Д.К. Столетов

 

К 100-летию русско-японской войны

 

Исполнившееся 27 января (9 февраля по Грегорианскому календарю) 2004 года 100-летие коварное нападение японцев на русскую Тихоокеанскую эскадру, положившее начало войны между Российской и Японской империями, не вызвало в научном, политическом и информационном сообществе России особого интереса, если не считать нескольких обзорных публикаций в журнале «Русский дом», издаваемом А.Н. Крутовым, депутатом Госдумы от фракции «Родина».

Что касается либерально-официозных средств информации, то в них появилось всего лишь несколько по сути дежурных статей, главным образом о бое крейсера «Варяг» и канонерской лодки «Кореец» с отрядом адмирала Уриу, состоящем из 1 тяжёлого и 5 лёгких крейсеров и 8 миноносцев, имевшего задачу заблокировать и захватить русские корабли в корейской порту Чемульпо. При этом в большей части таких материалов авторы старались представить этот часовой бой, закончившийся, как известно, подрывом русскими моряками «Корейца» и затоплением «Варяга», как поражение отечественного флота, а не безусловный подвиг русских моряков, пытавшихся прорвать блокаду в практически безнадежной с военной точки зрения ситуации. Против легкого крейсера и устаревшей лодки, имевшей парусное оснащение, японцы выставили отряд кораблей, который в минуту выпускал в девять раза больше металла, чем русские корабли, а по массе взрывного вещества превосходил их в 36 раз.

Из шести общенациональных каналов телевещания 100-летие начала русско-японской войны отметил лишь «Первый канал». Но как. Его руководство включило в программу демонстрацию художественного фильма 1946 года «Крейсер «Варяг» в самое подходящее для этого время - 6.20 утра. В этот же день лучшее вечернее время было отдано этим каналом передаче «Кто хочет стать миллионером?». На РТР был показан неплохой документальный фильм режиссера Денисова о бое при Чемульпо и впервые  - репортаж из корейского музея в этом городе, специально ему посвященного. И ни одной серьезной историко-аналитической передачи, которая бы с современных позиций объясняла публике события вековой давности и их смысл.

Между тем русско-японская война, заслоненная от русского сознания двумя мировыми войнами 1914-1918 и 1941-1945 годов, революцией 1917 года, гражданской войной 1918-1922 годов и новой русской революцией 1991 года, была для России настоящим прологом всех этих событий, предопределив в известной мере характер русской и мировой истории на протяжении практически всего XX столетия.

Извлекая уроки из войны с Японией, русское правительство гораздо лучше готовилось в военно-техническом отношении к войне с Германией, которая предвиделась Петербургом лет за 30 до ее начала в 1914 году. Чего нельзя сказать о морально-психологической подготовке страны к военным испытаниям. Здесь как раз эти уроки усвоены не были. Во всяком случае, патриотического подъема, возникшего в русском обществе в августе 1914 года, как мы теперь знаем, хватило всего лишь на несколько месяцев, и уже первые неудачи на фронте, которые вовсе не носили какого-то катастрофического характера, совершенно разложили сначала тыл, а затем стали разлагать и армию.

 

Психологические условия побед и поражений

 

Военное нападение Японии на Россию состоялось в тот момент, когда русское общественное сознание находилось в глубоком кризисе, чего нельзя было сказать о духе тогдашнего японского общества. Вот что писал на этот счет Генерального штаба полковник Е.И. Мартынов в статье «В чем сила Японии и слабость России?»[1], написанной накануне войны:

 

«Японский народ, во всем своем составе, от первого ученого до последнего рабочего, проникнут патриотическим воодушевлением. Величие и благосостояние родины есть заветный идеал каждого японца, перед которым отходят на второй план его личные интересы. В Японии, где все население грамотно, все ясно осознают, что для дальнейшего как политического, так и экономического развития страны нужны новые земли и что эти земли можно приобрести лишь путем завоевания.

Естественно, что при таком настроении общества армия, как представительница государственной идеи, как главное орудие для достижения национальный целей, пользуется чрезвычайной популярностью. Уже в начальной школе при изучении истории мальчику стараются внушить почтение к военным подвигам. С кафедры высших учебных заведений вместо космополитических утопий молодежь слышит проповедь здорового национального эгоизма. Призыв молодого японца в солдаты как для него самого, так и для его семьи – не огорчение, а радость. Состоя на военной службе, он на себе испытывает то уважение, которым пользуется в стране военный мундир. Отличия, приобретенные в рядах армии, высоко ценятся и в гражданской среде. В память павших в бою воздвигают храмы и в известные дни назначается национальный траур; их семьи пользуются особенным почетом.

Эта атмосфера всеобщей любви и доверия, которая еще во время мира окружает японскую армию, должна чрезвычайно возвышать ее дух в тяжелые дни войны. Что же мы видим в России?

В то время как политика самых культурных государств все более и более проникается идеей беспощадного эгоизма, а западные университеты (например германские) являются очагами национального духа – в это время в полуобразованной России, с кафедр, в литературе и в прессе систематически проводятся взгляды, что национализм есть понятие отжившее, что патриотизм не достоин современного «интеллигента», который должен в равной мере любить все человечество, что война есть остаток варварства, армия – главный тормоз прогресса и т.п.

