах» одержимы поиском зарытого клада - золота Рейна. Главный герой древней английской поэмы «Беовульф» погибает, «Насытив зренье игрой самоцветов и блеском золота... В обмен на богатства жизнь положил я». Ни одному из героев русского эпоса не приходит в голову жизнь положить в обмен на богатства. Более того, Илья Муромец не способен принять откуп, предлагаемый разбойниками, - «золотой казны, платья цветного и коней добрых сколько надобно». Он, не сомневаясь, отвергает путь, где богату быть, но добровольно испытывает дорогу, где убиту быть.

«Нет в русском эпосе и такого традиционного императива (всеобщего обязательного нравственного закона, которому подчинены все действия героя), как кровавая месть. «Старшая Эдда», «Песнь о нибелунгах», исландские саги, ирландский эпос, сказания о нартах и многие другие национальные эпопеи основаны на долге мести за убитого родича, за честь рода. В русском эпосе - не только в эпосе, но и в сказках, легендах, песнях, пословицах, поговорках - долг личной или родовой чести не имеет ничего общего с долгом личной или родовой мести. Понятие мести как таковое вообще отсутствует в русском фольклоре, оно как бы изначально не заложено в «генетическом коде» народа... Главные герои русского эпоса обычно предстают крестовыми братьями, побратимами... Изначально сам обычай побратимства и кровного братства был самым непосредственным образом связан с кровной местью, не случайно и сама клятва скреплялась символическим смешением крови. Становясь братьями по крови, побратимы брали на себя все обязательства выполнения прежде всего кровной мести. Ничего подобного нет в русском народном эпосе. Идея ратного побратимства имеет здесь совершенно иное значение и связана только с обычаями крестного братства как помощи в беде, в болезни, в бою, а не мести и не отмщения» (В.Калугин).

В целом русскому народному эпосу гораздо более свойственны понятия о добродетели и целомудрии, чем западноевропейскому. В нем нет

«натуралистических подробностей в описаниях битв, того, как «отделяется хребет спинной», как копьем «пронзают утробу», как меч Роланда рассекает у противника «подшлемник, кудри, кожу», проходит» меж глаз середкой лобной кости» и выходит «через пах наружу снова», как вылезают на землю «мозги врага», как сам Роланд видит, что смерть его близка, что у него «мозг начал вытекать», как затем из раны «наземь вывалился мозг». Невозможно себе представить русских богатырей, пьющих кровь врага, как это делают рыцари-бургунды в «Песне о нибелунгах»: «И к свежей ране трупа припал иссохшим ртом. Впервые кровь он пил и все ж доволен был питьем». Ничего подобного нет ни в одной русской былине» (В.Калугин).

Таким образом, идеалы русского эпоса оказываются более соответствующими христианским нормам. Понятно, что между идеалами и жизнью всегда существует дистанция, но все же народ ориентируется на идеальные нормы и судит себя по ним. Не случайно так плодотворно было принятие христианства на Руси - через век после Крещения в стране была процветающая православная культура. Православие - религия любви и совести - пробуждало совесть и побуждало к взыскательному нравственному самоконтролю.

«Вообще не интерес составляет главную пружину, главную двигательную силу русского народа, а внутреннее нравственное сознание, медленно подготовляющееся в его духовном организме, но всецело охватывающее его, когда настанет время для его внешнего практического обнаружения и осуществления» (Н.Я.Данилевский).

Можно сказать, что шкалой ценностей и основной жизненной мотивацией русского человека является идеал сам по себе. У западного же человека доминирует установка на достижение индивидуальных жизненных интересов.

Поэтому история свидетельствует о том, что русские в целом в грехах повинны меньше европейцев, а каялись в них гораздо больше . При всех исторических испытаниях уровень общественной нравственности во все века, а временами и уровень правосознания был выше европейского.

«Пытка отменена в России тогда, когда она существовала почти во всех судах Европы, когда Франция и Германия говорили об ней без стыда и полагали ее необходимою для отыскания и наказания преступников» (А.С.Хомяков).

На Русской земле невозможно представить реестр индульгенций, указывающий, за какие провинности и в каких размерах взимаются штрафы с монахов и монахинь, за какое количество незаконнорожденных детей аббатиса подвергается обложению налогом. На Руси не приходилось сводом законов и денежными штрафами пресекать разврат в монастырях, достигший невиданных размеров в католической Европе. В Италии эпохи Возрождения

«Священнослужители содержат мясные лавки, кабаки, игорные и публичные дома, так что приходится неоднократно издавать декреты, запрещающие священникам «ради денег делаться сводниками проституток», но все напрасно. Монахи читают «Декамерон» и предаются оргиям, а в грязных стоках находят детские скелеты как последствия этих оргий. Тогдашние писатели сравнивают монастыри то с разбойничьими вертепами, то с непотребными домами... В церквах пьянствуют и пируют, перед чудотворными иконами развешаны по обету изображения половых органов, исцеленных этими иконами. Францисканские монахи изгоняются из города Реджио за грубые и скандальные нарушения общественной нравственности, позднее за то же из этого же города изгоняются и доминиканские монахи» (А.Ф.Лосев).

Ничего близкого не было в русской церковной жизни.

