Журнал «Золотой Лев» № 169-170 - издание русской
консервативной мысли
А.И. Фурсов
Терроризм:
от политического террора к войне нового типа?
I
Мы все реже успеваем за изменениями в мире. Отчасти в этом "виноват" мир, меняясь быстрее, чем мы
способны это почувствовать, осознать и, тем более, зафиксировать в понятиях; отчасти
в этом "виноваты" мы, не желая покидать зону привычного и менять
интеллектуальный комфорт на неясное, на поиски выхода к порядку из хаоса.
В результате реальность меняется, а мы продолжаем
находится в плену устаревших представлений, отлитых в форму терминов.
Именно так, в частности, обстоит дело с терминами
"террор", "терроризм".
Последнее время, особенно после событий 11 сентября 2001 г.
в Нью-Йорке о терроризме говорят очень много. Правда, при этом значительно
больше говорят о "терроризме террористов", чем о
"государственном терроризме" США. Последние "отутюжили"
бомбами Афганистан, как весной 1999 г. они "отутюжили" ни в чем не
повинную Югославию, наплевав не только на мораль, с позиций которой они поучали
мир и нас по поводу "прав человека", но и на международные права.
Действительно, с 1970-х годов политический террор
(терроризм) становится в мире чуть ли не одной из структур повседневности.
Впрочем, не в первый раз в истории Современности (Modernity). По крайней мере,
термины "террор", "терроризм" используются для характеристики
довольно широкого спектра событий и явлений. Однако нередко за этими терминами
скрывается различное содержание. Разумеется, при разнообразии частных,
конкретных форм, террор - при разнообразии в самом общем плане - есть
систематическое насилие для достижения политических целей (это стандартное
определение). Но ведь и война есть систематическое насилие для достижения
политических целей. Значит, необходимо введение правового измерения, где террор(изм) окажется связанным с нарушением закона., права, будет
представлять собой неправовое насилие. Хорошо? Хорошо. Но что-то нехорошо. А
именно: как быть с партизанским движением, революционной борьбой. Например,
Колумбия. Убийства правительственных чиновников боевиками медельинского или
калийского наркокартелей, приватизировавших власть на большей
части территории страны - это террор. А аналогичные убийства,
совершаемые левыми партизанами? По-видимому, многое зависит от целей, средств и
их соотношения, хотя и здесь все очень не просто. Ну а события и явления последних 15-25 лет (террор исламских фундаменталистов,
появление "серых зон", ослабление "национального
государства", действия "монополярника" США и многое другое)
вообще заставляют в содержательном плане осторожно подходить к проблеме
терроризма. В связи с этим план необходимо дополнить системным и историческим,
а точнее - системно-историческим.
II
Термин "терроризм" в его современном значении
вошел в употребление в 1793-1794 гг., а в "Дополнении к Словарю
Французской Академии" впервые он появляется в 1798 г. для определения режима
существовавшего во Франции между сентябрем 1793 г. и июлем 1794 г. И тем не менее, именно Великая французская революция
породила терроризм как особое явление - как террор в качестве систематического
средства идейно-политической борьбы и в то же время идейно-политического
устранения-воспитания населения; в качестве рационального средства достижения
"светлого будущего", свободы, равенства, братства.
Необходимо отметить
рационально-просвещенческую, революционную, "гуманистическую" и
"демократическую" природу современного (modern) терроризма, творимого
в большинстве случаев от имени и на основе ratio, гуманизма и социальных
идеалов, короче - революционный "красный" террор. Такого до французской революции и до Просвещения не было и быть не могло. В этом смысле можно сказать, что
террор якобинцев был "карающим мечом" Просвещения. Символично, что
гильотину изобрел врач, а изготовил настройщик клавесинов - квинтэссенциальные
профессии Века Просвещения и его высокой культуры. Не хватает только
философа-прогрессиста. Хотя и он есть, но - в качестве жертвы (Кондорсе). Все
это не значит, что невозможен террор консервативный, реакционный,
"белый", что его не было - еще как возможен. И еще как был. Примеры,
которые сходу приходят в голову - Индонезия 1965 г., когда мусульмане резали
коммунистов; Чили 1973 г. Но возникал он нередко в качестве реакции на
революционное насилие (та же Индонезия 1965 г., Россия в Гражданскую войну).
