А.Н. Савельев

 

Нищета геополитики

(к выходу русского издания работ К. Хаусхофера)

 

В истории философской и политической мысли существует особый корпус сочинений, в каждом из которых найдется что-либо привлекательное буквально на любой вкус. Виной тому особый философский стиль – «поток сознания», в котором присутствуют замечательные обороты речи и яркие мысли, не связанные, впрочем, в единое учение или теорию.

В германской традиции наиболее яркими представителями этого стиля являются Фридрих Ницше и Освальд Шпенглер, а за их плечами – не столь известная школа философской романтики.

Альтернативной этому направлению можно считать другую группу мыслителей, которые стремятся к систематичности и четкости своих взглядов. Недавно открытыми для русской читающей публики в этом плане можно считать немцев Карла Шмидта, Николаса Лумана, Курта Хюбнера. Но есть и признанные авторитеты системного стиля, которых тщательно изучали еще в советских военных академиях, - Мольтке и Клаузевиц.

Изданный недавно сборник работ Карла Хаусхофера под общим названием «О геополитике» ожидался как продолжение системной традиции. Чего еще можно было ждать от человека, которому довелось в первую мировую войну командовать дивизией (пусть и резервной)? И следы системности в работах Хаусхофера желающий того найти сможет. Но столь же легко здесь прослеживается и шпенглеровский философский поэтизм. Вероятно именно здесь коренится как возможный успех работ Хаусхофера у современного русского читателя, так и совершенно обоснованное раздражение от разного рода красивостей и следов политических дискуссией столетней давности.

Почему геополитика столь мила сердцу военного человека? Скорее всего, потому что здесь видится аналогия с картиной поля сражения – господствующие высоты, естественные преграды, пространство маневра и т.д. Тактической полигон как бы расширяется до масштаба всей планеты и позволяет понимать глобальные политические процессы на том же понятийном уровне.

Вместе с тем, геополитическому подходу явно противостоит цивилизационный, который, скажем, не оставляет камня на камне от англоцентричной маккиндеровской концепции. Кому-то, вероятно, эта концепция покажется подтвержденной в связи с новым витком борьбы за Афганистан. Но достаточно поместить себя мысленно в историческое пространство русской цивилизации, чтобы увидеть насколько разнонаправленной в течение 1000 лет была русская экспансия. Да и битвы Второй мировой войны вовсе не имели никакого отношения к планетарному «хартленду».

Точно так же и концепция границы Хаусхофера может быть отнесена лишь к определенному историческому периоду и определенной политической культуре – к европейской ситуации почти сплошного пограничья – доступности для нанесения ударов противника в тесном пространстве европейского полуострова, стесненности народов, в значительной мере исчерпавших ресурсы саморазвития на занимаемых территориях (и оттого развернувших колониальную экспансию в других частях света). Но уже Вторая мировая война показала, что географические рубежи не столь заметны, когда освоена воздушная стихия. Разгром Европы, изготовившейся оборонять свои границы, опираясь на естественные преграды, показал устарелость такого рода стратегии. Технический и организационный рационализм побил географическую концепцию и демократический режим военной мобилизации, но в свою очередь уступил еще более мощной силе – русскому духу, прорвавшему в условиях чрезвычайной опасности скорлупу советской бюрократии.

В послевоенном мире советская геополитика, стремившаяся к мировому господству в конкуренции с США, явно или неявно включала в себя географический фактор наряду со всеми прочими. Но именно в географическом аспекте советская доктрина мировой политики получила и первый удар – отпадение Польши и образование враждебного политического организма в тылу советской военной группировки. Географический фактор оказался управляемым, зависимым от других факторов – прежде всего от пропагандистского и идеологического. Советское руководство к этому оказалось не готово.

Бесспорно, стратегическое положение нашей страны могло быть куда более устойчивым, если бы Сталин использовал победу в войне для обеспечения контроля над балтийскими и черноморскими проливами и Манчжурией (Кстати, Хаусхофер всю русскую экспансию оценивал не иначе, как «грабеж»). Но что стоил этот контроль в сравнении с разделенностью политических элит СССР по этническим уделам, в сравнении с провалом в концепции государственности? Взорвавшись, эта мина, заложенная еще большевиками, сломала все преимущества, достигнутые по географическому фактору.

Геополитику в какой-то мере спасает сакральная география, привязывающая ландшафт к жизни духа (Хаусхофер лишь конспективно касается «культурно-географического чувства границы»). Но этот выход ничего не стоит, если лишается информационной составляющей – системы массовой пропаганды и образования, которые сообщают подрастающим поколениям и напоминают взрослым о тех самых ценностях, которые воплощены в сакральных центрах. Оживление в этой сфере у нас сегодня замечается, но оно ничтожно перед лицом чудовищной силы разрушительных информационных технологий, впущенных в наше политическое пространство и призванных разрушить его. Чечня была потеряна для России почти на десятилетие и превратилась в плацдарм для антирусской агрессии именно в связи с провалом в сфере информации и идеологии.

Хаусхофер касается этой проблемы, хотя и не видит ее приоритета: «…бывают времена апатии и усталости: они приходят к и сильным странам, и к храбрым народам, обессиливая их подобно яду, заставляя их растратить и проспать унаследованное пространство и будущее собственных детей. В подобные времена всякий говорящий им то, что они желают слышать, заставляя их погружаться в гипноз, не обретает никакой заслуги перед ними, но лишь грешит в отношении их лучшей жизненной силы. Напротив, следует считать своим долгом без устали окликать их как сомнамбул до тех пор, пока они не услышат и не пробудятся, дабы укрепить и расширить свои границы».

Хотелось бы, чтобы геополитика не превращалась в подобие гипноза, который заставляет наших ученых разыгрывать виртуальные сражения в пространстве, которое «нечем взять». Слова об огромности России и выгодах ее транзитного положения, вообще о некоей «срединности» в мировой цивилизации, размещении меж Востоком и Западом, сулящем какие-то особые преимущества, «евразийскости» и т.п. плодят именно сомнамбул. «Почему Россия не Америка» должно быть ясно не только из географии и климатологии, но и из истории. Почему Россия есть Россия? И что есть будущая Россия? Без ответа на эти вопросы геополитика становится непригодной для отстаивания русских интересов – чем-то вроде изучения лунной поверхности. В нашем ландшафте может возникнуть и совершенно иная государственность, в которой не останется ничего от исторической России и русского народа.

Геополитические пан-идеи, о которых пишет Хаусхофер, могут смыть с лица земли русскую культуру. Противопоставить им можно только русскую идею, в которой географические характеристики носят подчиненный характер, а во главу угла поставлен христианский православный универсализм и русский национализм.

Шпенглер писал о глубокой провинциальности античной культуры, замыкавшейся городах-полисах, и противопоставлял ей фаустовскую культуру Европы Нового времени, устремленную в бесконечность. Именно этой бесконечности не хватает географическому подходу. За тактическими задачами исчезает стратегическое видение мирового политического процесса.

Часто говорится, что генералы готовятся к прошедшей войне. Пытаясь опереться на работы Хаусхофера и всю школу геополитики начала ХХ века, мы готовились бы к позапрошлой войне, забыв даже свое поражение в Холодной войне. В связи с этим хотелось бы, чтобы геополитическая библиотека оставалась преимущественно источником вдохновения современных мыслителей и историков науки, но не источником для формирования политических концепций, которые уже в замысле катастрофически устарели. Геополитика должна знать свое место и не превращаться в паранаучное «откровение».