Журнал «Золотой Лев» № 161 - издание русской консервативной
мысли
А.В. Михайловский
Западное
понимание политического Карла Шмитта[1]
Можешь природу
хоть вилами гнать,
все же она
возвратится.
Гораций
ПРОЦЕССЫ ГЛОБАЛИЗАЦИИ в 80-х - 90-х годах ХХ века, крах
"реального социализма", снижение накала в противостоянии правых и
левых в силу изменения социальной структуры общества (снижения численности
рабочего класса и роста занятости в сфере услуг) привели к торжеству концепций
"конца истории", мультикультурализма, "делиберативной
демократии" и "рефлексивной модернизации", ставших путеводной
звездой для либералов и левоцентристов по всему миру. В практической политике
концепции "третьего пути", отраженные в деятельности "новых
демократов" в США, "новых лейбористов" в Британии и "нового
центра" в Германии, были направлены на поиск эффективного баланса между
интересами общества, индивида и свободного рынка. Слово "консенсус"
превратилось в заклинание, которое не уставали повторять все представители
гуманитарного научного истеблишмента.
Исключение политического
ПРИМЕЧАТЕЛЬНО, что идейную платформу консенсуса составляли
не социал-демократические ценности, а установки либерализма и среди них - новый
индивидуализм. Последний как раз и лежит в основе концепции "рефлексивной
модернизации" социолога Э.Гидденса, тогда директора Лондонской школы
экономики, "гуру" Т.Блэра и одного из главных вдохновителей идеологии
"третьего пути". Гидденс во многом исходил из разработок крупного
немецкого социолога У.Бека, вместе с которым опубликовал книгу о
"рефлексивной модернизации"1. Из "простой" модернизация
становится "рефлексивной" по мере того, как разрушаются базовые
принципы модерна, происходят "структурные метаизменения", неподвластные
контролю и прогнозу.
В числе факторов этого процесса они называют переориентацию
с материальных ценностей на постматериальные, формирование "общества
знания", децентрализацию власти и т.д. Cогласно Гидденсу, Современность
(modernity) прежде всего рефлексивна: общество производится и воспроизводится
активными участниками социального события, притом что индивиды выступают как
своего рода социальные теоретики, то есть постоянно обращаются к своим знаниям
и подвергают оценке и переоценке правила социального поведения.
Социальные отношения уже нельзя принимать как объективную
данность - они не наследуются, а создаются человеком, что ведет к возрастанию
неопределенности и риска, но в то же время открывает новые возможности.
Социальная деятельность, по мнению Гидденса, должна быть ориентирована на
"политику жизни" (life politics), то есть общество должно
обеспечивать возможность выбора стиля жизни вкупе с повышением жизненных шансов
индивида. Индивиды и институты гражданского общества должны активно воздействовать
на социальные процессы. Таким образом, политический процесс опирается на
"демократию диалога" - децентрализованный механизм принятия решений с
участием добровольных групп граждан, общественных движений, неправительственных
организаций на основе "активного доверия", а не посредством устоявшихся
институтов власти.
Если целью политической теории объявляется консенсус и
компромисс, то речь уже не может идти ни о противостоянии правых и левых, ни о
серьезном общественном антагонизме. Гидденс, конечно, не считает, что в
условиях конфликта интересов и ценностей насилие как способ решения проблем
легко устранимо, но он подчеркивает возможность "демократии диалога"
как на местном, так и на глобальном уровнях. В любом случае такая политика
консенсуса (consensual politics) по сути означает деполитизацию и
радикальное устранение политического.
Концепция "рефлексивной модернизации"
перекликается с тем, чтó предлагает либерально-демократическая
политическая теория под именем "делиберативной демократии" (Дж.Ролз,
Ю.Хабермас, С.Бенхабиб). "Делиберативная демократия", или
"демократия обсуждения" (deliberation), означает, что обществу
требуется моральный консенсус, основанный на беспристрастности и вытекающий из
рационального подхода2. Иными словами, в политику вводится моральное измерение.
Рациональный консенсус относительно базовых моральных ценностей считается
универсальным способом решения проблем глобального общества.
