С.П. Пыхтин

Приставленные к милосердию[1]

 

Человечество выработало две формы официального, точнее говоря, юридического милосердия — амнистию и помилование. Отменяя для реальных, конкретных преступников уже назначенное или потенциальное наказание, они различаются в количестве — амнистируют неопределенное число лиц, подпадающих под общую формулу амнистии (ст. 84 УК), милуют — всегда только «индивидуально определенное лицо» (ст. 85 УК). Амнистия распространяется на многих, помилование всегда на одного. В РФ первое правомочие принадлежит Государственной думе (ст. 103 Конституции: «объявление амнистии»), второе — Президенту (ст.89: «осуществляет помилование»).

 

Тревожные факты

 

Не редкость, когда на амнистию смотрят как на метод освобождения переполненных мест заключения. Но тогда из акта милосердия по отношению к преступникам она рискует стать актом по отношению к пенитициарной системе, прощая не преступление, а нерадивость власти, допустивший такой дефицит.

Зачастую Государственная Дума превращает акт амнистии в демонстрацию парламентарной щедрости или в предвыборную акцию. Последнее по времени решение такого рода вообще оказалось фарсом, из-за чего впервые в истории пришлось его отменять, чтобы исправить формулу амнистии. Понятно, что такие недостатки проистекают не только из незрелости парламентаризма, но и из-за вируса продажности, проникшего в него. Такая точка зрения, высказанная в самом парламенте, никем не дезавуировалась.

Но в фокусе критики попала не неудачная амнистия, а практика помилований, ставшая опровержением ее смысла. Из индивидуального акта она превратилась — благодаря деятельности Комиссии по помилованию, — в массовое явление. В 1995 их было 4988, в 1999 — 7418, а в 2000 году — 12843. При таком числе помилований президент вряд ли имеет возможность входить в суть каждого дела. Он должен доверять своим помощникам. Следовательно, если в течение года помиловано более 12 тыс. осужденных, то есть 33 человека в день, и с каждым уголовным делом надо тщательно разобраться, значит, акты амнистии подписываются не глядя.

Кроме того, массовый характер помилований девальвирует само милосердие, к тому же создавая благоприятную почву, чтобы соблазнять чиновников на неблаговидные проступки. Оптовый характер, которое приобрело помилование, дает основание заподозрить, что его акты уже превратились в предмет торговли. Есть ли разница между католической индульгенцией и демократическим помилованием? Являясь администрацией римского папы, служители Ватикана продавали милость божью, администрация Кремля — милость президента. Но стоит ли подозревать в столь сомнительном деле всех, когда помилованием занимается лишь указанная Комиссия. А ей придан не официальный, а общественный статус. Да и члены комиссии не находятся на госслужбе. Значит, даже при подозрении в злоупотреблениях их невозможно привлечь к ответственности. Они — частные лица.

Поэтому у милосердия должно быть процедуры и регламенты. Комиссия по помилованию, заседая раз в неделю и готовя представление о помиловании в среднем на 247 осужденных, должна изучить дел на порядок больше. Даже если в день заседания она работает 12 часов, то и тогда рассмотрение одного дела не может быть дольше семнадцати с половиной секунд. А ведь речь идет о человеческой судьбе. Понятно, что процесс рассмотрения ходатайства о помиловании становится профанацией. По словам Аркадия Вайнера, известного автора детективов, бывшего члена комиссии, «никакой комиссии вообще нет. Просто сам ее председатель с одним чиновником «за закрытыми дверями» выдают свои индульгенции — а комиссия лишь прикрывает это дело».

 

Не трогайте комиссию — она орган сострадания

 

Либеральная печать, напротив, расточает дифирамбы “общественному милосердию”, обрушивая на критику деятельности комиссии громы и молнии.

