С.П. Пыхтин

 

Реконкиста по-русски

 

К выходу в свет сборника статей В. Махнача, С. Елишева, О. Сергеева

«Россия, которую мы вернем»

 

Настоящий Сборник является продолжением выпущенного в начале 2003 года сборника тех же авторов с названием «Факты и смысл», где автору этих строк принадлежало предисловие.[1] Большинство включенных в новую книгу статей была опубликована в сетевой версии журнала «Золотой лев», за исключением материалов, принадлежащих перу С. Елишева, одному из постоянных авторов журнала. В данном случае, как может в дальнейшем убедиться читатель, мнения этого автора и рецензента не совпали по ряду принципиальных вопросов. Это касается трех статей Сборника – «Русский коллаборационизм во Второй Мировой войне», «Сталинград» и «Советско-финские войны». Поскольку в данном случае критика была высказана автору еще тогда, когда книга была в рукописи, появление на страницах «Золотого льва» настоящей рецензии должна быть воспринято авторами Сборника как нормальная, естественная дискуссия.

Все работы Сборника можно разделить на три части. Первая, составляя его основу, принадлежит В. Махначу и содержит работы, в которых автор сообщает русскому читателю много малоизвестных, иногда забытых, но весьма актуальных исторических фактов, касающихся русских окраин, исключая, кажется, лишь Прибалтику и Туркестан. Вторая часть принадлежит С. Елишеву, некоторые из работ которого уже упомянуты. О работе О. Сергеева мы скажем несколько слов в конце настоящей рецензии.

 

Окраины и центр

 

Окраины могут быть только у великих держав. Казалось бы, мысль эта до банальности проста. Но мы, русские, так к ней привыкли, что уже не замечаем, каким глубоким смыслом она для нас обладает. Понятие окраины может возникнуть лишь в политическом самосознании нации, обладающей государством с большими, многотысячекилометровыми пространствами. Помимо России они были на Западе только у Речи Посполитой до ее раздела в XVIII веке и на Востоке у Китая. Мы не обращаемся к более глубокому прошлому, потому что нация – явление, присущие только новому и новейшему периоду мировой истории. В прошлом такого социального феномена вообще не могло существовать. В качестве формы, предшествующей нации, выступала другая общность – народ (международный термин – этнос).

Наличие пространственных окраин создает условия для возникновения и осознания как простолюдинами, так и господствующими классами государственного центра. Это такая территория, которую традиционно обживал и заселял преимущественно государствообразующий народ. В русских летописях она упоминается по формуле: «откуда есть пошла русская земля».

Понятие центра при этом не надо понимать буквально. Это не геометрический центр с географической точки зрения. Но именно с него начинается отсчет создания государства. Для Франции это область Франш-Конте, для Испании – Кастилия и Арагон, для Германии – земля Бранденбург, для Югославии, с распадом которой никогда не смириться ни один славянин, таким центром является Сербия, для современной России, суверенитет которой датируется 1480 годом, – это Владимиро-Суздальская княжество, частью которого является и Москва. Для русских «как известно, вся земля начинается с Кремля». Обретая политический центр, государство становится главным строителем нации. Если государство является отцом нации, то жизненное пространство (по Гумилеву - вмещающий ландшафт) – ее мать.

Отношения, возникающие между центром и окраинами, всегда достаточно сложны и, как правило, необыкновенно противоречивы. Тиши и глади между ними никогда не бывает. Как показывает опыт истории, жители окраин, если их не обуздывать, всегда стремятся к той или иной степени самостоятельности, автономности и, при подходящих обстоятельствах, сепаратизму. Окраины всегда либо оказываются на периферии развития государства, частью которого они являются, либо становятся объектом первоначальной экспансии, если становятся объектом вооруженного нападения. Все внешние опасности, с которыми может столкнуться государство в случае агрессии, сначала испытывает на себе его окраина, и лишь потом, если обстоятельства неблагоприятны, – центр. Во всяком случае так было до тех пор, пока не появилась мобильные средства ведения военных действий, что на гораздо более мелких объектах агрессии продемонстрировали войны конца XX – начала XXI столетия.

Окраины трудно приобрести, но легко потерять. И если между государствами возникает длительное противостояние, перемежающееся войнами с неопределенным исходом, или договором о «вечном мире», который нарушается при первой возможности, то такие области зачастую переходят по несколько раз из одного государства в другое. В истории послеордынской России такой была судьба ее западных, южных и северо-западных окраин, которые являлись объектом передела после каждой русско-польской, русско-турецкой или русско-шведской войны. Война в защиту окраин, как правило, не знает компромиссов.  Вот почему не центр страны, а именно окраина оказывается зачастую государственным символом. И если борьба за удержание окраины или за ее возвращение перестает воодушевлять нацию или вдохновлять ее правящий класс, то это верный признак утраты ими пассионарных качеств, знак усталости, предпосылка неизбежных поражений государства.

Окраины всегда населяют инородцы, которые, в силу исторических причин, могут относиться даже к иным расам, нежели та, к которой принадлежит главный народ государства. И если окраины обживает государствообразующий народ (такой процесс свойствен прошлым эпохам, но теперь он уже невозможен, поскольку на земле не осталось незаселенных или необжитых пространств, пригодных для заселения больших человеческих масс), то из ее жителей мало-помалу складывается некий субэтнос. Его культурно-психологические особенности могут настолько сильно отличаться от качеств, присущих народу-донору, что в известном смысле, далеком, впрочем, от научной точности, можно говорить о новом народе.