На Западе общим местом стало представление, будто
достигнутый на данный момент уровень экономико-политического развития - большой
прогресс в эволюции гуманизма. Освобожденные от коллективных уз индивиды теперь
могут заняться культивированием разнообразных стилей жизни, не оглядываясь на
"устаревшие" групповые образцы. "Свободный мир" восторжествовал
над коммунизмом, и ослабление коллективных идентичностей делает возможным мир
"без врагов". Непримиримые конфликты ушли в прошлое, и теперь
консенсус достижим посредством диалога. Благодаря глобализации и
универсализации либеральной демократии уже не за горами космополитическое
будущее, несущее мир, достаток и торжество прав человека во всем мире.
В такой "постполитике" конфликт глобальных
идеологических проектов, представленный борющимися за власть партиями, замещен
сотрудничеством просвещенных технократов (экономистов, специалистов по связям с
общественностью и т.д.) с либеральными мультикультуралистами, занятыми поиском
более или менее универсального консенсуса. Появились понятия вроде:
"бесстрастная демократия" ("partisan-free democracy"),
"демократия диалога" ("dialogic democracy"),
"космополитическая демократия" ("cosmopolitan democracy"),
"грамотное управление" ("good governance"), "всемирное
гражданское общество" ("global civil society"), "космополитический
суверенитет" ("cosmopolitan sovereignty"), "абсолютная
демократия" ("absolute democracy"). Они отражают эту
постполитическую тенденцию, которая подразумевает мир "по ту сторону
левого и правого", "по ту сторону суверенитета", "по ту
сторону антагонизма". Однако закрадывается сомнение: какова цена фраз о
"диалоге" и "дискуссии", если нет реального выбора, если
участники дискуссии неспособны выбрать одну из двух альтернатив?
Диагноз общества, который поставили концепция
"рефлексивной модернизации" вместе с либеральной политикой
консенсуса, казался несомненным большинству граждан демократических стран в
1990-х годах. Однако в начале XXI века он обнаружил свою несостоятельность.
Особенно заметными изменения в политической мысли стали после терактов 11
сентября 2001 года в Нью-Йорке, 11 марта 2004 года в Мадриде и 7 июля 2005 года
в Лондоне. Свою роль сыграло и политическое убийство нидерландского режиссера
Тео ван Гога радикальным исламистом 2 ноября 2004 года. Они выявили глубинные
противоречия в обществе, стали сигналом о возвращении противостояния, которое
нельзя просто урегулировать посредством дискуссии и поиска компромисса. С
террористами невозможно дискутировать: они - враги.
Произошел постепенный сдвиг вправо как в США
("политика жесткой силы" - hard power politics республиканцев),
так и в ряде европейских стран (правоцентристы А.Меркель и Н.Саркози). Сдвиг в
европейской политике стал свершившимся фактом после провала Евроконституции на
референдумах во Франции и Нидерландах. Правые воспользовались благоприятной
обстановкой, ибо на первый план в общественных дискуссиях вышли традиционные
для них темы: приоритет безопасности, укрепление позиций Европы как единого
целого на международной арене, контроль над миграционными потоками и т.д.
Война с терроризмом, попытки установить мир посредством
"глобальной демократической революции", провозглашенной Дж.Бушем 6
ноября 2003 года3, наконец, нередуцируемость социального антагонизма сделали
очевидной и недостаточность либеральных теоретических схем*. (*Примечательна
в этом отношении статья с характерным названием "Конец конца истории"
неоконсерватора Р.Кейгана, советника кандидата в президенты США от РП
Дж.Маккейна.)
Ренессанс Шмитта
СМЕЩЕНИЕ ПОЛИТИЧЕСКОЙ ТЕОРИИ в сторону критики либерализма
привело к тому, что новым центром интеллектуального притяжения стало идейное
наследие крупнейшего противника либерализма в XX веке немецкого юриста и
политического философа Карла Шмитта (1888-1985 гг.). Политике sub specie
consensus (с точки зрения консенсуса (лат.) все чаще стало
противопоставляться политическое sensu schmittiano (в духе Шмитта (лат.).
Шмитт открыл перед политическими теоретиками самых разных мастей возможность
для осмысления окончательно оформившейся в начале XXI века дилеммы консенсус
vs чрезвычайное положение. Оказалось, что развернутая американскими властями
"борьба с международным терроризмом" вписывается в децизионистскую
модель политики (от лат. decisio, решение): последняя связывала
правовую форму с конкретным решением, исходящим от суверена. Согласно Шмитту,
"суверен - это тот, кто принимает решение о чрезвычайном положении"4.
Иначе говоря, суверен стоит вне закона, поскольку его действия в случае
серьезной внутренней или внешней угрозы (Ernstfall) не могут быть ограничены
законами, более того, делают впервые возможным нормальное функционирование
правопорядка.