Невозможно представить, чтобы православный митрополит или патриарх предавались таким порокам, какие были распространены в средневековом Ватикане, или вообразить распущенность нравов в высшем духовенстве, распространенную при папском дворе:

«Папа Александр VI, будучи кардиналом, имел четырех незаконных детей... а за год до своего вступления на папский престол, уже будучи 60 лет, вступил в сожительство с 17-летней, от которой вскоре имел дочь... Современники сообщают также, что он сожительствовал со своей дочерью Лукрецией, которая также была любовницей своего брата Цезаря, и что эта Лукреция родила ребенка не то от отца, не то от брата. Имели незаконных детей также и папы Пий II, Иннокентий VIII, Юлий II, Павел III; все они - папы-гуманисты, известные покровители возрожденческих искусств и наук» (А.Ф.Лосев).

Увеселительные празднества с отравлениями в виде десерта - обыденное явление при папском дворе:

«Папа Александр VI и его сын Цезарь Борджиа собирают на свои ночные оргии до 50 куртизанок... Он торговал должностями, милостынями и отпущением грехов. Ни один кардинал не был назначен при нем, не заплатив большую сумму. Александр VI умер, отравившись конфетой, приготовленной им для одного богатого кардинала. При Юлии II в Ватикане происходил бой быков. Папа Лев X был страстным охотником и очень любил маскарады, игры и придворных шутов... Широкое распространение получает порнографическая литература и живопись... В Ватикане при Льве X ставят непристойные комедии... причем декорации к некоторым из этих комедий писались Рафаэлем; при представлении папа стоит в дверях зала, и входящие гости подходят к нему под благословение... Нередко по политическим соображениям высшими духовными лицами, кардиналами и епископами, назначаются несовершеннолетние дети» (А.Ф.Лосев).

Еще один пример европейской «цивилизованности». Балтазар Косса, живший в XV веке, в юности был пиратом, разбойником, затем принял духовный сан и, наконец, стал папой Иоанном XIII. Но ни о каком нравственном обращении здесь речи не было, страсть к женщинам не ослабевала в нем. Иоанн XIII бесконечно предавался разнообразным любовным утехам и, наконец, сделал своей любовницей 14-летнюю внучку, до этого соблазнив свою сестру и мать. Затем он предложил свою внучку-любовницу в жены неаполитанскому королю, после чего отравил обоих любовным снадобьем. Для увеличения ватиканской казны папа установил тарифы на индульгенции: за убийство матери и отца - 1 дукат, за убийство жены - 2 дуката, за жизнь священника - 4, епископа - 9, за прелюбодеяние - 8, а скотоложство - 12 дукатов. Собор епископов вынужден был низложить такого папу, но он все же был оставлен епископом. При всех жестокостях средневековых нравов на Руси подобное невозможно представить. Так же как немыслима на Руси и европейская распущенность епископата - тайная и явная.

Если таковыми были нравы высшего духовенства, то можно себе представить уровень морали европейского светского общества:

«В Риме в 1490 г. насчитывалось 6800 проституток, а в Венеции в 1509 г. их было 11 тысяч... Бывали времена, когда институт куртизанок приходилось специально поощрять, поскольку уж слишком распространился «гнусный грех». Проституткам специально запрещалось одеваться в мужскую одежду и делать себе мужские прически, чтобы таким образом вернее заманивать мужчин... Неаполитанский король Ферранте (1458-1494)... внушал ужас всем своим современникам. Он сажал своих врагов в клетки, издевался над ними, откармливал их, а затем отрубал их головы и приказывал засаливать их тела. Он одевал мумии в самые дорогие наряды, рассаживал их вдоль стен погреба, устраивая у себя во дворце целую галерею, которую и посещал в «добрые» минуты. При одном воспоминании о своих жертвах он заливался смехом. Этот Ферранте отравлял в венецианских церквах чаши со святой водой, чтобы отомстить венецианской сеньории, предательски убивал нередко прямо за своим столом доверившихся ему людей и насильно овладевал женщинами» (А.Ф.Лосев).

Подобными описаниями пестрят европейские хроники Возрождения, в то время как в русской истории невозможно обнаружить ничего подобного.

Русским свойственна деликатность к другим и требовательность к себе, самокритичность.

«Способность отрешиться на время от почвы, чтоб трезвее и беспристрастнее взглянуть на себя, есть уже сама по себе признак величайшей особенности... В русском человеке видна самая полная способность самой здравой над собой критики, самого трезвого на себя взгляда и отсутствие всякого самовозвышения, вредящего свободе действия» (Ф.М.Достоевский).

Более того, самокритичность русских людей нередко бывает гипертрофированной.

«Народ наш с беспощадной силой выставляет на вид свои недостатки и пред целым светом готов толковать о своих язвах, беспощадно бичевать самого себя; иногда даже он несправедлив к самому себе, - во имя негодующей любви к правде, истине» (Ф.М.Достоевский).

В этом с Достоевским согласен и современный автор:

«Всякий настоящий русский, если только он не насилует собственной природы, смертельно боится перехвалить свое - и правильно делает, потому что ему это не идет. Нам не дано самоутверждаться - ни индивидуально, ни национально - с той как бы невинностью, как бы чистой совестью, с тем отсутствием сомнений и проблем, как это удается порой другим. (Пожалуй, такая констатация тоже имеет отношение к характеристике русской духовности). Но русские эксцессы самоиронии, «самоедства», отлично известные из всего опыта нашей культуры, тоже опасное искушение» (С.С.Аверинцев).