Можно сказать, что политический террор(изм) был институциализирован
Великой французской революцией, стал ее политическим институтом. Причем
институт этот "работал" не столько по аристократии и духовенству, как
программировалось, сколько по низам; по закону "о подозрительных"
было арестовано 500 тыс. чел., из них меньшинство относилось к аристократии и
духовенству (среди казненных - 15%). Трудно не
согласиться с Б. Муром, заметившим, что характерной чертой всех революционных
диктатур Современности было использование террора против народа, против
маленького человека, который раньше был жертвой Старого порядка, а теперь -
нового, революционного.
Хочу особо подчеркнуть: Великая французская революция
связала достижение "свободы, равенства, братства" с террором, с
физическим уничтожением индивидов и масс по социально-политическому принципу,
т.е. на основе социальной ("классовой") принадлежности и политических
убеждений. Тем самым была сформулирована модель: к рационально понимаемому
благу, счастью народа (групп, классов) - через физическое уничтожение того или
тех, кто стоит на пути. В то время как террор служит средством достижения неких
целей и ценностей - гуманных, демократических, эти цели именно в силу своего
гуманно-демократического, универсального (и универсалистского) характера
оправдывают террор. В результате он становится, во-первых, средством и фактором
исторического развития; во-вторых, средством и фактором развития прогрессивного,
подталкивающим его. Обосновывалось и оправдывалось все это целями Просвещения и
идеалами свободы, libert? (здесь по части оправдания насилия свободой сходятся
либертин де Сад и революционеры Робеспьер и Сен Жюст).
Иными словами, политический террор стал "темной
стороной" родившегося с французской революцией Модерна; он стал
"закулисным", теневым средством как обеспечения или ускорения
реализации неких социальных проектов (будь то создание национальных государств,
борьба с эксплуатацией, колониализмом), так и противостояния им.
III
Современность как эпоха пережила несколько мощных волн
систематического политического террора. Если оставить в
стороне некоторые организации во Франции и Италии первой четверти XIX в., то
всерьез о политическом терроре, точнее, о его второй волне, можно говорить
применительно к последней трети XIX в. Речь идет о радикальном
националистическом терроре в Ирландии, Македонии и Сербии, а с конца XIX века -
в Индии и ряде других стран. Далее необходимо отметить анархистский
терроризм во Франции, Италии и Испании. И, наконец, это
революционно-демократический терроризм партии Народная воля и эсеров
(социалистов-революционеров) в России.
Затем, примерно с 1915 по 1965 г., терроризм не то что
полностью исчезает, но затихает, потому что у него появились грозные соперники
в лице либо мощных аппаратов власти (Германия, Италия, СССР), либо
организованные массовые движения, либо мощное гангстерское (мобстерское)
движение (США). Ну, и, естественно, во время войн было не до терроризма. Затем
началась эпоха "славного тридцатилетия", с 1945 по 1975 г., когда мир
стал приходит в себя после войны. Между 1968
("студенческая революция") и 1973 г. (девальвация доллара,
энергетический кризис) послевоенная эпоха с ее надеждами и иллюзиями
закончилась, а тут же покатилась новая, третья волна политического террора. У
нее, так сказать, "три источника", "три составные части".
Во-первых, это латиноамериканская городская партизанская
борьба ("тупамарос" в Уругвае, "монтонерос" в Аргентине,
повстанческие группы в Бразилии, отчасти "Сендеро Луминосо" в Перу и
т.д.). Во-вторых, сепаратистски-националистический терроризм, внешне - второе
издание ирландского терроризма конца XIX в. Только
теперь, помимо североирландцев с их ИРА, это были еще
и баскская ЭТА в Испании, Организация Освобождения Палестины, южномоллукские
террористы в Нидерландах и ряд других. В-третьих, городской терроризм в ядре
капиталистической системы в Северной Америке, Западной Европе (Италия и ФРГ) и
Японии. Позже к перечисленным добавились и другие формы терроризма, но о них
потом.
Хотя эта схема, как и любая, упрощает, спрямляет
реальность, в целом она отражает реальное положение дел (но повторю: кое-что в нее
не вписывается, требуя уточнения и усложнения - например, ОАС во Франции,
"Серые волки" в Турции, некоторые другие примеры).
Обращаю внимание на то, что третья волна террора эпохи
Модерна представлена, в основном ядром капиталистической системы. Причем, с
одной стороны, это англосаксонские страны - США и Великобритания, где, в общем,
эта волна была не слишком сильной, с другой - Италия, Германия и Япония.