В трактате "Понятие политического" (1927
г.)5 Шмитт говорит, что "собственно политическое различение - это
различение друга и врага". Политическое не есть некая предметная область
наряду с другими, но предельная интенсивность конфликта. Со способностью к
различению друга и врага (Freund/Feind, friend/enemy, amicus/hostis) начинается
политическое, а с ее утратой заканчивается. Враг - не частный противник, а
публичный враг: борющаяся за свое существование общность людей, которой
противостоит другая общность. Основное политическое единство - это государство,
и как таковое оно тотально и суверенно. Государство понимается как такое
образование, куда входят различные группировки, обладающие волей к решению.
Любое решение вытекает из необходимости "бытийного утверждения особой
формы существования" группы. Условие политического единства (гомогенности)
в мирной ситуации - способность той или иной группы определить и исключить
"внутреннего врага". Война, предполагающая "внешнего
врага", не есть цель или содержание политики, но всегда присутствует как
"реальная возможность".
Именно за неспособность к принятию решений, выбору
"или - или" Шмитт атаковал либерализм в лице британского
политического теоретика Г.Ласки. В политике нужно быть готовым к чрезвычайному
положению, когда дипломатические переговоры прекращаются и две стороны
противостоят друг другу в бескомпромиссной и непримиримой борьбе. Политический
враг не может быть союзником или другом в экономической, социальной, культурной
или иных сферах. К.Шмитт исключает само понятие нейтралитета. В либеральной же
системе взглядов нейтралитет по отношению к существующему положению вещей
предполагает молчаливое с ним согласие.
"Понятие политического", опубликованное в годы
Веймарской республики, было ответом на человеколюбивые лозунги Версальской
системы и Лиги наций. Шмитт понимал, что в эпоху "нейтрализаций и
деполитизаций" понятия "гуманность", "право" или
"мир" оказываются предлогом для политических действий, за которым
кроется господство одних групп людей над другими. После Второй мировой войны
Шмитт продолжал видеть главную опасность для мирового устройства в том, что
место "политического" занимает "моральное": концепция,
которая "дискриминирует" и демонизирует врага, выступая от имени
"человечности". Шмитт считал, что отрицание конкретной вражды
открывает путь для вражды абсолютной, ибо как раз во имя человечества ведутся
самые бесчеловечные войны. Одно из предостережений Шмитта стало особенно
актуальным после 11 сентября 2001 года: "В мире, где партнеры взаимно врываются
в бездну тотального обесценения, перед тем как они физически уничтожат друг
друга, должны возникнуть новые разновидности абсолютной вражды. Вражда станет
настолько страшной, что, вероятно, нельзя будет больше говорить о враге или
вражде, и обе эти вещи даже с соблюдением всех правил прежде будут запрещены и
прокляты до того, как сможет начаться дело уничтожения. Уничтожение будет тогда
совершенно абстрактным и абсолютным. Оно более вообще не направлено против
врага, но служит только так называемому объективному осуществлению высших
ценностей, для которых, как известно, никакая цена не является слишком высокой.
Лишь отрицание настоящей вражды открывает свободный путь для абсолютной вражды,
которая займется делом уничтожения"6. Распад европоцентричного
международного права (jus publicum Europaeum) влечет за собой
феномен войны против войны, дискриминации противника, чреватой "всемирной
гражданской войной". В этой перспективе можно иначе поставить вопрос о
терроризме, отказавшись от принятой трактовки этого феномена как деятельности
изолированных групп или фанатиков. Терроризм тогда оказывается результатом
новой конфигурации политического, которая характеризует мировой порядок,
основанный на гегемонии одной сверхдержавы. Возникновение нового мирового единства,
таким образом, неизбежно возвращает к дилемме Шмитта: "универсум" или
"плюриверсум"7.
Современных интерпретаторов Шмитта, как правило, не
интересует вопрос об исторической реконструкции контекста его идей, их
эволюции. Но они умело пользуются ими как острым теоретическим мечом,
разрубающим "гордиевы узлы" "постполитической эпохи".