Многие «чудовищные» факты русской истории являются таковыми потому, что так их оценило нравственное чувство народа, и такую их оценку сохранила народная память. В Европе было больше злодеяний, но там они не воспринимались как что-то из ряда вон выходящее. Можно представить, какие моральные нормы в течение нескольких веков по всей Европе внедряла Святая Инквизиция своей деятельностью:

«Секретность расследования дел еретиков, почти полное отсутствие каких-нибудь точно соблюдаемых правил судопроизводства, беспощадное отношение к подсудимым, конфискация имущества подсудимых и их родственников, пытки и жесточайшие наказания вплоть до сожжения на костре, полная неподчиненность не только светским, но даже и церковным правителям, фантастические преувеличения совершенных преступлений, которые никогда не совершались, крайняя мнительность и придирчивость инквизиторов, их патологическая подозрительность, - все это раз навсегда заклеймило инквизиционные суды эпохи Ренессанса» (А.Ф.Лосев).

В 1568 году Инквизиция осудила на смерть большинство жителей Нидерландов. Примерно в это же время саксонский судья Карпцоф казнил в Саксонии двадцать тысяч человек. За сто пятьдесят лет до конца XVI века в Испании, Италии и Германии было сожжено тридцать тысяч ведьм. В «гуманной» и «просвещенной» Европе такие явления были сплошь и рядом, но европейцы, тем не менее, считали себя просвещенными и гуманными - именно с как бы невинностью, как бы чистой совестью, с отсутствием сомнений и проблем.

«При самом жестоком царе Иване IV, как точно установлено новейшими исследованиями, в России было казнено от 3 до 4 тысяч человек, а при короле Генрихе VIII, правившем в Англии (1509-1547)... только за «бродяжничество» было повешено 72 тысячи согнанных с земли в ходе так называемых «огораживаний» крестьян» (В.В.Кожинов).

Непредвзятый взгляд даже западного ученого вынуждает прийти к выводам, что на Руси

«распущенность была, по меньшей мере, частично, западной природы. Если говорить о водке и венерических болезнях, двух главных проклятиях России в конце XY и начале XYI в., то они представляются сомнительным наследием, которое итальянский Ренессанс завещал молодой России» (Д.Х.Биллингтон).

В XVIII веке в России на несколько десятилетий была отменена смертная казнь. А вот как заканчивается столетие в просвещенной Франции:

«Гильотина и «рота Марата» в вязаных колпаках работают без отдыха, гильотинируют маленьких детей и стариков... Революционный трибунал и военная комиссия, находящиеся там, гильотинируют, расстреливают... в канавах площади Терро течет кровь; Рона несет обезглавленные трупы... 12 тысяч каменщиков вытребованы из окрестностей, чтобы срыть Туло с лица земли... 90 священников были утоплены депутатом Каррье в Лувре... Женщин и мужчин связывают вместе за руки и за ноги и бросают в реку» (Карлейль).

«В 1826 г. в России были повешены пять декабристов, а позднее, в 1848 г., во Франции были расстреляны за бунт против закрытия «национальных мастерских» 11 тысяч (!) из потерявших средства к существованию и потому восставших рабочих» (В.В.Кожинов).

Да, это были годы революции, но эту французы до сих пор называют ее «Великой», тем самым нравственно легализуя ее зверства. На Руси даже при Иване Грозном и в Смутное время не знали таких массовых зверств, как в Варфоломеевскую ночь во Франции. Но русское сознание и русские летописи адекватно оценивали свои национальные пороки. Эта критическая самооценка некритично воспринималась историками. Отсюда неадекватные представления о жестокости русской истории и гуманности европейской.

Показательна нравственная характеристика проницательного А.С.Пушкина самой прогрессивной западной цивилизации, в которой сгустились многие типические черты западноевропейского человека:

«Несколько глубоких умов в недавнее время занялись исследованием нравов и постановлений американских, и их наблюдения возбудили снова вопросы, которые полагали давно уже решенными. Уважение к сему новому народу и к его уложению, плоду новейшего просвещения, сильно поколебалось. С изумлением увидели демократию в ее отвратительном цинизме, в ее жестоких предрассудках, в ее нестерпимом тиранстве. Все благородное, бескорыстное, все возвышающее душу человеческую - подавлено неумолимым эгоизмом и страстью к довольству (comfort); большинство, нагло притесняющее общество; рабство негров посреди образованности и свободы; родословные гонения в народе, не имеющем дворянства; со стороны избирателей алчность и зависть; со стороны управляющих робость и подобострастие; талант, из уважения к равенству, принужденный к добровольному остракизму; богач, надевающий оборванный кафтан, дабы на улице не оскорбить надменной нищеты, им втайне презираемой; такова картина Американских Штатов, недавно выставленная перед нами».

Размышления о состоянии человеческой нравственности приводят к следующей грустной гипотезе. В каждом обществе и народе достаточно стабильным остается соотношение следующих человеческих типов, выражающих уровень нравственно-духовного преображения: 1) полноценная, духовно преображенная личность; 2) нравственно просвещенный человек; 3) индивидуалистическая эгоистическая самость; 4) звериная самость.

1) Судя по всему, во все времена во всяком обществе остается в меньшинстве количество людей подлинно совестливых, собственно нравственных, способных мотивировать свое поведение и отношение к окружающим совестью как повелевающей силой души - Божией силой. Свободное самоопределение духовно преображенной личности проявляется в спонтанной органичной любви, доброте, милосердии, долге, которые можно искоренить только с уничтожением самого человека. Понятно, что все живые люди имеют границы мук и страданий, за пределами которых развоплощаются и достойнейшие. Но всегда были героические одиночки, которые в любых обстоятельствах предпочитали гибель потере Божественного достоинства человека. В жизни христианских подвижников и праведников доминировало свободное самоопределение на Божественный призыв Нагорной проповеди. Собственно со-весть означает сопричастие вести Божией, поэтому совесть - это голос Божий в человеческой душе. Праведники были маяками, на которые ориентировалось и светом которых подпитывалось нравственное чувство людей.

