А.Г. Кузьмин

 

ЧЕМ ДЕРЖАЛОСЬ ЕДИНСТВО РОССИИ[1]

 

В известном письме Энгельса Марксу от 23 мая 1851 года, где сопоставляются исторические роли России и Польши, есть такой пассаж: "Поляки никогда не умели ассимилировать чужеродные элементы. Немцы в городах остались и остаются немцами. Между тем каждый русский немец во втором поколении является живым примером того, как Россия умеет русифицировать немцев и евреев. Даже у евреев вырастают там славянские скулы" (К. Маркс, Ф. Энгельс, Соч., 2-е изд., т. 27, с. 241).

Указав на этот весьма важный для понимания национального характера факт, Энгельс никак его не объяснял и не комментировал. Между тем речь идет о явлении едва ли не уникальном.

А задумываться над подобными фактами приходится обычно эмигрантам. Это тоже достаточно хорошо известно. Подавляющее большинство русских эмигрантов и вообще эмигрантов из России всюду испытывают ностальгию по оставленной Родине, даже если на новом месте чисто материально чувствуют себя благополучными. Карамзин в конце XVIII века, Герцен в середине XIX-го, Александр Зиновьев совсем недавно выразили по существу одинаковые чувства: вроде бы притягательная и благополучная "заграница" вблизи оказывается совсем не такой, как на расстоянии, а домашние неудобства вдруг одеваются романтическим покроем.

Что же и на Западе, и на Востоке создает явный дискомфорт для искателей "свободы" и правовых гарантий?

Здесь и заложено самое главное: непонятная ни на Западе, ни на Востоке жажда общения, общения - как самоценности и, более того, - как высшей ценности. Много можно сказать ехидных слов по поводу российской интеллигенции, которая и в XIX-м, и XX-ом веках много говорила и мало делала. А если уж говорить о специфике, то надо бы было объяснить, почему интеллигенция, самим характером труда обреченная на индивидуализм, собирается, оправдывается друг перед другом за свою бездеятельность, вообще собирается. Как правило - ругает власть, и в большинстве случаев дальше не идет.

А зачем же собирается и почему перед кем-то оправдывается? Сохраняется вроде бы утраченное условиями труда чувство ответственности перед кем-то и чем-то. И на прямой вопрос: перед кем и перед чем - большинство наверняка не ответит. Очевидно, чувство давно ушло на подсознательный уровень, осознать который не просто, но важно.

Итак - почему общение как самоценность? Естественно, что этого не понять, не обратившись к истории, именно к истории общежития.

Со школьной скамьи всем памятна социологическая схема: от первобытнообщинного, родоплеменного как высшей его стадии строя к территориальной, соседской общине и соответственно к государству как высшей форме территориальной организации. А действительный исторический процесс был много сложнее, и разные формы общежития сосуществовали на протяжении тысячелетий. Лес и Степь, Горы и Моря предполагали разные формы хозяйствования и соответственно организации общества. Соответственно и социальная психология различалась порой до полной несовместимости, следы чего и поныне проявляются в межэтнических конфликтах.

Прежде всего, надо иметь в виду, что общины - кровно-родственная и территориальная - вовсе не этапы "большого пути". Это и в прошлом и доныне сосуществующие формы, часто противоборствующие.

С точки зрения взаимодействия и противостояния разного типа общин история вообще и история Европы, в частности, практически не рассматривались. Между тем, можно достаточно уверенно говорить о наличии в Европе с глубокой древности обоего вида общин, с преобладанием либо одной, либо другой тенденции. Достаточно вспомнить знаменитую борьбу "патрициев" и "плебеев" в Риме, в результате которой общественное начало на какое-то время победило и обеспечило Риму решающий перевес по сравнению с большинством соседей.

Эпоха "Великого переселения народов", датируемая обычно IV-VI веками, но начавшаяся значительно раньше (движение племен с востока и с севера), дает большой материал и для выяснения еще одной актуальной проблемы: как и почему погибают народы. Высокие в материальном положении культуры, существовавшие по периферии Римской империи (вроде черняховской культуры Северного Причерноморья), сгорают в междоусобной борьбе. Общим для всех них знаменателем было предпочтение грабежа соседей (в данном случае одряхлевшей Римской империи) совсем еще недавно весьма производительному труду. Целые племена исчезли с этнической карты Европы на протяжении двух-трех поколений. И инициировали это ускоренное самоистребление племена с ярко выраженным приоритетом кровно-родственного начала.