Из университетской среды, из литературный кругов, из кабинетов редакций эти идеи, разрушительные для всякого государственного строя (безразлично самодержавного или республиканского) распространяются в широких кругах русского общества, причем каждый тупица, присоединившись к ним, тем самым как бы приобретает патент на звание «передового интеллигента».

Логическим выводом из такого миросозерцания являются полное отрицание всяких воинских доблестей и презрение к военной службе как к глупому и вредному занятию.

(…) Недавно в одном дворянском собрании при обсуждении вопроса об открытии кадетской школы, один дворянин заявил, что Россия не нуждается более в «пушечном мясе», а другой выразил нежелание давать деньги на воспитание «человекоубийц».

Наблюдая это грустное явление, невольно приходишь к выводу, что для своего радикального излечения Россия нуждается в новой тяжелой ноше, вроде 12-го года, дабы наши космополиты на собственных боках испытали практическую приложимость исповедуемых ими утопий.

Итак, когда пробьет час решительной борьбы, о японская армия выступит в бой, сопровождаемая симпатиями всего своего народа от самых высших его слоев до низших; за спиной же русской армии будет безучастное, если не прямо враждебное отношение нашей «передовой интеллигенции» и всего того, что ей подражает. Вот в чем заключается, на наш взгляд, истинная сила Японии и слабость России».

 

Ход и характер войны подтвердил данные суждения. В брошюре того же автора «Из печального опыта русско-японской войны», опубликованной в 1906 году по ее горячим следам, можно найти еще более сильные и горькие мысли:

 

«Наш век есть время самого и грубого материализма, откровенного преклонения перед золотым тельцом. Положение в самых широких общественных кругах дают почти исключительно деньги, причем никто не интересуется способом их приобретения. Добыты ли они воровством при постройке железных дорог, грязными  адвокатскими делами или темными коммерческими спекуляциями – это безразлично, лишь бы деньги были. При таком мировоззрении военная служба с ее скудным материальным вознаграждением и самоотвержением представляется каким-то дон-кихотством (…). Так называемая «передовая интеллигенция» относится вообще с презрением к военному делу, как к профессии, недостойной современного культурного человека; кроме того, она враждебно настроена специально к русскому военному сословию, потому что видит в нем главную опору ненавистного ей режима. Это враждебное отношение обнаруживается во всем: в общественной жизни, в периодической печати, в литературе, на сцене. (…) Ни в одном из слоев русского общества наша офицерская корпорация не находит себе симпатий».

 

Аналогичные выводы были сделаны и генералом А.Н. Куропаткиным, накануне войны военным министром, затем русским главнокомандующим в начальный ее период, издавшим после ее окончания своеобразный отчет в форме многотомного труда.[2] Так, например, он писал:

 

«Мы были довольно хорошо ознакомлены с материальной стороной японской вооруженной силы. Но мы проглядели и неверно оценили моральную стоимость этой силы. Мы проглядели, в каком патриотическом, воинственном направлении много лет велось воспитание японского народа, проглядели постановку школьного дела в Японии, где вместе с горячей любовью к родине с малых лет подготавливались даже в начальных школах будущие воины. Проглядели, с какой гордостью служили японцы в своей армии и с каким глубоким доверием и уважением относился японский народ к ней. Проглядели железную дисциплину в этой армии. Проглядели роль самураев-офицеров в армии. Мы совершенно не оценили значения того возбуждения против нас, какое явилось после лишения японцев результатов их побед над Китаем. Не оценили, что корейский вопрос был жизненным вопросом для японцев. Не оценили, что партия молодой Японии давно настаивала на войне с Россией, и только сдерживалась благоразумным правительством. С началом войны мы прозрели, но было уже поздно. В то время когда у нас война с Японией была не только не популярна, но непонятна для русского народа, вся Япония, как один человек, откликнулась высоким патриотическим порывом на призыв под знамена ее сынов. Были случаи, когда матери убивали себя, когда их сыновья оказывались по слабости здоровья не принятыми в ряды армии. Сотни желающих являлись идти на верную смерть, на самые отчаянные предприятия. Офицеры и нижние чины, уходя на войну, исполняли над собой обряд погребения, знаменуя этим намерение умереть за родину. В первое время войны, попавшись в плен, японские офицеры лишали себя жизни. В армию рвалась вся молодежь. Самые знатные семьи стремились принести родине пользу своей службой, службой своих детей или средствами. Были полки, который с криком «банзай» доходили до наших препятствий, прорывали их, заполняли трупами волчьи ямы и по трупам товарищей врывались в наши укрепления. Весь народ вместе с войском сознавал важность веденной Японией войны, сознавал значение совершавшихся событий и не жалел жертв для достижения победы. Силу Японии составляло полное единение народа с армией и правительством. Это единение и дало победу японцам. Мы вели борьбу только армией, ослабляемой при этом настроением народа, против всего вооруженного японского народа».

