Олег Сергеев

 

«Чеченский» взгляд

 

К М Б

 

Владикавказ - столица Северной Осетии представляет собой средний по российским меркам город, но город своеобразный и красивый. Расположенный в прифронтовой зоне, он имеет важное стратегическое и историческое значение. Это город-крепость, форпост России на Северном Кавказе.

За то время, что я пробыл здесь, я успел по-своему полюбить его. Но когда я приехал сюда, мысли мои были заняты отнюдь не местными красотами и достопримечательностями.

За плечами у меня была школа, институт; передо мной была суровая, неизвестная мне армейская жизнь. Не скажу, чтобы мне было не по себе, но смутную тревогу я ощущал постоянно. Тревожило то, как встретит меня армия, с кем я буду служить, где я буду служить. В целом, все те мысли, которые одолевают любого молодого солдата, только-только уехавшего с призывного пункта к месту своей службы.

Помню, когда нас, двенадцать парней, выдернули из толпы призывников, сидящей на плацу призывного пункта, и  объявили, где мы будем служить, все мы минут на пятнадцать впали в шоковое состояние. Еще бы: вчера ты был школьником, студентом, работягой, жил себе спокойно, а сегодня тебя говорят, что ты едешь на войну. Но шок от этого сообщения постепенно прошел, и мы стали знакомиться друг с другом. Оказалось, что в нашей группе я был единственный «годичник», т.е. всем предстояло прослужить два года, а мне один, в силу того, что я получил высшее образование. Но на отношениях наших это никак не отразилось. Нам предстояло всем пройти долгий и нелегкий путь.

Когда мы сошли с поезда на станции «Прохладное», а затем два часа ехали через Кабарду к Владикавказу, я с жадностью смотрел в окно. Мне, москвичу, все здесь было непривычно. Горы, «серпантин», города и поселки. Проезжая мимо людей, спокойно и размеренно занимающихся самыми обычными хозяйственными делами, я немного недоумевал: как же война? Или здесь все так привыкли к ней, что и не замечают её вовсе? Впрочем, встречающиеся на дороге хорошо укрепленные блокпосты были своеобразным ответом мне на эти вопросы.

По приезде во Владикавказ нас препроводили в военный городок, расположенный на одной из центральных улиц города, недалеко от военной прокуратуры. Когда сопровождающий привез нас сюда и построил на плацу перед казармой, посмотреть на нас сбежался почти весь городок. Я сразу обратил внимание, что среди солдат было много местных, как у нас принято говорить - «лиц кавказской национальности». Комментарии, сопутствовавшие нашему прибытию и последующему размещению в казарме, оправдывали наши самые мрачные ожидания: «К нам приехали грачи, п…сы-москвичи»; «Ну, духи, вешайтесь».

Местные постоянно крутились вокруг, задирая и норовя отобрать что-нибудь из вещей и гражданской одежды. Когда я осадил одного, он нецензурно прошипел мне ряд угроз, обещая устроить «райскую» жизнь. Затем нас повели мыться и получать обмундирование. Остаток дня мы потратили на подгонку обмундирования. Жизнь же в этой части, действительно, оказалась для нас «райской».

Это была на тот момент одна из самых «беспредельных» в отношении «неуставных» взаимоотношений частей дивизии. Командир части, осетин по национальности, уделял мало внимания жизни солдат, зациклившись на собственных проблемах. «Замы» его, также местные, брали с него пример.

Бардак в управлении был капитальным, но местным призывникам служить в этой части было неплохо. Местные могли уйти в любое время в увольнение, выйти погулять за КПП,  избить кого угодно, издеваться над кем и как угодно. На все это командование части закрывало глаза. И, самое главное, на территорию части был абсолютно свободный доступ гражданских лиц. Посетителю достаточно было сказать, что он идет к тому-то и тому-то, и  его беспрепятственно пропускали. Местные «забивали» на офицеров, откровенно не слушая их, а те не могли ничего с этим поделать.