Хороший иллюстративный материал по взаимоистреблению и самоистреблению дает история готов, довольно обстоятельно представленная письменными источниками. Принцип иерархии обязательно провоцирует борьбу за власть и господство. Борьба родов Амалов и Балтов за гегемонию привела сначала к распаду готов на две большие группы, а впоследствии к "разбеганию" родов друг от друга и их полному растворению в иноязычной среде. Примерно такой же была судьба и большинства других диких племен, громко заявивших о себе в IV-VI веках и отчасти в более позднее время (например, лангобарды). А возвышаются с VI века племена, о которых незадолго до этого вроде бы ничего не было слышно: франки и славяне.

Где же они были ранее? Франки примерно там же, где застает их бурный подъем VI столетия, а славяне в VI веке достигают Балтийского и Северного морей, Средиземноморья, заселяют огромные пространства от запада Европы до Кавказа, и этот своеобразный биологическо-демографический взрыв шел явно с той территории, где только что истребляли друг друга во взаимных усобицах племена, жаждавшие власти и нетрудового богатства.

Как они могли не только уцелеть в самом пекле почти беспрерывного двухвекового разбоя, а и поглотить остатки многих некогда громкославных племен? Наверное, откупались данью, но сами в усобицах не участвовали, занимаясь не слишком производительным трудом, достаточным однако для обеспечения демографического взрыва. И практически всюду проявляется одна характерная черта: ассимилируясь в отдельных местах, они в большинстве случаев ассимилируют численно превосходящее население.

За счет чего все это достигалось? Очевидно за счет устойчивости общественной организации на, так сказать, производственном уровне. А такую устойчивость и обеспечивала территориальная община. Она просматривается у славян практически на всю глубину, на которую археологически можно рассмотреть самих славян, а антропологически они оказываются соединением северных и южных компонентов (где-то в Подунавье) примерно с рубежа III-II тысячелетий до нашей эры.

Примечательно, что у племен с кровно-родственной общиной обязательно присутствует своеобразный культ генеалогии - как племени в целом, так и отдельных родов в частности. В территориальных общинах генеалогиям не придают особого значения. Более того, у славян, как и у ряда других народов (в том числе римлян), долго не было личных имен, которые в древности носили бы магический характер. Соответственно и сами религиозные культы были и значительно проще и приземленней, нежели у племен с кровно-родственными общинами. Кстати, по характеру культов можно порой представить достаточно глубокие истоки многих письменно засвидетельствованных племен.

Как уже говорилось, в "Повести временных лет" имеется исключительно важный и насыщенный очерк-сравнение обычаев полян и других славянских племен. Поляне, обычаи которых летописцу-киевлянину представляются самыми разумными, объединены в кровно-родственные общины и большие семьи, где младшие члены семьи целиком подчинены старшим. У них сохраняется покупной брак и что-то вроде германского "моргенгабе" - утреннего дара молодого супруга новобрачной после первой брачной ночи. Варварские "правды" Подунавья (готская, баварская, лангобардская) вполне разъясняют суть и содержание обычаев полян, подтверждая справедливость рассуждений летописца о выходе полян-руси с Дуная: в VI веке (культура "пальчатых фибул") и в середине X-го (могильники с трупоположениями моравского типа). У славян же практически отсутствует и внутрисемейная и общинная иерархия, молодые сами решают свои проблемы, а "игрища между селами" предполагают и экзогамию, и территориальную общину как орган более значимый, нежели непосредственные родственные отношения.

Летописный рассказ о борьбе полян и древлян в середине X века при всей его легендарности также несет определенную информацию о разных принципах общественно-политических организаций. При этом киевский летописец, вроде бы увлеченный чисто военной стороной дела, по существу показывает капитальные преимущества древлян: здесь активно задействованы в политической жизни "лучшие люди" (как правило избираемые "землей"), и "князи их добри суть, распасли суть Деревскую землю".

