С.Г. Кара-Мурза

 

Под хруст французской булки

Короткая память — срочная национальная проблема

 

Для нашей коллективной рефлексии необходима коллективная память. Конечно, память — лишь склад, запас идей и образов. Он необходим для рефлексии, но далеко не достаточен. Рефлексия — активная деятельность по анализу этого запаса в свете последующего опыта. Но разрушение памяти не просто лишает рефлексию необходимого материала — оно рассыпает и то пространство неслышного общего разговора, в ходе которого и происходит осмысление прошлого

 

Память является одной из главных сил, скрепляющих людей в народ (а также, хотя и в меньшей степени, граждан в общество). Если ее удается разрушить, народ превращается в «человеческую пыль», в скопище индивидов, каждый из которых в одиночку, по-своему вспоминает прошлое, думает о настоящем и пытается предугадать будущее. Такие разъединенные люди не помнят родства, не ценят подвига и жертв отцов и дедов и не думают об их заветах, неохотно заводят детей и не переживают за тех правнуков, которых не увидят. Разъединенные люди утрачивают и навыки логических рассуждений, поскольку рассуждения нуждаются в диалоге, в оппозиции утверждений.

Мир разъединенных людей сужается до тех пределов, которые они могут достать рукой, «здесь и сейчас». То, что могут съесть, выпить и вообще потребить они лично и их самые близкие люди, настолько важнее самой жизни других людей их народа или даже их собственных потомков, что никакой душевной ответственности за свой народ и свою страну такие люди не чувствуют. Да, чтобы не переть на рожон и соблюдать приличия, они что-то скажут сами или похлопают оратору, вещающему про святую Русь или нашу российскую державность, но их сердечные связи с этой Русью и с этой державой иссякли и не толкают на те или иные поступки.

Это подавляет многие стороны рационального сознания, например ответственность за ход исторического процесса, независимо от масштаба той части бытия, за которую готов отвечать человек. Утратив связь с коллективной памятью, оставшись со своей индивидуальной шкатулкой, полной обрывков личных воспоминаний и обид, такие люди уже не живут в нашем совместном, общем прошлом, не испытывают совместных, общих страданий от настоящего и не болеют общей тревогой за будущее. Они отключаются от тех скрытых смыслов, которые для народа несут слова родного языка, пословицы, художественные образы.

Общество, в котором слишком много граждан теряет навык рефлексии, становится беззащитным. Вплоть до того, что юноши его отвергают воинскую повинность, политики начинают соблазнять молодежь переходом к наемной армии, а интеллигенция встречает с цветами выпущенных из тюрьмы по амнистии изменников Родины, осужденных за шпионаж. Ущербное сознание не принимает вещей, которые старики понимают с полуслова. Люди не могут договориться даже со своими сверстниками о том, что происходит сегодня, — ведь настоящее растет из прошлого, а прошлого они в общих, единых для всего поколения понятиях выразить не могут — они его «не помнят».

В таком обществе, с подорванной общей исторической памятью, не возникает «мнения народного» и не может сложиться понятного для всех разумного проекта преодоления разрухи. Людей в таком состоянии («пути не помнят своего») легко водить за нос, и не раз в истории целые народы при таком поражении сознания становились легкой добычей проходимцев. В такое положение попали и мы.

В России после 1992 г. произошло разрушение или глубокая деградация инструментов рефлексивного мышления. К этому были предпосылки. В 60—70-е гг., как раз когда в жизнь входило большое послевоенное поколение, в СССР произошла быстрая смена всего образа жизни — большинство стало жить в городах. Темпы промышленного развития были таковы, что переход этот (урбанизация) произошел с головокружительной скоростью — более 40% городов СССР возникло после 1945 г.

В любом обществе урбанизация переживается очень болезненно, потому что разрушается прежний механизм передачи от поколения к поколению коллективного исторического знания. Деревня — это непрерывное личное общение старых и малых. Предание передается из уст в уста. «И песни новые по-старому поем, как нас учили бабушки и деды», — писал Есенин в 1924 г. уже о советской деревне.

Город, конечно, людей изолирует, надо было создавать новые средства для поддержания общей памяти. Поначалу этот поиск шел — люди часто собирались большими компаниями, «вспоминали», на сохранение памяти работали и школа, и кино, и телевидение. Советское общество относилось к категории «традиционных» обществ, и руководство страны старшего поколения понимало, как важна общая память для сохранения народа.

Но в 80-е гг. произошел резкий слом. К руководству пришло новое поколение номенклатуры, уже из западников. Большая часть интеллигенции тоже повернулась лицом к Западу и стала тяготиться нашим «неправильным» прошлым. «Перестройка» так и мыслилась — как стирание нашей исторической памяти, возвращение на «столбовую дорогу цивилизации».