В эту ночь мы узнали, что такое «дедовщина» и что такое произвол местных. Нас разбудили, загнали в умывальник и стали избивать. Избивали нас как местные, так и «деды». В этот момент в умывальник неожиданно зашел дежурный офицер, молодой лейтенант. Оценив ситуацию, он потребовал прекратить избиение, но к нему сразу подошли двое местных, а также пара «дедов» и о чем-то пошептавшись, ушли вместе с ним. Экзекуция продолжилась.

Наконец они устали, и мы вновь оказались на койках. Подошедший к нашим кроватям лейтенант, выдавая свое бессилие управлять ситуацией, промямлил: «Что же вы не сопротивлялись?», но затем, устыдившись, ушел.

Избиения продолжались на всем протяжении нашего пребывания в этой части. Естественно, что били не только нас, москвичей. Доставалось всем.

Одна из экзекуций запомнилась мне особенно хорошо. Все это произошло в субботу, когда к местным всегда был поток посетителей. Четверо гражданских, осетины лет под двадцать пять, завалились в казарму и начали избивать всех подряд. Досталось и «дедам» и нам, «духам». Особое внимание они обратили на москвичей.

Подойдя к нам, они начали вызнавать, есть ли среди нас члены РНЕ. Как я впоследствии узнал, одному из них, когда он гостил в Москве, крепко досталось от них. Злобу свою он вымещал на нас. Когда они ушли, ребята, вытирая и состирывая кровь с формы, давали обещания друг другу, что, когда они вернутся домой, то посчитаются с «чурками».

В этот день я стал свидетелем ещё одной сцены. Пара «дембелей» пришла ночью «строить» соседний взвод. Дежурный офицер, «старлей»-разведчик, попытался помешать им, на что один из «дембелей» сказал: «Ну что ты со мной сделаешь? На «губу» посадишь? Сажай, чхал я на тебя!» «Старлей» смолчал.

Спустя ещё два дня мы увидели буйство и самих офицеров. Один из них, «старлей» по кличке «Кот», изрядно выпивши, забежал в казарму и начал избивать солдат. Все кинулись врассыпную. Это зрелище надо было видеть. Через окна, двери казармы, всей толпой, весь батальон ретировался на улицу. «Кот» подошел к оставшемуся стоять «на тумбочке» дневальному, достал пистолет и, тыкая им в лицо перепуганному дневальному, спросил: «Ж-иии-ть хочешь?». Тот кивнул. «Молодец!», - сказал «Кот» и нажал на курок. К счастью обоих, в пистолете не было обоймы.

«Кот», когда трезвый, вообще-то парень не плохой. А «крышу» у него периодически сносит из-за Чечни. Он часто ездил «в поле» и потерял там родного брата и многих друзей. Как я заметил впоследствии, не один он этим страдал.

На третьей неделе пребывания в этой части мы, наконец-то, приняли присягу. Этого дня ждали все. После присяги КМБ (курс молодого бойца) должен закончиться, и нас должны были распределить по частям, где мы будем проходить военную службу. Вырваться отсюда было нашей общей мечтой.

Присяга проходила в жаркий день. Мы стояли на плацу на солнцепеке, градусов под сорок. Некоторые не выдерживали и теряли сознание. Я чуть тоже не вырубился, но когда у меня стали плыть черные круги перед глазами, наконец-то дали команду маршировать парадным строем, и это меня спасло.

Спустя два дня нас, наконец-то, начали распределять по частям. Группа наша распалась: восьмерых из нас взяли служить в «разведбат», после чего сразу увезли, а мы вчетвером еще целые сутки ждали в опустевшей казарме, куда нас определят.