 

Ставший известным в качестве начальника штаба при знаменитом и популярном генерале Скобелеве, накануне войны Куропаткин занимал должность военного министра России. Во время службы он побывал с визитом в Японии, из которой вынес следующие воспоминания:

 

«В бытность в Японии я в короткое время не успел достаточно ознакомиться со страной и войском, но и того, что я видел, было достаточно, чтобы признать достигнутые японцами результаты в последние 25—30 лет поразительными. Я видел прекрасную страну с многочисленным трудолюбивым населением. Оживленная деятельность царила повсюду. Подкупало жизнерадостное настроение и населения, его любовь к родине, вера в будущее. В военной школе я видел спартанское воспитание. Физические упражнения на эспадронах, ружьях и палках будущих офицеров не подходили ни к чему мною виденному в Европе; дрались с ожесточением. В конце боя схватывались в рукопашную, пока победитель не становился на грудь побежденного и не срывал с него маску. Проявлялось ожесточение в упражнениях, били друг друга с дикими криками, но тотчас с окончанием боя или по сигналу вытягивались в струнку и принимали деревянный бесстрастный вид.

Во всех школах страны военные упражнения занимали видное место, и дети и юноши занимались ими с увлечением. Военные прогулки сопровождались задачами по применению к местности, практикой в обходах, неожиданных нападениях, движениях бегом. Во всех школах изучение истории Японии должно было способствовать укреплению любви к родине и укоренению убеждения, что Япония непобедима. Особо подчеркивались все удачные войны, веденные Японией, и прославлялись герои этих войн».

 

В качественно ином состоянии находился русский солдат:

 

«Общеобязательная воинская повинность улучшила и приподняла в нравственном отношении солдатскую среду, но при малой культурности нашего простолюдина понятия о дисциплине даются ему нелегко. Вера в Бога, преданность царю, любовь к отечеству и до сих пор дисциплинируют массу хороших солдат в каждой войсковой части в одну семью и делают солдата храбрым и послушным. Но эти основы в последнее время так усердно расшатывались и вырывались из сердец русских людей, что результаты не могли не отразиться и в прошлую войну заметным увеличением в частях войск недостаточно дисциплинированных нижних чинов, грубых, нахальных, все критикующих, часто вредно влиявших на своих товарищей. Держать их в руках можно бы только строгостью. Они повиновались из чувства страха. Между тем летом 1904 г. последовала отмена телесного наказания в войсках не только в мирное, но и в военное время».

 

Ниже мы приводим отдельные фрагменты из того же труда генерала Куропаткина:

 

«От нравственного элемента войск на войне, по мнению великого полководца Наполеона, зависит три четверти успеха. Это отношение нравственного элемента к материальному сохраняет свою силу и в настоящее время, когда условия боя еще более стали тяжелыми, чем были во время наполеоновских войн. Ныне больше, чем когда-либо, моральная сила армии зависит от настроения нации.

В главе 3-й сего труда мной указывалось, что ныне при современной организации армии войну ведут главным образом люди, призванные из запаса, и что поэтому для успеха требуется, чтобы война была народной и чтобы в достижении этого успеха дружно со своим правительством участвовал весь народ.

Такой народной войной и была война для японцев. Для наших же войск война, веденная в Маньчжурии, не была войной народной. Цели на Дальнем Востоке, которые мы преследовали, не были понятны русскому офицеру и солдату. Общее недовольство, охватившее все слои населения России перед войной, тоже только способствовало тому, чтобы начатая война стала ненавистной. Никакого подъема патриотизма война эта не вызвала. В армию стремились многие хорошие офицеры — это вполне объяснимо, но все слои общества остались равнодушными к начатой борьбе на Дальнем Востоке.

Несколько сот простых людей просились идти на войну добровольцами, но дети наших вельмож, купцов, ученых не рвались в армию. Из многих десятков тысяч учащейся молодежи, праздно проводившей время и часто жившей при этом за счет государства, нашлось (кроме студентов-медиков) лишь несколько человек, поступивших в ряды добровольцами. В это же время в Японии стремились стать в ряды дети самых знатных граждан, даже в возрасте 14—15 лет. Был случай, что мать убила себя со стыда, когда сын ее был признан негодным поступить в солдаты.

Равнодушие России к той кровавой борьбе, которую сыны ее вели в чужой стране за малопонятные интересы, не могло не поколебать сердца даже сильных воинов. Военное одушевление, порыв к подвигу не могли явиться при таком отношении к ним на родине. Но в России не ограничились одним равнодушием к армии. Представители революционных партий чрезвычайно энергично принялись за работу, чтобы увеличить наши шансы на неудачи и воспользоваться ими для достижения своих темных целей. Возникла целая подпольная литература, имевшая целью расшатать доверие офицера к своим начальникам, доверие солдата к офицерам, доверие всей армии к правительству.

В распространенном в очень большом числе экземпляров издании социал-революционеров «К офицерам русской армии» приводится следующая главная мысль:

«Самый худший, опасный и единственный враг русского народа — его нынешнее правительство. Это оно ведет войну с Японией, под его знаменами сражаетесь вы и сражаетесь за неправое дело. Всякая ваша победа грозит России бедствием упрочения «порядка», всякое поражение приближает час избавления. Что же удивительного, если русские радуются успехам нашего противника?» Но лица, ничего общего с социал-революционной партией не имевшие и искренно любящие Россию, помогали врагам России распространением в печати мнений о бессмысленности веденной войны, об ошибках правительства, не устранившего этой войны. Об этих деятелях М. Горбатов в своей брошюре «Под впечатлением текущих военных действий» (издание редакции журнала «Море и его жизнь», 1905) пишет: «Еще ужаснее то, что эти мнимые друзья народа в то самое время, когда наши геройские войска идут в бой на жизнь и на смерть, нашептывают им страшные, смущающие слова: «Вы, господа герои, идете умирать бессмысленно, идете умирать за ошибки нашей политики, а не за кровные интересы нашей родины».

