В.В. Аверьянов

 

МОСКВА – РИМ В ТРЕТЬЕЙ СТЕПЕНИ

 

Быть православным в России

значит быть не просто правильно верующим,

но и ответственным за свою цивилизацию

 

I

Легко ли быть русским – вопрос риторический. Но за ним следует другой вопрос: почему русскому человеку нелегко в России и в мире. И по тому, как отвечают на этот вопрос, можно очень многое заключить об отвечающем.

Трудность быть русским связана не со специфическими российскими социальными нестроениями, не с бытовым хаосом и даже не со сложными климатическими или природными условиями. Во всем этом Россия «уступает» некоторым другим странам и народам. Трудность быть русским, трудность принадлежать русскому народу и России – духовного и морального свойства, она отсылает нас к идеалу, реализовать который на земле и в истории оказывается почти невозможным.

Позволю себе парадоксальное утверждение: РУССКИМ БЫТЬ ПОЧТИ НЕВОЗМОЖНО.

Народность в России никогда не была синонимом национального начала, никогда не была мотивом демократического или популистского истолкования государства. Идеал народности апеллирует, с одной стороны, к личности человека, как бы вопрошает его: а приблизился ли ты к народности, имеешь ли право на принадлежность народу? С другой стороны, идеал этот отсылает к очень странным мифам, которые трудно встретить где-то еще в истории человечества, в частности, к мифу о «святой Руси». Сила этого мифа в том, что он не является ни метафорой, ни аллегорией. Он говорит о буквальных вещах – о святой земле, о святом народе, о богоносности народа, о высшей миссии России – Третьего Рима (то есть последнего царства), Нового Израиля (то есть единственного в современном мире ковчега спасения, Истинной Церкви), подножия Престола Господня. Подчеркну, что в понятие «миф» я вкладываю не обличительное, а положительное содержание. Миф не выдумка, не сказка, а если сказка, то правдивая и способствующая верному пониманию дела.

Беспристрастный анализ русских пословиц не может не удивить иностранца. Дело в том, что во многих пословицах, в которых употреблено слово «народ», речь идет вовсе не о словарном его значении (то есть не о «населении», «племени», «жителях», «простолюдинах», «толпе» и т.д.), но о чем-то ином, высшем, не попавшем в словари и не могущим быть ухваченным научными методами. Глас народа – глас Божий. Царь думает, а народ ведает. Где народ увидит – там и Бог услышит.

Очевидно, что понятие «народ» отсылает к исконно крестьянским понятиям «мира», «общины», а также к «народу Божию», то есть церковной общине. Но даже и этим суть дела не объясняется, а только отчасти через данные отсылки приоткрывается.

В подлинном смысле слова «народ» содержится вовсе не количественно-расовая или языковая характеристика, тем более не социологическая, но характеристика пределов, то есть жизни и смерти человека. Народ в своем духовно-инициатическом измерении есть святые. Высшая мера «народности» принадлежит героям духовного подвига, подлинная «народность» – это не то, чем обладает человек от рождения. Ее нужно заслужить – «русским народом» были и есть наши святые и праведники, наши мученики, те, кто был смертельно ранен за Родину на фронтах отечественных войн и те, кто нес страдания за веру и отечество. Все остальные лишь «претендуют» на то, чтобы быть народом, способны лишь приближаться к этой великой чести. Только такой облагороженный, духовный «национализм» достоин того смысла, той веры, которые всегда вкладывались русскими в понятие «народ».

В этой связи вспоминается расхожая фраза, которую из уст в уста повторяли публицисты перестроечных времен: «Без меня народ не полный». Фраза эта в контексте перестройки была чисто популистская, безответственная. Если автор данного изречения имел на него право, то только и исключительно благодаря своему невольному мученичеству, мученической кончине, то есть посмертно, а значит лишь в качестве личного пророчества о своем крестном пути. Но ведь и страдания бывают разными – бывают во имя чего-то святого и важного для всех, а бывают и бессмысленными. Без мученичества, без героизма, без жертвы со своей стороны претензия на принадлежность народу оказывается иллюзионистской и нескромной. Такова логика языка, на котором мы говорим. Вот почему характер и сущность народа так часто замечают, когда приходит большая беда, и в упор не видят в безмятежное время.

В мироощущении Святой Руси есть нечто удивительное – поскольку эмпирика русской жизни никогда не располагала к предельной национально-религиозной вере в собственное предназначение (ни в пору Крещения Руси, ни до, ни после ига, ни в допетровской, ни в послепетровской России). Святая Русь не отсылает ни к прошлому, ни к будущему. Она не располагает к бегству от действительности. Она невидимо присутствует здесь и накладывает свою печать на нашу жизнь. Только мысля таким образом, можно что-то понять в этом загадочном и неистребимом стремлении русских как будто к самопрославлению, как будто к «автоканонизации».

