А.Г. Кузьмин

 

ПРОПЕЛЛЕР ПАССИОНАРНОСТИ,

ИЛИ ТЕОРИЯ ПРИВАТИЗАЦИИ ИСТОРИИ [1]

 

 

В сентябре 1990 года в Самаре проходила конференция на тему "Русская нация и современные межнациональные отношения". Как и обычно, о русской нации почти не говорилось (национальными отношениями у нас традиционно занимались представители малых народов), зато достаточно широко были представлены требования и пожелания многих других народов, прежде всего поволжских. Например, несколькими культурно-национальными обществами были представлены татары.

 

Путаница лингвистики [2]

 

Национальное самосознание всегда строилось на тех или иных исторических фактах, воспоминаниях и апеллировало к ним. В данном случае с кафедры и в кулуарах довольно возбужденно говорилось о необходимости "запрещения" упоминания о татаро-монгольском нашествии и ордынском иге, поскольку-де знаменитый и выдающийся историк современности Л. Н. Гумилев "убедительно" доказал, что ни того, ни другого вообще не было. Получалось, что народ на протяжении ряда столетий несправедливо обижали и теперь эта несправедливость прорывается вполне оправданной русофобией.

Забегая вперед, скажем, что точка отсчета выступавшими взята ложная: татары поволжские - потомки не татаро-монголов XIII века, а волжских булгар, подвергшихся в XIII веке такому же страшному разорению, как Русь, половцы, аланы и многие другие народы. Для самих монголов нашествие в итоге оказалось также бедствием, в результате чего их численность сейчас меньшая, чем семь веков назад. Главное же - надо ли переписывать учебники? Об этом и поговорим.

Концепция Л. Н. Гумилева в основном была сформулирована еще более двух десятилетий назад и тогда же была отвергнута серьезной наукой как экстравагантная, умозрительная, не опирающаяся на факты. Роман В. Чивилихина "Память" достаточно широко распространил эти выводы науки, кстати, глубоко проработанные и самим писателем, поставившим и вопрос о политической тенденции гумилевской конструкции. Но ныне все возвращается на круги своя, хотя никаких новых данных не появилось. Что же происходит?

Историки, наверное, дадут иное определение эпохе, названной бессодержательным термином "перестройка". Разрушение идеалов, разрушение общества, государства, самого человека неизбежно порождает так или иначе болезненные и ущербные концепции и представления-заменители. Наука сейчас не может быть авторитетной: экономисты, многократно перестроившиеся, привели к разрухе экономику, историки (часто одни и те же) готовы заново переписать историю, превратив черное в белое, а белое в черное (пока превалируют два этих цвета). Озлобленный пустыми прилавками и астрономическими ценами, обыватель бездумно заглатывает подбрасываемую ему наживку, собственными руками добивая то, что еще позволяло сохранять какую-то устойчивость. Не только некомпетентные правители, но и само общество взялось с остервенением рубить сук, на котором сидит. Сейчас мало кто способен слышать и слушать. Мало кого интересует истина. Нарастание беззакония (деликатно именуемое "войной законов") - лишь одно из проявлений бегства от истины с ее обязательным требованием дисциплины и самодисциплины. Но мало кто и способен признаться, что истина его не интересует. Поэтому напоминать существенные факты, без которых невозможно реально оценивать действительность, необходимо, даже если пока большинство их не воспринимает.

 

Ненаучные источники сомнительной теории

 

За последние годы Л.Н. Гумилев, наверное, самый печатаемый историк в нашей стране, едва ли не превзошедший даже Роя Медведева: книги, статьи, многочисленные интервью в газетах и журналах. Выступления его варьировались, иногда даже весьма существенно. Но основная направленность сохранялась. Это - общая приближенность к "школе евразийцев", оригинальная концепция этногенеза, взгляд на Лес со стороны Степи, отрицание факта татаро-монгольского нашествия и золотоордынского ига и стремление доказать плодотворный, даже спасительный характер монгольского господства для самой Руси. В № 1 "Нашего современника" за 1991 год все это представлено в достаточно концентрированном виде. Не следует забывать, что именно в "Нашем современнике" публиковалась в свое время "Память" В. Чивилихина и было еще несколько публикаций подобного же направления.

"Наш современник" опубликовал интервью с Л. Гумилевым, как бы открывая объявленную рубрику "Летопись России: история в лицах". Л. Гумилев назван здесь "наиболее ярким, интересным историком нашего времени", представителем "единственной серьезной исторической школы в России". Таковою признается "евразийство", и интервью называется: "Меня называют евразийцем...". Сам Л. Гумилев от такой аттестации не отказывается. Но он пошел дальше: евразийцы, по его словам, не знали "главного в теории этногенеза - понятия пассионарности". [3]

Разговор о "мощной исторической школе" евразийцев - явный перебор. Среди евразийцев почти не было профессиональных историков, а поздний Г.В. Вернадский во многом отказался от ранних "евразийских" увлечений. Н.С. Трубецкой - не историк, а лингвист. Большинство "евразийцев" были попросту дилетантами в истории, и "школа" эта интересна не как научное, а как культурно-психологическое явление (реакция части русской эмиграции на не слишком радушный прием со стороны Европы). И в данном случае важны не столько "научные" истоки концепции Л. Гумилева, сколько понимание той среды, в которой эта концепция культивируется. Поэтому напомним лишь в самых общих чертах воззрения "евразийцев".

Исходный тезис "евразийцев" - несовместимость Запада и Востока, причем важнейшим звеном Востока принимается Монгольская империя, которая возвышается над всеми, в том числе и над Русью. В вопросе о роли татаро-монгольского нашествия и золотоордынского ига "евразийцы" опирались на украинскую националистическую историографию (в частности, М. С. Грушевского), имевшую преимущественно антирусскую направленность. Украинские историки спорили, прежде всего, с концепцией М.П. Погодина, который полагал, что в домонгольской Руси Киев, Новгород, Владимир имели одно и то же древнерусское население, с одним и тем же языком, которое было сметено нашествием. Позднее же в Поднепровье пришло иное население из Прикарпатья. По существу этот вопрос здесь разбирать не будем. Но отрицание значения нашествия украинскими националистическими историками строилось на желании доказать, что Поднепровье издревле было родиной не древнерусской, а украинской народности.

Другим источником "евразийства" являлась русская философская мысль XIX столетия, в рамках которой выделялось византийское православие, причем не в национальных, а наднациональных ее вариантах (вроде исихазма[4]). Психологический дискомфорт, испытываемый эмигрантами в Европе, побуждал искать объяснение в существовании наднационального социально-психологического типа на Востоке, куда на вторых ролях включалось и славянство.

Следует отметить, что различия в психологии коренных западноевропейцев и выходцев из России - факт бесспорный и достаточно очевидный. Вопрос лишь в его объяснении, и оно не так уж сложно. Суть в характере общежития. У большинства западноевропейских народов община изначально была кровно-родственной, и исчезла она уже в раннем феодализме. Для славян же характерна территориальная община, сохранявшаяся вплоть до XX столетия и с огромной силой воздействующая на национальный характер. Именно территориальная община сделала возможным и даже обязательным такой феномен: дойдя до Тихого океана, славяне не уничтожили ни одного народа, а ассимиляция многих племен проходила совершенно естественно и довольно быстро. Но Монгольская империя здесь совершенно ни при чем.