Что может быть ужаснее подобной роли мнимых героев, друзей народа, подрывающих идейную почву под ногами наших героев, идущих на смерть? Легко можно себе представить состояние духа нашего офицера или солдата в бою после прочтения какой-нибудь газетной или журнальной статьи о безыдейности и бесполезности настоящей войны.

Революционные партии находили в этих мнимых друзьях поддержку своей работе, имевшей целью подорвать дисциплину в наших войсках».

 

«Получаемые газеты, читаемые нижними чинами и в госпиталях и на позициях, поносили начальствующих лиц и офицеров и подрывали доверие к ним со стороны нижних чинов. Работа по ослаблению дисциплины в армии велась энергичная и, конечно, не безрезультатная. Вожаки действовали при этом для достижения своей поставленной цели: «чем хуже, тем лучше». По отношению к военной силе их идеалом служила история на броненосце «Потемкин». Другие по неразумию помогали этим врагам не только нашей армии, но и нашей родины. Можно представить себе негодование Меньшиковых, Кирилловых, Куприных и других, если бы им сказали, что по отношению к армии они играли ту же роль, какую сыграли лица, возмутившие матросов против офицеров «Потемкина». А между тем это так. Трудно даже придумать, что могли бы сказать матросам броненосца «Потемкин» худшего, чем сказал про наших офицеров Меньшиков, упоминая про их промотанную совесть, пьянство, разгильдяйство, закоренелую лень. Как ни крепок духом русский человек, но равнодушие одних и подстрекательство других возымели на многих вредное для успеха войны действие».

 

«Е. Мартынов в своей статье «Дух и настроение обеих армий» (Слово, 1906, № 378) указывает, что японский народ еще в мирное время воспитывался в патриотическом военном духе, затем самая идея войны с Россией пользовалась всеобщей популярностью, наконец, в продолжение войны армия постоянно опиралась на сочувствие нации. В России, как раз наоборот, патриотизм был расшатан систематической пропагандой идей космополитизма и разоружения, во время ведения тяжелой кампании русская армия находила в своей стране или полное равнодушие, или даже прямо враждебное отношение. Оценка эта сделана правильно. Очевидно, что при таком отношении русского общества к Маньчжурской армии нельзя было рассчитывать на подъем в армии патриотического настроения, на готовность жертвовать своей жизнью из любви к отечеству».

 

«Япония давно готовилась к войне, весь народ желал, и вся страна была охвачена высшим чувством патриотизма, поэтому в армии и во флоте все, от старшего начальника до последнего солдата, знали, на что они идут, за что жертвуют жизнью, ясно сознавали, что от успеха зависит участь страны, ее политическое значение, вся ее будущность в мировой истории. Каждый воин знал, что за него весь народ, матери, жены восторженно отправляли детей и мужей на войну, гордились их смертью за отечество. У нас война с самого начала была непопулярна, мы ее не желали, не предвидели и потому не были подготовлены. Солдаты, наскоро посаженные в вагоны, после 30-дневного пути высаженные в Маньчжурии, не знали, в какой стране, против кого и за что они дерутся, даже большинство офицеров и старших начальников шло неохотно, по обязанности, и вся армия чувствовала, как равнодушно относится к ней страна, чувствовала, что страна не живет с ней одной общей жизнью, что она — отрезанный от народа ломоть, брошенный за 9000 верст на произвол судьбы. От этого еще до решительного столкновения одна из враждующих сторон шла с полной надеждой и верой в победу, другая же несла в себе разлагающий дух сомнения в успех».

В общем, на войне побеждает тот, кто менее боится смерти. В прежние войны мы тоже делали ошибки, были не готовы к войне, но там, где моральная сила была на нашей стороне, мы выходили победителями (война со шведами, Отечественная война, с турками, на Кавказе, в Средней Азии). В войне с японцами мы по весьма сложным причинам в моральном отношении отставали от них, и только от этой причины, независимо от ошибок командования, могли нести поражения, а успех наш неизбежно надо было покупать ценой огромных усилий».

 

Некоторые военно-технические аспекты русско-японской войны

 

У каждой войны есть лицевая и оборотная сторона, собственно военные события и то, что можно назвать «тайной историей», фронтовые операции и геополитический подтекст. Первое так или иначе становится известным обществу. Второе извлекается им с известным трудом и по прошествии многих лет, если не десятилетий. И чем ближе от нас те или иные войны, тем меньше о них известно. В этом выпуске «Золотого льва» приводится достаточно подробное описание военной истории русско-японской войны, принадлежащее генералу А. Свечину, и опубликованное им в 1910 году. Поэтому обратим внимание читателя лишь на некоторые моменты, которые нашли слабое отражение в этой работе.