Истоки столь причудливого ренессанса Шмитта в современной
политической мысли восходят к 1980 годам и связаны прежде всего с левыми
кругами в США (журнал "Телос")8. Повышенное внимание к Шмитту и
европейским "новым правым" в сочетании с интересом к идеям А.Грамши
отражало политические предпочтения журнала: федерация органических общностей
(наций, национальных культур) vs либеральная технократия. Большое
впечатление на американских читателей производили нападки на либерализм и
презрительное отношение к идеализму в духе В.Вильсона. Журналу удалось навести
мосты между интеллектуальными дебатами в Западной Европе и США. В 1980-1990-х
годах тексты Шмитта вошли в списки литературы по философии и политологии многих
американских колледжей и университетов, а центром академического шмиттианства
стал Чикагский университет, что косвенно связано с влиянием Лео Штрауса, одного
из "духовных отцов" неоконсерваторов.
Как же используют современные правые и левые интеллектуалы
теоретический потенциал богатейшего наследия Карла Шмитта? Сразу стоит сказать,
что восприятие идей Шмитта в последние два десятилетия - это сложная история
взаимопритяжений и взаимоотталкиваний между правыми и левыми, а потому важно
понять причины и описать различные ответвления актуального шмиттианства9.
Правые шмиттианцы
"ЖЕЛАЯ ПОНЯТЬ нынешний образ мысли и действий
Республиканской партии (РП), следует обратиться к консервативной политической
философии из Германии. Это не Лео Штраус, которого сегодня повсеместно выдают
за политического гуру правительства Буша, а фигура менее известная в США, но не
менее значительная - Карл Шмитт", - утверждает американский либеральный
публицист Алан Вольфе10. Конечно, можно с уверенностью утверждать, что РП не
проводит семинаров по Шмитту, но сам дух времени, благодаря которому стал
возможен расцвет американского консерватизма, пронизан шмиттианскими мотивами.
Это обстоятельство немало беспокоит либеральных оппонентов
неоконсерваторов, которые видят в Шмитте только апологета тоталитаризма. Так,
американский юрист С.Хортон прямо заявляет о том, что стратегия неоконов,
стоящих за концепцией "войны против терроризма" Дж.Буша, обнаруживает
опасное влияние шмиттианских взглядов на политику11.
Дискуссию отличает крайне низкий интеллектуальный уровень,
но отметим ряд недоразумений. Во-первых, различение между другом и врагом -
differentia specifica (отличительный признак (лат.) политического -
должно, согласно Шмитту, осуществляться политически, а не в сфере экономики или
этики, тогда как Буш вслед за неоконами для маркировки врага использует
моральную категорию "зла". Во-вторых, пришедший на смену
киссинджеровскому реализму неоконсерватизм представляет собой крайне
идеологизированную форму американской политики, движимой верой в собственную
исключительность. Перед лицом американского мессианства подлинный консерватор и
приверженец jus publicum Europaeum всегда ощущал себя как персонаж новеллы
Г.Мелвилла капитан Бенито Серено, благородный дон в плену у мятежной команды
негров.
В основу движений "новых правых" в Европе - от
французской Nouvelle Droite до немецкой Neue Rechte и итальянской Lega Nord -
легла комбинация идей целостности и порядка - одна из главных мыслей Шмитта.
"Новые правые" прямо связывают Шмитта с "консервативной революцией",
объявляя его своим духовным наставником: Джанфранко Мильо в Италии, Ален де
Бенуа во Франции, Гюнтер Машке и авторы газеты "Юнге Фрайхайт" в
Германии. В США правые шмиттианцы немногочисленны, среди них выделяются
"палеоконсерваторы", которые атакуют неоконсервативные позиции
справа. Например, американский профессор Пол Эдвард Готфрид часто публиковался
в газете "Юнге Фрайхайт" и выступал с критикой холокоста. Основные
точки соприкосновения между К.Шмиттом и "новыми правыми" таковы:
a) понимание политического как различия "друг -
враг";
б) однополярная модель мира vs плюриверсум
национальных культур;
в) гомогенность и исключение гетерогенного;
г) антилиберализм и авторитарный этатизм.
Если фашистские движения первой половины XX века стремились
за счет сильного государства добиться национального возрождения, то новые
правые выбирают "метаполитический путь" сохранения культурного
своеобразия отдельных обществ и уникальной европейской идентичности. Отсюда -
интернационализация и европеизация правой мысли. Ее идеологи проповедуют
"целостную Европу" (элементы коммунитаризма, локализма, федерализма),
исходят из веры в гомогенные, описываемые в этнических терминах, культуры.
Несмотря на свой отчасти языческий и транснационально-националистический
характер, идеологи "новых правых" нередко апеллируют к Шмитту,
разделяя с ним надежду на обновление европейских элит и вступление Европы в
мировую политику12.