Так, к примеру, в сепаратистской и либеральной русской и в иностранной прессе до сих пор муссируется версия о казачестве как особом этносе, противоположном русскому народу. Существует даже специальный закон США, принятый, кажется, в 1948 году, и до сих пор, конечно же, не отмененный, в котором декларировано стремление этого государства к предоставлению казачеству, проживающему в пределах России, наряду с другими русскими этносами, политического суверенитета. Заметим, что наличие такого закона, враждебного России, и прежде и теперь само по себе делает невозможным нормальные, тем более дружественные отношения между Москвой и Вашингтоном, между Государством Российским и США. Надо ли доказывать, насколько беспредметны любые разговоры о «дружбе» между ними.

Субэтносы, о которых здесь упомянуто, дают внешние поводы говорить о появлении нового народа? Традиции, обычаи, говор, который принимают за национальный язык, антропологические особенности, свой костюм и кулинария. Даже деревенский фольклор выдается за национальное искусство. В качестве жертв подобных спекуляций можно привести так называемых украинцев, поскольку враги России на протяжении двух столетий внушали русскому населению Юго-Западного края лживое представление о том, что они и есть украинцы – особый народ, угнетаемый и подавляемый русскими.

Наличие центра и окраин создает материальные условия для формирования в нации имперского сознания, а у ее правящего слоя имперского мышления. Что значит имперское мышление? Это значит – мыслить категориями пространства, времени и истории. Если эти категории, соответствующим образом представленные в литературе, а значит и в системе воспитания и образования, оказываются за пределами интереса нации, или если их подменяют искусственными доктринами, как это произошло в случае с марксизмом-ленинизмом, империя утрачивает идейные основания для своего существования и рано или поздно подвергает себя риску крушения. Во всяком случае именно такой вывод следует из факта распада (расчленения) Союза ССР.

Разруха, смута, революция, какие бы объективные условия им не способствовали, начинаются в головах, а не в клозетах, тут герой «Собачьего сердца», ироник Преображенский, прав. Но если точнее – то прежде всего в головах образованной части общества, чтобы затем заразить головы всех остальных. А эта часть общества, интеллигенция, по необходимости заселяет не окраины государства, а его центр, столицы.

 

Феномен незнания

 

Теперь, когда катастрофа нашей отчизны произошла и мы живем в политически распавшемся государстве, истинные знания ее прошлого, ценность которых состоит в том, что из них становятся ясными закономерности национально-государственного развития и основания наших притязаний, приобретают для национального сознания гораздо более важное значение, нежели когда бы то ни было. Понимание того, что оказалось утраченным, должно стать теперь источником консолидации русского мира. Прежде чем русский и другие союзные ему народы начнут сообща возвращать себе Россию, свою страну, восстанавливая ее политическую и территориальную целостность, им придется сделать это сначала на теоретическом уровне, вернуть ее в виде своей собственной истории.

В России, если вспомнить хотя бы основные историософские и исторические произведения начиная со «Слова о полку Игореве» и заканчивая последними работами Льва Николаевича Гумилева и его единомышленников, борьба за историческую истину всегда была частью политической борьбы, когда приходится сталкиваться с врагами русского единства, русской солидарности, русской государственности.

Отнюдь не случайно одна из первых вершин, которая была повержена на последнем этапе существования правившего Россией коммунистического режима, называлась русской историей. В каждом номере практически всех толстых журналов середины 80-х, издававшихся миллионными тиражами, во множестве радио и телепрограмм центральных каналов СМИ можно было обнаружить какую-нибудь пакостную статью или передачу, обливавшую Россию и ее прошлое потоком грязных измышлений и интеллектуальных инсинуаций. Заметим, то же самое, что делают либералы в наше время, проклиная на словах коммунистов, десятками лет творили как раз пролетарии-коммунисты, захватившие власть в России в 1917 году.

Усиленная обработка сознания зрителей, слушателей и читателей, стремившихся познать истину, якобы скрывавшуюся от них цензорами Старой площади, что производилось во время позднего Брежнева и Горбачева, не могла пройти бесследно. Чем еще можно объяснить безрассудство граждан страны уже в 1991 году, когда состоялся заговор с целью разрушения Советской России (СССР). Волю миллионов парализовала ложь о России, отравившая и разложившая их сознание. И когда наступил момент для решительных действий, чтобы ликвидировать заговор и уничтожить заговорщиков, никто ничего не предпринял. Что веками не удавалось сделать над Россией силой оружия, вторжениями и интервенциями, было исполнено на протяжении 1991-1993 годов оружием клеветы.

Тысячу лет назад из-за феодальной и удельной раздробленности Россия, простиравшаяся тогда между Тисой и Окой, потерпела поражения от совпавших по времени интервенций татаро-монгол с Востока и германцев с Запада, утратив суверенитет на более чем три столетия. Теперь, чтобы не допустить нового ига, русским необходимо преодолеть либеральную раздробленность, которая обрушилась на нее внезапно, но долго подготавливалась.

Какой части России предстоит исполнить миссию объединения всех русских земель, сплочения многочисленных русских окраин с ее географическим центром, рождения русской

нации, пока что трудно сказать. К тому же иной раз окраина и центр меняются местами. История других стран, в которых происходили аналогичные процессы, известны парадоксальные примеры. Освобождение Иберийского полуострова от мавров и евреев (реконкиста), продолжавшееся семьсот лет, началось с Арагона и Каталонии, расположенных на северо-востоке, прижатом к Пиренеям. Знамя преодоления государственной раздробленности Италии (рисорджименто) было поднято в Савойе, которая располагалась на северо-западной окраине Апеннин.