С уехавшими ребятами я впоследствии несколько раз встречался, как в расположении их частей, так и «в поле», когда ездил в командировки. Слава Богу, никого из них, да и нас, оставшихся в городке, не убили и не ранили. Все вернулись домой живые и невредимые. Определили нас четверых служить всех в одну часть - в комендантскую роту. Часть была расположена на окраине Владикавказа. Спустя день, нас, четверых москвичей и еще десять человек, увезли из городка.

 

Р о т а

 

В новой части нам понравилось. Такого бардака и беспредела, как в прежней части, откуда мы прибыли, здесь не было и в помине. Во всей роте служил только один «местный» - осетин, который вскоре вообще испарился из части, отправившись в мифическую командировку тихо ждать окончания срока службы по постоянному месту жительства. Офицеры имели и пользовались беспрекословным авторитетом среди солдат. «Дедовщина», естественно, была, но не в тех формах, и, как впоследствии оказалось, продолжались наши мучения не так долго.

Комендантская рота занималась охраной и обеспечением деятельности штаба дивизии. Ребята ходили в наряды по КПП, штабу, роте, заступали в караул, возили штабных «шишек» и периодически ездили в командировки в сопровождении войсковых колон в Ингушетию и Чечню.

Рота состояла из четырех взводов: двух взводов специального назначения, в обязанности и задачи которых входили несение нарядов, караулов, охрана и оборона штаба в случае нападения, а также командировки «в поле»; взвода водителей и взвода прикомандированных, в составе которого были солдаты, выполняющие различные функции по обеспечению деятельности штаба - писари, помощники адъютантов, дежурных, строители-техники и отделение охраны «оперов» ФСБ.

Я вместе с ребятами попал служить в 1-й взвод спецназа. Впрочем, от спецназа было скорее название и форма одежды. На деле уровень подготовки наших взводов соответствовал уровню подготовки мотострелковых подразделений, но ни в коем разе разведки или «спецов». Впоследствии, будучи ротным писарем, я, неоднократно переписывая планы занятий командиров, сделал для себя вывод, что если бы данные планы осуществлялись, мы бы, действительно, могли бы считаться спецназом. А так только назывались.

К службе я привык довольно быстро. На полную акклиматизацию мне потребовалось пара месяцев. Главное было войти в ритм жизни, привыкнуть к режиму дня и научиться «шарить», т.е. получать выгоды от армейской жизни.

Вообще для молодого солдата, по большому счету, в армии существуют две проблемы. Первая проблема – привыкнуть и научиться терпеливо сносить тяготы службы. У многих в силу их психических и физических данных это не получается. Результатом чего является значительный процент самовольного оставления части или дезертирства.

Вторая проблема – вписаться в сам коллектив, познать «законы» и научиться жить в нем, занимая достойное место. Сделать это не просто. В армии, составной части нашего больного разлагающегося общества, в виде «дедовщины» проявляются его наиболее кричащие болезни. Прежде всего утрата духовных начал, снижение нравственности и, как следствие этого, возникновение криминальной среды общения, в которой мы и пребываем. Без духовного возрождения и воцерковления всего общества решить проблему устранения «дедовщины» невозможно. Особенно с помощью приемов и методов, к которым прибегает ненужный и вредный для армии до сих пор не устраненный институт комиссарства.

Поэтому солдат вынужден, помимо тягот службы, нести тяготы «дедовщины». Сносить издевательства, оскорбления, побои; научиться ублажать и обеспечивать «дедов» материальными благами, подчас воровать и просить милостыню. Я сам также прошел через эти ступени. Господь помог мне – я не сломался и выдержал всё. К тому же быстро сумел найти  общий язык с «дедами», с которыми у меня вскоре установились хорошие отношения.

Нашему призыву повезло. К шестому месяцу службы большинство старослужащих были переведены в другие части. Оставшимся мы, скооперировавшись, набили морды. После чего «дедовщина» для нас закончилась. Но не для младших призывов. Круговорот вещей в казарме не прекратил своего течения. Младший призыв по-прежнему угнетали, но угнетал уже и наш призыв.