С самого начала "новыми правыми" двигал страх
перед исчезновением Европы в борьбе между сверхдержавами, опасение, что она
потеряет способность различать между настоящими врагами и друзьями, утратит
автономную политическую роль. Не изменилась ситуация и после крушения
биполярной системы блоков в условиях кризиса международного права. Европейская
культурная идентичность снова оказалась под угрозой, исходящей со стороны
американской модели однополярного мира и режима Уолл-стрит.
Левые шмиттианцы
ЛЕВЫЕ не только констатировали глубокий кризис либеральной
демократии, но и нуждались в пересмотре (в данном случае постмарксистской)
теории, что позволило бы включить шмиттианские элементы в постмарксистскую
критику марксизма. Вместе с тем современные левые довольно далеки от
революционного радикализма, поскольку не считают, что либерализм и демократия
противоположны друг другу. Шмитт для них - что-то вроде очистительного огня:
либерализм должен пройти сквозь него, чтобы стать подлинным "политическим
либерализмом", основанным на "агонистической (соревновательной) модели
демократии" и "конфликтном консенсусе". Для постмарксистской
мысли вообще характерны оксюмороны, а потому не будет большим прегрешением
против истины называть их левыми шмиттианцами.
Предварительно выделим несколько основных тем левого
шмиттианства, которые позволяют говорить о "глобализации Карла
Шмитта":
a) признание противоположности "друга - врага"
как исходной точки политики;
б) критика "делиберативной демократии" и
моральной модели политики. Признание невозможности рационального консенсуса без
исключения - без проведения границы между "Нами" и "Ними";
в) критика глобализации, направленная не только против
глобального капитализма, истеблишмента глобального рынка, но и против
"продвижения демократии", узаконивающей от имени
"гуманизма" нарушение государственного суверенитета и интервенции -
от торговых эмбарго до прямых военных акций - в тех частях мира, где нарушаются
права человека;
г) проблема "асимметричных войн"; анализ войны с
терроризмом как новым "врагом", не имеющим конкретного лица, то есть
не представленного государством-субъектом;
д) ложно понятый "универсализм" (глобальный
мультикультурализм) vs политический плюриверсум.
Среди наиболее ярких представителей современного левого
шмиттианства следует назвать прежде всего политического философа Шанталь
Муфф13. Ш.Муфф относится к движению "новейших левых", которое (как и
движение "новых правых") формируется в конце 1970-х годов как реакция
на неудачи "реального социализма", изменения в социальной структуре
при переходе от индустриального к постиндустриальному обществу, наконец, на
сокращение пространства для выражения политической воли и превращение политики
в администрирование (процессы "нейтрализации и деполитизации" по
Шмитту). "Постмарксисты" прощаются с классовым подходом и говорят о
социальном антагонизме, но антагонизм связывается не с капиталистическими
производственными отношениями, а с гетерогенностью общественных отношений и
"конфликтным плюрализмом". В перевернутой модели "базис -
надстройка" на первый план выходят не экономические, а политические
вопросы. Политическая борьба мыслится как борьба широкого демократического
союза народа против государства, безотносительно к экономическим интересам
входящих в этот союз слоев. Ни одну из групп интересов нельзя назвать движущей
силой борьбы, поскольку ни одно общественное противоречие не выделяется в
качестве основного: политические партии, профсоюзы, однопроблемные общественные
движения ("зеленые", феминистки, антиглобалисты) рядоположены.
В теоретическом плане "постмарксисты" изначально
отталкивались, с одной стороны, от неомарксизма, а с другой - от
постструктуралистской мысли, однако с начала 1990-х годов они все чаще
обращаются к Карлу Шмитту. В этом движении "от Карла к Карлу" нет
ничего удивительного. Как-то Шмитт сказал о себе, что он марксист постольку,
поскольку продумал марксистские понятия до их логического конца, и немарксист
постольку, поскольку считает "экономический излишек" чисто
политическим излишком…
В книге "О политическом" Ш.Муфф обрушивает свою
критику на концепцию "рефлексивной модернизации", которую вслед за
известным словенским философом С.Жижеком она охотно называет
"постполитическим Zeitgeist'ом"14. Согласно Муфф, такая
постмодернисткая постполитика есть особо изощренная форма отрицания
политического. Основной ее тезис в том, что в действительности никакого
исчезновения политического вовсе не происходит. Наоборот, имеет место
развертывание политического в моральном регистре. Иными словами, политическое
по-прежнему определяется различением (discrimination) "Мы - Они", но
вместо того, чтобы быть выраженным в политических категориях, "Мы -
Они" трактуется в терминах морали. Вместо борьбы между "правым и
левым" мы получаем борьбу между "правым и неправым".