Все повторяется, и, быть может, движение русского освобождения и русского рисорджименто начнется не в историческом центре России, одновременно и обезлюженном в его провинции и перенаселенным в виде мегаполисов, а в отдаленных окраинах, где, как мы видим, восстановление национального самосознания, следовательно – и понимание необходимости национального единства происходит гораздо быстрее, чем в Москве или в Санкт-Петербурге. До них боль и угрозы стали с некоторых пор доходить примерно так же быстро, как когда-то до головы динозавра.

Русское население, проживающее на окраинах исторического Российского государства, на собственной шкуре познало, к чему приводит утрата Россией ее окраин, свершившаяся в начале 90-х годов прошлого века, которая, как теперь становится очевидным для большей части русского населения, неизбежно ставит под вопрос и существования самой России как таковой. Без окраин у русской государственности, а значит и у русской нации нет будущего.

Но будущее не есть некая абстракция, возникающая из ничего. Будущее является результатом, продолжением, творением прошлого, соединить которые в единое целое может только настоящее. Вот почему, чтобы понять, каким должно быть будущее, во имя которого только и стоит жить, каждое поколение обязано усвоить и правильно понять прошлое.

Наши поражения, если брать проблему в целом, вытекают из предвзятости и невежества, которые овладели слишком большим числом русских людей. Увы, русские не знают вообще или знают в искаженном виде прошлое своей страны, ее истинную природу, закономерности, определявшие характер становления и развития Государства Российского, смысл исторических процессов и заметные, символические факты его истории. Отчего так произошло? Если не вдаваться в подробности, то это, с одной стороны, нерусский и антирусский характер государственной власти, чья политика вела к катастрофам, а с другой -  страшные черты русского народа, о которых М. Булгаков говорил в письме к И. Сталину.

Читателя не должны останавливать скромные размеры настоящего Сборника. Он переполнен острыми, иногда спорными размышлениями и малоизвестными фактами. Многие из них относятся к глубине веков, но они актуальны для нашего времени. Перед нами возникает другая Россия, которую довольно редко можно найти на страницах исторической публицистики, поскольку либеральная власть всюду, до чего она может дотянуться, старательно вычеркивает все упоминания о ней, прежде всего из школьных и университетских учебников.

Если под перьями и клавиатурами вивисекторов от истории русская государственность расчленяется на множество не связанных между собой эпизодов, то авторы настоящего Сборника восстанавливают цельность русской государственности, доказывая, что ни одна окраина России, о которой здесь можно прочитать, не была чужда ей и каждая из них вошла в русский мир, став ее составной, неотъемлемой и драгоценной частью. Но чем величественнее становилась пространственная определенность Российского Государства, тем ожесточеннее становились борьба с ним со стороны явных и тайных врагов. Россия в ее естественноисторических границах, простирающихся от Вислы и Дуная до Аляски и от Шпицбергена до Карса и Кушки, Россия как великая держава, сверхгосударство – для них подобие конца света, что-то вроде Армагеддона.

Конечно, для подробного изложения русской истории, подлинной истории окраин России, для вытеснения из современного русского сознания искаженных представлений по этому предмету, невозможно ограничиться одной книгой, тем более брошюрой. Здесь потребуется титанический труд. Необходимо создать новую Историю Государства Российского, которая должна продолжить дело Н. Карамзина и вместе с тем превзойти его творение, опираясь на события, происшедшие с тех пор, и на факты, которые не были известны два века тому назад.

 

Феномен предвзятости

 

В отличие от работ, принадлежащих В.Л. Махначу, и посвященных преимущественно русским окраинам, о чем мы говорили выше,[2] статьи его молодого ученика Сергея Елишева затрагивают иные темы, впрочем тесно связанные с ведущей темой настоящего Сборника.

Так, явление «талибана», которое для многих не более чем эпизод современного Афганистана, на самом деле непосредственно касается процессов, происходящих в Туркестане, русской окраине, куда это «течение» обязательно проникнет. Та же доктрина «правового государства» - вовсе не абстракция, как можно было бы себе представить, а оружие, которым разрушали целостность России. Разделение властей, гражданское общество, противостоящее государству, верховенство писаного права над обычаем, а закона над совестью, предпочтение в отношениях между людьми прогресса перед традициями, которое в технике оборачивается на русской почве предпочтением традиций над новизной, - вот ее самые ядовитые ингредиенты. Относительно этих статей Елишева у нас нет особых претензий. Но они возникают, когда автор начинает исследовать ряд эпизодов Второй мировой войны.

 

Коллаборанты

 

Феномен русского коллаборационизма времен Второй мировой войны, который замалчивался, поскольку опровергал иллюзии «дружбы народов» времен коммунистического правления, тоже принадлежит окраинам России и заслуживает глубокого изучения. Хотя было бы неверным его преувеличивать. Ведь возвращение западных губерний России, отторгнутых в 1918 году, население которых было чуждо утвердившемуся там социально-политическому и экономическому строю, произошло за год-полтора до начала войны. Что же касается Галиции, то перед тем, как вновь стать русской, она целых пять веков была под властью католических Польши и Австрии.