Истоки концепции этногенеза Л. Гумилева лежат в построениях русских философов прошлого   столетия,   прежде всего Н.Я. Данилевского и К.Н. Леонтьева. Данилевский выдвинул саму идею саморазвития народов от рождения до смерти. Леонтьев указал и срок этого естественно-биологического процесса: 1000-12000 лет. О. Шпенглер и А. Тойнби, почитаемые евразийцами, во многом следовали идеям названных русских философов. Л. Гумилев воспринял также некоторые идеи Вернадского и А.Л. Чижевского, абсолютизировав факт зависимости человеческого организма от воздействий космической среды. Сам он, как видно из процитированного выше, считает своим открытием введение понятия "пассионарности". В разных публикациях он определяет его неодинаково. Но основной смысл - неосознанное и непреоборимое стремление действовать (неважно, разрушать или строить), которое овладевает отдельными лицами и целыми народами и не подлежит каким-то нравственным оценкам. В целом этногенез, по Л. Гумилеву, чисто природный, а не социальный процесс.

Однажды во время беседы в "открытом эфире" от радиослушателя последовал довольно неожиданный вопрос об отношении к оккультизму, оккультным наукам. Этот вопрос показался странным применительно к гумилевской концепции истории, но он как раз и проясняет причины успеха ее у интеллигенции, особенно технической: концепция воспринимается как вариант довольно модных ныне оккультных наук. А это значит, что проверять ее "на зуб" не обязательно: надо просто верить. И верят, хотя автору концепции не удалось найти ни одного бесспорного примера, ее подтверждающего, хотя он едва ли не в каждой новой публикации приводит новые версии, швыряясь вроде бы фактами из истории разных стран и континентов. В свое время под пером автора появилась идея о зарождении славянства во II веке нашей эры. Дата эта потребовалась для того, чтобы "похоронить" славян в XIV веке и дать начало новому этносу русских. Антиисторичность концепции очевидна и для непосвященных: возрождение XIV-XV веков шло не за счет отрицания предшествующей истории, а как раз наоборот, за счет подчеркивания ее преемственности, по крайней мере с IX века. В основе летописания Северо-Восточной Руси непременно лежала "Повесть временных лет", повествующая о происхождении славян и Руси. Что касается времени зарождения славян, то отвечать надо на вопрос, где и когда зародился славянский язык и возникли те специфические формы общежития, которые многие столетия сохранялись у разделенных и отдаленных друг от друга славянских пародов. Специалисты спорят. Называют II или I тысячелетие до нашей эры, указывают возможные археологические культуры. Ко II веку нельзя отнести ни одной новой культуры, которую можно было бы связать с славянами. Об этом говорили и писали.

В последней публикации Л. Гумилев вновь настаивает на удобной для него дате: ссылаясь на М.И. Артамонова:

 

"Именно к этому времени (I-II вв.), как доказал еще мой покойный учитель, профессор Артамонов, появились первые археологические памятники, которые можно отнести к славянам". Автор правильно делает, что не уточняет, какие именно памятники. Потому что еще в 1940 году (М.И. Артамонов был тогда директором Института истории материальной культуры и задавал направления исследований и в этом направлении тоже, будучи специалистом по Степи, Хазарии) профессор сделал доклад, надолго определявший пути поиска истоков славянства. Он говорил, в частности: "Уже один тот факт, что праславянские племена, находясь длительное время под властью германцев и гуннов, не огерманились и не огуннились, достаточно убедительно свидетельствует о том, что их этнические особенности сложились задолго до этих завоеваний. Сейчас еще невозможно ответить с полной убедительностью, когда именно, но ясно, что очень давно, в рамках археологической периодизации не позже, чем в эпоху бронзы, а может быть, даже еще в конце неолита" ("Краткие сообщения... ИИМК". VI, М.-Л., 1940, с. 7).

 

Соображение в чисто историко-логическом плане совершенно бесспорное.

Во всех выступлениях Л. Гумилева можно прочесть самую резкую оценку "невежественных интеллигентов, не выучившихся ни истории, ни географии" (это о профессиональных историках). "В науке, - поясняет он, - считается правильным только "эмпирическое обобщение, то есть непротиворечивая версия, опирающаяся на все известные факты". Что же, можно согласиться. Историк, не владеющий фактами, конечно, не историк. Ссылка на Артамонова, как можно видеть, оказывается неверной. Хотя М. И. Артамонов в последние годы жизни и воевал со "славянофилами" в археологии (доказывая германскую принадлежность черняховской (бывшей на территории Украины) культуры II-IV веков), все же вывода, сделанного Л. Гумилевым, из его построений не следует. Более того, Артамонов решительно отверг и предложенную Л. Гумилевым концепцию этногенеза, в особенности как раз идею "пассионарности", не без оснований увидев в ней попытку оправдания неравенства и притязаний на преимущества отдельных народов. Но сейчас речь о другом: именно о фактической точности отсылок. По Гумилеву,

 

"взрыв пассионарности, который вызвал к жизни Древнюю Русь, произошел в I веке нашей эры от Южной Швеции (движение готов) к устью Вислы и к Карпатам, где жили тогда предки славян; затем он прошел через территорию современной Румынии - Дакии: даки были сожжены этой  пассионарностью, потому что бросились воевать с могучей Римской империей, в результате этой войны они, по существу, были все истреблены. Далее этот взрыв прошел через Малую Азию и Палестину, где возникло православное церковное христианство, позднее оформившееся в Византийскую империю. Далее этот толчок прослеживается в Абиссинии".

 

Спорные моменты истории

 

Прежде всего - фактические уточнения. Вопрос о том, были или не были готы в Скандинавии, остается спорным. Оксывская культура Нижнего Повисленья на рубеже нашей эры теснее связана с западными областями, нежели со Скандинавией или островом Готландом. Но для данной темы это несущественно. Важнее другое. Со II века до н. э. начинается движение части населения с побережья Северного моря на юг и юго-восток, и связано это было отчасти с резким опусканием суши у морского побережья. Некоторые из этих племен достигают ко II веку и причерноморских степей, где на базе местных и пришлых племен складывается черняховская культура. Готы из Повисленья продвигаются сюда в начале III века и усваивают местную культуру. Ни в Малую Азию, ни тем более в Палестину готы и в III веке не проникают. Всю вторую половину III столетия в Дакии и Подунавье идут кровопролитные бои между варварами (в основном германцами) и римским войском, закончившиеся поражением варваров. Огромное  количество их было истреблено, погибло от голода и чумы,  обращено в рабство. В опустошенных районах Подунавья появляются и готы-колоны - посаженные на землю рабы. Отдельные племена и роды варваров ищут возможности перейти па службу к Империи и получают за службу места для поселений вдоль ее границ.

Рассказывать историю готов и других "скифских" племен в данном случае не имеет смысла. Ясно, что ничего она для концепции Л. Гумилева не дает. И дело не только в ошибке на два столетия, не позволившей готам породить христианство в Палестине и Малой Азии. Неясно, как вообще могли готы породить славян, а заодно и христиан. Ведь, как это неоднократно разъяснял Л. Гумилев, "пассионарность" передается половым путем. Предположим, что готы встретили на пути какие-то племена, оплодотворили их. А откуда славянская речь "у зарядившихся" пассионарностью? А ведь, по Л. Гумилеву, "этот-то славянский (а вернее, славяно-готский) этногенез и породил позднее древнюю Киевскую Русь". Говорить же о христианстве тем более не приходится; готы принимают христианство лишь в IV веке.

Так обстоит дело со славянским этногенезом. "К XIV-XV векам славянского единства уже не существовало", - пишет Л. Гумилев. Так ведь его не существовало и за тысячу лет до этого. Мы вообще не знаем такого периода, когда славяне составляли бы единую - не государственность,  а культурную общность, ту общность, в рамках которой мог возникнуть единый язык, единые верования и формы общежития. Первые упоминания дают нам разрозненные и разбросанные на обширных территориях славянские племена. Удивляет как раз то, что, будучи разрозненными, они до сих пор сохраняют столько общего, и не только в языке.