2) Помимо этого какая-то часть человеческого сообщества в обыденных и в экстремальных ситуациях руководствуется внутренним тяготением к добру. У подобного рода людей чувство стыда, в котором выражается понимание своего несоответствия нравственным нормам, является более сильным (чем голос совести) нравственным императивом. Для людей с нравственной регуляцией важно наличие традиций, являющихся носителем системы ценностей, ибо их самоопределение нуждается в духовных авторитетах, попрание которых влечет за собой нравственную деградацию и людей достойных. Малая часть духовных и нравственных пассионариев медленно прирастает в человечестве, в чем, очевидно, и состоит смысл истории. В этом проявляется уровень собственно человеческой личности, свободное самоопределение которой нуждается в защите общественными институтами.

3) Большинство же людей руководствуется чувством страха перед авторитетом либо страхом наказания, больше, чем голосом совести или чувством стыда. Такого рода люди тяготеют ко внешним повелениям со стороны признанного авторитета, в правовой регуляции, ибо в бесконтрольной ситуации оно склонно к проявлениям индивидуалистического эгоизма вплоть до агрессии. Таковыми авторитетами являются признанные традиции, которые повелевают гипнозом сакральности, а также государственная система, которая устанавливает и охраняет границы дозволенного, сковывая хаос и агрессию. Мы можем видеть, что многие люди не творят зла потому, что боятся наказания - на небе или на земле. Это персонификация на уровне человеческого индивидуализма, еще только потенция человечности, плацдарм человеческого бытия, на котором идет битва за вочеловечение эгоистической самости. Из первой точки в человеческом бытии еще только предстоит тяжелейшими и тягостными усилиями прорастить человеческую индивидуальность, дающую основания для взращивания человеческой личности.

4) Но некую малочисленную часть, склонную к патологически агрессивному самоутверждению, не способна обуздать даже угроза наказания, чем и объясняется неуничтожимость преступности. Черный осадок человечества для сохранения человеческого облика нуждается в регуляции принуждением и насилием. Эти недочеловеки по своим душевным качествам ближе к самоутверждающейся животной самости в облике человека.

Таким образом, большинство людей потенциально готово преступить нравственный императив, если отсутствует внешнее повеление и авторитетный контроль. Это подтверждается всякий раз, когда при ослаблении или разрушении традиционного жизненного уклада и государственных институтов, распадении порядка многие, казалось бы, вполне добропорядочные люди - вдруг звереют, становятся ворами, садистами и убийцами. Именно поэтому самая свирепая диктатура оказывается меньшим злом, чем социальный хаос. То есть локальное зло (которым является и государственное насилие), безусловно, слабее зла тотального, в которое впадает любое общество в моменты социальных потрясений и разрушения традиционных общественных институтов.

Конечно, линия разделения добра и зла проходит не между людьми, а по сердцам человеческим, душа человека и является полем битвы дьявола с Богом. Поэтому нет и не может быть извечно предопределенных праведников и преступников, каждая душа наделена Творцом возможностями для спасения. Но это - в измерении вечности, в пределах же земной жизни мы можем констатировать, что совесть - искра Божия - во многих душах заглушена или слабо проявлена и нуждается во внешнем пробуждении либо благотворном подкреплении.

Историческое сравнение дает основания для утверждения, что в русском народе часть людей, изначально и органично духовно и нравственно ориентированных, во все времена была большей, нежели у европейских народов. В русской культуре носителем духовных ценностей и нравственности является индивидуальный человек больше, чем общественные институты и нормы, в западноевропейской же культуре наоборот. На Руси высшим носителем идеала является святой, то есть живой человек, в западноевропейской цивилизации общественные ценности диктуют облик человека, его образ жизни и поведения. Поэтому Европа больше нуждалась в наращивании традиций права и государственных институтов (даже Церковь там во многом является инстанцией юридической, а не духовной регуляции), которые позволяли сковывать демонический хаос и агрессию в человеке. Попрание же общественных институтов приводили в Европе к невиданным для Руси-России массовым злодеяниям. Под покровом упорядоченности у европейского человека шевелится больший хаос, чем у русского. На Руси же во все века было множество праведников - светильников жизни, облагораживающих духовный и нравственный климат эпохи. А государственные и общественные институты были носителями более нравственного, нежели правового, авторитета, поэтому на Руси - не в силе Бог, а в правде. Это проявления характера очень сильного и необычайно доброго:

«Русский человек способен выносить страдание лучше западного, и, вместе с тем, он исключительно чувствителен к страданию, он более сострадателен, чем человек западный» (Н.А.Бердяев).

Все то же отсутствие серединной культуры и стремление жить в мире сем по мерам не от мира сего превращало доброделание на Руси в неформальное. Русский человек не законник. Моральное повеление воспринималось не по букве, а по духу, не как формальный императив, а как призыв сердца, добро и зло на Руси имело не столько юридическое, сколько духовное значение. Русский творит добро не столько по долгу и требованиям нравственного закона, сколько по любви и естественному тяготению к добру: не потому, что так поступать должно, а потому, что иначе поступить не может - так велит сердце. Не случайно в русском языке слова праведность и правда - одного корня.

