К

К.В. Киселёв

Россия – игра природы, а не ума

Находится ли Россия в начале периода устойчивого развития?

Многие умы как внутри, так и снаружи задаются вопросом, по какому конкретному пути двинется эта страна, экономика которой поднимается настолько быстрыми темпами, что удостоилась быть включенной в так называемую “кирпичную группу” государств (от английского brick – Бразилия, Россия, Индия и Китай), растущих наиболее бурно в течение последних нескольких лет. С одной стороны, объяснение этому факту очевидно: слишком низка была точка старта, и слишком удачно сплюсовались внутриполитические и внешнеэкономические факторы. С другой стороны, какой-то полноценно сформулированной логики не существует, и любые рассуждения о моделях развития неизменно заходят в тупик, как только спускаются с общего уровня до конкретных механизмов и задач. Впрочем, ничего необычного здесь нет, сегодняшняя Россия – это проект, точно такой же, как нынешние Соединенные Штаты, Европа или Китай. Проект не может быть догматически закостенелым, он постоянно мутирует, ловит внутренние и внешние сигналы, непрерывно отвечает на вызовы и угрозы, создает свои преимущества, отбивая атаки многочисленных конкурентов. Иными словами, нельзя выдернуть из контекста день сегодняшний и твердо судить по нему, что будет завтра. Другое дело, что российский проект дурно управляется, многие его пороки и недостатки уже давно являются каноническими, очевидными не только для внутренних наблюдателей, но и для всего мира. А когда пороки становятся едва ли не единственными источниками благополучия, тогда проектная вариативность вырождается в трудолюбивую расстановку капканов на собственном пути. Одним из сильнейших аргументов того, что Россия обязана развиваться вариативно, часто лавируя между одной логикой, другой или третьей является глобализация. К сожалению, под глобализацией в России часто подразумевают лишь торговые, финансовые или миграционные транзакции, что, конечно, является сильным упрощением принципов и выхолащиванием сути данного процесса. На самом деле, в первую очередь речь должна идти об институциональном трансферте. И здесь мы упорно поддерживаем в заряженном виде первый капкан. Институциональное взаимопроникновение – вещь положительная и сугубо логичная, поскольку совместимость институтов как раз и способствует инвестициям, расширению торговли, инновационному развитию. Но есть такое понятие - institutional time lags, это такая забавная штука, когда временной разрыв постоянно ставит страну перед адаптационным выбором – вы упорно копировали некий институт, а через пару лет выясняется, что ваш образец (конкурент) вообще-то выстроился совершенно иначе, потому что учитывал иные, не только внутренние потребности и сиюминутные факторы. То есть, внешне институты идентичны, но суть их совершенно различна. Вот отсюда и появляются разговоры о пресловутой “российской специфике”, о том, что “мы пойдем своим путем” и так далее. Что за специфика такая, что за свой путь, куда он приведет – никому не ведомы ответы на эти вопросы, за которыми очень легко спрятать собственную ущербность…