В многочисленных публикациях Л. Гумилева обычно говорится о "взрыве пассионарности" в XII веке у монголов и "излете", угасании ее в это время у славян, что проявилось, в частности, в феодальной раздробленности. Правда, такая же раздробленность была и у французов, и у немцев, у которых "пассионарный взрыв" произошел, по Л. Гумилеву, незадолго до этого в IX веке. Но там это "излетом" не оказалось. По логике концепции, монголы, как ранее готы, должны были привнести свою пассионарность обессиленным славянам. Но автор отрицает факт нашествия и самого ига, а потому приходится изыскивать внутренние ресурсы.

 

"Новая русская этническая целостность, - говорит автор в очередной публикации, - результат толчка XIII века, который прошел несколько восточнее предыдущего толчка I века. Он прослеживается от Финляндии через Белоруссию (между Вильно и Москвой), через Малую Азию, которая тогда уже была в руках турок (толчок породил там могучую Османскую империю) и до Абиссинии". "Точнее определить дату толчка и его географию, - скромничает автор, - мы не можем, но мы можем назвать первых пассионариев, которые создали две великие державы - Литву и Россию: Александра Невского в России и князя Миндовга в Литве".

 

"Точнее" определить даты и можно, и нужно. Так, турки-сельджуки большей частью Малой Азии овладели уже в XI столетии, едва не взяв и сам Константинополь. "Османская империя" же создается в XIV-XV веках (родоначальник династии Осман I правил в первой четверти XIV века). Неясно, какие события в связи с "толчком" произошли в Финляндии. От Белоруссии "толчок", видимо, надо сдвинуть на восток: Александр Невский родился в 1220 году (по Татищеву), очевидно, в Переславле Залесском, где княжил его отец Ярослав. Самая же большая загадка - откуда спустился "толчок" и почему он снизошел всего-навсего на две личности.

 

Загадки пассионарности

 

Междоусобицы на Руси к XIII веку свидетельствовали об утрате пассионарности. В Литве же XIII век - период "смут, непорядков, распрей, все более кровопролитных и жестоких - начало пассионарного подъема. Силы вновь возникших и обновленных этносов уходили на междоусобные войны". В конце концов судьбы двух княжеств оказались разными. "Дело в том, что в XIII веке из Монголии пришли войска Батыя".

О нашествии Батыя говорят все летописи: и владимиро-суздальские, и новгородские, и южные. Картину разорения они рисуют страшную. Археологические материалы полностью подтверждают достоверность описаний летописей. О том же говорят и иные источники, как восточные, так и западные. И весь этот огромный фонд источников Л. Гумилев попросту игнорирует. И как же быть с требованием (обязательным для ученого) "опираться на все известные факты"? А речь идет ведь о трагической судьбе целого народа, многих народов. Это даже не лженаука... Но об этом позже.

Чем же заменяет реальные источники Л. Гумилев, выстраивая свою оригинальную концепцию "симбиоза" Руси и Орды? Почти исключительно домыслами. Отвергая данные всех источников о численности монгольского войска, он выстраивает "потолочный" ряд: всех монголов было 700 тысяч, их войско 130 тысяч, и им предстояло завоевать 90 миллионов китайцев, 20 миллионов иранцев, а также Восточную Европу. И вывод:

 

"Поход в 1237- 1240 годах - не более чем просто большой набег, причем целью этого набега было не завоевание России, а война с половцами, с которыми у монголов уже была кровная месть". "Монголы применили известный тактический прием далекого обхода - и совершили кавалерийский рейд через Рязанские, Владимирские княжества, затем взяли Козельск, страшно истребив его население, затем перешли к Киеву, который, собственно, и защищать-то никто не стал: князь бежал, а воевода не смог собрать войско, потому что после троекратного разгрома соседними русскими княжествами Киев превратился в руины. Затем монголы ушли на Запад".

 

Вот так: кавалерийский рейд, затянувшийся почти на четыре года (то есть на период, равный Первой мировой или Великой Отечественной войнам). Не удивительно, что за четыре года монголы забыли о половцах и "ушли на Запад".

Пересказывать заново общеизвестные (хотя бы по учебникам) факты не имеет смысла. Тем, кто их забыл, можно вновь порекомендовать роман В. Чивилихина "Память", где рассказ о татаро-монгольском нашествии дан на самом хорошем профессиональном уровне. Напомним лишь самые важные факты, от которых надо идти и которые надо объяснять.

До нашествия Русь была одним из самых развитых в экономическом и культурном отношении государств Европы. Археологи насчитывают на ее территории до полутора тысяч городов. Более тысячи из них мы не знаем даже по именам, поскольку после нашествия они не восстанавливались. Средневековый город обычно сравнительно небольшое укрепленное поселение. Но на Руси были и города с населением в несколько десятков тысяч (в Европе таких городов практически не было за самым редким исключением). Киев, Новгород, Владимир имели население порядка 50 тысяч (в отношении Киева П.П. Толочко произвел подсчет почти подворный, с допуском в сторону преуменьшения, а никак не преувеличения). В конце XVII века городов будет в пять раз меньше и размеры их в большинстве случаев тоже меньшими, нежели за пять веков до этого. В конце XVII века население России составляло 11 миллионов человек. Очевидно, в начале XIII века оно было более многочисленным. Только на Киевщине, по подсчетам П.П. Толочко, проживало примерно полтора миллиона человек. Такое количество населения здесь восстановится лишь в XIX веке.

Это и есть основные факты, от которых надо идти, осмысливая происшедшее. Остальное - детали, в ряду которых находится и действие самого механизма разрушения. Л. Гумилев заметил уничтожение лишь одного города: Козельска (где, кстати, татары потеряли 4 тысячи человек). Другие (больше тысячи) не попали в его поле зрения. Козельск же, по Гумилеву, просто нельзя было не уничтожить: благородные татары таким образом воспитывали вероломных русских.

 

Монгольские завоевания

 

Тема противопоставления благородных монголов русским дикарям вообще одна из основных, пронизывающих все бесчисленные публикации и выступления Л. Гумилева. Пока же напомним, в чем заключается, по Гумилеву, та особая нравственность, побуждавшая монголов завоевывать и уничтожать безнравственные народы.

Монгольская держава возникла в результате длительных междоусобных войн, в ходе которых разные роды стремились уничтожить или подчинить соседей. В итоге сложилась иерархия родов с жесточайшей дисциплиной и борьбой за место в иерархии, главным образом, путем заговоров, частичных переворотов и убийств. Борьба с самого начала велась за пастбища, стада, иное имущество, и, естественно, обратилась на немонгольских соседей, которым в лучшем случае предназначалась роль низшего звена иерархии. Монгольские сказания передают своеобразный жизненный идеал Чингисхана: "Наслаждение и блаженство человека состоит в том, чтобы покорить мятежников и победить врага, взять то, что он имеет, заставить вопить служителей его, заставить течь слезы по щекам их, сидеть на их приятно идущих жирных конях, целовать румяные ланиты и алые уста их жен". Коварство служило важным оружием во внутренних смутах и тем более в войнах с другими народами. Ни одна мировая империя древности не имела такой "разведки" (те самые "послы", о которых постоянно печется Л. Гумилев). Подкуп, опора на изменников и перебежчиков - также оружие, созданное во внутренних войнах и постоянно оттачиваемое в завоевательных походах. Почти стомиллионный Китай был завоеван с помощью продажных чиновников - каковых немало в любой деспотической системе. Многолюдные и хорошо укрепленные среднеазиатские города были взяты с помощью китайской осадной техники, многими тысячами использованной при осаде городов вместе с китайским обслуживающим персоналом.

