А. Н. Савельев

 

Фабрика рыночной спонтанности: из порядка в хаос

 

В раннюю перестройку по России фантастическими тиражами разошлось сочинение Дж. Сороса, где он предложил методологию политического анализа, проистекающую из представлений, возникающих в естественных науках при анализе сложных систем. Порядок в таких системах возникает из хаоса - как проявление скрытого закона самоорганизации. Изумление этим обстоятельством завело общественную мысль Запада очень далеко – вплоть до расслабленного оптимизма, верующего в плодотворность человеческой природы как таковой.

Перед очевидностью волевой природы человека и его способности делать свободный выбор общественная мысль стремится найти баланс между спонтанностью и рациональной организованностью. При этом тот или иной мыслитель или экономист склоняется то к спонтанности, то к возможности рациональной организации хозяйства и общества.

Так, фиксируя кризисные явление в западной обществе, Фрэнсис Фукуяма легкомысленно полагает, что люди по своей природе приготовлены к тому, чтобы создавать моральные нормы и социальную организацию[i][1]. И это, мол, решит в конечном счете все проблемы – они рассосутся сами собой в силу природных склонностей человека. Тем самым Фукуяма демонстрирует себя приверженцем либерального выбора, который как раз и привел к деградации Запада и нарастанию кризиса, в котором большое социальное и демократическое государство должно погибнуть уступив место более жестко организованным формам власти.

Как и многие зарубежные и российские мыслители и исследователи, Фукуяма не понимает, что моральные нормы, культура не столько создаются, сколько наследуются. Он не видит бесперспективности поиска выхода из «Великого Разрыва» в рамках спонтанно возникших интересов и вследствие стремления удовлетворять страсти и потребности современного человека. А перспектив у такого поиска нет по той причине, что в нем культурное наследие, стабилизирующее и спаивающее нацию, не просматривается. От этого наследства человек Запад по большей части отказался, а его интеллектуальная и политическая элита не собирается сделать над собой усилие и выступить против массовой безответственности все менее замечающих друг друга индивидов. Элита идет на поводу у толпы, стремящейся в пропасть небытия.

Впрочем, Фукуяма оговаривается:

 

«Ни природный, ни спонтанный порядок не являются достаточными для того, чтобы породить всю совокупность норм, которая образует социальный порядок per se. Они должны быть дополнены в самых важных точках иерархической властью. Но если мы оглянемся на человеческую историю, мы увидим, что неорганизованные индивиды постоянно создавали социальный капитал и приспосабливались к технологии фабрик»[ii][2].

 

Следовательно, человеческая и природа и спонтанные процессы самоорганизации во многом гарантируют, как думает Фукуяма, восстановление социального порядка после «Великого Разрыва». Это убеждение можно признать правильным, если считать, что природный процесс так или иначе ведет к неслучайному поведению конкретного человека и его солидарных групп. Появившись по виду самопроизвольно - как будущие вестники порядка, они действуют по определенной программе, а не хаотично.

Живая природа вся наполнена спонтанными процессами и регулируется инстинктами, эволюцией, естественным отбором. Очевидно, что и в человеческом сообществе имеется множество поведенческих автоматизмов, из которых складывается по видимости спонтанный порядок. Но нельзя не видеть, что социальные автоматизмы закладываются предшествующей культурой – точно также у животных инстинкт вырабатывается предшествующим отбором. Если принять это во внимание, достаточно трудно провести аналогии между природными «спонтанностями» и рыночной конвенциональностью, которая складывается в каждый момент по-своему. Рыночный спонтанный порядок также имеет под собой определенную предысторию, разрушив связь с которой можно лишиться всего, на что рассчитывают радетели за свободу «невидимой руки рынка». Экономические отношения выстраиваются не только в договорном порядке, исходя из текущих задач приобретения выгоды, но вытекают также из неписаных правил общения и общих ценностей, которые не являются предметом договора, но предполагаются.