Кому-то принадлежит известная фраза о том, что на войне есть три главные вещи -  деньги, деньги и еще раз деньги. Известно, что Россия той поры особого недостатка в свободных деньгах не испытывала. И казалось, при очевидных потребностях в финансировании военных мероприятий против Японии в связи с активным характером русской внешней политики казна должна была быть достаточно щедрой. Генерал Куропаткин, однако, отмечает такие факты:

 

«В 1897 г., до моего вступления в управление Военным министерством, бывшим военным министром генералом Ванновским, совместно с генералом Обручевым, был разработан в общих чертах план мероприятий по Военному ведомству, выполнение которого требовало прибавки к предельному бюджету (нормальному) 455 млн. руб. в течение 5 лет. И эта огромная, на первый взгляд, сумма далеко не исчерпывала наших нужд, даже имевших важное значение. Уже по вступлении в управление Военным министерством, мне пришлось предъявить министру финансов требование об отпуске вышеозначенных 455 млн. руб. на пятилетие 1899-1903 гг. сверх сумм, которые отпускались по предельному бюджету. Вместо этой суммы, ссылаясь на состояние Государственного казначейства, министр финансов[3] признал возможным отпустить лишь 160 млн. руб. Таким образом, мы еще в 1898 г. были обречены на боевую неготовность вследствие неудовлетворения неотложных военных нужд примерно на сумму около 300 млн. руб».

 

В 1903 году «на основании настойчивых ходатайств командующих войсками в округах мною было предъявлено, при обсуждении вопроса об отпуске кредитов на новое пятилетие 1904 — 1908 гг., требование на дополнительный отпуск к предельному бюджету 825 млн. руб. на пять лет. Министр финансов, снова ссылаясь на состояние государственного казначейства, признал возможным отпустить только 130 млн. руб».[4]

 

Другая сторона отсутствия необходимого объема финансовых ресурсов выражается в уровне снабжения действующей армии. Она тоже была неудовлетворительной. Приводим еще одно место из мемуаров генерала Куропаткина:

 

«По отчетам Военного министерства видно, что в 1904 г. было заказано и выполнено: пулеметов вьючных - 246, выполнено - 16; пулеметов на лафетах - 411, выполнено - 56; фугасных мелинитовых снарядов - 25 600, не выполнено; фугасных бомб для 6-дюймовой полевой мортиры - 18 000, не выполнено; скорострельных гаубиц - 48, не выполнено; горных орудий —-240, выполнено - 112. В 1905 г. вновь заказано большое число пулеметов, в том числе датских (неудачного образца), но в период военных действий по март 1905 г. наша армия действовала с ничтожным числом пулеметов, без снарядов с сильным разрывным действием, без достаточного числа горной артиллерии, без гаубичных батарей. Все это наконец поступило или начало поступать в 1905 г., но уже было поздно: мы заключили мир».

 

Если не считать моральной стороны, то три проблемы не были своевременно и удовлетворительно решены русским правительством при осуществлении активной политики по обеспечению русских национальных интересов на Дальнем Востоке: транспортная, военно-морская и армейская.

Когда Япония напала на Россию, последняя располагала для мобилизации, сосредоточения и подвоза запасов в Манчжурию лишь тремя воинскими поездами в сутки, которые могла пропустить Транссибирская магистраль, построенная накануне войны в виде одноколейно пути. Только во время войны пропускная способность была увеличена до 12 поездов и построен Кругобайкальский участок железной дороги, деливший ее на две разорванные между собой части. На протяжении практически всей войны доставка на фронт резервов и грузов и эвакуация раненых представляла острую проблему, которую удалось решить лишь тогда, когда уже были начаты мирные переговоры.

 

«После флота важнейшим фактором, облегчившим японцам их наступательные операции и затруднившим нашу боевую деятельность, послужила слабость Сибирской магистрали и Восточно-Китайской железной дороги. Чем сильнее была наша Сибирская магистраль, тем быстрее мы могли выполнить сосредоточение нашей армии. При условиях, в которых велась война, быстро собранные 150 000 человек могли сделать более, чем 300 000, собираемые в течение 9 месяцев и подставляемые под удар по частям» (Куропаткин).

 

Что же касается русского военно-морского флота, то к началу войны он состоял из 28 эскадренных броненосцев, 14 броненосцев береговой обороны, 15 мореходных канонерских лодок, 39 крейсеров, 9 минных крейсеров, 133 миноносца и 132 менее значительных в военном отношении вспомогательных судна. На создание этого флота в период с 1881 по 1904 г. Было израсходовано 1300 млн. руб., а за 5 лет, предшествующий войне, 526 млн. При этом японцы потратили за тот же период 210 млн. руб. Но русские морские силы были разделены между тремя морями – Балтийским, Черным и Тихоокеанским. Русский флот на Тихом океане к началу войны состоял из 7 эскадренных броненосцев, 9 больших крейсеров (из них 4 броненосных), 4 малых крейсеров и 42 миноносцев. Япония выставила против него флот в составе 6 эскадренных броненосцев, 2 броненосцев береговой обороны, 11 броненосных крейсеров, 14 малых крейсеров, 50 миноносцев, 17 канонерских лодок. Таким образом, если в целом Россия располагали втрое большим флотом, чем Япония, на театре военных действий морские силы сторон были примерно уравнены. Однако и здесь его дислокация была неудачной, что сказалось на ходе морской войны, где многое зависит от случая, от одного удачного или неудачного орудийного выстрела.[5]

В ночь нападения японцев четыре крейсера стояли во Владивостоке и один в Чемульпо. Большая часть эскадры в Порт-Артуре держалась во внутреннем рейде и за несколько дней до нападения 27 января вытянулась на рейд, пробовала машины и не принимала должных мер предосторожности, даже когда Токио разорвал дипломатические сношения с Петербургом. Когда в результате нападения японцев были повреждены некоторые наши броненосцы и крейсеры, выяснилось, что в Порт-Артуре нет подходящих доков для их ремонта. И их чинили с помощью самодельных деревянных кессонов.