 

Будни

 

Одна из главных проблем, в целом стоящих перед армией, это нехватка личного состава. Значительная часть призывников правдами и неправдами «косит» от армейской службы. Для тех, кто в силу ряда причин пошел или «попал» служить в армию, это является одним из поводов проявления агрессивности и злобы по отношению к «гражданским».

Понять это можно. На протяжении года или двух лет ты честно выполняешь свой долг, пашешь и воюешь за десятерых «косарей», а когда приходишь домой, то здесь сверстники воспринимают тебя как «лоха» или «отморозка». Именно такое отношение господствует к людям, отслужившим в армии. Ребята, уходя на «дембель», прекрасно это понимают, мириться с этим не хотят и правильно, кстати, делают, а потому привыкание к мирной жизни часто проходит болезненно.

Нехватка личного состава – это беда. Беда не только для командиров, но и для солдат. У нас практически весь состав двух взводов по несколько месяцев подряд «залетал» на гарнизонное несение службы, как в нарядах, так и в караулах. Люди, фактически без отдыха, не сменяясь, вынуждены на протяжении нескольких месяцев нести боевые дежурства до одурения. Разнообразием были только командировки в сопровождении колонн в Ингушетию и Чечню, а также работы в городе.

О том, что солдат, как рабочую силу, командиры часто отдают в аренду за деньги, ни для кого уже не секрет. Без этого офицер часто не может прожить со своей нищенской зарплатой, да и обустраивать казармы на что-то надо. Денег, как обычно, нет, что значит – добывай их сам. Как - твои проблемы. Отсюда армейская мораль последних лет: «Тихо стырил и ушёл, называется – нашёл!».

Солдат, особенно первогодок, не против того, чтобы вырваться за пределы части, подальше от муштры и от «дедов». Поездки на работы дают возможность поесть домашней пищи, заработать деньги, достать продукты, сигареты, наконец, посмотреть достопримечательности. Благодаря работам, я побывал во многих местах Северной Осетии и смог по достоинству оценить красоту природы, пейзажи, да и самих местных жителей, их нравы и быт.

Вообще горцы, будь то осетины, аварцы, кабардинцы, дагестанцы или другие народности, за исключением ингушей и чеченцев, которым мы не доверяли и относились к ним весьма настороженно, мне  понравились. У них сохранилась, за счет жесткого соблюдения обычаев, чистота межличностных отношений, которая во многом утрачена у нас, русских. Чистота на улицах, отсутствие пьяных, почет и уважение к старшим, все это внушало уважение. Конечно, я видел и их недостатки, например, излишняя заносчивость, но, в целом, впечатление было хорошее.

Не забуду я и отношения к нам, солдатам. Оно было радушным и гостеприимным. И дело здесь было не только в том, что мы защищали и спасали их от произвола банд чеченцев и ингушей. У осетин и других горцев не меньше оружия, чем у чеченцев и ингушей, и драться они умеют. На Кавказе постоянно идут войны, тут к этому привыкли и никого этим не удивишь. Дело в том, что мужчина ими воспринимается, прежде всего, как воин, защитник отечества и очага. Здесь господствует культ мужчины – воина, солдата. С отношением нашего общества к военной службе не сравнишь.

Однажды, на работах в Кармадонском ущелье, я заметил, что у хозяина в ангаре стоит БТР. Вооружение было снято, хозяин использовал его в хозяйственных целях, но поставить оружие обратно, естественно, ничего не стоило. Оно здесь есть у всех, в сколь угодном количестве, и им никого тут не удивишь.

Удивлялись мы. Когда пришло одно из сообщений о прорыве со стороны Чечни группы боевиков на «Камазах», и меня вместе с одним из парней, вооружив автоматами с двумя магазинами, направили охранять дом, в котором жили семьи комсостава, местные жители дежурили вместе с нами, имея арсенал, которому позавидовала бы наша дивизия.