Почему вдруг вспышка в центре капиталистической системы?
Многие ученые и журналисты подчеркивали национально-кризисные различия между
основными страновыми вариантами политического терроризма. Скажем, для Японии
говорили о самурайском духе, для Германии говорили о тевтонском и нацистском
духе. Но на самом деле есть нечто общее во всех трех случаях. При этом я имею в
виду не общий социально-психологический характер, хотя и это было - мода,
бегство от общества потребления, стремление к комбинации психологических ролей
героя и жертвы, такой политический садомазохизм, стремление быть частью элиты и
неспособность реализовать себя, элементарная социопатия, которая очень часто
встречается в революционных движениях, - все это так. Но на самом деле самым
важным, на мой взгляд, для этих трех стран и вспышки этого терроризма,
заключается в том, что, в принципе, все страны, в которых произошла вспышка
терроризма, это страны, которые проиграли, потерпели поражение во Второй
мировой войне. И я имею в виду не социально-психологическую реакцию на
поражение в войне, а тот простой факт, что экономика, промышленность в этих
странах была разрушена, ее пришлось создавать заново. В результате мы имеем
итальянское чудо, японское чудо и немецкое чудо. Но за все чудеса нужно
расплачиваться, потому что все экономические чудеса приводят к тому, что
экономика сильно вырывается вперед по сравнению с социально-политической сферой,
рушится институциональная структура, адекватная прежней эпохе, а новая оформляется
довольно медленно, в результате чего и образуется опасный разрыв.
Левоэкстремистский террор - это одна из форм заполнения этого разрыва. Я думаю,
прав был уже цитированный мной Баррингтон Мур, который писал, что источники
социального радикализма находятся не только и даже не столько там, где видел их
Маркс, т.е. в стремлении восходящих классов захватить власть, сколько в
значительной степени это предсмертный рев классов, которые должна накрыть волна
прогресса. И итало-германский терроризм 70-х годов в значительной степени
иллюстрация этого.
У итальянского и немецкого левого террора 1970-х, помимо
социально-экономической, была еще одна важная основа - политико-юридическая.
Думаю, не ошиблись те западные ученые, которые связали итало-немецкий левый
террор 1970-х с началом отмирания партий как особого института на Западе. Речь
идет об отрыве партий от классов и групп, чьи интересы они представляли и
выражали. Партии начали превращаться в некий самовоспроизводящийся гигантский
картель, причем элементами этого картеля стали противостоящие друг другу партии
- и буржуазные, и социалистические. Например, если говорить об Италии, то это
ХДП и коммунистическая партия. И политический терроризм стал, помимо прочего,
крайней формой борьбы с картелизацией партийно-политической жизни.
Я сознательно оставляю в стороне возможную роль спецслужб,
включая ЦРУ, как факт и фактор деятельности террористов или даже, как их
'руководящую и направляющую силу'. Любая спецслужба заинтересована в
проникновении в террористическую в частности и революционную вообще среду,
чтобы использовать эту среду в своих интересах и, как минимум, получать
информацию. Вполне возможно, что, например, ЦРУ, сыграло такую роль в
деятельности 'бригад', в похищении Моро в Италии, в убийстве ЭТА генерала
Карреро Бланко в Испании. Ну и что из этого? Никакие ЦРУ и КГБ вместе взятые не
могли создать экстремистское движение, будь то левое или правое, не могли
организовать массовый террористический бум 1970-х. Использовать - да. Но ведь
возникает и обратная связь, 'обратное использование', при этом результаты
зависят от конкретной исторической ситуации.
Поскольку картелизация политических партий, их превращение
в административные структуры по сути своей было ни чем иным как началом
деполитизации общества, проявлением кризиса буржуазной демократии, левый террор
1970-х был направлен и против этих тенденций, что существенно отличает его от
революционного террора начала XIX в., на 'входе' в Современность.
В свое время Карл Шмитт заметил, что власть
демократического государства устраняет само понятие права на сопротивление.
Практика правления большинства, якобы выражающая волю народа, ведет к тому, что
большинство превращает все свои предпочтения и действия в закон. Поскольку
метаюридических ценностей, способных опровергнуть или хотя бы поставить под
сомнение ту или иную юридическую позицию именем Бога или Разума, нет, то любое
сопротивление законодательной власти может быть только нарушением закона.