Методы воздействия на коллективную память, отработанные на Западе, показали поразительную эффективность. Западный средний класс — это, как говорится, новая историческая общность людей. Ее замечательное свойство в том, что она не рефлексирует. Удивительно, как этого сумело добиться господствующее меньшинство. Надо ему отключить какой-то блок памяти в сознании обывателей — и его просто стирают, как из памяти компьютера. Например, во время холодной войны в США всего за 20 лет сумели полностью вытравить память о Второй мировой войне, так что американские студенты при опросах в массе своей отвечали, что в той войне США и Германия вместе сражались против русских. А немцев и итальянцев убедили, что они как истинные европейцы всегда, «генетически» были привержены демократии. Они, конечно, смутно помнят о Гитлере и Муссолини, но память их разорвана. И Гитлер был, и демократами они всегда были...

У нас до такого не дошло, но три главных блока коллективной памяти — исторической, среднесрочной (ХХ в.) и актуальной (перестройка и реформа) — тоже подпорчены. Интеллигенция буквально влюбилась в Столыпина, который своей неудавшейся реформой и своими провокациями озлобил крестьянство и все общество, так что довел дело до большой революции. А дети крестьян поют про корнета Оболенского, про хруст французской булки и уверены, что если бы не большевики, то они все были бы помещиками.

Отключение «блока рефлексии» в конце 80-х гг. было массовым и моментальным, как будто кто-то сверху щелкнул выключателем. Конечно, можно время от времени менять вехи, разбивать скрижали и сбрасывать в овраг прежних идолов. Но при этом надо помнить, когда и почему ты это сделал. А у нас получилось так, что после каждой новой вехи весь предыдущий путь в памяти стирался и вместо реалистичной картины этого пути с его счастливыми и трагическими моментами кто-то вставлял простенький кадр из мультфильма про Микки-Мауса. Соответственно возникал провал и в видении предстоящего пути — сюда вставлялась реклама «Ням- ням-ням-ням, покупайте «Микоян»!».

Время, когда российское общество после перебора всех наличных проектов качнулось к советскому проекту (1905—1920 гг.), сравнительно недавнее, тогда жили наши деды и даже отцы. В 80-е гг. интеллигенция от того выбора отшатнулась? Такое бывает — на новом перекрестке, в новых условиях влиятельная часть общества предпочитает пойти по другому пути. Ну так разберись с прежним выбором, покопайся в себе и определи, что тебе сегодня в нем не по душе. Только так можно понять, куда тебе хочется пойти с нынешнего перекрестка. Такую совершенно необходимую в рациональном мышлении рефлексию заменили тем, что просто стали лить грязь на исторический выбор начала ХХ в.

Но для нашего нынешнего состояния, видимо, самым губительным было разрушение краткосрочной, оперативной памяти — памяти о тех идеях, словах и делах, которые прямо влияют на нашу жизнь, наши решения и наше поведение именно сегодня. Все понимают, что положение страны очень тяжелое — накапливаются угрозы и тают ресурсы. Песни про «рост ВВП», благодатные нефтяные цены и ипотеку мало кого утешают. Но ведь и связно обсудить хотя бы между собой пути выхода из кризиса люди не могут! Они уже не помнят, как мы в эту яму свалились, кто нас в нее вел, какими доводами нас соблазнял. Мы уже забыли, где верх, а где низ, как надо жить человеку, а как не надо. Ведь мы стали непохожи на самих себя — мы забыли, кто мы и откуда!

Невозможно вылезти из ямы, если подорвана способность к рефлексии — способность оглянуться назад и обдумать прежние шаги, найти ошибки и извлечь из них уроки. Рыба заплывает в кошельковый невод, а выплыть не может, хотя выход открыт — она не помнит пути, по которому заплыла. Мы сегодня живем в специально устроенном аномальном состоянии, мы — общество без рефлексии. В таком состоянии общество нежизнеспособно. Оно может выздороветь или распасться, но оно не может долго так существовать. И сама собой болезнь не пройдет, ибо суетятся около нас господа в белых халатах, гремят склянками с ядом. Самим надо делать усилие и друг другу помогать, нужна целенаправленная «починка инструментов».

Нарушение норм рациональности при утрате памяти и способности к рефлексии — большая общенациональная проблема, она сама должна стать предметом усиленной рефлексии, а затем и специальной культурной, образовательной и организационной программы. Пока что признаков осознания этой проблемы не видно. Приведу недавний и всем хорошо известный пример.

В 2002 г. в РФ собрали 86 млн т зерна. Вся пресса вслед за политиками трубила, что в России достигнут рекордный урожай (даже добавлялось: «каких не было в советское время»). Как можно было такое сказать? Реальные данные о производстве зерна публикуются регулярно и общедоступны. Они таковы: в 1970 г. в РСФСР было собрано 107 млн т зерна; в 1973-м — 121,5; в 1976-м — 119; в 1978-м — 127,4; в 1990-м— 116,7; в 1992-м — 107. Мы видим, что 24 года назад было собрано зерна в полтора раза больше, чем в «рекордный» 2002 г. Более того, урожай 1992 г., то есть урожай уже времен реформы, был больше «рекорда» почти на треть. Урожай менее 100 млн т в последние 20 лет в РСФСР вообще был редкостью. Даже в среднем за пятилетку 1986—1990 гг. зерна собирали 104,3 млн т в год. Нелепая байка про «рекорд» ходит по СМИ без какой бы то ни было реакции и коррекции уже два года.