Никогда не забуду и того, как встречают во Владикавказе Новый Год. Происходит это так: народ выходит на улицу, достает припрятанные стволы и начинает палить из них в небо и во все стороны. Стреляет весь город. В небо летят трассеры и осветительные ракеты, ухают «подствольники». Становиться светло, почти как ранним утром.

Впечатление от этого было сильным потому, что накануне я заступил в караул и стоял в это время на посту. Мне был дан строжайший наказ никуда не высовываться из укрытия, что я и делал, с интересом наблюдая за тем, как шальные пули попадают в забор, находящийся в пяти метрах от моего укрытия. Продолжалось это все часов до четырех. Мы тоже, впрочем, не отставали от местных жителей, посылая с караульного дворика длинные трассеры в небо. Аналогичная ситуация повторилась в Старый Новый год, но уже с меньшим размахом.

 

Война

 

Никогда не забуду своего первого боя. Это было на третьем месяце службы, когда я вместе с несколькими ребятами ехал, сопровождая «начштаба», в колонне из нескольких машин по Ингушетии. Абсолютно неожиданно, слева из «зеленки», тянущейся вдоль дороги, раздалось несколько автоматных очередей. Это был беспорядочный обстрел, продолжавшийся несколько секунд. Нападавших, по-видимому, было всего несколько человек, обстрел спонтанный, нападение незапланированное.

Вместе с ребятами, спрыгнув с борта «Урала», я упал в кювет, и, схватив автомат, умирая от страха, чуть ли не с зажмуренными глазами, дал длинную очередь, израсходовав весь магазин, в сторону, откуда велся обстрел. Потом, нажимая на курок и не сразу сообразив, что патронов в магазине нет, дрожащими руками отстегнул израсходованный магазин и пристегнул новый. Израсходовал я его, впрочем, также быстро. Как я не зацепил кого-то из своих, не знаю. Судя по рассказам ребят, они чувствовали то же самое.

Бой, собственно говоря, на этом и закончился. Боевики, дав несколько очередей, тут же скрылись. Ранили мы кого-нибудь или убили, я не знаю; на преследование мы так и не решились. Впрочем, убитых и раненых среди нас не было, а рисковать никто не хотел.

Сам я был в шоке. Во многом оттого, что стрелял я второй раз в жизни. Первый раз довелось стрелял на КМБ перед присягой, выпустив положенные мне три патрона, так и не попав в мишень. За последующие полтора месяца службы на стрельбище я не бывал вообще. Ноги и руки, когда я залезал в «Урал», у меня предательски дрожали, так что влез я в него не сразу, при помощи ребят. У них было схожее состояние, а один даже наделал в штаны. Из нас восьмерых только один старослужащий «дед» был в подобных ситуациях.

«Начштаба» все это увидел, оценил, а потому после этого нас в срочном порядке направили на стрельбище в Тарское. Впрочем, за время службы посылали нас туда всего три раза. Но настреляться вдоволь я успел, как на последующих вскоре учениях, так и в командировках.

Учения, происходившие в октябре, произвели глубокое и незабываемое впечатление. Прежде всего из-за постоянного морального напряжения. Совсем рядом, буквально за горой, была Чечня. Нападения боевиков опасались все. Ротный матюгался и нервничал. Нашли, мол, место и время.

В первую ночь стоял в дозоре вместе с одним из «дедов»: тот, не долго думая, свалил в ближайший аул за водкой, а я сидел всю смену, готовый стрелять на каждый шорох. Буквально за десять минут до смены «дед», наконец-то, пришел, уже основательно поддатый, забыв подать сигнал, что это идет он. А я чуть было не отправил его на тот свет.