Сообщения о монгольских походах самых разных источников единообразны. Арабский историк, современник Чингисхана Ибн-ал-Асир (ум. 1233), говорит о нашествии, как несчастии для всех народов, равного которому история не знала: "Летописи не содержат ничего сходного и подходящего. Из событий, которые они описывают, самое ужасное то, что сделал Навуходоносор с Израильтянами по части избиения их и разрушения Иерусалима. Но что такое Иерусалим в сравнении с теми странами, которые опустошили эти проклятые, где каждый город вдвое больше Иерусалима? И что такое Израильтяне в сравнении с теми, которых они перебили! Ведь в каждом городе жителей, которых они избили, было больше чем всех Израильтян... Ни над кем не сжалились, а избивали женщин, мужчин, младенцев, распарывали утробы беременных и умерщвляли зародышей" (Тизенгаузен В.В. Сборник материалов, относящихся к истории Золотой Орды, т. 1. Спб., 1884, с. 2). Еще один современник, армянский историк Киракос Гандзакеци (1201-1272), предполагая, что многие будут рассказывать о трагических событиях, заверяет, что "все их повествования будут ниже действительности. Бедствия, которые постигли все страны, превосходят все, что история может рассказать".

Все шло по одному сценарию: городу предлагают сдаться, признав власть монголов. А как они поведут себя дальше - зависело от их намерений: оставят ли они город для систематической эксплуатации или предпочтут разграбить. И в Средней Азии, и на Руси результат, как правило, был один и тот же: город разрушали и грабили, жителей "до сущих млеко" избивали, угоняя в рабство ремесленников и молодых женщин и используя молодежь мужского пола на осадных работах при взятии следующих городов.

 

Начальный период татаро-монгольского ига

 

Отрицая факт нашествия и страшного  опустошения  Руси, Л. Гумилев, естественно, должен отрицать и факт многолетнего золотоордынского ига. Оказывается, что дальнейшее произошло по инициативе Александра Невского, который "договорившись сначала с Батыем, потом подружившись с его сыном Сартаком, а затем и со следующим ханом - убийцей Батыя и Сартака - мусульманином Берке, добился выгодного союза с Золотой Ордой". Самого беднягу Батыя, у которого и воинов-то было всего 4 тысячи (столько, сколько Батый потерял только под Козельском), спас Александр Невский, послав своему другу "свои дополнительные войска, состоящие из русских и аланов". А вскоре, когда немцы намеревались нанести решительный удар по Новгороду, "в Новгород явились боевые порядки татарских всадников", в результате чего (цитируется летопись) "немцы  замиришася по всей воле новгородской, зело бояхуся и имени татарского". "Дружба" русского князя и с жертвами, и с убийцей либо не делает ему чести, либо не предполагает для него выбора. О какой "гражданской войне" говорит в данном случае Л. Гумилев - не ясно, тем более что скрытые и открытые усобицы, вроде упоминаемой автором (Берке - брат Батыя), шли постоянно. А вот "дополнительные войска" из аланов у Александра Невского, видимо, из того же источника, что и татарская конница на льду Чудского озера, о которой автор писал в одной из публикаций.

Нет никакого сомнения в том, что "дополнительные войска" татары требовали от русских князей постоянно, и есть основания считать, что таковые использовались уже в походах на запад в 1240-1241 годах, да и ранее. Русские князья, конечно, всегда стремились воспользоваться трениями в стане завоевателей. Но больше это удавалось татаро-монголам. Политика на разделение и противопоставление князей и епископских кафедр проводилась изначально и последовательно (этому посвящена добротная книга А.Н. Насонова "Монголы и Русь", вышедшая в 1940 году). И она была более эффективна хотя бы потому, что русские князья и епископы от татар решающим образом зависели, тогда как на усобицы в монгольских улусах они повлиять не могли. В 40-50-е годы Русь считалась зависимой и от Орды, и от далекой Монголии, причем последняя признавалась (в том числе Батыем) главной инстанцией. За утверждением прав на княжение русским князьям приходилось ездить и к Батыю, и в далекий Каракорум.

Батый, естественно, стремился не допустить объединения сил всех русских князей, противопоставляя Юго-Западную Русь Северо-Восточной. Уже в 1243 году, сразу после возвращения Батыя из похода на запад, к нему отправился отец Александра Невского Ярослав Всеволодович с изъявлением покорности, и Батый объявил его "старшим" в роде русских князей, передав ему, в частности, Киев, на который претендовали Даниил Галицкий и ориентировавшийся на галицкого князя Михаил Черниговский. В том же году сына Константина Ярослав отправил "к кановичам". Хотя в Монголии было междуцарствие (делами заправляла старшая жена Угедея), окончательное утверждение осуществлялось там.

После почина Ярослава русские князья потянулись в Орду и "к кановичам" за подтверждением своих прав на княжения. Возвратиться удавалось не всем. В 1246 году в ставке Батыя были убиты черниговские князья Михаил и Андрей Мстиславичи, а в ставке Великого хана отравлен Ярослав. Тогда же вдова Угедея Туракина направила вызов в Монголию Александру, обещая утвердить его в правах на отцовские земли. Но Александр не поехал и потому, что не без оснований опасался расправы, и потому, что это противоречило бы завещанию Ярослава и неизбежно вызвало бы противодействие других, старших князей. В 1247 году сначала Андрей, а затем Александр направились к Батыю, который отправил их "к кановичам". Вернулись они оттуда зимой 1249/50 года, когда Великим ханом был уже Менгухан. Ни в какой "гражданской войне" в правление Гаюка, следовательно, Александр вообще не мог участвовать.

Батый передал Владимирский стол Андрею, а Александру, княжившему в Новгороде, определил "Киев и всю Русскую землю" (то есть Киевщину, Поднепровье). "Русская земля" в это время ничего не стоила. Когда в 1246 году Карпини проезжал здесь, направляясь в ставку Батыя, он видел "бесчисленные головы и кости мертвых людей, лежавших на поле". От большого и многолюдного города оставалось "едва... 2000 домов", и людей здесь татары держали "в самом тяжелом рабстве". В Переславле и Чернигове закрылись епископские кафедры. Владимирский стол в этих условиях был предпочтительней. Батый явно сталкивал братьев. К тому же Андрею пришлось отстранять дядю Святослава, занимавшего Владимирский стол по завещанию Ярослава.

Осенью 1250 года в Суздальскую землю приехал митрополит Кирилл. Помимо желания найти более спокойное пристанище, нежели разоренный Киев, он, по-видимому, имел и дипломатическое поручение. Вскоре он венчал князя Андрея с дочерью Даниила Романовича. Намечался союз двух важнейших земель. В 1252 году Андрей со своими боярами объявил об отказе "цесарем служити". Против князя была направлена "Неврюева рать". У Переславля князь был настигнут татарами, но сумел избежать пленения и бежал через Новгород, Псков, Колывань "в Свейскую землю". Татары "россунушася по земли", схватили и убили вдову Ярослава, пленили его детей "и людей без числа падоша, до конь и скота, и много зла створше Отъидоша". В этих условиях Александр поехал из Новгорода "в Татары", где на сей раз получил "старейшинство" и Владимирский стол.

"Неврюева рать" была наслана "другом" (и даже "братом") Александра "христианином" Сартаком. Другой "друг" - Берке - заставил Александра в 1257-1258 годах обеспечить проведение переписи населения с целью получения татарами систематической дани. В 1262 году в ряде городов Северо-Восточной Руси произошло восстание против перекупщиков дани. Поскольку насильники прибыли из далекой Монголии, а Берке готовился к войне с улусом Хулагу (монгольские владения в Иране), Русь избежала нового разорения. Но Александр был вызван в Орду к Берке, где "удержа и Берка, не пустя в Русь, и зимова в Татарех, и разболеся". Лишь осенью следующего года совершенно больным он был отпущен и не доехал до Владимира.