«Русская добродетель - это добродетель сердца и совести. Здесь все основано не на моральной рефлексии, не на «проклятом долге и обязанности», не на принудительной дисциплине или страхе греховности, а скорее на свободной доброте и на несколько мечтательном, порою сердечном созерцании. Сердечная доброта, сострадание, дух самопожертвования и определенное стремление к совершенству играют здесь решающую роль» (И.А.Ильин).

В то же время сравнительно молодая среди христианских народов русская душа не сформировала еще внутренней императивной ограды от зла. Охраняет ее от злых стихий традиционный жизненный уклад, но при внешней защите не устоялась система внутренних норм и критериев. Отсюда русский человек мало нуждается в формальном повелении в доброделании, но ему крайне необходима ограда традиционных ценностей для защиты от зла и соблазнов.

О добросердечии русского человека свидетельствует и добрососедское отношение к народам присоединенных территорий. Русский народ творил на них несравненно меньше злодеяний, чем просвещенные европейцы на завоеванных землях. Ибо в национальной психологии было какое-то сдерживающее нравственное начало. Русскому образованному обществу в массе своей было стыдно за притеснение национальных окраин, в то время как никакому европейскому обществу никогда не было стыдно за то, что натворили европейцы на нескольких материках. Нравственная взыскательность к себе проявлялась в том, что русский народ не подчеркивал своего нравственного превосходства. На Руси редки нравственная гордыня и самоуспокоенность. Критика Запада - славянофилами, например, - проходила по совершенно другим линиям. Русь в восприятии русского человека - это не царство праведников, а хранительница правды: мы не лучше других, но во многом больше других различаем добро и зло.

Православие воспитывало в русском народе духовную свободу, открытость и отзывчивость, терпимость:

«Максимальная в истории человечества расовая и классовая, религиозная и просто терпимость» (И.Л.Солоневич).

Многие мыслители описывали эти коренные русские черты характера.

«Русским присущи открытость другим культурам, терпимость, стремление понять и принять инакодумающего и инаковерующего. Ужиться с ним... Отсюда характерная черта, подмеченная Достоевским, - «всемирная отзывчивость», то есть способность откликнуться на чужую беду, пережить ее как свою, помочь, порадоваться радости другого, принять его в свою среду, перевоплотиться самому» (А.В.Гулыга).

Речь идет не только об отношении русских у другим, но и о том, что русская душа несет в себе характер всечеловечности.

«Русская душа... гений народа русского, может быть, наиболее способны из всех народов вместить в себя идею всечеловеческого единения, братской любви, трезвого взгляда, прощающего враждебное, различающего и извиняющего несходное, снимающего противоречия» (Ф.М.Достоевский).

Народ выстраивал свою жизнь по зову сердца, а не по внешнему повелению:

«Русскому свойственна внутренняя свобода, для него не существует искусственно придуманных запретов. Он живет без усилий, «в нем бьется жизнь». Он чересчур эмоционален и экспансивен, в большинстве случаев весьма общителен, участлив, дружелюбен, снисходителен и совсем по-особому гостеприимен. Его любезность не придумана, не церемонна, не фальшива; напротив, она непосредственна, изобретательна, импровизационна, легко переходит в деликатное, нежное чувство» (И.А.Ильин).

Подобные русские качества особенно способствовали гармоничному общежитию со множеством народов.

«Готовность к прощению опять-таки раскрывает в себе русское предназначение к свободе. Прощающий избавляется от обиды, ему нанесенной. Тем самым он не только освобождает грешника от бремени его вины, но и себя - от гнета ненависти к нему, тогда как месть продолжает связывать мстителя с преступником и лишает его возможности самоопределения. Идея всепрощающей любви неразрывно связана со свободой, идея отмщающего права - с зависимостью» (В.Шубарт).

Характер большого народа проявляется в универсализме мышления и оценок, глобализме исторический деяний, уникальном интернационализме, что является отражением русской соборности. Притом, что всегда и всеми силами защищалось свое национальное. Русским несравненно меньше европейцев свойственны ксенофобские настроения, о чем свидетельствуют и пронизанная заимствованиями русская культура, и многонациональная жизнь столиц, и множество представителей инородцев в российской власти во все века. Подобное невозможно представить в европейских странах. Интернационализм и космополитизм американской цивилизации целиком выстроен на костях несогласных. Русская же цивилизация строилась соборно совместно со всеми народами евразийского континента.

От природы сильный, выносливый, динамичный народ был наделен удивительной выживаемостью, но не за счет изживания других народов. На нравственной силе духа основывались и знаменитое русское долготерпение - в суровых жизненных обстоятельствах, и терпимость к другим:

«Подвиг есть и в сраженье, Подвиг есть и в борьбе; Высший подвиг в терпенье, Любви и мольбе» (А.С.Хомяков).

Под непрерывными нашествиями со всех сторон, в невероятно суровых климатических и геополитических условиях русский народ колонизировал огромные территории, не истребив, не поработив и не ограбив ни один народ.

«На базе Империи Российской никто из русских народов не заработал ничего. Ни копейки. Даже и русское дворянство, в значительной степени игравшее роль организаторов Империи, не получило ничего: ни в Сибири, ни на Кавказе, ни в Финляндии, ни в Польше. Для русского мужика не было отнято ни одного клочка земли: ни от финнов, ни от поляков, ни от грузин» (И.Л.Солоневич).

