А.Н. Савельев

 

 

Мультикультурализм – угроза Европе и России

 

Считается очевидным, что интеграционные процессы, идущие в Европе, бесспорно благотворны и должны быть взяты в пример для интеграции раздробленного постсоветского пространства. Вместе с тем, пример Европы говорит скорее о том, что интеграция и федерирование идут без попытки всерьез ответить на вопрос «зачем?» Предпочитают отвечать на вопрос «как»? В России дела обстоят прямо противоположным образом. Интеграция – попытки вернуть утраченное. А вопрос «как?» то и дело повисает в воздухе, поскольку имеются мощные силы, противостоящие русскому проекту воссоединения земель – в новой реальности Большой России им просто не будет место ни в экономическом, ни в политическом пространстве.

Объединение выгодно – эта мысль считается очевидной. Тогда быть разъединенным – может считаться привилегией богатых, и Европе нет смысла так уж интенсивно стирать внутренние границы. Объединение Европы носит не экономический и не военно-оборонительный характер. Оно происходит по идеологическим мотивам, согласно которым федерализм является важнейшей целью всей социальной организации человечества, а суть федерализма – либерализм с его ненавистью к государству и нации. В свою очередь либеральная доктрина – это доктрина «американской салатницы», в которой мелкие культурные ассоциации соседствуют друг с другом, не смешиваясь. Создание такого же рода мультикультурного смешения как в США – вот действительная цель европейского объединения.

Для теоретиков федерализма процесс объединения Европы трактуется примитивно: все федерируется - федерация внутренняя дополняется федерацией внешней. Соответственно, процессы глобализации расцениваются как позитивные в плане замены национальных государств иными формами объединению людей – суверенитет растворяется в разного рода мультикультурных ассоциациях.

Проблема культурно-государственной идентичности при рассасывающемся национальном суверенитете волнует европейских мыслителей. Мы попытаемся проследить за ходом рассуждений таких разных исследователей, как немец Курт Хюбнер и швейцарец Урс Альтерматт. Первый из них пытается придумать модель единой Европы без мультикультурализма, второй – без наций.

Хюбнер указывает, что в каком-то смысле мультикультурными были и греческие города-государства, соединенные общеэллинской идеей. Еще больше оснований есть для того, чтобы рассматривать Римскую Империю как мультикультурное государство. В действительности же речь должна идти не о мультикультурности, а о многослойной идентичности, которая всегда присутствовала на территории Европы в больших государствах-империяых. Хюбнер отмечает, что мы встречаемся с двойной идентичностью с незапамятных времен. Причем родовая идентичность может быть шире гражданской (у эллинов) или уже нее (как у современных наций).

Если в Греции эллинское единство опиралось на единство мифологии, а мультикультурность была разнообразием городских и родовых версий единого мифа, то в Римской империи миф выходит за городские пределы и даже за пределы языковой общины – мультикультурное пространство соединяется политическим мифом расширяющейся идеи pax romana и идеей римского права. И пока это расширение происходило, мультикультурность не имела значения – «предложение духовного товара реализовывалось словно в супермаркете. Синкретизм пользовался все возрастающей популярностью»[i]. Современная Европа также готовится к соединению своих национальных культур в таком супермаркете.

Мультикультурализм Римской Империи не мог продолжаться вечно не только по причине исчерпания возможностей ее пространственного расширения, но также из-за ее внутренней ущербности. Как отмечает Хюбнер, только гордыня цезаризма могла обеспечивать пронизанную пороками толерантность. Псевдомиф богоподобного (или равнобожественного) цезаризма стал ритуалом лояльности, за которым не было реальной духовной жизни. Точно так же и всеобщая терпимость скрывала механическое отправление соседствующих культов, давно отступивших из духовного мира граждан Империи в повседневной необязательности. Именно это грозит мультикультурной Европе, если она пойдет по пути утраты Отечеств. Всеобщим фоном тогда будет та же необязательность нравственного поведения и усредненность повседневности по американским клише массовой культуры.

