Артем ЕРМАКОВ

к. пед.наук

 

 

Новая Аргентина

Что ждет русское образование?

 

Честно признаюсь, предсказание будущего до сих пор было моей профессиональной слабостью. Слушая ту или иную официальную речь, просматривая тот или иной «стратегический» документ, я никогда не мог удержаться от комментария по поводу дальнейшей судьбы высказанных в нем идей. Движение человеческой мысли (пусть облеченной в форму административного указания) и ее воплощение в реальной жизни, вообще крайне интересный процесс. Иногда, расшифровав, как реализуются намерения какого-нибудь политика, можно даже представить себе его реакцию на дело собственных рук. Но что делать, когда, долго и внимательно наблюдая за действиями целого ведомства, не обнаруживаешь в развитой им активности ни мыслей, ни намерений, вообще ничего, кроме самой этой активности, бессмысленной и безрезультатной, как бег на месте? Последние два года работы государственных учреждений в сфере реформы (или, как сейчас принято говорить, «модернизации») образования видятся мне именно так. Впрочем, кое-чего «модернизаторы» все же добились. Их всероссийская игра в бисер ежедневно доставляет немало хлопот людям, так или иначе связанным со школой. То есть всему населению России.

 

Власть обещает

 

Послание президента к Федеральному собранию в 2001 году рассматривало, в основном, экономические проблемы образования. Но как власть собиралась решать эти проблемы?

Каким образом государство собирается сделать образование более “эффективным”? Считается, что эффективность школ  и вузов повысится, если “перейти от сметного финансирования организации к финансированию устанавливаемого государственного заказа”. Но ведь печальный опыт конца 80-х, когда переведенные на “госзаказ” процветающие промышленные предприятия в считанные месяцы стали “нерентабельными”, свидетельствует об обратном. Неужели никто не вспоминает, что тогда государственные руководители тоже стремились повысить эффективность госсектора, “расширяя действие экономических механизмов”?

Называется и еще один путь: формирование “независимой системы аттестации и контроля качества образования”. “Госприемка?” Но ведь это тоже оттуда, из эпохи ранней перестройки. Между прочим, тогда государство имело, по крайне мере, моральное право на жесткую проверку продукции избыточно финансируемых им предприятий. Как оно может сегодня спрашивать качественные результаты работы с тех, кому долгие годы не доставалось даже обещанного?

Теперь о “прозрачности”. Нам напомнили, что образование сегодня стало “рынком услуг” (заметим, не от хорошей жизни). Но рынок этот “плохой”, “нелегальный”, “непрозрачный”. “Директора школ используют его на свой страх и риск. Официальная “бесплатность” образования при его фактической, но скрытой платности, развращает и учеников, и преподавателей”. На мой взгляд, если государственная власть всерьез обеспокоена развратом молодежи, то ей для начала надо было бы заняться ночными каналами некоторых телекомпаний. На худой конец, предоставление платных услуг можно было бы просто вывести за пределы школ. Но это противоречит тезису о “расширении действий экономических механизмов”, поэтому нашему вниманию предлагается другой выход: “введение нормативного душевого финансирования предоставляемых образовательных услуг”.

Власть как бы “обижается” на родителей: “Ах, вы без меня учителям приплачиваете определенные суммы! Ну, тогда и от меня ваши дети будут получать тоже определенные суммы, и ни копейкой больше!” Правда, тут же следует оговорка, что “доступность образования для учащихся из малообеспеченных семей” должна повышаться “путем выделения и введения адресных социальных стипендий”. Но в это обещание трудно поверить. Хотя бы потому, что следующий президент легко сможет назвать его “государственной ложью”.

И, наконец, “четкость”. Какие же механизмы ее обеспечения предлагает нам верховная власть? “Каждый гражданин нашей страны должен точно знать, что именно он имеет право бесплатно получить от федеральной власти, что от региональной, а за что должен заплатить сам”. Лишних знаний, как говорится, не бывает. Но вот только что толку от того, что гражданин знает свои права, а “органы власти всех уровней ‑ сферы своей ответственности”, когда ни это право, ни эта ответственность не могут быть реализованы. Средств-то у местных властей (органов самоуправления) опять нет.

А что же центр. Отказавшись от “безадресного” финансирования он предпочитает “четко разграничивать сферу бесплатного образования, сделав доступ к нему справедливым и гарантированным, и платного, дав ему адекватную правовую основу”.

На практике это означает что верховная власть в России постепенно отказывается от своих исполнительных функций и превращается почти в судебную. Президент становится каким-то “суперарбитром”, который следит за тем, как бюджетные и небюджетные организации обслуживают население, и собирает с них соответствующий налог, сохраняя при этом право административного и силового вмешательства в их деятельность. Таким образом, государственная власть перемещает свои усилия из сферы производства и финансирования образовательных услуг в сферу контроля над их распределением. Выживание отдельных школ и учащихся ее уже мало интересует.