Конечно, не обязательно помнить точные цифры, их не составляет труда посмотреть в справочнике. Дело в том, что утрачен навык мысленно встраивать сообщение с количественной мерой во временной контекст. Ведь утверждение, будто 2002 г. стал рекордным для территории РФ за всю ее историю, вовсе не является тривиальным. Как можно, называя какое-то достижение рекордом, не взглянуть назад и не поинтересоваться, какими были достижения в прошлые годы? Тем более что все наслышаны о кризисе, который переживает сельское хозяйство. Как могла такая сенсация не вызвать интереса и сомнения? Ведь действительно рекордный урожай в нынешних условиях был бы поистине чудом и должен был бы стать объектом внимания во всем мире.

Как это получилось? Прежде всего были ликвидированы инструменты рефлексии и коллективной памяти, которые выработала наша культура. К их числу относится, например, регулярный гласный отчет по понятной и весьма строгой форме — чтобы трудно было вилять. Прошел год — и отчитывается руководитель, каждый в рамках своей ответственности, а все слушают и вспоминают. Даже если он где-то приврет или приукрасит, сама форма заставит людей вспомнить. И этот отчет кладется как летопись наших дел.

Мы, конечно, не очень-то любили производственные совещания, на которых отчитывался директор, профсобрания с отчетом профкома, сессии Верховного совета с отчетом председателя Совета министров. Мы к ним привыкли и не замечали, что это была привычка вспоминать и обдумывать пройденное — за год, за пятилетку. И вот эту обязанность вспоминать и обдумывать отменили. Возьмите сегодня любой отчетный доклад Косыгина и сравните с речами и интервью Гайдара, Черномырдина, Касьянова. Это все равно что сравнить рассуждения Ньютона с пляской шамана. Такой откат в культуре памяти и мышления, что за одно это с нас спросится.

Если и есть отчеты, составляемые правительством по установленной международными организациями форме, то они остаются практически недоступными для общества. Хорошо, если какой-нибудь знакомый министр даст на пару дней почитать официальный «Доклад о состоянии здоровья населения РФ». В 1993 г. его выпустили тиражом 300 экз., а сейчас и тираж не обозначают. А разве не надо знать гражданину, что произошло за годы реформы со здоровьем населения его страны?

А ведь граждане и даже специалисты утратили доступ к совсем уж элементарному инструменту коллективной памяти — статистическим ежегодникам. В советское время ежегодник «Народное хозяйство СССР» издавался массовым тиражом, содержал ясные и очень информативные показатели с длинными временными рядами, был очень емким и стоил 3 руб. Я, например, покупал его, будучи студентом, далеким от экономической науки, и видел за цифрами историю, победы и беды России. Теперь вряд ли кто-нибудь и из профессионалов купит ежегодник — скудное по содержанию издание ценой более 1 тыс. руб. Сделаны недоступными простейшие инструменты рефлексии (отчетные доклады, контрольные цифры и др.), идет деградация хранилищ материальных носителей памяти (архивов и библиотек). Восстановление даже этих элементарных условий для полнокровного рефлексивного мышления уже стало сложной задачей.

А как можно без памяти о пройденном рассуждать о каких-то программах! Это фарс, а не программы. Прочитайте сегодня какой-нибудь проект директив к пятилетнему плану, зачитанный Косыгиным, и «программу Грефа». Ведь это, господа, позор, это даже на шамана не тянет. Так отключение памяти отключает и гражданское чувство: ведь перед нашим носом три года размахивали «программой Грефа» — и мы эту ахинею принимали. Махнув рукой, ничему не веря, но принимали. Прошли выборы, и у нас уже новые программы, которым надо аплодировать, — удвоение ВВП, борьба с бедностью. А что же с «программой Грефа»? Она выполнена? Она прекращена? Она оказалась ошибочной? Никто о ней и не вспомнил, но Греф, как и раньше, на коне и изрекает туманные истины.

Только вспоминая и обдумывая слова и дела политиков, восстанавливая в уме пройденный за 15 лет путь, мы сможем связать концы с концами, натренируем свои придушенные способности выстраивать в уме временной ряд событий, чтобы заглянуть немного вперед. Необходимо вспоминать, что было, что обещалось, что делалось и к чему пришли. А навыки утрачены.

Сильнее всего это проявляется во властной элите. Можно даже говорить об утрате управленческими структурами «системной памяти», наличие которой и делает возможной рефлексию. Мы обычно сводим дело к коррупции и некомпетентности, но еще большая беда состоит в том, что чиновники делают ошибку за ошибкой — и никаких признаков рефлексии и «обучаемости».

Речь идет о большой срочной национальной проблеме, которая для своего решения требует специальных усилий, организационной базы и средств. Но прежде всего она требует рефлексии по отношению к ней самой. Иными словами, перед нами типичный порочный круг. Его разрыв — нетривиальная, творческая политическая задача.

 

Автор - политолог, начальник сектора устойчивого развития

аналитического центра Министерства науки и промышленности РФ

ПЖ 18.08.2004