 

«Итак, даже внешнее умиротворение pax romana не могло затемнить истинное положение дел, состо­ящее в том, что мультикультурный синтез и хаос мифов, религий, культов и философских школ влек­ли за собой всеобщую релятивизацию ценностей, все большую утерю идентичности и прогрессирующее разукоренение костенеющих национальных связей, что наносило урон сознанию общности и, казалось, одновременно, было способно осветить своим блек­лым светом и вместить в себя все, что угодно. В этом мире люди странным образом переставали чувство­вать себя как дома, и разве не поэтому так спаси­тельно подействовало слово Назаретянина, сказавше­го, что этот мир им преодолен и царство его не от мира сего? Ни внешний глянец, ни величие империи, ни тем более правовая защищенность не могут затем­нить то обстоятельство, что отчаяние и суета жиз­ненных наслаждений достаточно часто выливалось в отвращение, которое некоторые — как, например, христиане — обращали на империю, ощущая ее словно болото, которое только и могло бы найти свой конец в божественном апокалиптическом Страшном Суде. Тяжелые социальные битвы, сотрясавшие империю, также должны в конечном счете рассматриваться во взаимосвязи с этим духовным положением».

 

Надо сказать, что мультикультурный Рим никогда не был обществом социальной упорядоченности и стабильности. Римская Империя - это беспрерывная гражданская война, которая заместила войну наций на уничтожение войной партий на уничтожение их лидирующих группировок, а на периферии - мятежами и карательными экспедициями беспрерывной экспансии, в которой межплеменные войны заменялись войнами племенных вождей, объединявшихся против Рима и бросив для этого местные распри. В противодействии Империи рождалась неформальная идентичность. И в самой империи христианство отыскивало актуальное единство в противовес формальному, основанному только на римском праве.

Священная Римская Империя попыталась восстановить имперский универсализм на основаниях христианской веры. Хюбнер отмечает, что во всех католических государствах Европы формировался инвариантный правящий слой - клир везде осуществлял одинаковый культ, а аристократия практиковала одинаковую систему феодальных правил, свои нравы и обычаи. При этом дворяне могли служить любой стране, а браки среди представителей аристократических родов различного национального происхож­дения заключались регулярно. Обособленность от внешнего разнообразия создавала внутреннюю солидарность Священной Империи – универсальная латино-германско-католическая идея противопроставлялась как имперской византийской и имперской исламской, так и языческой[ii].

 

«Соответственно, князья и ландгра­фы принимали от императора право на господство над имперскими провинциями. Князья и феодалы не­сли такую же ответственность перед императором, какую последний нес перед Богом. Таким образом, ленная система покоилась на верности и вере и пони­малась как личное отношение между сеньором и при­нимающим у него лен вассалом. Военное государство также основывалось на личном принципе, а не на территориальном, как позднее».

 

Личный принцип в мультикультурной конфедеративной империи, таким образом, противоречит современным устремлениям европейцев к унификации государственных и экономических стандартов, которые в действительности являются американизацией всех форм жизни. Таким же образом асимметричная федерация в России, лишенная личного имперского принципа, подрывает стабильность государства, а унификация, проводимая по европейским канонам, создает косную систему, не способную оперативно реагировать на быстро меняющуюся обстановку и отвечать на многоплановые угрозы национальному суверенитету.

Как пишет Хюбнер, Средневековье породило Европу как государство многих народов, в котором отдельные нации чувствовали себя укрытыми и защищенными. Но почему состоялся раскол Европы, почему пала Империя Regnum Alemanie? Не по той же причине, что и последующая псевдоимперия, лишенная имперского ядра и стимулировавшая вместо общеимперской элиты создание местных этнических элит - СССР? Не по причине ли того самого мультикультурализма, который разъедал этнически индифферентные государства?