Если теоретики вроде Ю.Хабермаса и Дж.Ролза считают, что
политическое - это пространство свободы и публичной дискуссии, то Муфф
рассматривает его прежде всего как сферу власти, конфликта и антагонизма.
"Политическое" предполагает измерение антагонизма (dimension of
antagonism), конституирующее общество. Установление рационального консенсуса
невозможно без акта исключения, поскольку отношения вовлечения/исключения
(inclusion/exclusion) неизбежно вписаны в демократическую логику и
конституируют любой народ.
Попытка сделать консенсус целью политической теории и
практики в ее глазах - роковая деполитизация. Ш.Муфф не верит в пацифизм, как и
в то, что фундаментальные противоположности можно устранить в ходе
упорядоченной дискуссии, подключая внепарламентские элементы. Одним словом,
"рефлексивная модернизация" - ложный диагноз общества. В нем Муфф
усматривает важную причину одной из опаснейших иллюзий, будто общество
слагается из отдельных индивидов, с которыми необходимо иметь дело как с
индивидами. Политика же заключается в том, чтобы объединять интересы одних
против интересов других. В отличие от тех, кто считает, будто политику можно
редуцировать к индивидуальным мотивациям, "новые популисты" очень
хорошо знают, что политика - это создание коллективных идентичностей, создание
"Нас", отличных от "Них". Отсюда - притягательная сила их
рассуждений, предлагающих коллективные формы идентификации с
"народом". На деле "рефлексивная модернизация" способствует
переходу все больших частей населения к правым радикалам. Политика, не
показывающая людям противника, - это не политика, а администрирование.
Теоретики же "рефлексивной модернизации" выступают у Муфф как
представители интересов той самой бюрократии, против которой и нужно вести
борьбу. Ведь постполитическоеподвешивание политического сводит государство к
простому агенту полиции на службе у рынка и мультикультурно-толерантного
гуманитаризма.
Ш.Муфф критикует и стратегию Буша, показывая, что идеи
Шмитта вовсе не оправдывают ее, а, напротив, позволяют вскрыть ее базовые
тенденции, напоминая о том, что нет включения без исключения. Претензия
либерализма говорить от имени человечности была в глазах Шмитта центральным
механизмом установления западной гегемонии после поражения Германии в Первой
мировой войне. Однако проблема не исчезла и в начале XXI века, только теперь
основным инструментом геополитики стала идеология "универсальных прав
человека". Муфф согласна с У.Рашем, что ныне "выступать против
американской гегемонии значит выступать против универсального блага и общего
интереса человечества"15.
Муфф также интересует будущее Европы в свете
интервенционистской политики США. Одни силы утверждают, что Европа должна не
следовать США, а стать их противником, положив конец однополярному миру. Тогда
утверждение Европой собственной идентичности создаст базис для противостояния
неолиберальной гегемонии. Другие подозрительно относятся к европейской
интеграции, видя в проектах Евроконституции троянского коня неолиберализма, полагая,
что сопротивляться неолиберальной глобализации лучше всего на уровне
национальных государств (иная цивилизационная модель). С третьей стороны,
находятся интернационалисты, которые с недоверием относятся к идее политической
Европы, приветствуют вызванную глобализацией "детерриториализацию" и
проповедуют мультикультурализм и "номадическое множество" (nomadic
multitude). Европейские либеральные демократы вроде Ю.Хабермаса в сущности
защищают космополитический, универсалистский проект. Для них Европа идет в
авангарде движения навстречу всемирному порядку, основанному на торжестве
принципов закона и прав человека во всем мире.
Муфф не разделяет ни одну из этих позиций. "Истинно
политическая Европа может существовать только в отношении с другими
политическими единицами, то есть как часть многополярного мира", где
неолиберальная модель глобализации не будет единственно истинной. Позиция
реалистическая: конфликтов в многополярном мире не избежать. Отказ некоторых
обществ принять западную модель не дает оснований клеймить их как
"врагов" цивилизации.