Поскольку за самим современным демократическим законом ничего нет, подхватывает
мысль Шмитта историк Франсуа Фюрэ, то повиновение закону зависит не от
содержания закона, а от чисто формальных процедур. Если при этом учесть, что
любая демократическая позиция начинается с признания демократического
большинства, то возникает тупик - логический, юридический и политический. Вот
этот, порожденный юридическим формализмом тупик, и стремится преодолеть
террорист.
Фюрэ высказал очень интересную мысль. По его мнению,
отбрасывая идею фундаментального закона и формальных процедур, террорист, сам
того не ведая, открывает заново общий взгляд досовременной представительности,
отбрасывает абстрактную идею современного государства и восстанавливает
конкретную антропоморфическую фигуру демократического суверенитета в лице
политиков и функционеров, за которыми он и охотится. То есть, будучи реакцией
на формирование иных, чем индустриально-производственные, структур, реакцией на
картелизацию партийно-политической жизни и на вот этот формально юридический
тупик, терроризм 70-х годов объективно выступал в качестве одного из факторов
постмодернизации общества, разрушения характерных для модерна форм коллективной
идентичности и поиска новых форм.
От левого, 'классового' итало-немецкого терроризма 1970-х
отличается его 'современник' - национально(этнически)-сепаратистский терроризм
ирландцев, басков и корсиканцев. Внешне кажется, что все это просто второе
издание ирландского терроризма конца XIX в. На самом деле перед нами нечто
иное. Если ирландцы конца XIX - начала XX в. боролись за создание самостоятельного
государства, то ИРА 70-х годов XX века имела целью другое. Формально они говорили,
что хотят освободиться от Великобритании, но по сути речь здесь шла об
отрицании государства как такового: зачем входить в состав объединяющейся
Европы в качестве элемента какой-то страны? Можно войти в него непосредственно.
Та же логика движет и басками. То есть эта 'часть' политического террора и,
соответственно, экстремистских движений связана уже не столько со стремлением
создать свое государство, а скорее - объективно - освободиться от национального
государства как неадекватного новой исторической эпохе. Получается,
научно-техническая революция объединила в этно-сепаратистском терроризме
70-80-х годов (исключения в этом плане - палестинцы и курды) футуризм и
архаизм. Как заметил Тойнби: футуризм и архаизм - это попытки разорвать путы
настоящего через обращение к другим временным периодам, не покидая, однако,
земную сферу человеческого бытия. Нередко примиряющим началом и общим знаменателем
для футуризма и архаизма становится фундаментализм. Здесь мы подходим к
проблеме исламского фундаментализма и того террора и терроризма, с которым мы
сталкиваемся последние 15 или 20 лет, а особенно после хомейнистской революции
в Иране.
IV
Если терроризм двух последних десятилетий в Европе, а
особенно в исполнении басков и ирландцев, внешне (я подчеркиваю - внешне)
напоминал то, что было в конце XIX в., то иранская революция и исламский
фундаментализм могут показаться провалом еще глубже в 'колодец истории',
триумфом консерватизма, традиции. Однако, это ошибочное впечатление. Начать с того,
что традиционализм и фундаментализм суть явления не просто различные, но
противоположные. Если традиционализм направлен на подморожение общества, то
фундаментализм ориентирован на возвращение к истокам, искаженным этой самой
традицией. То есть он динамичен, многообразен и, по сути, революционен. И не
случайно исламский фундаментализм возник как движение не безграмотных мулл, а
образованной арабской молодежи, социальное положение и статус которой оказались
под угрозой в результате различных 'модернизаций сверху'. Исламский фундаментализм
в его экстремистских и неэкстремистских формах есть реакция на провал светских
мусульманских государств и на провал стратегии национально-освободительного
движения уже после того, как был обретен суверенитет, на провал попыток
достойного включения в мировую систему. И поскольку светское государство
провалилось, то естественно, что после таких людей, как Насер приходят такие
люди, как Хомейни.
Подчеркну: исламский фундаментализм не имеет значимого
отношения к архаике, прошлому; это явление обусловлено глобализацией, и не
случайно многие исследователи видят в нем современную мусульманскую версию
постмодернизма. За примерами далеко ходить не надо: никто иной как Мишель Фуко
определил хомейнистскую революцию в Иране как первую постмодернистскую
революцию нашего времени, т.е. революцию, направленную против современного
государства как института. Похоже, действительно, в своих обществах исламисты быстрее
других становятся людьми XXI в., - так как в России, Италии и Германии в начале
XX в. первыми людьми этого века, пусть по негативу, оказались большевики,
нацисты и фашисты, потому и победили.