В то же время колониальная политика цивилизованных западноевропейских народов привела к искоренению аборигенов трех материков, превратила в рабов население огромной Африки (оставшихся крестили огнем и мечом), и неизменно метрополии богатели за счет колоний. И это было проявлением, прежде всего, характера западноевропейских народов, у которых, по признанию О.Шпенглера, преобладали

«Фаустовский инстинкт», который «требует пространства для собственной деятельности», «Воля к власти, также и в области нравственного, стремление придать своей морали всеобщее значение, принудить человечество подчиниться ей, желание всякую иную мораль переиначить, преодолеть, уничтожить... Кто иначе думает, чувствует, желает, тот дурен, отступник, тот враг. С ним надо бороться без пощады».

Русский народ, ведя не только оборонительные войны, но и присоединяя, как и все большие народы, большие территории, нигде не обращался с завоеванными, как европейцы. От европейских завоеваний лучше жилось европейским народам, ибо полное ограбление колоний неизмеримо обогащало метрополии. Русский же народ не грабил ни Сибирь, ни Среднюю Азию, ни Кавказ, ни Прибалтику. В это трудно поверить, но Россия до 1917 года сохранила каждый народ, в нее вошедший. Она была их защитницей, обеспечивала им право на землю, собственность, на свою веру, обычаи, культуру. Россия никогда не была националистическим государством, она принадлежала одновременно всем в ней живущим. И русский народ имел только одно преимущество - нести основное бремя государственного строительства. В результате было создано уникальное в мировой истории государство:

«Империя - это, действительно «мир» - настоящая империя. Ибо империя есть сообщество народов, уживающихся вместе. Это есть школа воспитания человеческих чувств, так слабо представленных в человеческой истории. Это есть общность. Это есть отсутствие границ, таможен, перегородок, провинциализма, феодальных войн и феодальной психологии... Русская Империя была благом, она заменила и на Кавказе, и в Средней Азии, и в десятках других мест бесконечную и бессмысленную войну всех против всех таким государственным порядком, какого и сейчас нигде в мире больше нет. И если в дружинах первых киевских князей были и торки, и берендеи, то у престола русских императоров были и поляки, и немцы, и армяне, и татары. И не один народец в России не третировался так, как в США третировались негры, или в Южной Африке - индусы. И ни одна окраина России не подвергалась такому обращению, какому подвергалась Ирландия» (И.Л.Солоневич).

Эти не случайные упрямые факты говорят о том, что русская колонизация принципиально отличается от европейской. Никакие внешние обстоятельства не мешали русским вести себя на присоединенных территориях, как европейцы. Кавказцы защищались так же свирепо, как индейцы Северной Америки, Средняя Азия обладала богатствами, как и государства инков и ацтеков в Южной Америке, народы Сибири отличались низким уровнем цивилизации, как и аборигены Австралии, но нигде эти схожие обстоятельства не смогли заставить русских вести себя как европейцы. Значит, причины этого отличия внутренние. Необходимо признать тот очевидный факт, который мешает признать русская гиперсамокритичность и нерусская пристрастная необъективность: русский народ в аналогичных с европейскими обстоятельствах вел себя далеко не аналогичным образом и проявил несравненную человечность, терпимость, доброту.

«Политическая история мира есть история крови, грязи и зверства. Кровью, грязью и зверством пропитана и наша история. Однако и крови, и грязи, и зверства у нас было меньше, чем где бы то ни было в других местах земного шара и в других одновременных точках истории» (И.Л.Солоневич).

Русские создавали свою империю, руководствуясь своими жизненными интересами, но при этом эти жизненные интересы не противостояли другим народам, и потому это было государство для всех народов, его населяющих.

«Я отстаиваю идею русского империализма, то есть идею построения великого и многонационального «содружества наций»... Всякий великий народ есть народ империалистический, ибо всякий хочет построить империю и всякий хочет построить ее на свой образец: немцы - на основах расовой дисциплины, англичане - на базе коммерческого расчета, американцы - на своих деловых методах, римляне строили на основе права, мы строим на основе православия» (И.Л.Солоневич).

Неоспоримые исторические факты говорят о высокой степени духовности русского характера. Все его нравственные достоинства были проявлением глубинной бытийной ориентации народа-созидателя:

«Наша история есть история того, как дух покоряет материю, а история США есть история того, как материя покоряет дух» (И.Л.Солоневич).

Беспрецедентные исторические испытания сказывались не только положительно на характере народа.

«Могли ли эти испытания, междоусобия, муки, унижения и крушения пройти в истории русского народа и особенно русской души бесследно? Должны же были оставаться глубокие раны в душе, порочные навыки, злые обычаи, неотмщенные обиды, задержки в развитии, материальные разрушения, духовные ущербы, общая отсталость и некоторая утомленность?» (И.А.Ильин).

Юному народу были нанесены душевные травмы, наложившие на него неизгладимый след. Так необходимость выживания, приспособления под монгольским нашествием производила отбор людей с характером уклончивым, двойственным, раболепным.

«Подлое низкопоклонство и заискивание перед татарами, стремление извлечь из татарского режима побольше личных выгод, хотя бы ценой предательства, унижения и компромиссов с совестью, - все это, несомненно, существовало, и притом в очень значительной мере. Несомненно, существовали случаи и полного ренегатства, вплоть до перемены веры из карьерных соображений» (Н.С.Трубецкой).