Священная Римская империя германской нации будто бы намечает ядро империи, порождая, наряду с имперской, и национальную идею. Но национальная идея, безусловно первенствует, дополняясь также гражданской (городской) идеей самоуправления и идеей династической верности князю, чья власть ближе к национальной и доступнее, в сравнении с имперской. Имперская власть отодвигалась на задний план, хотя и конкурировала с княжеской. Римское право и княжеская власть вытеснили государство личного принципа и города-государства, заменив его территориальным государством. Иерархически-пирамидаль­ная властно-идентификационная система Средневековья была разрушена. На смену католическому универсализму пришла реформаторская формула «cuius regio, eius religio» (гражданство прежде религии). Религия становилась лишь частью национальной идентичности.

Увидев этот процесс разложения универсальной идеи единой христианской Европы, но пропустив в нем раскол и выход из общеевропейской идеи европейских православных наций, Хюбнер пытается найти новый европейский универсализм – универсализм без христианства: «мы должны отказаться от надежды обнаружить в христианстве искомое специфическое внутреннее сознание единой Европы, что было возможно прежде»[iii]. Христианство более не является общеевропейской религией и не имеет прежней власти над душами и умами европейцев.

Нация и Европа, по мысли Хюбнера, должны дополнять друг друга. Сознание европейской нации должно вбирать в себя сознание наций, ей принадлежащих. Но что же тогда идентифицирует «европейскую нацию», «миф Европы»? И Хюбнер берет этот миф у Мюллера, считавшего, что национальная идея и идея человечества образуют диалектическую связь - понять себя можно только во взаимодействии с другими нациями. Точно также существует и диалектическая связь между европейскими нациями и европейской нацией.

При всей очевидности этой мысли, у нее есть немало противников – европейские ценности противопоставляются общечеловеческим, национальные – европейским.

 

«Выдвигаются требова­ния отказаться от культурного своеобразия, и не только европейского, и построить так называемое мультикультурное общество, в котором должно быть перемешано и по возможности релятивировано вся­кое многообразие»[iv]. «Требование мультикультурного общества в конечном счете сводится лишь к тому, чтобы в пустопорожнем резонерстве человек потерял бы свои собственные кор­ни и рассматривал культуру не как образ жизни, а всего лишь как интеллектуальную игру. Поэтому толе­рантность, которая делает возможной распростране­ние этой игры, в своей основе оказывается лишь без­различием»[v]; «понятие нации и родины оттесняется на задний план, если вовсе не высмеивается, а идея «Европы» ...трансформируется в столь же расплывчатую, сколь и невразумительную идею мультикультурного общества»[vi].

 

Мультикультурализм опасен остатками неравнодушия, остатками чувства национальности и культурной обособленности, благотворными в другой ситуации:

 

«Исторический опыт учит: совместная жизнь различных культур в узком пространстве всегда была постоянным запалом, приводящим к новым и новым взрывам. (...) Но что из этого выйдет, если, скажем, христиане, иудеи и мусульмане должны бу­дут ютиться на узком пространстве, ежедневно всту­пая в духовные, материальные и физические контак­ты, в полной мере показывает Ближний Восток. Отча­сти это приводит лишь к фанатической ненависти, отчасти к безразличию и релятивизму, что в конце концов ведет к потере всей жизненной энергии».

 

И все же для Хюбнера Европа есть лишь структурное дополнение нации, соединяющая европейцев в некую подобную нации же общность:

 

«Лишь во взаимодействии, плодотвор­ном обмене, конкуренции нация может прийти к сво­ему полному раскрытию. Лучшим основанием для это­го является мир и регулируемая, упорядоченная ко­операция при одновременном сохранении собственной сущности Единая и объединенная Европа, следова­тельно, необходима уже именно потому, что она является интегральной составной частью самой наци­ональной идентичности и гарантом ее сохранения»[vii].