Борьба терроризма, в том числе исламских террористов против
государства как фокуса коллективной идентичности и за иной фокус, например,
вместо государства - умма - мировое глобальное сообщество верующих, -
по-видимому, не худший по своим возможным результатам вариант среди
альтернативных nation-state форм. Нередко структуры криминалитета или террористов
(на различной оргоснове) занимают место государства. И именно их конфликт как с
государством, так и с негосударственными структурами называют то
'криминализацией', то 'террором'. На самом деле перед нами совершенно новая
борьба эпохи глобализации за передел, приватизацию власти и ресурсов, в
которой, помимо государства, участвуют иные субъекты, иные коллективные
хищники, как легальные, так и внелегальные.
V
Не буду много и подробно останавливаться на том, что
государство (nation-state) в условиях НТР и глобализации слабеет (даже термин
такой появился - "fading away of the state", т.е. растаивание,
исчезновение государства); подрывается сверху структурами типа Евросоюза; снизу
- регионами, интегрирующимися в мировую экономику непосредственно;
"сбоку" - ТНК.
Естественно, у государства в ядре капиталистической системы
(США, Япония, ФРГ т.д.) значительно больше сил и средств противостоять этому
процессу (хотя "государство США" и США-кластер ТНК суть разные вещи,
и противоречий между ними хватает). На полупериферии и тем более на периферии
мировой системы у государства значительно меньше сил противостоять структурам,
воплощающим глобализацию с ее триумфом времени над пространством - государствам
ядра, ТНК, а также тому, что именуют "серыми зонами".
"Серая зона" (или иначе: stateless zone) - это
территория, над которой государство частично или полностью утратило контроль, и
последний перешел в руки кланов, племен, партизанских или сепаратистских движений,
наркогруппировок и т.д. и т.п. Все эти структуры приватизировали власть, т.е. в
той или иной степени денационализировали государство, противостоят ему, часто -
очень успешно. Значительная часть периферии и полупериферии - это "серые
зоны", и на самом деле нынешние карты не соответствуют политико-географической
реальности.
VI
В такой ситуации нынешний мировой (международный) терроризм
смотрелся иначе, чем терроризм 1970-1980-х годов. За тем, что мы до сих пор по
привычке именуем терроризмом и что внешне действительно выглядит как терроризм,
в эпоху глобализации скрывается иное содержание. Террор(изм) здесь главным
образом есть более или менее политизированная форма экономической по своей сути
борьбы за ресурсы и власть между государственными структурами, с одной стороны,
и надгосударственными (ТНК, умма, "мафия" и т.д.) - с другой. Так, кланово-племенная
и партизанская борьба партизанских движений и племен, поддерживаемых ТНК,
против государств в Африке к югу от экватора прочерчивается точно по дуге
"пролегания" драгоценных камней и редких металлов.
Аналогичные процессы развиваются в ряде регионов Южной
Америки и Азии - там, где производят наркосырье, во всех этих
"золотых" "квадратах", "треугольниках".
Ныне многие террористические организации по сути трансформировались
в коммерческие предприятия, которые, благодаря массе "приватизированного
насилия" выступают в качестве самостоятельного агента глобальной или
макрорегиональной игры.
Пример - нынешняя ситуация в Центральной Азии. С 1860-х (по
сути) до 1920-е годы в Центральной Азии шла борьба между двумя империями
Российской и Британской, в которой Россия, правда уже в виде СССР, победила.
Эту борьбу называли "Большой Игрой". Сегодня в Центральной Азии (и
Закавказье) разворачивается Большая Игра-2, однако ее субъекты, равноправные
участники - не только государства, но также ТНК, этноплеменные сообщества,
кланы, криминальные структуры.
Поскольку у нас любое несанкционированное насилие, а уж тем
более то, что направлено против государства, воспринимается как террор, мы и
фиксируем по всему миру "вспышку терроризма (и сепаратизма)". А на
самом деле перед нами конфликт государственной власти (государственно
организованного конкурента в борьбе за власть и ресурсы; примеры: РФ - Чечня;
Косово (читай: Албанская мафия в союзе с ЦРУ) - Югославия). Перед нами новый
тип войны, войны которую я именую "пуантилистской", т.е. точечной.