В VI веке, когда славяне буквально затопили Балканский полуостров, за короткое время, ассимилировав численно преобладавшие фракийские общины и устремляясь в собственно византийские земли, византийские авторы обратили внимание на ряд поразивших их особенностей странных завоевателей. Во-первых, греки не могли понять, каким образом "живущие в демократии", вроде бы лишенные иерархических структур славяне одерживают победы над регулярными византийскими легионами. Во-вторых, их отношение к военнопленным. По закону войны рабовладельческой эпохи пленный - раб. (Нынешняя Чечня дает примерное представление, как это в те времена выглядело). Славяне же предлагали пленным либо выкупиться, либо оставаться в общине на положении равноправных членов. И наконец, славяне не обкладывали никого данью, не устанавливали своего господства. Более того, занимая территории Византийской империи, легко соглашались платить дань императорам. Энгельс имел в виду примерно эту специфику, когда говорил, что варвары омолодили дряхлеющий мир. Надо было только оговорить, что в VI веке это были славяне.

Свойственные кровно-родственным общинам культ генеалогий и иерархичность по своему трансформируются в Империях, возникших на развалинах Римской, Франкской и Византийской. Иерархия в Империях как бы отрывается от кровно-родственного начала, роды "знатные" и "незнатные" вместе с их генеалогиями выстраиваются в иерархию независимо от действительной этнической природы, а в "Священной Римской империи" латинский язык ("кухонная латынь") долго успешно конкурировал с германскими языками и мог победить, как он победил в самой Италии, Галлии и на других европейских территориях.

Естественно, что в границах Империй славяне в массе остались внизу социальной лестницы. Но и на Дунае, и на Эльбе, и на Балтике они несколько столетий вели борьбу за самосохранение в этнокультурном, религиозном и хозяйственном планах. Балтийские славяне почти четыре века выдерживали натиск франков и саксов, а язык свой они сохранят до конца XVIII столетия. Естественно и то, что вооруженная борьба побуждала усваивать кое-что и из структурных организаций (скажем, постоянные боевые дружины) противника. Но у тех же балтийских славян неславянское начало всегда было значительно, поскольку в VI-IX веках славяне на Балтике поглотили достаточно многочисленные остатки иллиро-венетских и отчасти кельтских племен.

На территориях, оставшихся за пределами Империй, внешнее влияние сказывалось в гораздо меньшей степени, и исконные традиции удерживались веками в почти неизменном виде. Наиболее наглядно это проявилось именно на территории Восточно-европейской равнины. Здесь, конечно, тоже происходили вооруженные столкновения с иноязычными племенами - прежде всего кочевыми, накатывавшимися периодически с востока. Но продвижение самих славян на восток шло путем ассимиляции соседей. Это касалось, прежде всего, балтских и угро-финских племен, но касалось и отдельных групп иранцев, рассеянных на обширных территориях от лесостепи до Причерноморья и Каспия. Так, Причерноморская Русь (Восточный Крым и Таманский полуостров) практически не имеют славянского населения как с точки зрения антропологии, так и археологии. А к середине X века византийцы уже не отделяют этих русов от поднепровских, и они говорят теперь на одном - именно славянском - языке.

К IX веку в Восточной Европе складывается ряд крупных племенных образований славян, отличавшихся значительной внутренней устойчивостью и более или менее единообразной структурой управления, выстраивавшейся снизу вверх. Движение с запада на восток шло в основном по двум традиционным путям: с Балтики Волго-Балтийским путем, с Дуная - Дунайско-Днепровским. Два эти пути долго не пересекались, а денежные системы так и не слились вплоть до татаро-монгольского нашествия. Культура северного ареала была близкой одновременной с южного берега Балтики (это проявлялось, в частности, в характере жилищ и планировки поселений), на юге также долго удерживался особый тип жилищ, свойственный территориям бедным лесом.

Социальная дифференциация проникает, естественно, и в восточную Европу и наиболее заметно она проявлялась в тех районах, где ассимилировались племена, так или иначе сохранявшие кровно-родственную общину. Как было сказано, к их числу относится и область племени полян и многие пограничные территории. Тем не менее, в большинстве княжеств-земель, в городах и в селах сохраняются похожие системы традиционного самоуправления. Можно отметить совершенно несвойственную в это время Западной Европе черту: мирный в целом характер сосуществования и внутри племен и между племенами. Обычно удивляют и размеры этих земель-княжений. Чем поддерживалось политическое и культурное единство? Явно не общими экономическими интересами (хотя какую-то роль и они играли). А культурные особенности часто нарочито подчеркивались (скажем, в типе височных подвесок).