На следующую ночь случилось ЧП. Дозорные услышали шум, и так как на предупредительный оклик никто не откликнулся, открыли огонь. Весь взвод, «подорвавшись» и придя к ним на помощь, сходу изрешетил все ближайшее пространство. Каждый из нас выпустил где-то по два магазина. Шорохов больше мы не услышали. Чуть рассвело, полезли смотреть. Нашли тушку убитого зайца. Повеселились на славу…

Необъявленная война или как её именуют, контртеррористическая операция – война странная и методы её ведения странные. Как я понял, конечной цели у неё нет или она не обозначена начальством. Иначе невозможно объяснить многочисленные случаи, свидетелем одного из которых стал я,  когда боевиков выпускают из кольца окружения, давая им уйти.

Произошло это в Аргунском ущелье, где наши мотострелки и разведбат пытались окружить и уничтожить отряд боевиков, человек под двадцать. Мотострелки грамотно выдавливали боевиков из «зеленки», аккурат на засаду разведчиков. Когда казалось, что боевикам нет спасения (они выходили прямиком на засаду), командиру разведчиков пришел приказ без боя пропустить их, что они и были вынуждены сделать. Боевики ушли. Ребята матюгались, офицеры опускали глаза. Приказ есть приказ.

Часто бывая на территории Ингушетии, проезжая мимо шикарных трехэтажных особняков, я слышал рассказы "спецов" о том, что многие из этих домов строились руками русских военнопленных и рабов, которые в большом количестве содержатся здесь в зинданах. Искать их тут мы не могли: Ингушетия – формально мирная территория РФ, а для обысков, с юридической точки зрения, нужны были основания и ордер прокурора, который естественно никому здесь бы не дали.

В свое время, увлекаясь литературой по советско-афганской войне, я прочитал про одно из мусульманских кладбищ, где, в основном, лежали погибшие «духи». Над большинством из них висели лоскутки разного цвета, символизировавшие, что человек погиб на поле боя, что за него ещё не отомстили или уже отомстили. В Ингушетии, что меня потрясло, я увидел подобное же кладбище. 

Вообще к ингушам мы относились настороженно, да и отношения с ингушской милицией сложились напряженными. Мы не доверяли им, особенно после известной истории с расстрелом колонны «дембелей», когда ингуши необоснованно отказались сопровождать колонну и в засаду не попали. Это давало повод думать, что им было известно о засаде, но они нас не предупредили. С тем и жили.

За два месяца до моего дембеля Господь спас меня. Я вместе с одним из парней должен был сопровождать начальника разведки дивизии в его поездке в составе колонны, шедшей в Чечню. В последнюю минуту что-то произошло, и он не поехал. Колонна ушла без нас. А вечером мы узнали, что она попала в засаду, и «уазик», в котором мы должны были ехать вместе с начальником разведки, расстреляли одним из первых. Погиб водитель и офицер, которые находились в нем.

Многие потери происходили из-за нашего разгильдяйства. То не было «вертушек» для сопровождения колонн, то не разведывали пути. С этой колонной произошло подобное. Маршрут колонны был разведан, в том числе и инженерной разведкой. «Вертушка» должна была встретить нас на дороге и прикрывать до места следования. Но в последний момент решили идти по другой неразведанной дороге и… нарвались. Потери – три «двухсотых», двенадцать «трехсотых».

За это, естественно никто не ответил, какие мелочи по сравнению с другими случаями. Вообще большинство потерь в этой войне происходит из-за глупости и некачественного обучения личного состава. Количество потерь, естественно, скрывается. Еще в первые месяцы службы, побывав в госпитале, многое удивило и огорчило.  Я видел парней, подорвавшихся на минах и «растяжках», которые они сами же и ставили; многие попадали под огонь своих.

В плену часто оказываются также по глупости. Например, двое парней, из Софринской бригады, впоследствии освобожденные из плена, решив подзаработать на пропуске машин, проходивших через блокпост, где стояло их подразделение, отошли от него на некоторое расстояние. Имея один автомат, тормознули проезжавший «уазик», а там оказались боевики, которые их моментально разоружили и увезли с собой. И таких случаев, к сожалению, довольно много.