То что вкладывалось в русском языке в понятие «народ», впоследствии отразилось и на своеобразных вариантах идеологии «народничества» – «народниками» в определенном смысле были и славянофилы, и граф Уваров, и некоторые из русских императоров, в частности царь-мученик Николай II. Но собственно народниками назвали у нас носителей революционных идей (организации типа «Народной воли» и др.), впоследствии эсеров и прочих радикалов. Без «народничества», особенно в последнем революционном смысле, невозможно ничего понять в происхождении русского большевизма и духовного стиля советской власти. Стиль советской жизни был пропитан энергией народников, энергией Некрасова. И все-таки это было одностороннее истолкование народности. Недаром и назвали его «народничеством», то есть чем-то прицепившемся к идее народа. Истолкование это все же не позволяло по-настоящему компенсировать отсутствие самостоятельного голоса у империостроительной национальности, «национальности русских».

II

В православном предании известна формула: «Мир стоит молитвой». Молитва подвижника превращается по милости Божией в созидание духовной опоры для «христианского мира». Одна из заветных тайн Святой Руси в том, что историческая Россия есть плод духовного делания русских святых. Вот в чем скрытая изнанка того особого чувства России, которое есть в душе каждого настоящего православного человека. Духовный подвиг, духовное делание отшельника, столпника, затворника, молитва и созерцание парадоксальным образом возвращается в мир, только не в «мир сей» как таковой, а в ту часть мира, которая «не от мира сего».

Святая Русь опознается как совершенная полнота народа в его избранных, в его святых. В несвятых, в грешных Святая Русь тоже опознается как некий отблеск, некая неполнота и недостаточность. Но при этом в личном пути человека Святая Русь проявляет себя как способность опомниться. Даже в падении, забывая Христа, святорусский человек не отрекается от Него, не способен волею придать Его, следовательно, сохраняет возможность опамятоваться и восстать через покаяние.

Москва явилась не просто Третьим (в смысле еще одного, «следующего») Римом – она явилась Римом в третьей степени, Высшим Римом, какой только возможен на земле, ибо воспроизвела империю, вобрала политический разум Церкви и донесла миссию «миродержавия» до всех «подданных». «Миродержавие» русские понесли в себе как хранители Предания Церкви и Традиции Царства, и другие народы, которые были вовлечены русскими в грандиозное историческое делание. Старец Филофей в своих историософских письмах угадал ту тайну, что в трех Римах промыслом Божиим последовательно выковывалось особое человеческое качество – характер «гражданина Вышняго Иерусалима». Это характер носителей «миродержавия», не просто империи и не просто «православного царства», а характер «неотмирных фронтовиков», сдерживающих натиск мира и защищающих стоящее за их спиной таинство Правой Славы.

Русские если не осознают, то чувствуют, что мир сей является зверем, который не обладает своим собственным разумом и который нуждается в духовном приручении. Мир сей необходимо укрощать и руководить силой человеческого духа. Преподобный Серафим, кормящий с рук дикого медведя – это один из самых верных символов Святой Руси в ее отношении к миру.

Как все это непохоже на «политический» дух западных «наций», этих замкнутых на себе народиках, государствах-«огородиках», которые смогли превратиться в «империи» лишь на пути хищнического захвата населенных дикарями земель Африки, Океании и Нового Света. Что бы ни говорили о бытовом превосходстве западной цивилизации наши недоброжелатели, они не могут оспорить очевидного факта – великороссы несут в себе иную политическую волю, положительную, центростремительную волю «миродержавности». В этом своем служении они уподобляются ангелам, посланным на землю, в земную историю. Поэтому Россия была и остается «неотмирной» страной, и «богоносность» наша в большинстве своих носителей не есть реальное «богообщение», реальное «соприкосновение с Богом», хотя и связана с таким опытом святых подвижников. «Богоносность» наша есть «миродержавие», наличие твердого, темного, неведомого миру сему ядра в нас, ядра, которое ему не по зубам. В этом именно смысле мы – не от мира сего.

В известном жизнеописании преподобного старца Силуана Афонского можно найти этому такое подтверждение:

«Как  ты думаешь, почему же так немцы лучше русских умеют строить машины и другие вещи? (...) Я думаю, что русские люди первую мысль, первую силу отдают Богу и мало думают о земном; а если бы русский народ, подобно другим народам, обернулся бы всем лицом к земле и стал бы только этим и заниматься, то он скоро обогнал бы их, потому что это менее трудно.

Некоторые из присутствовавших монахов, зная, что в мире нет ничего труднее молитвы, согласились с отцом Силуаном».