В ряде летописей прямо говорится о том, что "бе же тогда нужа велика от поганых и гоняхуть люди, веляхуть с собою воиньствовати". Не исключено, что речь шла о посылке русских людей даже и не против иранских монголов, а против Византии, которая в это время поддерживала Хулагу и против которой ордынцы совершали набеги. Согласиться на это князь не мог хотя бы потому, что вошел бы в конфликт со своим духовенством. Но и Берке, судя по всему, не склонен был сделать какие-то послабления.

Упоминание Л. Гумилевым о событиях 1269 года, когда немцы испугались "и имени татарского", опровергает его же версию о слабости и малочисленности Батыева улуса. Но дело и не только в этом. О каких татарах идет речь? Для обеспечения сбора дани и контроля над русскими землями татары размещали в ряде княжеств и городов отряды баскаков. По просьбе новгородцев владимирский князь Ярослав Ярославич собрал силы для отражения немецкой угрозы, "и великий баскак Володимерский Иаргаман и зять его Айдар со многими татары приидоша". А на следующий год князь просит помощи у татар против новгородцев, направив в Орду новгородца Ратибора. В 1273 году Иаргаман с Айдаром "и с многими татарами царевыми" (то есть пришедшими из Орды) "воеваша новгородцкие власти, и возвратишася со многим полоном в Володимерь".

Два года спустя "ходиша татарове и русстии князи на Литву, не успевше ничтоже, възвратишася назад. Татарове же велико зло и велику пакость и досаду сътвориша христианом, идуще на Литву, и паки назад идуще от Литвы того злее сътвориша, по волостем, по селам дворы грабяще, кони и скоты и имение отъемлюще, и где кого стретили и облупивше нагого пустять, ...и всюды и все дворы, кто чего отбежал, то все пограбиша погани, творяшеся на помощь пришедше, обретошася на пакость". Летописец добавляет: "Се же написах памяти деля и ползы ради".

Так выглядела "помощь" в действительности, и летописец предостерегает незадачливых правителей от приглашения подобных "помощников". Но у князей часто и не было возможности уклониться от "помощи": баскаки и ханские "послы" и сами могли решить, когда и кому оказать "помощь".

 

Фантазии теории

 

Из сказанного, видимо, ясно, насколько обоснован пересмотр фактов и оценок, связанных с самой трагической страницей русской истории. И, естественно, возникает вопрос: а во имя чего факты заменяются домыслами? Думается, что ответ дан в изложении двух сюжетов: приезд во Владимир митрополита Петра и разрушение Москвы Тохтамышем.

По Гумилеву, в России князья - наследники уже разложившейся и уже загнивающей Древней Руси - были постепенно оттеснены от власти митрополитами. Митрополит Петр, который в 1300 году с Волыни якобы приглашен в Россию править в стольном городе Владимире, был, по мнению Гумилева, очень мягкий, добрый и образованный человек. Этим он, естественно, вызвал неудовольствие среди подчиненных, которые по старому русскому обычаю начали писать на него доносы великому князю Михаилу Ярославичу Тверскому. Тот созвал специальный собор для того, чтобы выяснить, действительно ли берет взятки митрополит Петр... И паства сказала: "Да мы нашего владыку знаем. Никаких взяток он не берет. И вообще он очень скромно живет".

Неспециалисту может показаться, что сказанное чуть ли не цитирование источника. На самом деле - это очередная фантазия, сотканная из множества фактических ошибок. Утверждение об "оттеснении" князей митрополитами от власти опровергается здесь же приводимым фактом решения вопроса о митрополите на съезде князей и бояр.

Главное во всем придуманном пассаже Л. Гумилева - это, конечно, "естественная" реакция русских на мягкость и доброту митрополита Петра и их якобы "старый обычай" писать доносы. Между тем "доносы" - это не чья-либо национальная черта, а обычная реакция на деспотический режим и связанное с ним беззаконие. Как раз в домонгольское время на Руси не было необходимости в писании "доносов"; можно было решить вопросы если не у судей, то на вече. С установлением ордынского ига такие возможности резко сужаются. И "учителями" новых способов решения вопросов становятся именно татаро-монголы.

Показательно, что у Л. Гумилева "безнравственные" русские противопоставлены Джанибеку, "доброму и справедливому человеку". Этот добряк и борец за справедливость убил сначала своего младшего брата, а затем и старшего - Великого хана. В свою очередь, его сын Бердибек "удави отца своего" "и уби братов своих 12". "Доносы" и "оговоры" здесь процветали всегда и не слишком дорого ценились.

Во многих публикациях Л. Гумилева Мамай - это "западник", враг Дмитрия Донского, Тохтамыш же - прямо-таки славянофил, друг и союзник московского князя. Стоит воспроизвести некоторые пассажи, "доказывающие" эти положения. Западник Мамай "договорился с генуэзцами, получал от них деньги. И на них содержал войско, отнюдь не татарское, а состоящее из чеченов, черкесов, ясов и других народностей Северного Кавказа. Это было наемное войско. Мамай пытался наладить отношения с московским князем Дмитрием, который был тогда очень мал, и за него правил митрополит Алексей. Но тут вмешался Сергий Радонежский. Он сказал, что этого союза ни в коем случае допустить нельзя, потому что генуэзцы, союзники Мамая, просили, чтобы им дали концессии на Севере, около Великого Устюга".

Когда читаешь экспромты Л. Гумилева, невольно вспоминается относительно недавний анекдот: "Верно ли, что академик Амбарцумян выиграл по лотерее "Волгу"?" - "Верно. Но не академик Амбарцумян, а футболист Амбарцумян. И не "Волгу", а сто рублей. И не по лотерее, а в преферанс. И не выиграл, а проиграл". Удивляет, как можно написать не такой уж малый текст, в котором нет ничего достоверного. И дело не в "концессиях" для агентов транснациональных корпораций генуэзцев, сочиненных на потребу дня нынешнего. Это-то, пожалуй, заметят и самые горячие приверженцы оккультных наук наших дней. Дело в оценке всей международной и внутренней ситуации.

Темник Мамай, будучи зятем Бердибека, пользовался большим влиянием и попытался удержать власть после смерти хана в 1361 году. В Орде началась "великая замятня", в результате которой она распалась на ряд враждующих улусов, возглавляемых чингизидами. Около 1362 года Мамай объявил "царем" Абдуллаха и отступил с "царицей" и "всей Ордой" на правый берег Волги. В Сарае же "царем" был провозглашен Амурат. Эти два главных соперника заявляли свои права на "русский улус". Именно это обстоятельство привело к борьбе за ярлык на великое княжение в Северо-Восточной Руси. При этом Мамай (и Абдуллах) поддерживали Москву, а Амурат - суздальско-нижегородских князей.

 

От Мамая к Тохтамышу и западный фланг

 

"Замятня" в Орде давала большие возможности для маневра и русским князьям, способствуя в целом их консолидации. Но, естественно, стараясь удержать за собой Москву и не допустить перехода ее на сторону Сарая, где перевороты следовали один за другим, Мамай делал все, чтобы поддержать и соперников Москвы - прежде всего Тверь, а также Литву. Борьбу Москвы против суздальско-нижегородских князей Мамай поддерживал, поскольку таким путем надеялся "отобрать" их у ханов Сарая. Но после того, как среди самих суздальско-нижегородских властителей наметился поворот в сторону сближения с Москвой, настроение Мамая меняется. Наивысшего могущества Мамай достигает в начале 70-х годов, когда власть его распространяется на Крым и на самый Сарай. "Русский улус" теперь снова превращается лишь в поставщика дани и вспомогательных отрядов. Отсюда попытка внести раскол в среду русских князей путем передачи ярлыка на великое княжение Михаилу Тверскому. Но в 1373 году в Орде происходит новая усобица, когда "мнози князи Ординскиа межи собою избиени быша, а татар безчислено паде". Мамай вновь потерял Сарай, а враждебные ему силы в Степи оживились. Перед Москвой открылась возможность перехода в контрнаступление, и в 1374 году возникает своеобразный военный союз, включивший большинство княжеств Северо-Восточной Руси. С этого времени и начинается "размирье" Дмитрия Ивановича с Мамаем. Несмотря на определенные дипломатические успехи Мамая (отпадение от коалиции Твери, антимосковская политика Литвы, а также Константинополя через своего ставленника Киприана), татары потерпели ряд чувствительных поражений. После разгрома татарского войска на реке Воже в 1378 году полное освобождение от ига Орды стало реальной возможностью. Сознавая это, Мамай предпринял последнее усилие для усмирения Руси. Именно теперь он набирает большое число наемников в Крыму и на Кавказе. Но и это не спасает: на Куликовом поле войско Мамая было разгромлено.