 

«Нечаянным ночным нападением на наш флот в Порт-Артуре ранее объявления войны Япония получила временно перевес в броненосном флоте и широко воспользовалась этим перевесом, получив господство на море. Наш флот, особенно после гибели адмирала Макарова, в самый важный период борьбы сосредоточения японских войск не оказал никакого сопротивления японцам. При высадках их вблизи Порт-Артура мы не делали даже попыток помешать этим операциям. Последствия такого положения получились весьма тягостные для сухопутной армии» (Куропаткин).

 

Крайне спорным было решение, состоявшееся уже во время войны, отправить на театр военный действий части Балтийского флота в составе 8 броненосцев, 3 броненосца береговой обороны, 9 крейсеров и 12 миноносцев с 539 офицерами и 10000 нижними чинами. Эта эскадра под командованием адмирала Рожественского прибыла на Дальний Восток в середине мая 1905 года, когда Тихоокеанской эскадры уже не существовало. В Цусимском сражении она тоже потерпела поражение, потеряв до 7 тыс. человек, не причинив при этом японскому флоту ощутимых потерь.

 

«Бой 14 и 15 мая 1905 г. у о. Цусимы окончился полным поражением нашего флота. Из 47 вымпелов мы в 24 часа потеряли потопленными и взятыми в плен 30. Из 157 000 тонн водоизмещения нашего флота осталось на воде 19 600. Во Владивосток прошли только легкий крейсер «Алмаз» и два миноносца «Грозный» и «Бравый». По донесениям адмирала Того, он потерял лишь три миноносца, убитыми 7 офицеров и 108 нижних чинов, ранеными 40 офицеров и 620 нижних чинов» (Куропаткин).

 

Русский Генштаб более чем втрое занизил мобилизационные возможности Японии. По его расчетам, основанным на донесениях наших военных агентов, общий запас людей в постоянной и территориальной армиях и для запасных войск, которым она могла располагать, составлял лишь 400 с небольшим тысяч человек. К 1 января 1901 г. в японской постоянной армии, в ее запасе и в территориальной армии числилось 10 873 офицера и 315 688 нижних чинов. Что же касается наших сухопутных сил, то в 1884 году во всем Приамурском военном округе находилось всего 12 батальонов пехоты, через 10 лет их стало 20, в 1903 – 63, к 1904 – 140.

 

 «Несмотря на все эти трудности военное Ведомство успело весной 1904 г. создать на Дальнем Востоке и в Сибири силу в 172 батальона, из коих 108 батальонов могли быть назначены для действий в поле. Этот заслон был создан, вследствие отпуска недостаточных средств, в ущерб нашей боевой готовности на других участках государственной границы». (Куропаткин).

 

Причины наших неудач и их геостратегические последствия

 

Непосредственно после окончания войны генерал Куропаткин, суммируя свои размышления, сформулировал их достаточно самокритично, впрочем, ограничившись лишь военной и военно-технической сторонами дела:

 

«Эти причины могут быть разделены на три группы: независящие от деятельности Военного министерства; зависящие от деятельности Военного министерства, но независящие от деятельности чинов действующей в Маньчжурии армии; зависящие от деятельности чинов действующей армии в Маньчжурии.

В первую группу относятся:

отсутствие дипломатической подготовки для свободного расходования своих сил в борьбе с Японией (подобно той, которая позволила в 1870—1871 г. пруссакам двинуть все свои силы против Франции);

весьма малая роль во время войны с Японией нашего флота;

слабость Сибирской магистрали и Восточно-Китайской железной дороги;

внутренние волнения в России, повлиявшие на дух армии.

Во вторую группу относятся:

запоздалая мобилизация подкреплений, назначенных на Дальний Восток;

увольнение во время войны из округов Европейской России в запас отлично подготовленных нижних чинов, еще обязанных по закону действительной службой, и направление одновременно к нам в армию запасных старших сроков службы, мало подготовленных в военном отношении;

весьма несвоевременное укомплектование наших войск на Дальнем Востоке (причина эта находится в зависимости и от слабости железной дороги);

замедление в продвигании вперед отличившихся на войне; многие представления не были вовсе уважены;

недочеты в технической части (не было снарядов с достаточным разрывным действием, не было пулеметов, не было достаточно телеграфных средств, полевых железных дорог и пр.);

недочеты организационного характера (отсутствие войск сообщения, транспортов, громоздкость организаций армий и корпусов);

недочеты личного состава офицерского и нижних чинов.

В третью группу относятся:

отсутствие военного воодушевления в войсках;

недостаточное упорство в боях некоторых частей войск;

недостаточное упорство в достижении поставленных целей начальствующими лицами всех степеней;

нарушение во время боев организации войск.