Г-жа М. Чудакова в этой критике усматривает «наследие семидесяти с лишним лет наплевательского отношения к жизни, свободе и доводам разума», когда как в ней надо видеть «поднявшиеся за последние пятнадцать лет ростки здравомыслия, совестливости, умения увидеть отдельные лица сограждан, а не безликую массу». Для члена комиссии Ф. Светова неприемлема сама мысль о том, что «в комиссия должна быть ротация», что «в ней должны работать чиновники правоохранительных органов» и что «механизм помилования необходимо регламентировать». А потому вывод: «Я в такой ситуации работать не буду».

На защиту общественного характера комиссии выступил и уполномоченный по правам человека О. Миронов, заявивший что «предлагаемое изменение общественного характера Комиссии путем включения в нее чиновников – представителей министерств и ведомств, неизбежно превратит ее из института милосердия, каковым она сейчас является, в формальное бюрократическое заведение, выхолостит смысл президентских актов о помиловании”, а сама комиссия в ее нынешнем виде названа “важнейшей ячейкой нашего еще не окрепшего гражданского общества». Но такое заявление ставит под сомнению и статус уполномоченного. Если причастность чиновников к милосердию есть дискредитация, а учреждения такого рода – бюрократические заведения, то г-н Миронов должен был по крайней мере потребовать для Уполномоченного по правам человека общественный статус.

Ошибка здесь состоит в отождествлении государства с орудием насилия. Тогда помилование – не акт сердечной милости власти, а «возможность соблюдения и восстановления прав граждан, приговоренных к… заключению и даже к сметной казни». Но государство в России не орудие насилия, а политическая форма организации общества. К тому же наказание — не нарушение человеческих прав, а их восстановление как в отношении потерпевшего, так и  преступника.

Причину принципиальной защиты состава комиссии от какой-либо ротации раскрыл сам ее председатель. Дело в том, что «впервые в истории нашего государства решено было сформировать Комиссию по вопросам помилования… из представителей демократической общественности, а не из правоохранительных органов, как прежде». Членство в комиссии, таким образом, из служения превратилось а привилегию, к которой допущены лишь ревнители определенной идеологии. Надо ли говорить, что такая селекция нарушает ст. 13 Конституции, запрещающую устанавливать какую-либо идеологию «в качестве государственной или обязательной».

 

Не меняйте председателя, он олицетворяет демократию

 

Казалось бы, если вопросы помилования готовят представители общества, состав комиссии должны пропорционально выражать его мнение. Ан нет. За сохранение высшей меры, например, выступает более 80 процентов населения. И не мудрено: преступность свирепствует, подобно холерной эпидемии в средние века. Одних убийств более 30 тысяч в год. Однако все члены Комиссии “противники смертной казни”. Получается, что мнение 80% общества в ней вообще не представлены. Но г-н Приставкин называет это новым этапом в развитии демократии и видит в своем учреждении «один из институтов гражданского общества», поясняя при этом: «бывают моменты, когда голоса надо не считать, а взвешивать».

Известно, в РФ места лишения свободы переполнены. У этого явления, по крайней мере, есть три причины. Или чрезмерны виды наказания, которые вместо штрафа предусматривают заключение. Или преступность превратившись в криминальную эпидемию. Или, наконец, возник дефицит самих этих мест, не сопряженных ни с уголовным правом, ни и уровнем преступности. Первый недостаток исправляет сам уголовный закон. Дефицит можно устранить, выделив ассигнования на строительство тюрем и лагерей. Что же касается преступности, то чтобы с нею справиться, существует великое множество средств. Главное — разумно ими пользоваться.

А для г-на Приставкина корень зла — российская бюрократия. Она «хочет взять реванш за свое былое поражение», реализуя «установку на возмездие преступнику как в зале суда, так и в местах лишения свободы». А в результате: «там на тысячу жителей свободы лишен один. У нас на каждую тысячу — 7-8 заключенных». «На Западе около 20 процентов оправдательных приговоров — у нас всего 2». Ну не странно ли, что мнение г-на Приставкина и г-на Гусинского о России совпали. Для медиа-миагната она «преступное, тоталитарное и фашистское государство», для писателя-душелюба – «тюрьмообильная держава».