Люди прямодушные, непреклонные, храбрые - перемалывались в жерновах ига, а выживали угодливые. Менялся не к лучшему характер всего народа. Новые черты вплетались в дальнейшую его судьбу, их нужно было либо изживать, либо выстраивать жизнь в соответствие с ними. В споре иосифлян и нестяжателей в конце XV - начале XVI века столкнулись две ориентации в русской душе: стремление закрепить сложившийся характер (в том числе легализовать его во внешних формах жизни Церкви и государства), с одной стороны, и стремление к взыскательному духовному самовоспитанию, с другой. В итоге официально возобладала иосифлянская позиция, умаляющая внутреннее совершенствование человека.

Русский народ жил на суровой земле, где добыча и освоение природных богатств требовали невероятных усилий. Все приобретенное тяжким долгим трудом мгновенно могло превратиться в прах в очередном нашествии. В этих условиях определенное легкомыслие и иллюзорная уверенность могли играть компенсирующую роль, ибо не может человек беспрерывно находиться в невыносимом напряжении.

«Народная молва сохранила три слова, которые едва ли знает какой-либо другой народ: «авось», «небось» и «как-нибудь». Эти слова призваны помочь выбраться человеку из любого трудного положения, из любой житейской беды. Вообще склонность к творческой импровизации в последнюю минуту - крайнее средство при отсутствии реальной, исполненной ответственности готовности. Самим русским давно известна прельстительная опасность этих словечек. Одна из старейших русских пословиц с обычным национальным юмором предупредительно гласит: «На авось города стоят без стен; на авось женщина не успевает детей родить»... Но свое полное выражение находит эта иллюзия, это безответственное легкомыслие в широко распространенном обороте речи: «мы их шапками закидаем»» (И.А.Ильин).

Неокрепшая и раненная народная душа была зависима от сурового традиционного уклада, его обязывающих форм, его гармонии и ритма, организующих душу. Ибо

«традиционная нравственность - это гранитные берега, которые не дают разлиться бурной реке бессознательного. Это устои, а устои для того и существуют, чтобы придавать устойчивость, стабильность человеку и обществу» (И.Я.Медведева).

В этом одна из тайн русской души: русский человек в органичном для него укладе - дисциплинирован, трудолюбив, проявляет чудеса творчества и смекалки. Ибо русская жизнь ориентировала русского человека по высшим мерам. Но при разрушении традиционного образа жизни у народа не было удерживающего серединного царства, и он разнуздывался. Именно потому, что не вжились скрепы серединной культуры: чувство ответственности, права, независимости. Когда сообща и все вместе на благое дело - то и каждый хорош. Но как только русский человек оказывался в развалившемся обществе или в чуждой обстановке - он терялся, шалел и утрачивал собственный облик. Нетвердость личностного стержня проявлялась всякий раз при разрушении соборных начал жизни.

Западный человек, как правило, бунтует ради конкретной прагматической цели, хотя и не всегда осознанной. Поэтому изначально цель эта ограничивает бунт некоторыми пределами, является сдерживающей, как и движущей силой. Европейский беспорядок по сравнению с нашим все-таки несколько упорядочен. У европейцев не происходит огульное попрание всех основ. Русский бунт - это раскрепощение низших инстинктов при разрушении традиционных устоев, когда в условиях бессмыслицы существования и безнаказанности человек вдруг ощущает себя сгустком слепой стихии, и тогда русская доброта, человечность, мягкость оборачиваются жестокостью, склонностью к насилию. Но это не целенаправленное служение злу, а слепая одержимость темными страстями. Русский человек гораздо меньше европейского способен на холодную жестокость во имя порядка или самозащиты:

«Допускаю какие угодно жестокости, но на одном настаиваю: русский человек жесток только тогда, когда выходит из себя. Находясь же в здравом разуме, он, в общем, совестлив и мягок. В России жестокость - страсть и распущенность, но не принцип и не порядок» (Ф.А.Степун).

Пороки русской души по большей части являются не чертами характера, а формой разрушения человеческого достоинства. Западный человек сознательно устремлен к практическим целям, русского же ведет более чувство нравственного долга, что в непросветленной или зачумленной душе может обернуться маниакальностью. Русский народ мог ошибаться, заблуждаться, когда выходил из себя, но он не был способен осознанно служить низким идеям как таковым. Он не захватывал территории для грабежа, порабощения или истребления народов, как европейцы в Африке, Америке, Австралии. Немец может творить величайшие злодеяния ради «арифметики» «порядка», француз - влекомый авантюризмом и болезненным самолюбием, англичанин - в слепом убеждении в своей исключительности, итальянец - в порыве энтузиазма. Но русский человек склонен отдаваться разрушительным стихиям слепо. Русский бунт - истовый, со сладостным упоением, ибо выражает остервенелое попрание тяжкого крестонесения жизни, которое в ослеплении представляется постылыми веригами. Целостный русский характер не может и не умеет быть фрагментарным, отдаваться чему-то частично, поэтому в болезненном состоянии тотально отдается темным страстям.

Вместе с тем, склонность к разнузданию в невыносимо трудных ситуациях не является врожденной, она приобретена в трагической истории. Всякое безумие имеет метафизические причины: это либо срыв от невыносимого бремени сознательно-нравственного бытия, когда душа опрокидывается в безумие роковыми, фатальными и злыми силами, либо отказ от этого бремени, когда душа сбегает в безумие от невыносимости жизненной борьбы. В безумии русского бунта и выражается либо надрыв от тяжкого бремени жизни, либо бегство от него.