 

Но в этом случае Европа – только мультинациональное конфедеративное объединение, которое уже не состоялось – Европейский Союз не сохраняет границ между нациями и унифицирует законы и правила: вместо интегрирующей европейской идентичности возникает общезападная проамериканская идентичность, а Европа все больше превращается в имперскую периферию США.

Хюбнер в качестве мифа Европы предлагает только историю Европы, платоновская рационализация мира идей или августиновская рационализация веры не создают каждая по отдельности универсального основания политики. Но сопоставленные вместе с европейской историей и современным уровнем научных представлений, выходящих за свои собственные пределы в научном мифе, создают нуминозное представление - идею Европы. Именно из него Хюбнер предлагает выводить всякое конкретное политическое мышление[viii].

Столь смутный рецепт национально-государственного строительства вряд ли может быть воплощен к нечто реальное. И вместе с тем он верен, если верно понять современные научные представления европейцев о самих себе. Научность, как оказывается, ничего не стоит без мифа. Миф Европы о самой себе, действительно, не мыслим без идеального государства Платона и христианской доктрины. Миф Европы действительно может быть миром «идеальных государств» – своеобразного союза отечеств, объединенных христианской культурой. Распад этого мифа будет означать действительный закат Европы – сначала культурный (под давлением уравнивающего американизма), затем политический (утрата национальной идентичности и превращение в имперскую периферию США). Мультикультурность единой Европы возможна лишь в том случае, если сохранится все еще достаточно явное разделение европейского пространства культурными и политическими границами, которые в свою очередь диктуют также и сохранение европейских государств в качестве независимых экономических субъектов.

А что же Россия? Россия не может быть союзом каких-либо политических субъектов. Поэтому доктрина мультикультурности для нашей страны еще более ясно и отчетливо означает скорую гибель страны, вычеркивание ее из истории. Монокультурность, бесспорная доминанта русской культуры обоснована исторически – тем вкладом, которая русская культура сделала в культуру мировую. Но это не означает подавление локальных культур, которым в сложных случаях должна быть предоставлена возможность выжить в этнографических заповедниках. Но у носителей этих культур не должно быть никакой политической субъектности. Это значит, что для России никак не подходит и не годится европейская союзно-федеративная модель. То, что в Европе подлежит сохранению и убереганию от смешения и усреднения, в России, напротив, должно быть растворено – локальная культурная идентичность может оставаться лишь провинциальной, лишенной самостоятельного существования.

На общественную жизнь России и деятельность ее государственных институтов оказывает влияние выдумка о единой Европе, в которой европейцы вовсе не так уверены, как полагают сторонние наблюдатели. Референдумы о единстве Европы (о Европейском экономическом сообществе и членстве в ЕС) показали расколотость Европы  - сторонники единства лишь немного превзошли противников - и то лишь под давлением направленной правительственной пропаганды. Кроме того, в течение 1990-х позитивная оценка объединительных процессов постоянно снижалась. Кризис доверия к европейским институтам породил рост собственной национальной идентичности. Пока этот кризис удается смягчать путем расширения ЕС и наложенного членства в НАТО - новые сторонники объединения, живущие страхами перед Россией, удерживают ЕС от краха и забирают на себя инициативу в общеевропейских делах - роль малых стран в ЕС значительно возрастает.

Проект объединенной Европы в том виде, в котором он существует прямо направлен против объединенной Германии, которая могла бы стать гегемоном общеевропейской Империи, но сегодня опутана множеством международных обязательств и низведена до угнетаемого члена в международных организациях. Данный проект направлен также против  сербского населения Балкан и использован НАТО для развязывания европейской войны, а немецкой бюрократией – для изничтожения сильного соседствующего конкурента – единой Югославии. Третей жертвой европейского объединения становится Россия, против которой направлены все космополитические инициативы бывших союзников по Варшавскому договору - правительства и народы Восточной Европы жаждут свалить на Россию ответственность за собственную подчиненную позицию в течение нескольких десятилетий. Ради этого они готовы на новое подчинение, в котором малым странам уготована более весомая роль - их голос подкрепляется США и НАТО, вынуждая крупные политии уступать инициативу.