Эмиль Дюркгейм указывал на существование неэкономических норм поведения для обеспечения экономических сделок. О том же писал Макс Вебер, приводя пример отказа от повышения объемов производства при повышении производительности труда крестьян, которые в таком случае предпочитали прекращать работу. То есть, стремление к максимальной производительности имеется лишь при определенной предыстории общества. Таким образом, экономические теории, рассчитывающие на свободу индивидуального выбора, оставляют за пределами рассмотрения важнейшие условия складывания «спонтанного» рыночного порядка и требуют свободы от любой предыстории, превращаясь таким образом из научных теорий в либеральную идеологию. Либерализм сам является фабрикой спонтанности и, таким образом, ведет экономику от видимой рыночной спонтанности к природной – то есть, к зарастанию бурьяном остановившихся предприятий и непаханых полей. Природная спонтанность без сопровождения правильно ориентированной свободной воли человека (а правильность предопределяется наследуемой традицией общежития), бесспорно, возьмет верх над расслабленными обществами, рассчитывающими на то, что все как-нибудь само организуется.

Социологи, оттесненные от формирования правовой системы усилиями либералов, давно выяснили, что спонтанный порядок рыночной системы невозможен без априорных ценностных позиций, поскольку человек не в состоянии делать рациональный выбор в каждый момент времени. Человеку приходится экономить время и душевные силы, закрепляя однажды сделанный выбор в определенном символе, содержащем запрограммированное действие в свернутом виде. Выстраивание порядка (социального или экономического) опирается преимущественно на обмен символами, а не рациональными доводами. Причем символьная коммуникация позволяет индивидам принимать решения в условиях неполной и неточной информации, угадывая последствия своего выбора по малозначимым, с точки зрения рыночной рациональности, признакам. Таким образом, рыночный порядок не является образцом спонтанной самоорганизации общества, не будучи сам по себе спонтанным и не отражая присутствия спонтанности как признака, отвечающего за создание упорядоченного механизма коммуникации.

Западный рационализм разоблачен в западной же философии – в трудах Ницше, Хайдеггера и многих других. В то же время следствием такого разоблачения является моральный релятивизм. Именно здесь можно проследить спонтанность самоорганизации самоубийственного «порядка» - непреклонного следования к состоянию хаоса.

Изначально общественный порядок, действительно, проистекает из хаоса разнородных (но вовсе не спонтанных) устремлений, таким образом, очень близок к этому хаосу, рискуя вновь возвратиться к нему. Более надежный порядок оставляет хаос в отдаленной предыстории – в отдалении от условий «фазового перехода» и принципиального изменения свойств системы. В жизнеспособной системе, где по видимости случайные устремления индивидов скрывают определенный закон их совместной деятельности, возникает социальная иерархия, а с ней – вполне следующий этому скрытому закону экономический механизм.

Веберовский гимн иерархическим системам, составляющим государство, сегодня пытаются осмеять, демонстрируя независимость гражданского общества от государственной бюрократии, эффективность сетевых структур в управлении наукой и бизнесом, продуктивность спонтанной самоорганизации индивидов вопреки всяким иерархиям. Считается, что иерархичность не в состоянии вписаться в современность, не будучи способной справиться с задачами высокотехнологичной экономики и информационного общества. Вместе с тем, любая сетевая структура имеет смысл только если она вписывается в иерархию более высокого порядка, в которой формулируются задачи для самоорганизующихся и самоликвидирующихся подсистем. Если центр принятия решений отсутствует, то исчезает цель деятельности. Релятивизм целей приводит к аннигиляции творческих потенциалов свободно ассоциированных коллективов.

Согласно либеральной идеологии функционирования предприятий, иерархии существуют по причине неизбежных затрат на ведение переговоров. Если представить, что производственная коммуникация происходит без издержек, то исчезает значимость приказа, который всегда можно заменить согласованием. Между тем такая гипотеза является абсурдной. Ни одна система, требующая управления, не может изжить затрат времени и сил на согласование общих для всех решений. Более того, даже приказ, сокращая эти расходы, не может их устранить.