Поэтому было бы странным, если бы на территориях, стремительно оккупированных немцами, не было бы коллаборантов, под тем или иным предлогам вставшим на сторону агрессоров. Ведь в западнорусском населении значительна доля не только инородцев, вроде эстов, латов или литов, пропитанных по отношению к России духом этно-шовинизма, но и католиков, чья враждебность к православию, следовательно к русским, бесспорна. К тому же революционные события 1917 года, вызвавшие гражданскую войну, закончилась не в 1920, как принято считать, имея в виду окончание Гражданской войны в европейской части России, а только в 1937 году, когда победители, что неизбежно во всякой революции, свели счеты между собой.

Если в странах Европы, захваченных Германией и ее союзниками, сотрудничество с оккупантами проявлялось во всех слоях общества и практически на всех территориях, то в России оно затронуло одни лишь окраины, зоны военных действий. Вот почему, как ни пытается Елишев реабилитировать коллаборантов перед русским национализмом, критически относящимся к коммуно-большевизму, это ему не удается. Он то призывает не «осуждать этих людей за их стремление свергнуть большевистский режим при помощи иностранной силы и на этом основании называть их предателями», предлагая признать их «русскими патриотами», то, опровергая самого себя, утверждает: «русских коллаборационистов… не стоит… записывать всех в патриоты».

Гораздо более серьезную ошибку содержит предположение, что у Германии, напавшей на Россию, имелась «возможность уничтожения советской тоталитарной системы», которую Гитлер мол «не реализовал», из-за чего «вольно или невольно» «ставил русских коллаборационистов в положение своих приспешников, изменников, но не защитников русских интересов».

Русские интересы состоят прежде всего в том, чтобы никто извне не смел вмешиваться во внутренние дела России, чтобы любые противоречия или конфликты, возникающие в русском обществе, в любом случае оставались его «семейным» делом. На этот счет было бы нелишним помнить «Бородинскую годовщину» и «Клеветникам России» Пушкина, стихи,  написанные в 1831 году. Затем, русский интерес состоит в том, что любой потенциальный или реальный агрессор, так или иначе посягающий на Россию – ее самоочевидный, безусловный и безоговорочный враг, который должен уничтожаться. Поэтому никакие обстоятельства, хотя бы идеологического или личного характера, не могут оправдать сотрудничества с ним русского гражданина. Наконец, русский интерес состоит в том, что ничто не может оправдать умаление русской государственности и суверенности; для русских это такие национальные ценностями, которые носят абсолютный, высший характер.

Авторы настоящего Сборника различают интересы нации и государства этой нации и не исключают возможность гипотетического конфликта между ними, в котором они, авторы, готовы пожертвовать интересами государства. У автора этих строк иной взгляд на вещи. Государство - это единственно возможный в нашу эпоху способ существования нации, ее самосохранения и развития. И поскольку нация относится к государству как трансцендентное содержание к материальной форме, то вне или без государства нация исчезает как реальный исторический субъект. Авторы сборника признают «химерность» существующего в современной России режима и его недолговечность, но они почему-то отказывают в том же самом качестве прежнему «коммунистическому» режиму, для ниспровержения которого теоретически готовы пожертвовать вполне реальным Государством Российским.

Для Елишева «советская тоталитарная система» была в 1941-1945 годах гораздо более опасным врагом России, чем нацистская Германия, и поэтому борьба с «системой» для него достаточно веская причина, чтобы оправдать и германскую агрессию, и граждан России, которые с нею сотрудничали. Значит ли это, что он готов оправдать любого другого агрессора, если его не удовлетворит какая-то другая утвердившаяся в России «система»? И стоит ли во имя свержения той же «либеральной тоталитарной системы», враждебной русским интересам, которая ныне овладела Россией, идти на сотрудничество с китайской или тюркской агрессией, если предположить, что они могут состояться?

Представляется кощунственным утверждение, что в будущем в русском национальном сознании возможно изменение негативного отношения к «русским коллаборационистам» на позитивное. Ошибочно думать, что к врагам русской нации и русского государства, соучастников в преступном ведении войны, причинившей им неисчислимые бедствия, русские могут относиться «объективно». Елишев безосновательно допускает, что «объективность» превращает изменников в героев, а предателей в патриотов. Что же касается его предположения, что «при возможном приходе к власти в России национального режима вполне уместной будет переоценка результатов Второй Мировой войны и изменение отношения к феномену «русского коллаборационизма», то, когда это произносит либерал, его можно счесть оскорблением, а в речи русского националиста оно попросту постыдно.

Как заметила Н. Нарочницкая, Великую Отечественную войну Советский Союз выиграл в своей ипостаси Великой России», чего не могут понять ни «советские прекраснодушные либералы», «ни ортодоксальная часть советских коммунистов», ни «эмиграция». Мы можем добавить к этому перечню и часть русских национал-патриотов, которая, в лице не одного лишь Елишева, «тщиться морально и исторически оправдать» власовцев, НТС и иже с ними.

 

«Исторически не оправдываемы попытки развязать войну гражданскую во время войны Отечественной, в которой на своей земле против чужеземцев народ во все времена сражается только за Отечество, какие быв символы ни были на знаменах».[3]

 

Сталинградская битва

 

Особняком в настоящем Сборнике стоят военно-исторические материалы, описывающие Сталинградскую битву и события, связанные с русско-финские военные кампании в 1939-1944 годах, также принадлежащие перу Елишева. Не внося ничего принципиально нового по сравнению с тем, что известно, изучено и подробно описано русской исторической наукой, автор вместе с тем не находит ничего лучшего, как и здесь продемонстрировать свою идеологическую предвзятость, преувеличивая, с одной стороны, доблесть и стратегические достоинства противника и, с другой, уничижительно характеризуя качества русского солдата и русских военачальников.