Таково социальное знание, если угодно — мировоззрение профессионалов милосердия. Что же касается их правосознания, то вот реакция на предложение губернатора Росселя о восстановлении смертной казни для наркоторговцев. «Это может кончиться только казнями мальчиков, у которых найдут крупу или, хуже того, им же ее и подсыпят». Мальчики! Как легко злоупотребляют этим словом. Солдат, защищающих Россию, они тоже называют «мальчиками».

Еще один штрих. Стоило лишь возникнуть предположению, что председателем комиссии будет назначен вместо писателя Приставкина, занимавшего данный пост десять лет, кинорежиссер Михалков, как в адрес последнего последовал словесный остракизм, который должен, видимо, засвидетельствовать еще раз здравомыслие и совестливость статус кво. Тут и «верный слуга Путина», и «пресыщенная душа», и «благочестивый латифундист», и «декоративная фигура».

«Писателя-гуманиста с безупречной гражданской репутацией», — читаем мы в одном памфлете, — «сменяет кинематографист, специализирующийся на аляповатых блокбастерах на тему «православия, самодержавия и народности»,… чванно унижающий коллег по профессии, раболепно титулующий президента «Ваше Высокопревосходительство» и в ответ удостаивающийся барски-покровительственного «ты». Иначе говоря, если ротация состоится, как тут же «Комиссия по помилованию перестает быть независимой общественной структурой, престиж которой основан на авторитете входящих в нее лиц, и становится винтиком путинского бюрократического аппарата».

 

Когда смыкаются крайности

 

Практика амнистий и помилований обнаружила явный пробел в законодательстве. Недостаточно провозгласить, что власть имеет право на милосердие. Милосердие, как и любое установление, исходящее от государственных институтов, нуждается в правовой регламентации, которое должно быть известно и понятно всем. Амнистирует и милует не Госдума и Президент; в их действиях воплощается воля нации. Не случайно приговоры выносятся судами именем государства, которое их учредило.

Комиссионеры же захотели подменить собою само общество, монополизировать право обращения к президенту с ходатайствами о помиловании, право, которое должно принадлежать каждому гражданину и каждой общественной организации. Но как полагает г-н Приставкин, обращение комиссии к президенту — форма отношений между президентом и обществом, властью и милосердием, законом и состраданием. Чем же в таком случае он отличается от столь нелюбимой им бюрократии, подозреваемой во всех тяжких грехах?

Комиссия попыталась подменить милосердие правосудием. Она принялась под видом помилования исправлять судебные решения, тем самым провоцируя участников уголовных процессов на отказ от реализации своих прав в кассационном, апелляционном или надзорном производстве. А когда комиссия поставила помилования на конвейер, то в форме сокращения сроков или изменения видов наказания она стала исправлять, согласно своему правосознанию, недостатки уголовного права, его якобы чрезмерную суровость. Таким образом, из органа, помогающего президенту реализовывать его право на помилование, комиссия превратилась и в законодателя, и в следственный инстанцию, и в прокурорский контроль, и даже в судебное присутствие. Словом, она присвоила себе право на милосердие, а точнее говоря — приватизировала его.

Сложившаяся коллизия напомнила подзабытую аксиому, согласно которой правосудие немилосердно, а милосердие несправедливо. Поэтому им нет нужды противостоять и уж тем более конкурировать между собой. Скорее они дополняют друг друга. Но если милосердие власти вступает в противоречие с ее же правосудием, то первой его жертвой становится закон и правопорядок. Раз закон перестают соблюдать, а преступления наказывать, то общество не видит в законе авторитет, а в правопорядке — незыблемую основу своей безопасности и развития. Вряд ли общество и власть заинтересованы в том, чтобы игнорирование первого и нарушение второго мало помалу становилось правилом.