Неумение управлять страной в проектной логике оборачивается очень простыми и очевидными решениями, которые кажутся если не авторитарными, то, несомненно, способствующими развитию авторитарных тенденций. Проблема заключается не в том, что происходит структурное усиление государства, в конце концов его конституционной задачей является обеспечение безопасности и целостности страны. Но каков при этом уровень централизованного перераспределения – вот вопрос первостепенной важности. Понятно, что, если, например, некоторые страны Евросоюза отличаются по уровню своего социально-экономического развития не более чем в 5 раз, а в России региональная дифференциация достигает десятков раз, то центр волей-неволей вынужден исполнять перераспределительные функции с целью бюджетного выравнивания, хотя бы до минимально приемлемого социального уровня. Это и есть второй серьезный капкан для России. Может быть, даже парадокс, который заключается в том, что необходимая, но жестко регламентированная полицейская функция государства подменяется угнетением экономической свободы в самых разных проявлениях с одной стороны и ростом иждивенчества – с другой. Кстати, именно в этой плоскости лежит трагедия российского либерализма, когда практически все попытки сделать как лучше с точки зрения западной либеральной модели автоматически заканчиваются тем, чем это обычно заканчивается в России. Минувшие выборы в парламент проявили этот парадокс совершенно выпукло и наглядно. Имеет ли смысл сегодня вновь пытаться реанимировать либеральные рецепты или же нужно искать оптимальные пути модернизации в рамках той модели, которую мы имеем сегодня – модернизации, проводимой теми же методами, на основе которых эта модель сегодня худо-бедно функционирует? Но даже сторонники авторитарной модернизации не могут не признать очевидного факта, что в отличие от стран Азии, которые прошли через этот процесс в не столь далеком прошлом, у нас пока нет того обостренного чувства ответственности перед обществом за результаты своих действий, которое было присуще проводникам южнокорейских авторитарных преобразований. А значит – не имеющая саморегулирующих механизмов жестко устроенная властная вертикаль обречена на то, чтобы воспроизводить застой в экономической и политической жизни. Самое страшное, что при отсутствии жесткой конкуренции извне (по многим позициям Россия борьбу уже безнадежно проиграла) такой застой, если при нем в стране будут сохраняться стабильность, способен просуществовать довольно долго.

Итак, рассуждая о том, в каком направлении будет развиваться “российский проект”, следует, прежде всего, соотносить свои мысли и планы с тем, каким образом эта страна будет вписана в глобальный контекст, тем более что за последние 10 – 15 лет мировой демократически-рыночный ареал многократно возрос. У России есть шансы перескочить планку периферийного развития, но на этом пути существует, как минимум, три ключевые проблемы, решать которые придется достаточно быстро и весьма небезболезненно.

Производственная сфера

Проблема нашего мироощущения в этой области упирается в то, что Россия на сегодняшний день имеет все возможности выгодно эксплуатировать свои природные богатства, прежде всего, нефть и газ, которые имеют взаимную ценовую привязку. С нефтью все более или менее понятно: по оценкам Международного энергетического агентства спрос на нефть в 2004 году вырастет на 270.000 баррелей в сутки до 1,95 миллиона баррелей в сутки, при этом объем мирового рынка нефти составит 80,6 миллиона баррелей в сутки, и, судя по всему, тенденция плавного роста цен на “черное золото” продолжится в будущем. Вряд ли Россию с этой стороны ожидают какие-либо сюрпризы, хотя, разумеется, продать нефти больше, чем ее можно прокачать или перевезти в танках, вряд ли удастся. Сюрпризы могут случиться внутри страны, если власть под звуки дискуссии об изъятии сверхдоходов у нефтяных компаний все-таки решится погубить работающий бизнес. С газом все несколько сложней и это опять-таки связано с государством. Россия на сегодняшний день имеет один из самых больших нерыночных производственных секторов – гигантские монопольные отрасли в сфере электроэнергетики, добычи и транспортировке газа, а также в сфере железнодорожных перевозок. Сравнение размеров монополистического сектора в российской экономике с зарубежными аналогами показывает, насколько наши показатели выбиваются из общего ряда. В то время как в России на электроэнергетику приходится 6% ВВП, а на электроэнергетику и газовую промышленность вместе – 7,4% ВВП, в большинстве стран мира на три основные отрасли услуг – электроэнергетику, газо- и водоснабжение приходится лишь от 1,5 до 3,5% ВВП. По оценкам Андрея Илларионова, совокупный удельный вес четырех естественных монополий (РАО "Газпром", РАО "ЕЭС России", ОАО "Транснефть", МПС) в российском ВВП в текущих ценах за последнее десятилетие возрос в полтора раза - с 8,8 до 12,5%, в том числе электроэнергетики - с 3,7 до 6,0%, газовой промышленности - с 1,0 до 1,4%, железнодорожного транспорта - с 2,6 до 2,7%, трубопроводного транспорта - с 1,6 до 2,4%. При этом удельный вес четырех монополий в российском ВВП в постоянных ценах за прошедшее десятилетие не только не возрос, но и сократился - с 11,3 до 11,0%. Очевидно, что весь прирост удельного веса монополий в ВВП в текущих ценах (прирост денежной оценки объемов производства) произошел исключительно за счет опережающего роста цен.