В любой большой войне даже победоносным армиям невозможно избежать поражений или ошибок. Не была исключением и Вторая мировая война. За время, прошедшее после ее завершения, написаны десятки тысяч работ, в которых все ее стороны и все события подвергнуты тщательному разбору. Стратегия и тактика, техника и разведка, тыл и пропаганда, планирование операций и их осуществление. Разумеется, Вторая мировая война – это не Вторая Пуническая. Еще живы участники Второй мировой, еще засекречено множество ее документов, еще многое в ней остается неясным и спорным. Поэтому для исторических исследований в ней остается множество белых пятен.

Но Елишева, как и в случае с коллаборантами, сосредотачивается не на них. Молодого исследователя почему-то больше интересуют не события, а их интерпретация. Он не столько исследует, сколько изобличает. Ему, к примеру, ничего не стоит безапелляционно и весьма субъективно заявить, что весной 1942 года «советское командование ещё не научилось воевать и грамотно проводить наступательные операции». Откуда вытекает такое суждение? Из поражения Красной армии во время Харьковской операции. А как тогда быть с вполне удавшимися операциями – наступлением под Москвой и под Ростовом? Или с активной обороной, которое «советское командование» проводило на протяжении 1941-1942 годов по всему фронту от Баренцева до Черного моря, результатом которой, как полагают немецкие историки, стало конечное поражение держав оси? И что скажет наш автор относительно умения воевать и грамотно проводить операции британского командования, терпевшего, как известно, одно поражения за другим от немцев и японцев не только в 1940-1942 годах, но и значительно позже? Или неудачи и поражения американского командования, так и не научившегося побеждать при многократных преимуществах в живой силе и вооружениях и на Тихом океане, и в Европе?

Ведение войны не сводится к соревнованию техники или ее количества. Искусство войны глубоко национально и зависит от множества факторов, не описываемых сухой статистикой, платежными ведомостями и разнарядками. Известно ли Елишеву, что русский солдат, в отличие от солдата немецкого, в бою не всегда носил каску? Он предпочитал ей пилотку или фуражку. В результате наши потери от ранений в голову были в полтора раза выше. При чем здесь «умение воевать»? Да, многое зависит от боевого опыта. Но еще больше на ход войны влияет дух армии, национальные особенности, военные традиции. Или вот еще. Елишев всерьез полагает, что русские полководцы, военачальники и командиры «немцев стремились победить не умением, а числом, а потому постоянно несли неоправданно высокие потери».

 

«Отрапортовать о занятии, удержании того или иного рубежа, населённого пункта; беспрекословно, не считаясь со здравым смыслом, выполнить любой приказ командования, – вот что было главным залогом успешного продвижения по службе советского генералитета. А вот сколько реально уничтожено живой силы противника и каковы потери с нашей стороны, – это не афишировалось».

 

Автор, чьи тексты напоминают фекалии «Московского комсомольца», было бы полезно предварительно изучить, какая отчетность существовала в действующей армии. Ему также было бы не лишним познакомится с приемами агитационно-пропагандистской работы во время войны. Интересно, что бы сказали ему фронтовики, если бы командование стало «афишировать» военную информацию, то есть сообщать врагу, настоящие данные о потерях и о подробностях боевых операций? Или Елишев не знает, что такое военная тайна и государственные секреты? Не менее забавны его суждения о причинах поражения Германии и победы России.

 

«В войне с СССР Гитлеру блицкриг не удался, но причиной этого, как справедливо отмечает Б. Шапталов, во многом явилось не героическое сопротивление Красной Армии, а географический фактор и наличие в СССР людских и материальных ресурсов. Красная Армия для того, чтобы научиться воевать с вермахтом на равных, могла позволить себе отступление, потерю значительной территории и людских резервов. Германия себе такого позволить не могла. Потери, которые позволял себе нести СССР, были невосполнимы для любой европейской страны, в том числе и для Германии».

 

Конечно, Б. Шепталов, на которого ссылается Елишев - большой авторитет. Однако не он один и не только в этой войне, завершившей для агрессоров плачевно, умаляет военные достоинства русской армии, преувеличивая, с одной стороны, значения географии и климата, а с другой – упрекая русских в том, что они их использовали в борьбе с интервентами и агрессорами. Но русские пространства и природа – тоже русское оружие против врагов, покушающихся на нашу независимость. И пренебрегать им с нашей стороны было бы непозволительной глупостью.

К тому же Гитлеру не удался не только блицкриг против России, но и вторжение на Британские острова. И что этому помешало? Героизм английской армии? Вряд ли. Она не воевала с вермахтом на равных и позволила себе постыдное отступление и потерю всего вооружения у Дюнкерка и Нарвика. Причина в географическом факторе, таком, как Ла-Манш, который немцы не могли преодолеть. Англичане и американцы в 1941-1942 годах не защитили ни одного форпоста на Тихом океане, сдав японцам все крепости и военные базы, такие как Сингапур, Гонконг или Филиппины, и потеряв «значительные территории». Значительные людские и территориальные потери внесли китайцы, сражаясь с японцами. О чем говорят эти факты? Ни о чем, кроме превратностей войны.