На достаточно мирный характер общежития указывает и принципиально значимый факт: сельские поселения не укреплялись, и даже в городах в центре укреплялся "детинец", а посады, занимавшие куда большую территорию, оставались неукрепленными. Каменных же замков, которыми на Западе феодалы защищали себя от подданных, на Руси не будет и позднее. И даже внешняя угроза не всегда подталкивала к принятию мер предосторожности.

Некоторое представление о характере общежития внутри славянских племен, пожалуй, может дать зарубинецкая культура, существовавшая за тысячу лет до  сложения здесь государства (II в. до н.э. - II в. н.э.). Культура возникала в условиях, когда степь заполнили сарматы, и славяне оттеснялись на север. И вот по южным границам культуры (довольно точно ее обрамляя) создаются протянувшиеся на сотни километров защитные цепи валов ("Змиевы" или "Трояновы" валы), которые позднее будут защищать и от половецкой конницы. На территории же самой зарубинецкой культуры укрепленных поселений практически нет. И конечно, требовалась структура, которая могла бы объединить равных по своему положению людей для свершения столь многотрудного дела. (Пала же культура под ударами с противоположной стороны - с северо-запада, где никаких укреплений не было).

Трудно сказать, как бы шло далее развитие славянских племен, если бы в IX веке по Волго-Балтийскому пути сначала на восток, а затем и на юг не устремились варяги и русы. Варяги - это в узком смысле племя варинов, а в широком - балтийские славяне и позднее также скандинавы. "От рода варяжска" вели себя новгородцы и, судя по материальной культуре Новгорода, а также по характеру городского самоуправления - это были именно балтийские славяне. К IX веку были славянизированы и варины, но они еще сохраняли какие-то свои традиции в верованиях и обычаях, записанных в специальном правовом документе, видимо, в конце VIII столетия. Русы в одних случаях отождествляются с варягами, в других - это явно иное племя. Сложность в данном случае заключается в том, что в одной Прибалтике было несколько "Русий", а в Европе в целом более десятка, и восходили они к разным истокам. Для Восточной Европы наиболее значимы были русы-руни, шедшие на восток и балтийским путем и с Дуная (Ругиланд). Определенное влияние на балтийских русов оказали, видимо, и кельтские "рутены", жившие на побережье Ла-Манша и на реке Роне. А помимо этих двух ветвей существовала еще Русь аланская, ветвь которой тоже была на Балтике, и которая участвовала в движении на юг по пути "из варяг в греки".

Все эти неславянские выходцы с Балтики в конце IX века, когда Олег занял Киев и объявил его "матерью городов русских", говорили по-славянски. На славянском языке были записаны противни греческого оригинала договоров Руси с греками. Но имена послов и купцов дают смесь имен из разных языков (в основном восходящих еще к эпохе Великого переселения) - иллиро-венетские, кельтские, фризские, иранские. Последних много в договоре Игоря, и они там переплетаются с именами эстонскими, причем "чудские" имена в основном увязаны с княжеским родом (в котором теперь являются Святослав, Володислав, Предслава - имена-титулы, права на которые рядовые труженики не имели).

Договоры проясняют, откуда именно пришли Олег и Игорь: это западные области нынешней Эстонии - провинции Роталия и Вик и лежащий против них остров Сааремаа. Русь (причем Аланскую) знал Адам Бременский, о ней много писал Саксон Грамматик, упоминается она и в шведских источниках. Но она остается пока совершенно неисследованной. Можно предполагать, что и балтийские славяне были здесь представлены значительными группами. Во всяком случае, остров Сааремаа поддерживал тесные связи и выступал обычно в союзе с Псковом и Новгородом на протяжении почти пяти веков. Но переход на славянскую речь автоматически славянами не делал: "русь" и в самом Киеве держится особняком от местного славянского населения. Лишь при Владимире в гриднице князя будут пировать "старцы градские", сотские и десятские - исконное городское самоуправление.

Оценка самого факта объединения славянских и неславянских племен в рамках единого государства, совершенное силой так или иначе внешней, сложна и неоднозначна. Все-таки освободились от хазарской дани, заняли прочные позиции по отношению практически ко всем крупным соседним государствам и смогли противостоять непредсказуемой Степи. Но Земля и Власть на Руси никогда не составляли гармонии. Это проявлялось и в неуважении к ретивым, сообщникам, которые стремились служением Власти "выбиться в люди", и ко всяким княжеским слугам (позднее к чиновникам), и вообще к писаным законам, идущим от Власти. В то же время обычное право, идущее от Земли, регламентировало жизнь крестьянина-общинника или посадского человека до мелочей.