Неплох, по крайней мере, в качестве метафоры, и термин Месснера
"мятежевойна".
VII
Современный мир прошел несколько этапов в развитии широкомасштабной
войны. Первый этап - мировые войны за гегемонию внутри капиталистической
системы (Англия против Франции, США против Германии). В 1993 г. по сути
началась новая - глобальная - война между СССР и Западом во главе с США. То
была война не просто за гегемонию в масштабах планеты, а за то, чей строй, чей
социальный проект будет единственным на ней. Эта война де-факто закончилась в
1991 г. "де-юре" - в 1994, в пятидесятилетний юбилей открытия
"второго фронта" выводом российских войск из Германии.
Теперь, по-видимому, мир вступает в эпоху новой - всемирной
войны, ведущейся повсюду на планете за контроль над конкретными "точками
роста", имеющими вес и значение в глобальной сети точек роста, в глобальном
пуантилистском мире (отсюда термин - "пуантилистская война"). Для нее
не нужны крупные соединения, достаточно небольших с обеих (если их две, а не
более) сторон. Против небольшой, хорошо вооруженной страшным оружием группы
может оказаться бессильной целая армия, государство - это примета эпохи НТР,
глобализации. А потом прав ветеран американской журналистики Дж.Рестон,
заметивший что 'Мы находимся... в начале (эпохи. - А.Ф.) тирании воинствующих
меньшинств. Чем больше людей скапливается в городах по всему миру, тем уязвимее
эти города перед лицом безответственных политических организаций'.
Пуантилистская война, внешне протекающая в виде террора,
приведет к важным изменениям в организации вооруженных сил. В истории
последней, в связи с техническими и социальными изменениями, чередуются природы
массовых армий и небольших, типа дружин или коммандос, военных соединений. Так,
в эпоху до железной революции войны, например, троянская, велись очень
ограниченными контингентами. Затем, в "железную эпоху" с империями
появляется массовая армия (македонская фаланга, римские легионы). Рушится
римская империя, и после эпохи "великих переселений" место массовой
армии занимают небольшие рыцарские отряды. С XIV в. опять начинается
массовизация армии; затем военная революция XVI-XVII вв., Тридцатилетняя война
1618-1648 гг. и, наконец, наполеоновские войны формируют адекватную Современности
массовую армию, которая в течение двухсот столетий индустриальной эпохи и
Модерна ведет боевые действия.
Но вот приходит НТР, глобализация-постиндустриализация, и
мы как бы возвращаемся в эпоху до железной революции - в эпоху борьбы небольших
мобильных групп, которые мы называем "команды", "спецназ" и
т.п. Кстати, как и в эпоху до железной революции, в эпоху глобализации и
всемирной "пуантилистской войны" в значительной степени стирается
социопространственная грань между миром и войной: война идет точечно в радиусе
50-100-200 км, а за пределами "окружности" - мир (примеры: Иран,
Югославия, Чечня, Заир, Колумбия и т.д.). Если учесть, что, как показывает
история последних четырех столетий, именно из принципиально новых, веховых, так
сказать, войн, рождается новый мир, новые структуры ("Старый Порядок"
родился из "Тридцатилетней войны"; массовое общество, или общество -
толпа - из наполеоновских войн; well fare state - из мировой войны 1914-1945),
то логично предположить, что именно в ходе всемирной "пуантилистской
войны" ("война - отец всего") возникнет то общество, которое
сменит поздний, гипербуржуазный капитализм. И до тех пор, пока мы будем
воспринимать эту войну как "террор(изм)", "криминализацию",
т.е. некое отклонение, мы будем упускать из виду основные конфликты уходящей
эпохи и способы становления новой. Иными словами: есть терроризм и терроризм, и
форма далеко не всегда совпадает с содержанием.
Выступление подготовлено на основе
следующих работ А.И.Фурсова: "На закате Современности: Терроризм или
всемирная война?" // Русский исторический журнал. М., 1999. Т.2, с. 3. С.
193-232; "Дни шакалов, или размышления о терроризме в контексте
эпохи" // Культура. 1999. с. 47; Залив: американо-иракский конфликт
1990-1991 гг. // Арабо-мусульманский мир на пороге XXI в. М.: ИНИОН РАН, 1999.
С.155-195; "Мир на рубеже столетий" // Культура, 2002. с. 8, 11;
"Колокола Истории". М.: ИНИОН РАН, 1996.
РГГУ, 29.04.2003