Стало уже общим местом то, что реформа Газпрома сознательно тормозится властью, так как на плечах именно газовой отрасли лежит груз конкурентоспособности всей остальной производственной сферы - эдакий субсидиарный монстр, основание треугольника. Это правда, поскольку заниженные тарифы на газ формируют преимущественный навес в нашем соревновании с Европой (основным торговым партнером) - с одной стороны на европейцев жмет завышенный рынком курс евро, с другой - цена на продукцию Газпрома, отличающаяся в разы от внутрироссийской. Поэтому и давят на Россию комиссары Евросоюза, потому и выдвигают выравнивание рынка газа основным условием по присоединению России к соглашениям ВТО. Есть ли у нас однозначный выбор? Это и предстоит решить в течение достаточно короткого периода времени. Здесь ведь важно понимать одну очень простую вещь: монопольный сектор, который достаточно жестко контролируется государством, создает в рыночной экономике дисбаланс. Чем больше и могущественней этот сектор, тем ниже возможности экономического роста. А конкурентоспособность нерыночный монополист может похерить одним взмахом руки, вздув цены и тарифы как раз на тот самый, отложенный сегодня уровень, достигая грани собственной рентабельности.

Финансы

Российский финансовый рынок славен хотя бы тем, что называется таковым, хотя к экономике имеет весьма отдаленное отношение. Министерство финансов неспешно расширяет внутренние заимствования, сокращая внешние, поддерживая некий уровень ликвидности при низкой доходности, и понятно, что при сохранении профицитности бюджета более чем в 1,5% ВВП всерьез говорить о рынке внутреннего долга не приходится. Валютный рынок уверенно регулируется Банком России, скупающим выручку экспортеров, которой так много, что приходится сдерживать курс доллара от значительного снижения к рублю. Про рынок фондовых активов говорить просто неудобно: спекулянты “гоняют” акции нескольких компаний при полном отсутствии первичных размещений уже в течение нескольких лет. Параллельно активно надувается пузырь на рынке недвижимости, прежде всего, московской, значительная часть которой покупается не страждущими нового жилья, а покупается и продается по кругу инвестбанками. Иными словами, каждый сегмент финансового рынка живет своей жизнью с персональным набором рисков, уровней доходности/ликвидности, никак не корреспондируя с потребностями нефинансового сектора. Это означает, что никакого интереса к финансовому рынку монетарные власти не имеют, кроме тревоги от дополнительного притока “горячих” денег извне.

Российские банки демонстрируют успешные показатели, перебившие рекорды докризисного уровня практически по всем позициям. Но что это меняет в текущей действительности? Ничего не меняет, поскольку банковская система очень слабо корреспондирует с остальной экономикой из-за низкой капитализации, высокой рисковости, узкой ресурсной базы и низкой эффективности. Низкая эффективность российской банковской системы видна хотя бы в том, что за прошедший год задолженность перед нерезидентами в долларовом эквиваленте выросла на 18,8%, достигнув цифры в 182 млрд. долларов – и это при том, что иностранные банки еще присутствуют в России в весьма ограниченном масштабе, хотя крупные экономические агенты все чаще переходят на обслуживание как раз в иностранные банки. При этом не кажется столь уж большим преувеличением тот факт, что в случае резких колебаний курса национальной валюты российские заемщики просто будут не в состоянии обслуживать свои валютные кредиты. Приток иностранных капиталов стимулирует укрепление национальной валюты. Это приводит к тому, что Центробанк и Минфин напрямую стоят перед задачей ограничения финансовых потоков из-за рубежа, значит, стоит реальный выбор между дальнейшим ростом инвестиций и сдерживанием укрепления рубля. При этом выбор этот не между худшим и лучшим, а попытка понять, какое зло из двух является более пагубным в стратегическом плане, а какое – в тактическом. И совсем непонятно, о какой конкурентоспособности можно говорить в этом случае...