Здесь возникает закономерный вопрос: какое выражение должен
находить этот антагонизм, в каких формах и какими средствами будет идти
политическая борьба? Если "новые правые" идеализируют существующие
формы общностей и неспособны сформулировать концепции практического действия,
то от левых в этом отношении хотелось бы ожидать большего. Однако Муфф нигде не
касается того, как именно должна быть устроена антагонистическая политика.
Ясно, что парламент не может быть основным местом борьбы - тогда борьба должна
вылиться на улицы, принять форму стихийного протеста или ограничиться
прославлением хаоса?
Конечно, левые отдают себе отчет в некоторой
насильственности такого прочтения Шмитта, которого интересовало прежде всего
политическое единство, а не демократическое участие. Кроме того, в отличие от
Шмитта они настаивают на безусловном примате внутреннего антагонизма как
конституирующего элемента политического. Основная задача, которую решают левые
критики либерализма, - как избежать лобового столкновения между врагами
("антагонизм"), перевести его в форму агонизма, соперничества между
противниками (adversaries), в то время как для Шмитта враг - это не
"антагонист", более того, у врагов не может быть никакого общего
основания.
Но мысль К.Шмитта напоминает об опасности триумфа
либерализма в процессах "нейтрализации и деполитизации". Продуктивная
отсылка к Шмитту в "левом дискурсе" - ключевой момент в обнаружении
тупиков, в которые заводят постполитические тенденции. Если из постполитического
универсума плюралистического обсуждения и регулирования всего посредством
консенсуса исключается политическое sensu schmittiano, это чревато
радикализацией политики в открытой войне "Нас" против
"Них", которая присутствует в различных видах фундаментализма. Вместе
с Горацием можно сказать: "Naturam expelles furca, tamen usque
recurret". Изгнанное в дверь политическое возвращается обратно через окно,
но в более брутальных формах. Поэтому адекватным ответом на такую
"ультра-политику" (С.Жижек) оказывается не пустая толерантность и
мультикультурализм, а возвращение политического как такового, то есть вскрытие
и утверждение антагонизма, предполагающего плюриверсум со множеством
равноправных политических единств. Таков левый ответ на "вызов
Шмитта".
ТЕОРЕТИЧЕСКОЕ НАСЛЕДИЕ ШМИТТА обладает явным поляризующим
эффектом. Различие "друг - враг" как нельзя лучше применимо к прочтению
его собственных трудов. В феврале 1920 года, за несколько недель до смерти,
Макс Вебер после беседы с Освальдом Шпенглером сказал своим студентам, что
"честность ученого измеряется тем, каково его отношение к Ницше и
Марксу". Перефразируя эти слова, можно сказать, что честность современного
политического мыслителя измеряется тем, каково его отношение к Шмитту.
"Понятие политического" выступает в качестве
общей "идейной" платформы для самых разных теоретиков, относящихся
как к левому, так и правому спектру политической философии. Разнообразные
деривативы современного шмиттианства не только отражают сложный и противоречивый
характер глобальной политической ситуации современности. Здесь отчетливо видно,
как политическая мысль задумывается о способах преодоления кризиса и,
естественно, о собственных основаниях. И правые, и левые используют арсенал
политической теории К.Шмитта для нападок на либеральную демократию. Но дело
заключается не только в том, что антилиберальные крайности сходятся.
Правые и левые шмиттианцы преследуют разные цели. Если первых отличает яростный
антиамериканизм и борьба за европейскую культурную идентичность, то левые
нацелены на спасение демократического плюрализма и сохранение реального
антагонистического агонистического соперничества в обществе. Однако всех
шмиттианцев объединяет одно - отстаивание идеи плюриверсума и противостояние
общему врагу, новому глобальному империализму.
Влияние Шмитта подчас вызывает у сторонних наблюдателей
некий священный ужас перед немецким консервативным мыслителем, обладавшим столь
прозорливым умом. С одной стороны, благодаря идейному наследию Шмитта
оказывается возможным обнаружить слабые места либеральной мысли, а с другой -
получить необходимый теоретический инструментарий для понимания современных политических
процессов в США и во всем мире.
1 Beck U., Giddens A., Lash S. Reflexive
Modernisation: Politics, Tradition and Aesthetics in the Modern Social Order.
Cambridge, Polity Press, 1994. См. также: Beck U., Bonß W., Lau Ch.
Theorie reflexiver Modernisierung - Fragestellungen, Hypothesen,
Forschungsprogramme.//Die Modernisierung der Moderne. Frankfurt a. M.,
Suhrkamp, 2001.
2 См., напр.: Хабермас Ю.