Европейский союз создан волей правительственных бюрократий, отделившихся от собственного политического и культурного наследия, от собственных наций. ЕС легитимирован договорами, а не волей народов. (Заметим, что точно так же разрушен СССР - не волей народов, а волей политических проходимцев). Кризис доверия к объединению возник как только правительства попытались найти опору объединению в обществе и открыли широкие дебаты по этой теме. Урс Альтерматт замечает, что в Европе нет никакой политической общественности, никакого сознания общности и идентичности, которыми мог бы обладать Европейский союз. Поэтому в ЕС соединяются только бюрократии, теряющие национальные черты.

Альтерматт сетует на отсутствие общеевропейского дискурса, что означает отсутствие выработки общей системы ценностей и образования общеевропейской общественности. Поэтому общественное мнение в Европе действует по национально-государственным законам.

Сторонники европейского единства никак не возьмут в толк, что общеевропейская общественность невозможна как и невозможен общеевропейский дискурс по поводу единства Европы – этот дискурс если и может наличествовать, то только как имитация, как бюрократическая подделка и политическое шоу (во что всегда выливаются «встречи на высшем уровне»). Культура, оставаясь национальной, не может быть обобществлена на безнациональной основе – тогда она утрачивает свою глубину и дискурс превращается в фальшь.

Альтерматту кажется, что ЕС формирует государство без нации. Но дело в том, что это еще было бы полбеды. Кругом беда возникает оттого, что европейская нация (как и европейское государство) никому не нужно. Современная демократия понимается прямо противоположным образом в сравнении с античной. Это демократия без демоса. ЕС становится инструментом изживания, изведения европейских демосов и формирования олигархической пирамиды безгосударственной бюрократии.

Поэтому европейский проект сегодня все больше выглядит как чисто бюрократический – «еврократия» становится агентом антинациональной глобализаторской политики США, которая закрывает пути национальному культурному творчеству и открывает двери для иммигрантов из неблагополучных стран. Кроме того, образование ЕС становится деянием антинационального толка - международными соглашениями ограничивается власть избранных органов законодательной власти. Как и в России политические изменения в Европе становятся формой мятежа исполнительной власти, которая подрывает государственный суверенитет, образуя наднациональную глобализированную политическую элиту.

Альтерматт предлагает для Европы модель Швейцарии, где понятия «демос» и «этнос» полностью разделены  и демонстрируется возможность надкультурного политического единства даже без общей языковой среды. Несостоятельность этой идеи очевидна ввиду огромного исторического опыта существования государств с государствообразующим народом, который создает для других народов общую языковую и культурную среду. Игнорирование государствообразующей роли этнократического лидерства на протяжении всей известной нам мировой истории – распространенная болезнь либеральных мыслителей.

Отказываясь от этничности, Альтерматт вынужден в проекте объединенной Европы отказаться и от нации (от государства тоже – обломкам наций достаются только обломки «частичного суверенитета»). Он говорит, что Европа должна быть денационализирована: «Культурное и историческое многообразие создает предпосылки для того, чтобы Европейский союз опирался не на некую этническую общность по происхождению и даже не на общие мифы и воспоминания, а на политическую культуру прав человека, правового государства и демократии». Но что в этом случае останется от государства и демократии, в какой культурной среде окажется европеец, если он будет денационализирован? В рамках либеральной модели, в рамках проекта денационализированной Европы ответа нет.

Конфликт идентичностей оказывается неизбежным и неизбежно приобретает политический характер. Это сквозь зубы признает Альтерматт:

 

«Европейский союз страдает от того, что экономика работает транснационально, брюссельская бюрократия – наднационально, а политика – в значительной степени национально-государственно. …прогрессирующая гомогенизация европейской цивилизации наталкивается на встречное течение, которое в политической сфере усиливает желание вернуться к мнимым естественным обществам».