Митрополит Алексей, безусловно, сыграл огромную роль в проведении гибкой политики Москвой в 50-60-е годы. Он последовательно использовал авторитет сана и структуру церкви для укрепления Москвы как идейно-политического центра земель Северо-Восточной Руси. И, конечно, никаких конфликтов на политической почве между митрополитом и игуменом Сергием не было, как не было и самой придуманной Л. Гумилевым проблемы. Не было и той чрезмерной политической активности, которую часто приписывают Сергию, игнорируя его ортодоксальность (инок должен воздействовать на мир личным примером). Дмитрий же Донской в 70-е годы - активнейший и тонкий политический и военный деятель, решившийся бросить вызов самому Константинополю, намереваясь самостоятельно поставить своего митрополита на место умершего зимой 1378 года Алексея.

"Союзник" и "друг" Тохтамыш появился на горизонте уже после разгрома Мамая русским войском. Он был возведен ханом в Сарае при поддержке и покровительстве Тимура Аксака и, конечно, воспользовался столь счастливо сложившимися обстоятельствами, дабы подчинить своей власти весь "улус Джучиев". Поход на Москву становится важнейшим звеном в мероприятиях по "наведению порядка".

В публикациях Л. Гумилева, как в романах со счастливым концом, обычно дело кончается тем, что возлюбленные наконец соединились. В данном случае ему все-таки пришлось отвечать на вопрос: почему "союзник... разорил Москву"? Вопрос этот неоднократно задавался создателю новой концепции, но он игнорировал его. На сей раз пришлось отвечать, и в известном смысле автор превзошел самого себя: "Тогда случилась беда, погубившая Тохтамыша, но не Москву". Суздальские князья интриговали, "а интриги у них всегда осуществлялись одним способом: писанием доносов". Они донесли Тохтамышу, что Дмитрий "хочет предать его и присоединиться к Литве". "Тохтамыш был очень славный человек - физически сильный, мужественный, смелый, но, к сожалению, необразованный. Он был не дипломат... И он поверил, ибо в Сибири не лгут: если свои же приходят и говорят про другого плохо - этому верят!" (Очень хорошее объяснение для бесконечного ряда убийств, отравлений, удушений ближайших родственников и взаимоистреблений целых родов!)

Итак, у "славного" Тохтамыша не было выбора: донесли - значит, надо придушить друга. Тохтамыш пошел к Москве, а "все князья и бояре разъехались по своим дачам и жили там спокойно". Не имевший дач и садовых участков народ один остался в Москве. Что ему оставалось делать? "Народные массы в Москве, как всегда у нас на Руси, решили выпить. Они стали громить боярские погреба, доставать оттуда меды, пиво, так что во время осады почти все московское население было пьяным. Москвичи выходили на крепостные стены и крайне оскорбляли татар непристойным поведением - они показывали им свои половые органы. Татар это ужасно возмутило. А когда на Москве все было выпито, москвичи решили, что больше воевать не стоит, пусть татары договорятся обо всем и уйдут. И открыли ворота, даже не поставив стражу перед ними". Татарам ничего не оставалось, как перерезать горожан.

Предполагая сомнения у читателей, Л. Гумилев заверяет: "Так было на самом деле - все это описано в летописях". В летописях события всегда описываются неодинаково.   Политическая борьба отражается и в летописях. Киприан пережил своего главного врага Дмитрия Донского на 17 лет и постарался очернить его перед потомками. Тем не менее версии, изложенной Л. Гумилевым, нет, конечно, ни в одной летописи.

О намерениях Тохтамыша в Москве было известно. Тохтамыш начал с того, что распорядился грабить русских купцов, торговавших в городах Волжской Булгарии. Дмитрий попытался собрать войско и позвал на совет князей и бояр. Однако "обретеся разность в них, не хотяху помогати". Именно в этом причина произошедшей трагедии. Дмитрий вынужден был ехать на север, чтобы там попытаться собрать войско. Но на это времени уже не было. Татары быстро приближались к Москве.

В Москве, естественно, не были в восторге от того, что князь покинул город. Еще большее возмущение охватило горожан, когда бежать решили митрополит Киприан, княгиня с детьми и бояре. В конце концов митрополита и княгиню выпустили, а остальных отпускали, ограбив. В городе оказалось немало окрестных жителей, искавших спасения за его стенами, а многие горожане его покинули. Традиционная система городского самоуправления незадолго до этого была разрушена, а княжеская самоустранилась. На вече спорили о том, оставить город или защищаться. Летописцы осуждают "мятежников", разбивавших погреба  брошенных боярами дворов и их пьяную храбрость, когда они "шатахуся и ругающеся татаром образом безстудным досаждающе и словеса исполнь укоризны и хулы кидаху на ня". Так были встречены передовые татарские отряды, проводившие разведку и отъехавшие от Москвы к вечеру. Наутро же к городу подошли основные силы Тохтамыша. Теперь "гражане узревше силу велику и ужасошася зело".

Незадолго до подхода татар относительный порядок навел в Москве литовский князь, внук Ольгерда Остей, служивший московскому князю. После трехдневной осады Тохтамыш "обалга князя их Остея лживыми речьми и лживым миром, вызвав его вон из града и уби его пред враты града". Видимо, доверчивый Остей начитался давних предшественников современного апологета великих добродетелей ордынских ханов.

Картину избиения и грабежа можно представить и без летописца. Летописец особенно сокрушается по поводу иссеченных архимандритов, игуменов и "всех священников", поскольку со времен Батыя и Берке их освобождали даже от даней. Были разрушены и сожжены все церкви и монастыри, перебиты все "от уна и до стара, можеск пол и женеск". "Множаиши же в полон поведени быша, в работу поганьскую и в страну Татарьскую". В летописях особенно сокрушаются - и нам не следовало бы забывать об этом, - что в пожаре сгорели все книги, в том числе свезенные из окрестных мест: "Книг же толико множество снесено со всего города из из загородья и из сел, и в зборных церквах до тропа наметано, сохранения ради спроважено, то все без вести створиша".

Вернувшись на пепелище, Дмитрий выделил на погребение убитых 300 рублей из расчета 1 рубль на 80 человек. 24 тысячи убитых - это, видимо, больше, чем все население города, поскольку в городе было много сбежавшихся из окрестных сел. К тому же татары разорили и другие города и волости Московского княжества. Дмитрий изгнал главных виновников "неодиначества" князей и бояр митрополита Киприана и духовника Владимира Андреевича Серпуховского Афанасия, но для восполнения потерь требовалось длительное время. Дмитрию оно не было отпущено: в 1389 году он скончался в возрасте всего 39 лет.