Социальная сфера

Пока что нет ясного понимания, каково должно быть реформирование социальной сферы при постановке задачи удвоения ВВП. Существует достаточно примитивный тезис о том, что удвоить ВВП можно, создав максимально комфортные условия для ведения бизнеса. Что это означает? Всего две вещи: снижение административного давления и налоговых изъятий. Формально власть согласилась сделать и первое, и второе, но вопрос заключается в том, насколько действенными будут эти меры в условиях страны, где теневая экономика составляет по различным данным от 25 до 45 процентов от реальной, и где налоги все равно не платятся. Теневая экономика по определению более конкурентна, нежели публичная и от этого преимущества просто так не откажется. Да и сам факт снижения налогового бремени в силу многих факторов (например, географического) не сделает российские товары более конкурентоспособными, чем товары, скажем, в произведенные в Восточной Азии. Но вполне осязаемое выпадение доходов бюджета произойдет в любом случае, следовательно, произойдет пропорциональное секвестирование расходов в прямой или какой-то иной форме. При общем понимании того, что ряд социальных гарантий представляется избыточным для государства, отнюдь не относящегося к числу передовых государств мира по экономическому развитию, трудно отделаться от мысли, что руководство страны стремится нащупать ту самую оптимальную часть населения (золотой дециль), способную самостоятельно обеспечить себе необходимый уровень постиндустриальных услуг. Всем остальным предлагается затянуть пояса, остаться в пещерном (переходном) периоде и ждать – может, в случае прорыва к светлому будущему золотого дециля они поделятся с ними теми деньгами, которые либо они сами (в случае запуска либерального сценария), либо государство (в случае сохранения авторитарной модели) посчитает у них лишними.

Такой подход может свидетельствовать только об одном: во имя сомнительной с точки зрения выполнимости задачи предполагается отказаться от реальной политики выравнивания жизненного уровня граждан России. Даже если эти меры и окажут реальное влияние на повышение темпов экономического развития, все равно этот эффект случится очень и очень не скоро. Значит, больше части населения придется выбирать между вымиранием и бунтом. Конечно, можно говорить о высоком уровне общественной легитимности нынешней власти (результаты последних выборов – тому подтверждение), о том, что в течение даже гораздо менее благоприятной экономической ситуации население вело себя вполне пристойно и отсюда – о некоторой гарантии от социальных катаклизмов. Но, во-первых, как показывает опыт (развала СССР, например), такой тип легитимности легко и очень быстро обращается в свою противоположность. А во-вторых, власть рискует тут попасть в ловушку если не закона Токвиля (согласно которому, не ухудшение, а именно стабилизация общей ситуации стимулирует рост требований граждан к власти и повышение уровня протестной активности), то закона Гурра (нарастание разрыва между ожиданиями и реальностью как причина для общественной нестабильности).

В заключение хотелось бы напомнить, что Россия загнала себя в экспортно-сырьевую модель развития, отказаться от которой невозможно хотя бы в силу того, что при складывающейся конъюнктуре об альтернативе никто особо не заботится, и все попытки властей воздействовать на экономику не выходят за рамки этой модели. Самое печальное в этой ситуации, что весь окружающий мир уже воспринимает именно такую Россию, с которой имеет смысл считаться лишь в той степени, в которой она выполняет свои контрактные обязательства по поставке природного сырья, в том числе, интеллектуального. Никто в мире не хочет коллапса в этом достаточно милитаризированном государстве, но в равной степени никто не готов обеспечивать нам светлое будущее за свой счет. Наоборот – сколько угодно…

Опек-ру

13 мая 2004