В то же время, предприятие не может жить только по приказу. Унифицированный приказ – инструкция – также не дает важного: включенности исполнителя в принятое решение. Высокотехнологичное производство требует неформального исполнения решений, а тысячи нюансов невозможно предусмотреть ни в какой инструкции. Следовательно, в сложных производствах, сложных системах управления, в науке, самоорганизация (вовсе не спонтанная!) должна заместить иерархию. Но только на нижних исполнительских этажах и при контроле самоуправления со стороны «верхов». Информационные технологии дают одновременно широкие возможности для «вертикального» иерархического контроля и для «горизонтальной» самоорганизации.

Самоорганизация возможна только там, где помимо инструкций есть отношения доверия – то есть, моральный порядок, устанавливающий неформальные нормы помимо рыночной конкуренции. Никакая сетевая организация не будет состоятельной, если в ней действует закон рыночной конкуренции. Следовательно, либеральный рынок входит в прямое противоречие с эффективным управлением. Его стихия и спонтанность перечеркивают самоорганизацию. Напротив, там, где вместо договора имеется доверие и моральный порядок, эффективное управление только и может существовать.

Рыночная свобода является противником научного творчества и выражается в идиотизме авторского права, которое еще можно как-то оправдать при рационализации низкоквалифицированного труда, но ни коим образом в высокотехнологичных производствах. В сложном производстве не может быть индивидуальных прав на изобретения, поскольку они всегда возникают в порядке свободного общения специалистов. Право «застолбить» свою догадку и отметить ее свои авторством означает разрушение творческой атмосферы, гарантирующей повседневное решение сложных проблем наукоемкого производства. Авторского права требуют шоумены, добивающиеся, чтобы тиражи их шлягеров приносили баснословные прибыли. Соглашаясь на это, общество приходит к парадоксу – научные открытия и достижения в области высоких технологий не поощряются (ни морально, ни материально), а шоумены ведут паразитический образ жизни, растравливая вкус толпы к низкопробным удовольствиям и праздности.

Конечно, либеральные рыночные трансакции также требуют определенного «морального» порядка (скорее, конвенции, утверждающей аморализм – «ничего личного»). Но глубина его не простирается дальше незначительного числа норм, многие из которых гарантированны только законами – то есть, могут исполняться только формально, а значит - неэффективно. Стихия рынка предполагает кратковременное действие трансакций и постоянную опасность измены партнерским отношениям, как только соображения выгоды выходят на первый план. В сетевой структуре выгода всегда является отложенной, а сами отношения в «горизонтальной» инфраструктуре оказываются важнее результата для каждого ее фрагмента в отдельности.

Увлечение сетевой организацией общества значительно опаснее, чем сетевая организация производства. В этом смысле гражданское общество, не являясь иерархической системой, опасно для себя самого. Если общество образует набор сетей, оно фрагментируется, Из него уже не может возникнуть национального единства. Плюрализм моральных установок и замыкание отношений доверия в обособленных группах делает нацию невозможной, а общество – распадающимся.

Нация, с одной стороны, опирается на иерархическую систему государства, а с другой стороны – на «ближний» социальный порядок, в котором присутствует «малая родина» и семейно-корпоративный тип общественной организации. Нация согласует в себе множество иерархий, связь между которыми осуществляют общие моральные нормы, общие культурные мифа, общая историческая память. Носителями «дальнего» порядка национального единства становятся представители структур общества, прошивающие его во всех направлениях – церковь, система образования, система права. При определенных условиях «дальний» порядок создает армия, наполняемая представителями всевозможных иерархий. Федерализация образования, права, силовых ведомств в этой связи должны быть признаны антигосударственной затеей (а именно это мы видим сегодня в практике российской власти).