"Все бы сошло Тохтамышу, - процитируем еще один пассаж Л. Гумилева, - если бы на него не напал Тимур... Татары героически сопротивлялись. И потребовали, конечно, помощи от москвичей. Князь Дмитрий Донской уже умер к тому времени, а его сын Василий вроде бы повел московское войско, но защищать татар у него не было ни малейшего желания. Он повел его не спеша вдоль Камы, довел до впадающей в Каму реки Ик и, когда узнал, что татары, прижатые к полноводной Каме, почти все героически погибли, переправил войско назад и вернулся в Москву без потерь. Но на самом деле он потерял очень много, потому что сам он заблудился в степи, попал в литовские владения, был схвачен Витовтом и вынужден был купить свободу женитьбой на Софье Витовтовне, которая впоследствии причинила России много вреда".

Встретив указание на столь точный ориентир, как река Ик, читатель, наверное, подивится эрудиции автора и легкомыслию московского князя. Но не будем томить: все было совсем не так. Тохтамыш затеял войну против своего покровителя и был за это жестоко наказан своим благодетелем. Как и ранее Мамай, поддержки он искал в Литве и бежал туда со своими нукерами. Ни на какой Ик Василий не ходил. Он дошел лишь до Коломны, и вовсе не для помощи татарам, а для прикрытия своих земель: Тимур вошел в Рязанские пределы и разорил Елец. Не блуждал князь и в степи, а на Софье он был уже женат. В свое время, в 1383 году, Василию пришлось отправиться в Орду к Тохтамышу в качестве заложника. Не без участия литовской дипломатии и Киприана, ему удалось бежать оттуда в Литву, где его обручили с дочерью Витовта. Брак этот встретил противодействие Дмитрия, и свадьба состоялась уже после его кончины.

Грустно все это пересказывать, да, видимо, и нет необходимости. Но одного сюжета придется коснуться, поскольку он слишком актуален. В концепции Л. Гумилева татары - защитники, а литовцы и западные русские - враги. После Куликовской битвы "было очень много раненых. Их положили на телеги и повезли домой. Что же делали наши милые западные соседи? Литовцы и белорусы догоняли телеги и резали раненых". Нарисовав эту ужасающую картину, автор возмущается: "Я не понимаю: как можно изучать русскую историю и не видеть, где свои и где чужие? Это или умышленное замалчивание, или полная неспособность к историческому мышлению".

С Литвой, конечно, отношения были не простые. Были усобицы и среди русских. Да и Гедиминовичи - это тоже, по всем родословным, одна из русских династий. Летописи единодушны в том, что Ягайло был союзником Мамая. Однако "от тех Бог избавил есть, не поспеша бо за мало на срок, за едино днищо или менши". Ягайло бежал "не видев великого князя... но токмо имень его боящеся". Естественно, ни о каких "белорусах" не могло быть и речи, хотя бы потому, что не было и такого этнического понятия.

 

Экономика оккупации

 

И еще один вопрос, на котором спекулируют в силу его неразработанности, - размеры взимаемой татарами дани. Постоянный мотив публикаций Л. Гумилева - "как за барами (то бишь татарами) житье было привольное". В. Кожинов, поддерживая концепцию, утверждает, что "в среднем на душу населения годовая дань составляла всего лишь один-два рубля в современном исчислении! Такая дань не могла быть обременительной для народа, хотя она сильно била по казне собиравших ее русских князей. Но даже и при этом, например, князь Симеон Гордый, сын Ивана Калиты, добровольно жертвовал равную дани сумму денег для поддержания существования Константинопольской патриархии".

Ответственное  утверждение  дается  со  ссылкой  на  статью П.Н. Павлова, опубликованную в 1958 году в Ученых записках Красноярского пединститута. В статье такого заключения нет и быть не могло: мы не знаем ни общей суммы дани, ни численности населения. Едва ли не лучший знаток истории татарской политики на Руси А. Н. Насонов в свое время остановился в недоумении, встретив указание на то, что татары выделили на территории Великого княжества Владимирского 15 тем ("тьма" - десять тысяч). Ведь это означало по меньшей мере десятикратное сокращение населения в результате нашествия. В конечном счете, видимо, так оно и было. Но решение данного вопроса должно осуществляться не путем деления одного неизвестного на другое неизвестное, а выяснением норм обложения.

После ряда массированных разорений, ограблений, угона населения в рабство татаро-монголы перешли к систематической эксплуатации русских земель. В 1257-1258 годах была проведена перепись. Как и в других землях, из обложения исключалось духовенство. Остальные должны были платить дань. В 1275 году перепись повторили. В "Истории Российской" В.Н. Татищева объясняется, почему это потребовалось: хан Менгу-Тимур нашел, что привезенная великим князем Василием Ярославичем дань недостаточна ("люди многи в земле твоей. Почто не всех даеши?"). У Татищева же имеется указание, что дань брали "по полугривне с сохи, а в сохе числиша 2 мужи работнии".

Исключительной ценности указание не привлекло должного внимания. Б.Д. Греков - один из крупнейших и авторитетных советских историков, заметил, что "конечно, Татищев не выдумал здесь сохи, а взял ее из летописи, до нас недошедшей", но он усомнился в том, что соха могла быть "представлена двумя работниками".

"Повесть временных лет" знает три единицы обложения: двор, дым, плуг (рало). Дань с "дыма" бралась с так называемых "больших домов", в которых проживали большие семьи, состоящие из нескольких малых семей. С "плуга" платили дань радимичи и вятичи, которых летопись относила к "ляшским", польским племенам. Они отдавали с плуга по "шелягу" сначала хазарам, а затем русским князьям. Это, видимо, западный шиллинг, обозначавший, однако, в Польше самую мелкую монету (на западе шиллинг был больше денария-куны). На Руси дань собирали натурой. Хазары, видимо, требовали и серебро, хотя и замена его натурой тоже не исключалась. Но надо признать, что дань была весьма умеренной во всех трех измерениях.

Представление о "плуге" как единице обложения дает автор XII века Гельмольд, говоря о балтийских славянах: это пара лошадей или волов, впрягаемых в орудие пахоты, и соответственно обрабатываемый ими участок земли. В конце XIX века на пару лошадей в среднем приходилось 7,2 десятины пашни. За семь столетий технология сельскохозяйственного производства изменилась мало. Но все-таки 7 десятин, видимо, максимальный предел древней сохи.

Б. Греков усомнился, что "соха" может определяться количеством работников. Но взаимосвязь между обрабатываемой площадью, численностью рабочего скота и рабочими руками предполагалась всегда. Возможны были и варианты в зависимости от местных условий. В новгородской грамоте середины XV века о предоставлении князю Василию Васильевичу "черного бора" (татарской дани) с Новоторжских волостей, поясняется: "А в соху два коня, а третье припряжь" (то есть пристяжной). Поскольку "сохи" по местностям различались, Иван III в 1478 году с присоединением Новгорода "велел въспросити, что их соха; и они сказали: 3 обжи соха, а обжа один человек на одной лошади орет (то есть пашет), а кто на трех лошадех и сам третей орет, ино то соха".

В новгородской грамоте имеется и перечень равноценных замен для промыслового населения: чан кожевничий, невод, "четыре пешци" (то есть безлошадные), кузнец, лавка. За ладью и чан для выварки соли числили две сохи. Испольщики вносили по полсохи. В городе окладной единицей служил двор или дом. Но предполагалась и дифференциация по роду занятий. Летопись отмечает, что "большие" облегчали свое положение за счет "меньших". "Соху" могла заменять "деревня". При этом "деревня" часто была меньше "сохи". Так, в новгородских писцовых книгах 1500 года упоминается шесть владычных деревень, насчитывавших вместе с погостом лишь 11 дворов с 14 жителями, что составляло 13 обеж или 4 с третью сохи. Когда-то "двор" и "соха" в основном совпадали. Но в монгольский период семьи были и малочисленны и маломощны (что, естественно, связано с тяготами жизни). Поэтому редкий двор мог вести хозяйство на уровне "трудовой нормы" начала XX века, примерно совпадающей со старой "сохой".