Вовлечение другого. Очерки политической теории. СПб., 2001.
3 http://www.whitehouse.gov/news/releases/2003/11/20031106-2.html
4 Шмитт К. Политическая
теология. М., 2000, с.15.
5 Шмитт К. Понятие
политического.//Вопросы социологии, 1992, т. 1, №1.
6 Шмитт К. Теория партизана.
М., 2007, с. 143.
7 См.: Jean-François
Kervégan. Ami ou ennemi?//La Gerre de dieux, специальный выпуск Le
Nouvel Observateur, Janvier 2002. Теорию плюриверсума "больших
пространств" (Grossraum, great space) Шмитт развивает в своей книге
"Номос Земли" (1950).
8 Основан в 1968 г. с целью
познакомить американских читателей с европейской критической теорией, но постепенно
эволюционировал в сторону коммунитаризма и на этой волне начал кампанию по
актуализации наследия К.Шмитта. Ср. последний выпуск: Telos, Spring 2008, issue
142: Culture and Politics in Carl Schmitt (http://journal.telospress.com/current.dtl).
9 Две, на наш взгляд, лучшие
историко-критические работы о Шмитте и интерпретации его мысли после Второй
мировой войны: Jan-Werner Müller. Carl Schmitt in Post-War European
Thought. New Haven Yale University Press, 2003; Jean-Claude Monod.
Penser l'ennemi, affronter l'exception, réflexions critiques sur
l'actualité de Carl Schmitt. Paris, éd. La Découverte,
coll. armillaire, 2007. Первая - написана молодым немецким политологом, ныне
работающим в Принстоне. Вторая - принадлежит перу парижского философа,
сотрудника Ecole normale supérieure. Примечательно, что оба автора
занимают либеральные позиции.
10 Wolfe Alan. A Fascist
Philosopher Helps Us Understand Contemporary Politics (www.chronicle.com).
11 Horton Scott. The Return of
Carl Schmitt.//Balkinization, 2005, Nov. 7.
(http://balkin.blogspot.com/2005/11/return-of-carl-schmitt.html). Ср. также: Boyd
Barbara. Dick Cheney's éminence Grise.//Executive Intelligence
Review, 2006, Jan. 6 (http://larouchepub.com/other/2006/3301c_schmitt_profile.html).
Шмиттианская тема в современных американских дебатах освещается в статье: Межуев
Б. Мировая империя, ее "друзья" и
"враги".//Политический журнал, 2004, №22.
12 См.: Alain de Benoist. Carl
Schmitt actuel. Paris, éditions Krisis, 2007.
13 Муфф Ш. (р.1943, Шарлеруа,
Бельгия) - профессор политической теории факультета политических наук
Университета Вестминстера (Великобритания). В русле постмарксизма она
рассматривает широкий спектр проблем новых социальных движений, теорию
плюрализма, социального антагонизма и радикальной демократии. Автор книг:
Hegemony and Socialist Strategy. Towards a Radical Democratic Politics (1985; в
соавторстве с Эрнесто Лакло); The Return of the Political (1993); The
Democratic Paradox (2000). В 1999 г. в левом издательстве Verso (Лондон,
Нью-Йорк) под ее редакцией вышел сборник "Вызов Карла Шмитта" (The
Challenge of Carl Schmitt, ed. by Chantal Mouffe. London, Verso, 1999) со
статьями П.Херста, С.Жижека, Ж.-Ф.Кервежана.
14 Mouffe Ch. On the Political.
Routledge, 2005; Zizek S. Carl Schmitt in the Age of Post-Politics.//The
Challenge of Carl Schmitt, рр. 18-37. См. также: Mouffe Ch. Carl Schmitt
and the Paradox of Liberal Democracy.//The Challenge of Carl Schmitt, рр.
38-53. Рус. пер.: Муфф Ш. Карл Шмитт и парадокс либеральной
демократии.//Логос, 2004, №6 (45), с. 140-153.
15 Rasch W. Human Rights as
Geopolitics: Carl Schmitt and the Legal Form of American Supremacy.//Cultural
Critique, Spring 2003, №54, p. 123.
Автор- доцент кафедры истории философии ГУ-ВШЭ, кандидат
философских наук.
Публикация подготовлена при
поддержке ГУ-ВШЭ, индивидуальный исследовательский проект №07-01-133
"Наследие Карла Шмитта и его актуальность для современной политической
мысли".
Международная жизнь, №7/2008