На этом можно было бы поставить точку. Но все-таки хотелось бы задать еще три вопроса. Нужна ли развитая система образования новой России? И зачем она ей нужна? Кого и зачем мы хотим учить?

Только неформальный, правдивый ответ на эти вопросы поможет составить реальную государственную образовательную программу, в которой юридические и экономические аспекты займут подобающее им место рядом с социальными, культурными и, собственно, учебными. Многие нерешаемые проблемы тогда вдруг обретут “эффективное, прозрачное и четкое” решение. Например, сразу станет ясно, кому и за что платить.

Итак, если России нужны высокообразованные научные и технические кадры (неважно, в частном секторе или на госслужбе), то она постарается облегчить доступ к образованию всем слоям и группам населения, не пытаясь выгадать копейки на разнице между финансированием детей банкиров и трактористов.

Если же нет, то экономия на образовании (да и на социальных гарантиях вообще) является оправданной. Зачем, в самом деле, тратить деньги на ненужные вещи.

Стесняться тут нечего. В русской истории многократно встречаются примеры, как того, так и другого подходов. Петр I, Александр I, Александр II, Ленин расширяли доступ народа к образованию. Николай I, Александр III, Сталин сознательно ограничивали его. Надо, впрочем, заметить, что последние, затрудняя получение общего образования, делали ставку на параллельную подготовку узких профессионалов в альтернативных, особо опекаемых правительством учебных заведениях. Так Николай I, сокращая университеты, готовил чиновников и военных. Александр III, ограничивая доступ в гимназии, расширял систему низших церковно-приходских школ. Сталин, зажимая “чистых” ученых и генералитет, многократно увеличил подготовку медиков и инженерно-технического персонала, а также младшего комсостава.

Если приглядеться, такие “приоритетные” направления образования существуют и сегодня. Поглядите, к примеру, на вузы и училища МВД. Там не идет речь о “платности”. Так, может быть, реальной государственной программой является развитие образования на базе учебных заведений ГИБДД, милиции и внутренних войск? Остается лишь пожалеть о том, что эта деталь не была отмечена в послании к Федеральному собранию. Она бы многое прояснила.

 

Легенда о доступности

 

На первый взгляд, наступающий год должен быть крайне напряженным. Помимо утверждения «Концепции модернизации российского образования на период до 2010 года» (чем не административный прогноз?!) правительство в конце уходящего года практически официально ввело Единый экзамен. Сохраненный за ним статус «всероссийского эксперимента» говорит, скорее, о государственной неготовности к повсеместному и немедленному проведению ЕГЭ, чем о желании предотвратить массовый социально-психологический шок от его введения. О недостатках и преимуществах этого странного средства административной борьбы за социальную справедливость в образовании в уходящем году было сказано столько, что добавить уже, кажется, нечего. Можно, однако, пофантазировать о том, как школы, вузы и общество в целом попытаются переварить сие новшество

Начнем с вузов. Ни для кого не секрет, что даже Высшая школа экономики, протолкнувшая идею внедрения ЕГЭ в жизнь и первой выделившая бюджетные места для «новых абитуриентов», допускала этих абитуриентов к учебе с большим разбором. Кто-то должен был сдать дополнительные экзамены, почти все ‑ пройти собеседование. Все это выглядело настолько естественно, что Ясин и Кузьминов даже не пытались оправдываться. Должны же они были знать, кого берут. Правда, другим руководителям вузов в такой практике (официально обозначенной как «особые условия приема») почему-то пока отказывали. Но резонно предположить, что власть просто придерживает эту уступку до момента окончательной «разборки» с ректорами. Не дать хотя бы университетам (а их у нас сегодня великое множество) право на самостоятельный отбор контингента учащихся, ‑ значит, в перспективе понизить планку и российского образования и российской науки.

Кроме того, у вузов есть в запасе еще один вполне легитимный способ борьбы с результатами обезличенного приема – отчисление по итогам первой сессии. Кстати, при введении ГИФО (Государственное именное финансовое обязательство, придуманный реформаторами сертификат, который так или иначе изменит порядок реализации прав граждан на бесплатное высшее образование) такой прием значительно понижает шансы отчисленных на продолжение образования. Следовательно, если события будут развиваться в этом направлении, то декларируемая цель ЕГЭ - «обеспечение доступности высшего образования», - не только не будет достигнута, но и превратится в злую насмешку над абитуриентами и их родителями. Если же министерство все-таки признает права вузов на отбор будущих студентов, система всевозможных подготовительных отделений и курсов, дающих отныне единственный шанс «человеку со стороны», настолько расширится, что контролировать ее сможет, пожалуй, только налоговая полиция.