 

Россия проиграла Японии войну на море, ее сухопутные войска, ни разу не потерпевшие серьезных поражений в сражениях, тем не менее постоянно отступали, исполняя волю своих командующих, но Россия не была побеждена. Более того, ее возможности, значительно усиленные несмотря на понесенные потери, давали уверенность для успешных активной действий.

 

«После ряда тяжелых боев, сражаясь с все возраставшей энергией и мужеством, армия наша заняла в марте 1905 г. так называемую Сипингайскую позицию и простояла на ней, все усиливаясь, до заключения мира. Этот неожиданный и нежеланный для армии мир застал ее оканчивающей свои приготовления к переходу в наступление.

Генерал Линевич для начала решительных действий ожидал сосредоточения последнего (13-го армейского) корпуса из назначенных в его распоряжение. Корпус этот своей головой уже прибыл в Харбин, хвост — в Челябинск. Миллионная армия, устроенная, получившая боевой опыт, выделившая много имен, на которых мы могли остановиться с доверием, приготовилась продолжать кровавую борьбу с японцами. С другой стороны, по массе получившихся и несомненных для нас данных, наш противник начал ослабевать материально и морально.

Все ресурсы Японии казались нам истощенными; среди пленных стали попадаться старики и почти дети; число пленных, которых мы брали, начало возрастать, и эти пленные уже не обнаруживали такого патриотического фанатизма, как пленные в 1904 г. Мы, напротив того, избавились в значительной степени от запасных старших возрастов назначением их в тыл и на нестроевые должности, а взамен получили несколько сот тысяч молодежи: новобранцев и нижних чинов обязательного срока службы, значительной частью вызвавшихся идти в армию добровольно. Первый раз с начала войны армия была укомплектована до полного военного состава, а некоторые части, например, 7-й Сибирский корпус, получили значительный сверхкомплект, дозволявший выводить, за всеми расходами, роты в составе свыше 200 штыков. К армии прибыли пулеметы, гаубичные батареи, запас полевых железных дорог обеспечивал подвоз к армиям довольствия, которое было заготовлено на несколько месяцев; технические средства: телеграфы, телефоны, проволока, инструменты — все это было, наконец, налицо. Явился и начал действовать беспроволочный телеграф. Транспортная часть пополнилась. Санитарное состояние войск было отличное.

Армия стояла твердо на сильно укрепленных Сипингайских позициях и имела до Сунгари еще две сильно укрепленных оборонительных линии: Гунчжулинскую и Куанчензинскую. Вполне несомненно, что армия встретила бы переход японцев в наступление твердо.

По всем нашим расчетам, при переходе в наступление мы могли обрушиться на японцев превосходными силами. Никогда за военную историю Россия не выставляла такой силы армии, какую представляли в августе 1, 2-я и 3-я Маньчжурские армии, расположенные относительно сосредоточенно.

И вот при таких благоприятных для сухопутной армии условиях, нежданно для армии, получилось роковое для нее известие, что в Портсмуте между нами и японцами состоялось соглашение.

Несомненно, поэтому, что война нами была окончена ранее, чем Япония победила нашу сухопутную армию, выставленную против нее» (Куропаткин).

 

Однако судьбе было угодно распорядиться иначе. Вместо продолжения войны, которая на суше могла закончиться полным разгромом японских экспедиционных сил на континенте, Россия пошла на заключение мира, вырванного у нее сугубо внутренними, а не военными соображениями.

 

«Силу Японии составляло полное единение народа с армией и правительством. Это единение дало победу японцам. Мы вели борьбу только армией, ослабляемой при этом настроением народа, против всего вооруженного народа.

Побежденные всегда строго судимы, а вожди войск всегда должны первые нести ответственность за неудачи вверенных их командованию войск. Наше оправдание может заключаться только в той готовности продолжать борьбу до победного конца, которая создалась и крепла в армии, несмотря на неудачи. Мы верили в возможность и неизбежность нашей победы, и если бы не тяжкие внутренние непорядки в России, то, несомненно, нашли бы в себе силу доказать эту веру на деле.

Даже население Москвы, откуда во все тяжкие годины, пережитые Россией, всегда раздавался твердый и мужественный голос в защиту целости, чести и достоинства России, на этот раз проявило упадок духа. Мы в армии с недоумением и горечью прочли в агентских депешах, что 25 мая 1905 г. в Москве в Городской думе обсуждался вопрос о созыве народных представителей для рассмотрения в первую очередь вопроса о прекращении войны» (Куропаткин).

 

Как бы не относится к административной и военной деятельности генерала Куропаткина, чья служба России, кстати говоря, была продолжена и в Первую мировую войну, в которой ему пришлось командовать одним из русских фронтов, но в проницательности и в предвидении ему трудно отказать. Вот как он завершил свой отчет о русско-японской войне:

 

В течение XVIII и XIX столетий с расширением территории мы изменяли наши государственные границы на всем протяжении, за исключением большей части границы с Китаем, которая от долины р. Катуни до устья р. Шилки оставалась неизменной в течение двух столетий. Усилиями армии западная граница, сравнительно с 1700 г., отодвинута от Москвы вместо 450 верст более чем на 1000 верст.