 

Многонациональное федеративное государство Европе не организовать, а мультикультурная Европа, подобная американской «салатнице», столь же абсурдна, как и многонациональная федеративная Россия. Толерантность, заменяющая лидерство, - плохой принцип для единства. Без германского лидерства Европа будет только американской периферией, без русского лидерства Россия останется полуколонией транснациональных корпораций.

Без этнической компоненты «демос» не имеет никаких границ – в ЕС готовится вступить и Турция, согласная принять формальные правила игры и поверхностные экономические и политические стандарты Евросоюза. Двери оказываются открытыми для всех. Европа становится мультикультурным смешением – расплывшимся в пространстве Вавилоном, где не может быть глубины человеческих отношений, не может существовать высокой культуры и прорывных научных открытий.

Наблюдая за интеграционными процессами в Европе и улавливая фальшь в интеграционных призывах постсоветских деятелей, нетрудно сделать вывод о полной бесперспективности для России европейских моделей. Например, моделирование союзного государства Россия–Белоруссия должно быть признано бесспорным тупиком. Оно теоретически несостоятельно и не может быть образцом для дальнейшего восстановления единства страны и воссоединения русского народа – всех его многообразных ветвей.

Большое рождается из малого. Но есть и магия масштабных проектов. Именно они рождают оптимизм и ощущение смысла жизни. Ведь что-то должно мобилизовать человека заниматься мелочами – что-то сверх соображений сиюминутного выживания! Причем вряд ли кого-то сегодня вдохновит какой-нибудь энергетический монстр или новый проект поворота сибирских рек. Тут нужен действительно масштабный проект – магнитизм идеи.

Прилагая все это к проблеме Союзного государства следует, действительно, увидеть в нем своеобразную «идеологию», проясняющую грандиозный замысел. Такой идеологией, на мой взгляд, может быть только идеология воссоединения – воссоздания всеобъемлющего государственного единства Российской Федерации и Белоруссии, предполагающего в дальнейшем включение в это единство как минимум Украины и Казахстана.

Чтобы принять этот проект, следует преодолеть смутные представления о «поделенном» суверенитете. В действительности суверенитет никогда не делится, поскольку связан с последним словом, с решением, перекрывающим по значимости все другие решения – вплоть до приостановки действия законов и Конституции в условиях чрезвычайного или военного положения. Кто имеет в руках инструмент для осуществления такого решения и готов нести бремя ответственности, тот и суверенен.

Поэтому Союзное государство может быть либо межгосударственным соглашением с учетом принципиально различных интересов, либо единым государством без всяких оговорок. Что же касается промежуточных положений, когда суверенитет неясен и кажется разделенным, такие положения связаны с тяжким для народа испытанием – с борьбой за власть, со становлением суверенитета, который все равно «сгустится» в обособленных центрах власти или в едином и единственном центре власти, за которым будет сила и воля последнего слова.

Хотелось бы, чтобы этот процесс прошел в кратчайшие сроки и на месте расколотого пространства исторической России восстала из пепла единая и неделимая Большая Россия. Только тогда будет снят чудовищный бюрократический пресс (десятки парламентов сотни представительств и посольств и т.д.), лишающий локальные экономики самостийных государств всяких признаков эффективности. Только тогда мощь государства будет достаточной, чтобы усмирить необузданность частной корысти, а свобода и гражданская позиция народа – чтобы пресечь бюрократическое чванство. Возвращаясь к государственному единству мы получим не только качественно более благоприятные условия для развития экономики, но и реальное доверие граждан, увидевших, что власть осуществила действительно масштабный проект, ради которого каждый занимается своими узкопрофессиональными «мелочами».

И, напротив, единство Европы создает в ней скрытые механизмы раздора и снижения общего культурного уровня, и без того подорванного американской масскультурой которая и есть самое что ни на есть реальное воплощение мультикултурализма.