Борьба Земли и Власти в XI-XII веках шла с переменным успехом, но в целом с перевесом Земли, большим или меньшим ограничением княжеской власти городским самоуправлением. Сама раздробленность в эти годы на Руси шла несколько иным путем, нежели в Европе. Там земли растаскивали феодалы, здесь шло перераспределение власти в пользу самоуправления. И в экономическом плане эта тенденция давала положительный эффект. Положительным в экономическом плане было и то, что прекратились дальние походы "за зипунами" - чем увлекалась пришлая власть, а дружины князей сократились во много раз. В отношениях с Западом это было, в общем, безопасно. А с Востока нагрянула орда, противостоять которой в то время в одиночку не могла ни одна держава, ни на Востоке, ни на Западе.

Когда читаешь разную "евразийскую" дребедень о благотворности для Руси монгольского завоевания и Ордынского ига, обычно не понимаешь, где элементарное невежество, а где русофобский цинизм. Нашествие на всем пути с востока на запад вело к уничтожению целых народов. Почти полностью были истреблены половцы, во много раз сократилось население Волжской Болгарии. В несколько раз сократилось и население Руси. (Домонгольская численность его будет достигнута лишь к концу XVII века). Практически полностью был разрушен Киев - один из крупнейших городов тогдашней Европы, а останки убитых некому было убирать даже и шесть лет спустя после нашествия. Практически все Среднее Поднепровье запустело. И дань, возложенная на оставшихся в живых, была такой, что, скажем, крестьянин начала нашего века выплатить бы ее не смог. И конечно, основательно была деформирована психология и Земли, и Власти. Лишь во второй половине XIV века начинается возрождение, основой которого станет снова община: крестьянская община, возрождающаяся в традиционном виде, и общежитейные монастыри, также возрождавшие померкшее было чувство коллективизма и взаимоподдержки.

Перераспределение властных полномочий от Земли к Власти стало практически неизбежным: других путей освободиться от ига не было. Власть же, если ее ничего не сдерживает, неизбежно ставит собственные корыстные интересы выше блага своих подданных. В XIV-XV веках было вроде бы убедительное обоснование: освобождение придет лишь с объединением земель вокруг сильной великокняжеской власти. В XVI-XVII столетиях на первом месте по-прежнему задачи внешнеполитические: в основном воссоединение вокруг Москвы прежних русских земель. А Землю во имя теперь уже имперских задач закрепощают. И когда бездарные правители буквально разорили центр России и спровоцировали внешнюю (на сей раз польско-шведскую) интервенцию, спасать страну снова пришлось Земле.

Сама тенденция гармонического взаимодействия Земли и Власти существовала с конца XV века, когда было в основном завершено объединение русских земель вокруг Москвы и пало татарское иго. Были и отдельные государственные деятели, сознававшие и так или иначе пытавшиеся ограничить аппетиты чиновников разраставшегося аппарата Власти. Наиболее примечательным проявлением этой тенденции были реформы середины XVI столетия, проводимые фактически управлявшими в то время страной Адашевым и Сильвестром. Но реформаторам удалось продержаться всего десяток лет, после чего торжествует - в самой свирепой форме - тенденция подавления. В годы же Смуты идеологи Земли закономерно возвращаются к идеям реформаторов середины ушедшего века и идут в ряде случаев дальше. "Приговор" 30 июня 1611 года, принятый по инициативе Прокопия Ляпунова первом ополчением, провозглашал своеобразную "советскую" власть. Бояре должны были избираться "Советом всей земли" и могли быть отозваны, если не справлялись со своими обязанностями. "Ссылки" между городами стали формой взаимодействия разных земель в рамках этого "Совета". Но с распадом ополчения (из-за серьезных противоречий между дворянами и казачеством) тенденция к взаимодействию ослабевает, и второе ополчение собирается уже под несколько иными лозунгами (оно, в частности, вообще отказывается от какого-либо сотрудничества с казачьими отрядами).