Одна из самых замусоренных ложью тем Великой отечественной являются наши якобы непомерные потери по сравнению с потерями противника. Причина появления такой версии кроется в засекреченности военной статистики СССР, которая продолжалась вплоть до 1993 года, до тех пор, пока наш Генштаб не опубликовал книгу «Гриф секретности снят», в которой были приведены все наши военные потери. Из этих данных следует, что безвозвратные людские потери нашей армии примерно равны военным потерям противника в соотношении 1 : 1,2. Общие потери Красной Армии убитыми составили примерно 8,7 млн. чел, потери стран оси на их Восточном фронте – около 7,5 млн. Казалось бы, после 1993 года спекуляции на эту тему должны были прекратиться. Но не тут-то было. О том, что русские победили немцев, завалив их горой собственных трупов, продолжает гулять по либеральным изданиям, как ни в чем не бывало. Вот и Елишев льет воду на ту же мельницу:

 

«Солдат воспринимался высшим командованием как «пушечное мясо», определённым количеством которого следовало жертвовать для достижения победы. Требование слепого и беспрекословного выполнения любого, пусть самого несуразного приказа командования, предопределяла карьерный рост и успех советского военачальника. В Красной Армии командиров за понесённые потери не снимали с должности и не судили военным судом. Потери и умение воевать не являлись главным критерием успеха и профессионализма командира. Главным было беспрекословное выполнение воли вышестоящего командования. Поэтому войска часто несли огромные потери там, где этого можно бы было с успехом избежать, выполняя часто несоответствующие оперативной обстановке требования приказа».

 

Полное непонимание сути дела показывает то место, где Елишев описывает, причем не ссылаясь на какие-либо факты, разницу между русской и немецкой тактикой обороны в окружении.

 

«Немцы, оказавшись в котле, упорно дрались и надолго сковывали вокруг себя значительные силы противника, что говорит о высоком моральном духе окруженных войск. Советские войска в «котлах» сражаться не желали, стремились, разделяя силы, вырваться к своим, а потому сопротивление окружённых группировок было недолгим».

 

Никаких закономерностей на этот счет вообще не существует. Все зависит от множества обстоятельств, главным образом от наличия средств ведения боевых действий, соотношения сил, характера театра войны и общей стратегической обстановки. В Северной Африке немцы и итальянцы в 1940-1942 годах могли довольно долго выдерживать блокады англичан, но весной 1943 года, в Тунисе, прижатые к морю, они сдались довольно быстро. Если не считать котлов, в которые попадали немецкие армии в конце войны, ликвидировать которые удавалась за считанные дни, то речь может идти лишь о военных событиях на русско-германском фронте. Главное отличие здесь состояло в том, что немцы попадали в окружение на чужой территории, когда вырваться уже было невозможно и некуда, а русские – на своей, когда присоединение к основным силам было вполне вероятно. Обсуждать тему «нежелания» русских воевать в «котлах» нет необходимости, эту ложь опровергают оборона Гангута, Одессы, Севастополя, «Малой земли» под Новороссийском, Брестской крепости и, наконец, блокада Ленинграда. Иное дело – окружения и блокады в полевых условиях. Они не свойственны маневренной войне, и всегда заканчивались, если прорыв не удавался, уничтожением и пленением окруженного противника. Это происходило и с немцами (в Сталинградской битве, под Корсунь-Шевченковским, в Белоруссии в 1944) и с русскими (под Киевом и в районе Вязьмы в 1941).

 

Решение, которого не должно было быть

 

Одно из самых досадных заблуждений о военных конфликтах XX века состоит в том, что именно в России склонны осуждать Сталина за войну с Финляндией в 1939-1940 годах. Но в действительности эта превентивная война была вызвана крайней необходимостью. Мы должны ее объяснять и оправдывать примерно так же, как англичане объясняют и оправдывают операцию британского военно-морского флота, уничтожившую французские боевые корабли в 1942 году в Тулоне, Оране и Дакаре. Дело не только в том, что территория б. Великого княжества финляндского есть суверенная земля Российского государства, (его нераздельная часть, как записано в ст. 2 Основных законов), добровольный отказ от которых «временного рабоче-крестьянского правительства», учиненный 30 декабря 1917 года, был более чем преступлением. Посмотрим на карту. Конфигурация северо-западной окраины России отчетливо показывает, какими военно-стратегическими последствия было чревато такое решение. Граница стала проходить в 15 км. от предместий Петрограда, а новоявленные власти Финляндии питали к Советской России жгучую этническую ненависть. Надо ли объяснять, что это значит.

Где истоки ненависти финнов и поляков, туземных жителей окраины, к России и русским? Они, конечно же, в принципиально ошибочной политике русского правительства. Прежде всего, в безграничных, унизительных для самих русских, экономических, политических и религиозных льготах, предоставлявшихся финскому и польскому населению, очевидные привилегии, установленные по отношению и к Русской Польше и к Княжеству Финляндскому, которые не касались собственно русского населения и русских земель, наконец – отказ от культурной русификации финнов и поляков, что является само собой разумеющейся мерой в отношении провинций с инородным населением. Но поляки и финны в этом видели не признак русской силы, а знаки русской слабости. Происхождение финского этно-сепаратизма, таким образом, не может быть сведено к несбалансированности прав и обязанностей, установленных в отношении финляндского княжества, о которых говорит Елишев, автор статьи «Советско-финские войны». То же самое относится и к Русской Польше.