В упомянутом погосте высевалось 52 коробьи хлеба (примерно 350 пудов), или 80-90 пудов на соху, как и в начале нашего столетия. Урожай исчислялся соотношением посеянного и полученного. Различаясь в разных местах и разное время, в северной половине Руси он обычно составлял от "сам-два" до "сам-четыре". В голодные годы часто не собирали и семена. Урожай "сам-два" оставлял на потребление те же 80-90 пудов, "самчетыре", соответственно, 240-270 пудов. Это и есть основной доход крестьян, включенных в "соху".

Попробуем определить, что стоила названная в татищевском тексте "полугривна". Новгородская гривна содержала 204 грамма серебра, полугривна соответственно 102 грамма. Что можно было купить на эту сумму в XIII-XV веках и где мог добыть серебро крестьянин? В.О. Ключевский подсчитал, что рубль конца XV века стоил в 130 раз больше рубля конца XIX века. Это связано и с уменьшением содержания серебра в рубле, и с неуклонным отставанием производства от роста находящегося в обращении металла. В конце XIX века батрак и однолошадный крестьянин зарабатывал и потреблял с семьей за год продуктов и товаров на сумму менее ста рублей. Это много меньше, чем рубль конца XV века. Упомянутый В. Кожиновым П.Н. Павлов сделал выписку из Псковских летописей о ценах на хлеб в XV веке: они колебались от 87 до более 250 пудов на рубль. Псковские летописцы вообще внимательно следили за ценами и выплатами. Так, под 1424 годом сообщается о сооружении каменной стены у псковского крома: 200 мужей три с половиной года строили стену и получили за это по 6 рублей каждый (1200 рублей всего). Но летописец, похоже,  счел эту плату слишком щедрой: на стене поставили колокольню, и стена развалилась. Под 1465 годом летопись говорит о новом строительстве стены. На сей раз трудилось 80 "наймитов". За три года они получили 175 рублей, то есть немногим более двух рублей на человека за три года.

Такова была плата за труд в XV веке. В XIII-XIV веках она не могла быть большей, поскольку и серебра было много меньше, и производительность труда, в частности ремесленного, упала в связи с разрушением многих городов и угоном ремесленников в рабство. 1 рубль - это почти предел платы, которую можно было получить даже квалифицированному работнику. А добыть "серебро" в деревне во много раз сложнее. Приходилось ждать купцов и мириться с их неизбежно заниженными ценами.

Дань не была постоянной. Обычно князья добивались ее уменьшения, а Орда - увеличения. Уменьшить ее можно было, видимо, какими-то иными услугами (вроде поставки вспомогательных войск). Но до середины XIV века действовали нормы, установленные первыми переписями. Об этом говорят косвенные данные. Так, сразу после смерти Калиты новоторжцы, опираясь на помощь Новгорода, отказались вносить дань. Симеон Гордый направил к Торжку большое войско, и новгородцы согласились отдать "бор по волости", а новоторжцев обязали внести 1000 рублей. Мир восстанавливался "по старым грамотам". Видимо, это та сумма, которую обычно вносил Торжок. Вряд ли город имел в это время более тысячи облагаемых дворов (после разорения таких размеров городов были единицы). А это совпадает с уровнем, утвержденным в XIII веке.

Другие косвенные данные - воспоминания о тяжести дани при Узбеке. В летописях есть указания на то, что были попытки распространить дань и на духовенство. Так, в 1342 году в Орду был вызван митрополит Феогност, от которого требовали "полетной" дани, так как он имел большие доходы, обирая низшее духовенство и мирян. От претензий митрополиту пришлось отбиваться взятками: он оставил в Орде 600 рублей.

В связи с "замятней" в Орде нажим ее заметно ослабевает. В 70-е годы Дмитрий вообще прекращает выплату дани. Но после нашествия Тохтамыша возвращались самые мрачные времена. В 1383 году сын Дмитрия Василий был задержан в Орде, и Тохтамыш потребовал за его освобождение 8000 рублей. После разорения Москвы такую сумму Дмитрий, видимо, просто не мог собрать. В 1384 году летописи сообщают о "дани тяжкой" "по всему княжению великому, всякому без отдатка, со всякие деревни по полтине. Тогда же и златом даваша в Орду, а Новгород Великий дал черный бор". О дани "по рублю с двух сох" говорится и в письме Едигея Василию Дмитриевичу несколько позднее. Этимологически  "рубль" - это отрубленная часть. А потому "рубль" и должен соответствовать половине гривны. Но Дмитрий Донской, начав собственную чеканку монеты, установил величину рубля равной новгородской гривне. Следовательно, после нашествия Тохтамыша была восстановлена изначальная грабительская дань.

"Соха" вовсе не была единственной податью. В.В. Каргалов насчитывает 14 видов даней. Содержание татарских посольств, насчитывавших по тысяче и более человек и живших месяцами на Руси, обходилось нередко дороже и самого "черного бора". Не случайно, что восстания в большинстве случаев были ответом на насилия, чинимые "послами".

Переводить рубли эпохи монгольского владычества в современные "деревянные" - дело довольно бессмысленное. Ведь рубль того времени - это больше годового потребления половины крестьянских дворов рубежа нашего века. По сравнению с варягами, хазарами и собственными князьями татары забирали в несколько десятков раз больше. Можно лишь удивляться, как люди выживали. С другой стороны, неудивительно, что выживали немногие. И так более двух столетий.

"Подарки" константинопольским патриархам не были столь обязательными и столь накладными. Но они не были и вполне "добровольными". Вымогание взяток с кандидатов на митрополичьи столы - повседневная практика патриаршего стола, о чем прямо говорят летописцы.  Отнюдь  не бескорыстно в 1347 году Константинополь пошел на ликвидацию раскольнической Галицкой митрополии. Алексея  "человеческого ради сребролюбия" шантажировали в Константинополе неоднократно. Долги митрополита Пимена, взятые у константинопольских ростовщиков под подложное поручительство князя Дмитрия, давили на Русь вплоть до падения Константинополя. И Феогност не от щедрости душевной роздал в Орде 600 рублей. Новгородский летописец сетует, что с приездом митрополита "тяжко же бысть владыце и монастырем кормом и дары".

И Симеону Гордому пришлось раскошелиться по вполне житейскому поводу. В 1346 году он "отослал" от себя вторую жену и посватался к дочери Александра Михайловича Тверского. Но митрополит "не благословил его и церкви затвори". Пришлось направлять посольство в Константинополь за "благословением". Можно представить, во сколько обходилось оно при порядках, царивших в Константинополе. А собиралась княжеская казна, естественно, за счет все тех же крестьян.

Когда-то к месту и чаще не к месту ссылались на "классиков". Сейчас это нечто вроде дурного тона. И все-таки хочется напомнить слова одного автора, отнюдь не симпатизировавшего славянам: "Это было иго, которое не только подавляет, но растлевает и иссушает самую душу народа, который ему подпал. Монгольские татары установили режим систематического террора, орудием которого были грабежи и массовые убийства". Да, это Маркс. На расстоянии он рассмотрел то, что иные не замечают вблизи. Почему?

Какого-то фантазера понять можно. Можно и объяснить его привязанность к насильникам и презрение к жертвам: это искаженная реакция на беды, которые ему пришлось претерпеть в стране, где и поныне живут потомки уцелевших в той давней резне. Можно понять и потомков булгар или половцев, которые по ошибке мнят себя наследниками Чингисхана и Тохтамыша. Но как понять тех, кто организует пропаганду этих псевдоисторических сочинений? Что это? Способ пробудить попранное чувство собственного достоинства через оскорбление предков? Или же до конца подавить волю к сопротивлению у последнего окопа борьбы за выживание? А иного не дано: ведь "концепция" многократно отвергалась в силу ее полной несовместимости с фактами.