В реформах середины XVI века значение придавалось практике созыва Земских соборов. Правда, созывали их сверху и, как правило, приглашали представителей тех сословий и городов, от которых Центр хотел получить поддержку. Подъем самосознания Земли в годы Смуты и Земским соборам предназначает значительно большую роль. "Валаамская беседа" предполагает постоянное участие избранных членов Собора (поочередно) в непосредственном управлении страны вместе с царем, власть которого соответственно ограничивалась. Примерно эти рекомендации и попытались реально воплотить в жизнь ополченцы - освободители Москвы, и близко к этому идеалу подходил в 1613 году Собор, на котором избирался новый царь. На Соборе были представлены практически все сословия, кроме крепостных и холопов, а Михаилу были предписаны какие-то ограничительные условия, о которых говорят разные источники, но которые, к сожалению, до нас не дошли. Монархи всегда стремились к абсолютизму и, естественно, подобные документы уничтожали. А своеобразный переворот 1622 года по существу свел на нет роль Соборов, немало сделавших перед этим для освобождения страны от польских и шведских интервентов.

Крепостное право побуждало крестьян бежать на окраины, в Сибирь, куда-нибудь подальше от Власти. И практически всюду беглые восстанавливают общинное управление. Частным случаем такого самоуправления может рассматриваться казачий круг и казачье войско. Но именно потому, что это было войско, и потому, что оно было самой боевой силой в народных восстаниях XVII-XVIII веков, Власть старалась подкупить войсковых старейшин (в чем позднее в какой-то мере и преуспела).

В XVIII веке была одна серьезная попытка поднять роль Земли и сословий: это выступление "верховников" в 1730 году. Тогда появилось сразу несколько проектов расширения прав сословий и ограничения царской власти. Татищев под разными предлогами и в разных маскировочных формах направлял властям подобные проекты вплоть до своей кончины в 1750 году. Но власти лишь раздражались такой настойчивостью и держали борца за благо отечества подальше от столиц, фактически в ссылках. И не случайно, что главный политико-философский труд Татищева - "Разговор о пользе наук и училищ" увидел свет лишь в 1887 году (и то лишь благодаря юбилею - двухсотлетию со дня рождения).

XIX век знаменовал, с одной стороны, усиление бюрократизации Власти, с другой - ослабление Земли в связи с развитием буржуазных отношений с их неизбежным индивидуализмом и эгоизмом. Вокруг крестьянской общины, все еще объединявшей большую часть населения страны, начинается борьба сначала славянофилов и западников, а затем народников и марксистов западного типа. Речь шла о плюсах и минусах двух различных систем: российской и западной, а также о попытках прогнозирования - что может дать России переход от соборно-коллективистского отношения к действительности к индивидуалистическому. Эти споры так или иначе затрагивали и правящие верхи, которые должны были считаться хотя бы с тем, что выгоднее им самим (обычно это маскируется демагогией о государственном интересе или общественном спокойствии). В начале нашего века за сохранение общины как основы порядка стоял Плеве, за разрушение ее - Витте. Идеи последнего затем и попытался воплотить Столыпин.

Столыпиным у нас ныне восхищаются и правые, и левые, и демократы, и патриоты. И те, кому нужны "великие потрясения", и те, кому нужна "Великая Россия". Столыпин надеялся разрушением общины ослабить крестьянство, которое в силу недостатка земли уже в революцию 1905-1907 годов показало себя готовым привнести "великие потрясения". В итоге же он как раз эти потрясения и спровоцировал. 1917 год это показал. И ни Временное правительство, ни большевики не в состоянии были это предотвратить. А в 20-е годы крестьянская община достигает, может быть, высшей точки своего развития. И поскольку гнет на нее сверху был заметно ослаблен, она в ряде мест становится и сильнее, и созидательнее советов. По-настоящему ее подорвет лишь коллективизация. Подорвет тем, что проводилась она сверху как раз путем подавления общинного самоуправления.

В последнее время у нас много пишут и о кооперации. Поражает стремительный взлет ее за какие-то два десятилетия до Октября. А взлет этот - тоже реакция на разложение и разрушение общины.

Нынешние разрушители и квислинги понимают (или им подсказали), что разрушить Россию нельзя, пока не искоренено коллективистское сознание большей части ее народа. Поэтому в 1989 "демократами" и был брошен клич-призыв поставить во главу угла "суверенитет личности". К чему это привело теперь в состоянии увидеть каждый. Но ведь это все легко было предвидеть. А наши партийные и патриотические издания, материалы-прогнозы не понимали по не вполне ясным причинам. Некомпетентность? Безволие? Или нечто худшее?