Но для нас не эти соображения являются главными. О главном, то есть русских интересах, мы говорили выше. В чем же состояли русские интересы применительно к северо-западу, ставшему с 1918 года финляндским государством. Накануне неизбежного возобновления мировой войны, в которой России вновь предстояло встретиться на поле боя с армиями центральных держав, одержимых идеей реванша за поражение 1918 года, стратегия могла предусматривать лишь две возможности. Или Финляндия должна была стать верным союзником Советской России, формально сохраняя суверенитет. Или ее территорию надо было лишить суверенитета, преобразовав в еще одну «советскую социалистическую республику». Что точно не могло произойти – так это нейтрализация Финляндии, политика которой в межвоенные годы носила прогерманский характер. Так как мирными средствами решить эту задачу было невозможно, война СССР против Финляндии была неизбежной.

Но для Елишева и здесь интересы русской нации и государства оказываются жертвами идеологической предвзятости. Раз Российская империя превратилась в Советскую Россию, а власть в ней оказалась в руках «большевистской антисистемы», то это дает ему, борцу с коммунизмом, повод, чтобы интерпретировать русско-финские войны с финской точки зрения и при столкновении русских интересов с интересами финской народности симпатизировать последней.

 

«наличие близкого соседа - государства, в котором большевистская антисистема одержала полную победу, - вынуждало финское правительство опасаться попыток насильственного установления коммунистического режима в Финляндии посредством советской интервенции. Эти опасения, как показали последующие события, были во многом обоснованы».

 

Идеологическая интерпретация политической истории неизбежно предопределяет антирусскую тональность исследования. Оно неизбежно забывает о антикоммунизме и антибольшевизме, которые вдохновляют автора, но не имеют к предмету никакого отношения, и сосредотачиваются преимущественно на обличении России.

Из цитируемой статьи мы узнаем о таких безусловно отрицательных для автора явлениях, как стремление «советского руководства» к «расширению и закреплению за собой поделенных с Германией в результате пакта Молотова-Риббентропа зон влияния», по которым «Финляндия была отнесена к зоне советского влияния», как превращение Финляндии в «разменную монету в политической борьбе ведущих стран Европы». Елишева возмущает, что «начало Второй Мировой войны развязало Сталину руки, уже не опасавшемуся какого-либо противодействия как со стороны Англии и Франции, так и Германии», что «советской стороной были предприняты шаги по созданию финского марионеточного коммунистического правительства»,  что «под предлогом оказания помощи указанному «правительству» и мифической Народной Армии Финляндии, формируемой на территории СССР, Красная Армия должна была вступить на территорию Финляндии и одержать быструю победу»,

Он ничего не говорит о наглом поведении финских властей в отношении СССР, о вызывающем  превращении Финляндии в транзитный канал заброски в Россию террористов, контрабандистов и шпионов, что было характерно для 20-х и 30-х годов, о провокационном характере строительства «линии Маннергейма», которая предназначалась не только для решения задач обороны, но и могла стать линией развертывания войск вторжения в сторону Ленинграда и всего русского Северо-запада, зато мы можем прочитать в статье и о «крахе советского «блицкрига» в Финляндии», и о «предлоге для оправдания советского вторжения в Финляндию», и о «хорошо организованной провокацией, которую осуществили части НКВД СССР».

Елишев не сомневается: «Линия Маннергейма» представляла собой систему финских оборонительных укреплений, возведенных на пути наиболее вероятного вторжения советских войск в Финляндию». Как и в статье о Сталинградской битве, в статье о русско-финской войне 1939-1940 годов он утверждает, что «советское командование и Красная Армия в целом не владели современными оперативными методами ведения войны и не были готовы к войне», не видя в своих умозаключениях очевидных противоречий.

Цитировать их все нет необходимости, но либо со стороны СССР имели место хорошо организованные провокации, стало быть и вторжение, что предполагает предварительную подготовку, либо имела место неподготовленность к войне, за которой нет ничего «хорошо организованного»; либо с той же стороны «ни о каких маневренных операциях речи не велось», либо, напротив, РККА предпринимало «многочисленные попытки охвата финнов с флангов».

В статье Елишев излагает версию событий, которая принадлежит финнам. Финны – агнцы, герои, страдальцы, русские – исчадие ада. Мы не собираемся утверждать противоположное. Но трудно избавиться от впечатления, что финнам, понимавшим, что войны с СССР не избежать, было выгодно спровоцировать русских на нападение, к которому они еще не были готовы, и в тот момент, когда по климатическим и погодным причинам было практически невозможно осуществлять успешные наступательные операции. В политическом отношении провокация превращала финнов в жертву агрессии, которым помогут Европа и США, что потом и произошло, а СССР – в интервента, которого Лига Наций исключила из своего состава, а в военном – навязывало русским свою тактику боевых действий, втягивая их на Карельском перешейке во фронтальные атаки на сооружения крепостного типа, а на лесисто-болотистых участках фронта – в изнурительные маневренные фланговые операции, которые можно парировать небольшими стрелковыми подвижными группами.

В статье игнорируется тот факт, что полный военный разгром финнов, преодоление «линии Маннергейма», считавшейся экспертами неприступной, взятие крепости «Выборг» и выход на оперативный простор были осуществлены Красной армией за неполные три месяца в самых неблагоприятных погодных условиях, сначала в распутицу, затем в жесточайшие морозы. Елишев, однако, не видит с русской стороны ни героизма солдат, ни мастерства командиров, ни упорства войск, ни опыта военачальников, обеспечивших выполнение военной задачи в условиях, когда этому все препятствовало. Он пишет:

 

«Победа Красной Армии была достигнута благодаря многократному численному и техническому превосходству над противником. Потери же были непропорционально велики».