На северо-западе и юге мы дошли за два столетия до естественных рубежей — морей Балтийского и Черного. В то же время со стороны Кавказа и Средней Азии мы выдвинули свои границы далеко вперед. Море Каспийское стало нашим внутренним. Веденные нами в целях выхода к Балтийскому и Черному морям внешние войны сопровождались следующим напряжением сил: По выходу к Черному морю, в борьбе с Турцией, участвовало 3,5 млн. борцов, и мы потеряли из них убитыми, ранеными, больными 750 000 человек. По выходу к Балтийскому морю, в борьбе со Швецией, участвовало 1 800 000 человек, и мы потеряли 700 000 человек.

Уже эти цифры указывают, каких жертв мы должны были ожидать при стремлении прочно стать на берегах Великого и Индийского океанов, если бы на русскую армию возложены были эти задачи в XX в».

 

Если бы не разруха в головах русской интеллигенции и происшедшие в 1905 году массовые беспорядки, война с Японией могла бы быть закончена на гораздо более выгодных для России условиях. По крайней мере ее сухопутная армия, даже без поддержки флота, имела возможность, обладая трехкратным преимуществом в живой силе и в вооружении, отбросить японскую армию за реку Ялу в Корее и на Квантунский полуостров, где японцам, скорее всего, удалось бы зацепиться. Но тогда условия мирного договора были бы принципиально другими, нежели те, которые подписал Витте в Портсмуте. Во всяком случае у России появилась бы возможность закрепить за собою всю Манчжурию с выходом в теплое Восточно-Китайское море, а это, в свою очередь, позволило бы стремительно развиться русскому Дальнему Востоку, с одной стороны, и препятствовало бы китаизации самой Манчжурии, чье население тогда было весьма редким, с другой. Японии не удалось бы развить свою экспансию в сторону китайской территории, что стало навязчивой идеей Токио после овладела Кореей в 1910 году; во всяком случае никакого японского плацдарма из Мачжоу-Го просто не было бы, и следовательно, не состоялась бы и агрессия Японии против Китая, которая фактически произошла в 1937 году. Тогда его развитие, в котором уже зрели радикальные изменения, пошло в иную сторону. Революция 1911 года, сбросившая династию манчжуров и превратившая Китай в страну с республиканской формой правления, привела бы не только к отпадению от него Внешней Монголии, что случилось уже в 1912 году. Китай, объединяющий до восьми отдельных территорий, с этнически различным населением, относящимся к разным расам и конфессиям, с народами, говорящими на различных языках, распался бы на множество государственных образований, воюющих между собой. Тогда мы бы имели не только другие Японию и Китай, но и совершенно другую Россию.

Но судя по тому, как Россия завершила свой XX век и в каком ничтожном и унизительном состоянии она теперь находится, отброшенная к рубежам XVII столетия, ни русский народ, ни русская интеллигенция, ни правящий в России класс так и не научились азам собственной истории, не познали смысла русских геополитических интересов, не усвоили пророческих слов Александра Третьего относительно русской внешней политики, которая должна «извлекать из всего все, что нужно и полезно для России… Никакой другой политики не может быть у нас, как чисто русская, национальная; никакой другой политики  быть не может и не должно».

 А ведь хорошо известно что событиям Истории, если ее уроки не идут впрок, свойственно повторяться. Причем не единожды.

 

18.04.2004



[1] Статья включена в сборник трудов Е.И. Мартынова «Политика и стратегия», вышедшем в свет в 2003 году в Москве в издательском доме «Финансовый контроль». Автор участвовал в войне сначала командиром полка, затем был произведен в генерал-майоры и назначен начальником штаба корпуса Манчжурской армии.

[2] В докладе императору Николаю II  в 1900 году А.Н. Куропаткин писал «что в ближайшие к нам годы XX столетия вопрос о государственных границах России должен быть поставлен на первом плане. Отсюда вытекала необходимость выяснить основной важности вопрос: довольны ли мы в настоящее время своими границами и если недовольны, то на каких участках и почему». При этом, отмечает Куропаткин, «мною был сделан вывод, что если мы в настоящее время довольны своими границами и не имеем стремлений к дальнейшему их отодвиганию в ту или другую сторону, то, вероятно, и новых наступательных войн в течение XX в. с нашей стороны ведено не будет. Если же мы ценой страшных усилий и огромных жертв в течение двух столетий достигли границ, которые, удовлетворяя нас, поставили в то же время тех или других из наших соседей в такое положение, что они задачей своей в течение XX в. будут ставить отторжение от России приобретенных ею земель, то опасность новых войн для нас не устранится, но войны получат характер оборонительный».

 

[3] Министром финансов в тот период был С.Ю. Витте.

[4] В «Воспоминаниях», изданных тремя томами, Витте неоднократно упоминается наличие множества его несогласий с военным министром того периода и вообще с дальневосточной политикой Николая II.

[5] Именно на случай можно списать, если иметь в виду войны на Тихом океане, сохранение ушедших в открытый океан авианосцев США при нападении японской авиации на базу Пирл-Харбор 7 декабря 1941 года, когда были потоплены стоящие в гавани американские линкоры и крейсеры, сохранение запасов флотского топлива на Гавайях, не ставших тогда же объектом бомбардировок, ход сражения у острова Мидуэй, в котором японские авианосцы были уничтожены авиацией США из-за ошибочных решений японского командующего. В совокупности они привели к поражению японских военно-морских сил во второй мировой войне.


Реклама:
-