 

Замполит

 

Воспитанием или, как это теперь называлось, работой с личным составом роты, должен заниматься ротный «старлей». Это входило в его функциональные обязанности, и этим он пытался периодически заниматься, скорее для проформы и для поддержания репутации этого института. Получалось у него мало что, да и сам он, человек неглупый, начитанный, понимал всю абсурдность выбранной им профессии. У меня изначально установились с ним хорошие доверительные отношения.

Борьба с «дедовщиной» велась у него обычными методами. Как только кого-то из «молодых» хватали за пределами части, куда обычно ходили, чтобы достать деньги, сигарет и еды для «дедов», замполит начинал выпытывать у пойманного, кто его «напряг». В большинстве случаев ребята молчали как партизаны, понимая, что если они кого-нибудь заложат, то проблемы у них будут не только в коллективе, но и с командованием роты, которое «выметать сор из избы», естественно, не хотело. Замполитовское начальство, напротив, постоянно требовало идеальной отчетности и отображения «раскрываемости» и профилактики в борьбе с этими правонарушениями.

Замполит боролся, по очереди вызывая «дедов» к себе в кабинет, где бил им морды и обещал им «кузькину мать», если это не прекратится. Подобные приемы оказывали влияние, но ненадолго. При этом замполит не любил «стукачей» и при каждом удобном случае переводил их в другие части, как и чересчур оборзевших «дедов».

Никогда не забуду картину, которую увидел на втором месяце службы, неожиданно проснувшись ночью от необычного грохота. По кубрику казармы в разные стороны разлетались «деды» и «дембеля», устроившие пьянку. Замполит, как оказалось, тихо проник незамеченным в казарму, забравшись по тепловой трубе, подходящей ко второму этажу казармы,  застигнув всех на «месте преступления».

Бить он умел. Попавшие под его руку «деды», бывало, по неделе не высовывали носа из казармы, ожидая, пока спадут синяки, дабы не попасться на глаза начальству. Это была одна сторона деятельности замполита.

Другая заключалась в том, что, понимая бессмысленность борьбы таким методом с «дедовщиной» и другой актуальной проблемой – воровством, а также чтением занудных нравоучений, он, как и другие офицеры, извлекал из них для себя пользу, собирая компромат и беря мзду с провинившихся. Трудно осуждать такое поведение; на его месте и в его должности я, наверное, занимался бы тем же.

Просветительско-воспитательная деятельность замполита сводилась к периодическому чтению лекций, названия которых, я, как ротный писарь, знал наизусть, переписывая планы занятий офицеров. Новизной и оригинальностью они не отличались, было их с десяток, и я, составляя ежемесячные эти планы, просто тусовал их в различной последовательности. Вот несколько из них: «Внутренние Войска – войска правопорядка.», «История внутренних войск», «Герои России – воины Северо-Кавказского округа» и т.д.

Образцово-показательные занятия для проверяющих сводились к чтению газет под ехидные замечания хохмача – замполита.  С чувством юмора у него было все в порядке.

Характерный пример. Замполит был по уши влюблен в писаршу нашей роты. Он бурно ухаживал за ней, но с переменным успехом. Однажды, когда мы после обеда строились в колонну около столовой, чтобы идти в казарму, он заметил, что из открытого окна на втором этаже казармы выглядывает его ненаглядная. Моментально сориентировавшись, он подбегает к нам и говорит, что петь сейчас мы будем «Марусю», нашу строевую песню из кинофильма «Иван Васильевич меняет профессию». Но только за место имени «Маруся» будем петь «Елена». «Хорошо», - сказали мы и потопали к казарме. Далее конфуз: запевала по привычке затянул не «Елена», а «Маруся». Замполит моментально командует: «на исходную». Подбегает к нам и обещает  «кузькину мать», если подобное ещё раз повторится.