 

Сравнительно быстрое военное поражение Финляндии, спутавшее карты и Франции с Британией, уже решивших послать финнам экспедиционный корпус и осуществить налеты бомбардировочной авиации с аэродромов ближневосточных колоний на Баку и Грозный, и Германии, предвкушавшей затяжную войну своего неожиданного союзника, на которого она планировала собственное нападение, казалось, давало возможность для реализации политических планов СССР. Государственность финнов была обречена. Но Сталин, он мог принять любое решение, поскольку победа развязала ему руки, оставил финнов в покое, лишь частично выправив границу и отодвинув ее от Ленинграда до Выборга. Это произошло по «неизвестным причинам», что «до сих пор остается загадкой».

Думается, что заключение советско-финского мирного договора 1940 года было одной из роковых ошибок Кремля. Сохранение враждебного России финского государства, режима, во что бы то ни стало стремящегося к реваншу, неизбежный союз финнов с немцами при нападении последних на СССР, уже завершавшаяся немецкая оккупация Норвегии, все это создавало весьма неблагоприятные для русских условия по всему северному крылу их будущего фронта. Создавалась угроза для Мурманска и Мурманской железной дороге и вероятность продвижение войск противника на линию Архангельск-Ленинград. К тому же фронт удлинялся за счет финского участка на 1200 км. и на стороне немцев оказывалась финская армия не менее чем в 500 тыс. штыков.

Ситуация была бы принципиально иной, если бы с финским государством тогда же было покончено, его территория занята Красной Армией, а власть передана новой администрации по примеру того, что несколькими месяцами позже, весной и летом 1940 года, произошло в Прибалтике. Известно, каких усилий стоило немцам и финнам преодолеть в начале войны оборону островов Эзеля и Даго и полуострова Гангут, и можно не сомневаться, что если бы не он один, а все южное финляндское побережье Балтийского моря с его портами и укреплениями и Аландские острова оказались бы к 22 июня 1941 года в русских руках.

И если операция Германии, Венгрии, Болгарии и Италии на Балканах против Югославии и Греции, начатая в апреле 1941 года и завершившаяся в две недели, тем не менее заставила Гитлера перенести вторжение в Россию с середины мая на конец июля, что сыграло в нашу пользу, позволив использовать ресурсы «генерала распутицы» и «генерала зимы», то, возможно, установление весной 1940 года русского контроля над Финляндским полуостровом, что изменяло характер театра военных действий в Европе, мог вообще принудить Берлин перенести нападение на Россию с 1941 на 1942 год. Война приобрела бы тогда иной характер, ее ход не имел бы ничего общего с тем, что произошло в действительности, а блокада Ленинграда вообще бы не состоялась. Это была бы уже принципиально другая, гораздо более благоприятная для России война, во всяком случае с гораздо меньшими человеческими и материальными жертвами с нашей стороны.

Относительно «второй русско-финской войны» 1941-1944 годов, о чем тоже написал автор, вряд ли неизвестны читателю и комментарии по поводу его суждений можно опустить в целях экономии. Впрочем, одно замечание просто необходимо. Автор пишет:

 

«К середине лета 1944 года стало очевидным, что Германия проиграла войну, а, следовательно, вести боевые действия против СССР финнам уже не было резона».

 

О том, что Германия неизбежно потерпит поражение, ввязавшись в войну с Россией, знали все более или менее информированные аналитики, тем более военные эксперты, задолго до начала Второй мировой войны. О том, что в такой войне Германию ждет катастрофа, предупреждал потомков канцлер Бисмарк, но его не послушали. О неизбежности такого завершения войны стало понятно многим генералам, служившим фюреру, еще в декабре 1941, после того, как немцы были отброшены от Москвы и перешли к обороне по всему русско-немецкому фронту. Остатки слабой надежды на почетный мир исчезли в степях между Волгой и Доном в декабре1942-феврале 1943 года, где погибли две немецкие армии и три армии их союзников – итальянцев, румын и венгров. Гибель нацисткой Германии в самое ближайшее время стала очевидной, когда закончилась Курская битва. Этот момент относится к лету 1943 года. В 2003 году наш автор, изучая войну, приходит к подлинному открытию – он считает, во-первых, что Германия могла выиграть войну, во-вторых, что у нее имелась такая возможность вплоть до лета 1944 года, и в-третьих, что у финнов, которыми командовал русский генерал и швед по происхождению Маннергейм, имелись резоны воевать на стороне немцев.

Быть может автор мечтает о почетном звании «лучший финн»? Он конечно заслужит это звание, если не оставит бесплодных усилий переписать русскую историю в угоду враждебным России силам. Молодость автора оставляет нам надежду на то, что он вернется не почву русской национальной идеи, которая как нигде более проявляется в отношении к русской истории.

 

*****

 

В Сборнике присутствует и третий автор - Олег Сергеев - с очерком «Чеченский» взгляд». Это один из немногих примеров современной публицистики, которая написана не журналистом, а «от первого лица», и где дана картина будней русских солдат, призванных в Вооруженные силы РФ на действительную службу и проходившие ее в зоне чеченского мятеже – в Осетии и Ингушетии. Они тоже относятся к русским окраинам. В кратком очерке читатель пройдет все ступени, по которым приходится пройти нашим солдатам-призывникам: от курса молодого бойца (КМБ) до военной части, боестолкновения и «дембеля». Написанный в 2001 году, он и теперь не утратил своей актуальности и наверняка будет прочитан с интересом.

 

21.12.2003