Но и при впадении во зло масштабы злодеяний в дореволюционной России несравнимы с европейскими. На Руси невозможно представить систематическое целенаправленное массовое истребление людей, как в испанских аутодафе, альбигойской резне, кострах «ведьм» по всей Европе, при Столетней войне в Германии или в Варфоломеевскую ночь в Париже. О России невозможно сказать то, что Вольтер сказал об Англии: «Ее историю должен писать палач». Никогда русских крестьян не сгоняли с земли, обрекая на гибель, как в Англии в эпоху первоначального накопления капитала. Подавление бунтов и восстаний российские власти осуществляли не с европейской жестокостью. Расстрел 9 января и карательные экспедиции 1905 года несравнимы с расстрелами Парижской Коммуны.

Николай Бердяев верно отмечал недостатки нравственного характера русского человека, обусловленные его неиндивидуалистической, коллективной ориентацией:

«Болезнь русского нравственного сознания я вижу, прежде всего, в отрицании личной нравственной ответственности и личной нравственной дисциплины, в слабом развитии чувства долга и чувства чести, в отсутствии сознания нравственной ценности подбора личных качеств. Русский человек не чувствует себя в достаточной степени нравственно вменяемым, и он мало почитает качества в личности. Это связано с тем, что личность чувствует себя погруженной в коллектив, личность недостаточно еще раскрыта и сознана. Такое состояние нравственного сознания порождает целый ряд претензий, обращенных к судьбе, к истории, к власти, к культурным ценностям, для данной личности не доступным. Моральная настроенность русского человека характеризуется не здоровым вменением, а болезненной претензией. Русский человек не чувствует неразрывной связи между правами и обязанностями, у него затемнено и сознание прав, и сознание обязанностей, он утопает в безответственном коллективизме, в претензии за всех. Русскому человеку труднее всего почувствовать, что он сам - кузнец своей судьбы. Он не любит качеств, повышающих жизнь личности, и не любит силы. Всякая сила, повышающая жизнь, представляется русскому человеку нравственно подозрительной, скорее злой, чем доброй. С этими особенностями морального сознания связано и то, что русский человек берет под нравственное подозрение ценности культуры. Но всей высшей культуре он предъявляет целый ряд нравственных претензий и не чувствует нравственных обязанностей творить культуру».

А.М.Панченко отмечал, что людям русской деревенской культуры свойственны универсальность сознания и чувство хозяина. Это позволяло крестьянину сполна ориентироваться в трудной, но налаженной сельской жизни, не ставя лишних вопросов. Но ситуация совершенно меняется, когда крестьяне лишаются органичного жизненного уклада в результате пролетаризации, что началось с петровских реформ и захватило миллионы людей в промышленной революции с середины XIX века, и особенно в сталинской индустриализации. Человек попадает в неорганичные и чуждые для себя условия, но продолжает считать, что все понимает и пытается вести себя, как хозяин. Архаические начала наделяют люмпенизированные массы зарядом революционной агрессии, а вождей - выходцев из крестьян - превращает в самодуров, уверенных, что они во всем разбираются и способны решать все проблемы, как на своем «дворе», где все делятся на «своих» и «чужих», где можно опереться на круговую поруку, личные связи и где отсутствуют всякие законы.

Итак, катастрофические условия жизни воспитывали в народе не только достоинства. Люди в большинстве своем не способны выдержать непрерывное перенапряжение, вынуждены иногда сбрасывать невыносимое бремя испытаний, расслабляются в момент смертельной опасности, стремятся увильнуть от невероятной ответственности, самооправдаться перед укором совести. Этим объясняется развоплощение большого количества людей, разгул разбойной вольницы в смутные времена. В условиях, когда бесконечные войны истребляли наиболее стойких, такого рода психологически защитные механизмы у более слабых людей закреплялись и постепенно вплетались в характер народа. Этим объясняется, что

«Нечеткие, нетвердые контуры характера у нас есть. Русские много думают, но не умеют предвидеть, бывают застигнуты врасплох последствиями своих поступков. Для них характерно самооправдание, извиняющее отказ от стойкости проведения своих намерений, быстрая покорность судьбе, готовность склониться перед неудачей. Такая беспомощность и покорность судьбе, превосходящая все границы, вызывает изумление и презрение всего мира. Не разобравшись в сложной духовной структуре, - из чего это проистекло, как жило, живет и к чему еще нас выведет, - бранят нас извечными рабами, это сегодня модно повсеместно» (А.И.Солженицын).

Но русский человек даже в страшном падении сохранял остатки нравственного чувства, знал, что грешит и способен был раскаяться, как Иван Грозный. Это малодоступно самодовольным европейцам, которые и при бесчеловечных жестокостях оставались по большей части убежденными в своей правоте. Русский народ во все века в лучших своих проявлениях и достойнейших представителях сознавал необходимость в покаянии и духовном очищении, что позволяло обуздывать разгул порока, ограничивать влияние злонамерений в душе. Причем акты покаяния относились в большинстве своем не только к собственным деяниям - русский человек в этих моменты сознавал и исторические грехи своих предков, принимая преемственность общенациональной судьбы. И это тоже типично русская черта - критическое самовосприятие и взыскательная требовательность к себе, принятие общего бремени исторической ответственности. Безусловно, соглашаешься с Иваном Ильиным:

«Нет, поистине, никогда ни один народ не судил себя так откровенно, так строго, так покаянно; не требовал от себя такого очищения и покаяния. И не только требовал, а осуществлял его и этим держал свое бытие и свой быт».

Сайт Полемика и дискуссии

15.12.04,

20.12.04