Делать нечего. Замполит слово держит. Мы запели так, как он хотел. Мы идем, поём, ржём, слова чередуются с заразительным истерическим смехом. Замполит идет в стороне и приветственно машет прибалдевшей писарше рукой: «Привет, дорогая!».

А вот начальник замполита, напротив, чувством юмора не обладал, устраивая ночные проверки для выявления «неуставняка» или наличия в казарме посторонних лиц – шалав, которых можно было за триста рублей снять на всю ночь. Услугами их пользовались не только старослужащие, но и офицеры. Никогда не забуду зрелища, когда вел смену караула и обнаружил в курилке ротного, занимающегося с одной из них. Та приветливо помахала нам, ну а мы…. пошли дальше. Когда ответственным был наш «взводник», шалавы бывали и в казармах, но, как правило, оказанием услуг они занимались в помещении гауптвахты или на продскладе.

Замполит, надо отдать ему должное, до этого не опускался. Он был в значительной степени нравственным человеком и из всех командиров больше всего вызывал симпатию. В его дежурства в роте была тишь и благодать. Он, зная, что я верующий, всегда отпускал меня в увольнение в церковные праздники, чтобы я мог посетить службу, да и любил поговорить на эту тему. В ответ, дежуря, я старался не подводить его, следя за тем, чтобы в роте не было никаких залетов. Получалось это, естественно, не всегда.

 

ДМБ

 

Время летит быстро. Не успел я оглянуться, как сам оказался «дембелем» и собирался ехать домой. Без каких-либо залетов я дослуживал свой срок, добровольно отказавшись за два месяца до дембеля от перевода в Московский округ, чего добилась моя мать. Смысла переводиться куда-то перед «дембелем» не было.

Мой ДМБ, впрочем, в последний день чуть было не оказалось в опасности. Аккурат в мое последнее дежурство по роте двое «кренделей» под предлогом посещения отхожего места пошли «мутить» что-то на соседние с частью дачи. А там оказался хозяин, который, недолго думая, дал по ним очередь из автомата. Слава Богу, никого не задел и не поймал.

Для дембеля нет главнее задачи, чем спокойно и комфортно доехать до дома. Особенно это важно для проходящих службу на Кавказе. По пути могут снять с поезда, ограбить, увезти в Чечню и, наконец, убить. Произвола можно ожидать как и со стороны гражданских лиц, так и милиции. Дембеля, возвращающиеся с «боевыми» из Чечни, для них лакомый кусок.

Поэтому маршрут и порядок следования домой продумываешь до мелочей. В поезд тебя, одетого «по гражданке», сажает офицер; до того, как проедешь Ставрополье, из вагона никуда не выходишь; в туалет ходишь в паре. В поезде и по прибытии в Москву на перроне, когда тебя шмонает милиция, держишься спокойно и уверенно.

Проблемы, связанные с адаптацией к мирной жизни, возникают сразу же. Но о них, когда едешь, стараешься не думать. В голове бардак, и нет сознания того, что уже все закончилось, и ты вскоре будншь дома. Мысли беспорядочно переносятся с одного на другое. Как меня встретит «гражданка», что я буду делать, чем буду заниматься, как меня встретят ребята, как обстоят дела у них, как там мама, ставшая за время службы для меня самым дорогим человеком.

Вопросов и предчувствий много. Но одно я знаю точно. Несмотря на все недостатки и жестокость армейской жизни, армия, действительно, стала для меня школой жизни, мужества. Плечом к плечу с ребятами я прошел через многие испытания, повоевал, сумел познать цену таким вещам, как дружба, фронтовое братство, любовь. Сумел приоткрыть для себя и увезти с собой частичку неповторимых и своеобразных обычаев кавказцев. А потому, не боясь и предчувствуя, что многие, в том числе и друзья, будут относиться ко мне с опаской как отморозку – «чеченцу», скажу, что армия, несмотря ни на что, одна из самых светлых страниц моей жизни, и это у меня не отнять.

2001 год.