Множественность согласованных иерархий является перспективной системой организации производства, где на нижних звеньях имеется возможность принимать самостоятельные решения. Это особенно важно на сложных производствах, где исполнительские кадры должны иметь высокий уровень квалификации и осведомленность о конечных целях и тонких деталях всех процессов. В этом случае элементы директивного управления остаются лишь вследствие необходимости принятия стратегических решений, контроля и страховки на случай чрезвычайных ситуаций.

Любимый пример либералов – Силиконовая долина – опровергает их же домыслы о плодотворности индивидуалистической концепции экономики. Сетевые структуры творческих групп могут существовать только в условиях неформальных связей и отсутствия рыночной конкуренции, место которой занимает творческое соревнование и открытость интеллектуальной «кухни». Здесь информация не превращается в товар в силу ее сложности и невозможности быть потребленной вне неформальных связей. Здесь нет и не может быть рынка интеллектуальной собственности. Вместо рыночной стихии здесь присутствует спонтанность другого рода – неформальная социализация научно-исследовательской работы. Двигателем творческого процесса являются не соображения выгоды, а любовь к истине, упоение творчество, профессиональное любопытство – все то, что либеральная идеология стремится придать проклятию. Интеллектуальная фабрика, построенная по принципу либеральной спонтанности, здесь разрушила бы все до основания.

И все же сетевые системы – лишь часть общественной или экономической структуры. Они могут существовать только в иерархии более высокого порядка. Распространение сетей может оказаться пагубным, если они возникают не в области науки и высоких технологий, а в иных сферах. Корпорации могут прямо вредить нации, если формируются по этническому признаку или превращают протекцию однокашникам и родственникам в норму поведения. Вопрос о границе между добром и злом, вопрос о моральной норме не могут быть делом сетевой структуры. Ее область применения в крайнем случае – репутация, личная и очная оценка степени соответствия с моральной нормой, контролируемой и устанавливаемой в иерархической структуре. Расчет на спонтанное совершенствование морального порядка всюду ведет к гибели общества и государства.

Иерархическая система государства создает внешнюю и внутреннюю политику – борьбу за власть и влияние, конкуренцию за воплощения тех или иных целей и ценностей. В присутствии иерархии общество оживает – оно не замыкается в меркантилизме и не растворяется в рыночной стихии. Рыночная спонтанность, часто выдаваемая за признак органичных отношений в противовес государственной механистичности, на самом деле примитивна – в ней нормы поведения сведены к нескольким принципам буржуазной добропорядочности. Но и эта добропорядочность может вызреть только под сенью иерархии, нарабатывающей «социальный капитал». Перебор со спонтанностью остужает общество, изгоняет из него реальную конкуренцию в экономике и уничтожает политику как таковую.

Рынок блуждает в поисках эффективности, а иерархическая система способна найти эту эффективность рациональным путем (причем, с учетом иррациональности традиции и общественного сознания). Иерархия эффективна своей рациональностью, возводимой на прочной основе традиции (то есть, иррационального подчинения определенным моральным нормам). Лишь недостаток рациональности делает иерархию менее эффективной, чем рыночная спонтанность.

Идеологическая зашоренность, частный эгоизм, прямой мятеж номенклатуры создали в России в начале 90-х годов иллюзию бесспорной эффективности самоорганизации экономики. В последующие годы эта иллюзия полностью развеялась: либеральная рыночная стихия не продемонстрировала эффективности ни в одной отрасли. Впрочем, как и государственная бюрократия, не справившаяся ни с одной задачей. Стихия рынка кажется более плодотворной именно в такой ситуации – когда рынок и  государство соревнуются в неэффективности.

Жизнь в целом не спонтанна. Она подвластна Судьбе – невидимо совершающемуся закону. Никакая религия невозможна из соображений спонтанности. В спонтанности нет Откровения. Только Откровением «сами собой» складываются общины адептов веры. Но это будет только разворачиванием программы, заданной в начальной точке и присутствующей в качестве устоявшегося закона в последующей истории, а вовсе не самопроизвольным действием обособленных и свободных в выборе индивидов.