Поле битвы переместится в старшие классы средних школ. Поскольку вступительные экзамены в вузы по предметам, хоть как-то обосновывавшие необходимость их целостного преподавания, будут отменены, а главным неформальным критерием оценки качества школьного образования останутся результаты приема выпускников, все силы школ будут брошены на подготовку или, точнее, на натаскивание по вариантам тестов. Поскольку проводить такое натаскивание квалифицированно способен далеко не всякий, произойдет очередная ротация кадров. В результате появятся школы, педсостав которых вообще не в состоянии обеспечивать сдачу единых или каких-то других экзаменов. Что делать ученикам таких школ? Что делать управлениям образования? Вопросы не риторические.

У министерства есть два пути относительно красивого выхода из тупика. На первый, отмену ЕГЭ как провалившегося эксперимента, ‑ никто в силу российской специфики никогда не пойдет. Помимо всего прочего государство уже затратило и собирается затратить еще больше средств на организацию центров тестирования. Существуют заказы на строительство, заказы на оргтехнику и т.д. Словом, ЕГЭ будет жить вечно, но качество тестов в итоге, видимо, будет снижено настолько, что их окажется в состоянии решить любой восьмиклассник. И, помяните мое слово, когда-нибудь потрясенные немецкие исследователи квалифицируют эту административную метастазу как «феноменальный русский абитур».

 

Баллада о стандарте

 

Еще одной проблемой в наступающем году, вероятно, станет одобренный Госдумой в первом чтении закон «О государственном стандарте общего образования», подтверждающий догадку о самодостаточности реформ. Какой же учитель, в самом деле, одновременно меняет и содержание урока (стандарт), и формы его контроля (ЕГЭ)? Только тот, который не считается с учеником (значит, и с его родителями). Некоторые отечественные педагогические публицисты, правда, поспешили заявить, что стандарт очень важен, т.к. передает право на утверждение образовательного минимума (т.е. собственно содержания образования) от законодательной власти к исполнительной, показывая «ненужность и нереализуемость нормы о принятии стандарта общего основного образования федеральным законом». Но тогда зачем было и огород городить?

Итак, битву за содержание основных дисциплин страна уже проиграла. Видимо, следующие два чтения депутаты будут отстаивать количество и номенклатуру обязательных предметов, а также право учителей на нормальную учебную нагрузку. Последняя представляет собой узел совершенно разных проблем. От зарплаты учителя до его профессиональной квалификации, от перегрузки школьника до качества его знаний. Несомненно одно, если решение этих вопросов также закончится «передачей законодательных полномочий», то Россия рискует стать первой в мире страной, в которой школьники по закону обязаны приобрести наименьшее количество знаний по наименьшему количеству предметов за наименьшее время.

Извините, совсем забыл про английский язык, экономику и право. Судя по новой «Концепции», всей стране следует изучать их углубленно.

Принятие нового «Положения о Федеральном Экспертном совете», и последовавшее за ним скандальное «историческое» (об учебниках истории) заседание правительства 30 августа, тоже не обещают рядовым работникам образования легкой жизни. Значительную часть учебников придется сменить, т.к. они рискуют не пройти новую процедуру переутверждения. С мечтой написать и издать собственный учебник большинству учителей тоже можно расстаться. Разве что нелегально на ксероксе. Три железно рекомендованных варианта учебников по каждому предмету будут полюбовно поделены между крупными издательствами и их штатными авторами.

 

Сказка о повышении зарплаты

 

Самая короткая и простая. Во всех учебниках экономики (которую, кстати, собираются вводить в базовый компонент) реальным повышением заработной платы называется такое ее изменение, которое приводит хотя бы к минимальному росту возможностей работника как потребителя. Если этого не происходит (а прогнозы инфляции на 2002 год превышают министерские «в 2 раза»), то налицо не повышение зарплаты, а обычная индексация. Кстати, до конца 1993 года правительства Павлова, Гайдара и Черномырдина худо-бедно проводили такие индексации, и никто не называл их «благодетелями учительства, изыскавшими последние крохи, чтобы поддержать нуждающихся», как это недавно сделал Сергей Катанандов в отношении Путина.

В принципе, и широко разрекламированное повышение расходов на образование, и выделение дополнительных средств на правительственные и президентские образовательные программы, ‑ все это не более чем очередная индексация. Весьма недостаточная и запоздавшая. Будут ли такие меры проводиться в будущем году? Спросите лучше, сколько стран купит нашу нефть.

 

Напоследок, пример совсем из другой области. Сразу же после августовского кризиса 1998 года в российской печати вдруг появилось множество материалов об «аргентинском экономическом чуде». Аргентинская неолиберальная экономическая программа соответствовала новейшим достижениям мировой экономической мысли и была прямо противоположна «архаическому» протекционизму, которым руководствовалось спасавшее российскую экономику правительство Примакова. На этом основании Аргентине предсказывалось великое и славное будущее, а экономической политике Примакова (в неявном виде ведущейся до сих пор) – скорый и неминуемый крах. Ну, и что теперь стало с Аргентиной?

Правда, Примакова в образовании тоже не предвидится.

 


Реклама:
-