Журнал «Золотой Лев» № 151-152 - издание русской консервативной мысли

(www.zlev.ru)

 

Я.А. Бутаков

 

Выпавшие из истории

 

Отсутствие в позднем СССР сил, готовых до конца и любой ценой

сопротивляться деструктивным тенденциям, стало для него фатальным

 

 

ИТОГИ НОВОЙ СМУТЫ

 

Перемены, произошедшие с нашей страной в начале 1990-х годов, сравнимы по масштабам с переломом 1917–1921 гг. Хотя в конце ХХ века обошлось без тотальной гражданской войны, российская государственность и российское общество пережили революционную ломку, в чем-то даже превосходящую по последствиям трагедию начала прошлого века.

Сравним. В результате победы большевиков была утрачена часть земель Российской империи: Польша[1], Финляндия, Прибалтика, Западная Белоруссия, Волынь, Бессарабия. Однако почти все эти земли, за исключением Польши и большей части Финляндии, большевики вернули в течение первых двух десятилетий своего господства. Геополитические итоги распада СССР оказались для России более болезненными: страна почти вернулась к границам Московии начала царствования Алексея Михайловича (до присоединения востока Украины).

Вновь радикально поменялся социально-экономический строй, что, как и во время гражданской войны начала ХХ века, сопровождалось упадком народного хозяйства и уровня жизни подавляющего большинства людей[2]. Последствия нового упадка оказались более значительными: спустя 17 лет после «демократической» революции Россия не может достигнуть дореволюционного уровня производства, тогда как в предыдущей аналогичной ситуации, при большевиках, это ей удалось сделать через 5-6 лет после окончания гражданской войны.

Да и нельзя считать, что в этот раз мы полностью избежали фазы гражданской войны. В Москве был только краткий эпизод вооруженного противоборства. Но зато на окраинах бывшей империи война полыхала долго и по-настоящему[3]. По существу, она еще не завершилась. Это касается не только «замороженных» конфликтов на территории СНГ, но и собственно РФ: угроза этнического сепаратизма и связанного с ним терроризма не изжита и время от времени дает о себе знать то взрывами в московском метро, то нападениями боевиков на города и веси Северного Кавказа.

Демографические последствия недавнего перелома тоже сопоставимы с потерями России в результате Первой мировой и Гражданской войн, если не больше. Правда, эти потери в основном косвенные, но в данном случае неважно, что привело к сокращению численности населения страны на несколько миллионов человек – военные действия и прямой террор или же резко ухудшившееся материальное положение огромных слоев населения, разрушение системы социального обеспечения и здравоохранения, снижение качества жизни во всех ее проявлениях. Тем более, если это снижение – непосредственное следствие произошедшего общественно-политического переворота.

Пожалуй, единственное, что существенно отличает нынешнюю ситуацию от той, что была 85-90 лет назад – политическая власть осталась в целом в руках того же общественного класса, которому она принадлежала и до 1991 года. Что, кстати, налагает на этот класс дополнительное бремя исторической ответственности за весь негатив последних десятилетий и многих заставляет подозревать, что трагический сценарий «демократических» реформ был заранее спланирован «революционерами сверху».

Кстати, рассуждения о том, что удручающие итоги 90-х годов – необходимая плата за то, что мы все-таки избежали ужасов крупномасштабной гражданской войны, основаны на обывательском предрассудке. Согласно ему, гражданская война – однозначно негативное явление, кровавая междоусобица, ужасное братоубийство и т.д. Однако попробуем посмотреть на это не с примитивно морализаторской точки зрения.

 

УНИВЕРСАЛЬНЫЙ ЗАКОН ГРАЖДАНСКИХ ВОЙН

 

Рассматривая историю гражданских войн, а особенно их последствия для государств, беспристрастный наблюдатель не может не увидеть, что все они, как общее правило, приводили не к ослаблению, а к усилению государств. В результате гражданской войны возрастает могущество страны, ее пережившей. Этот объективный исторический результат мы наблюдаем на примере всех известных гражданских войн, происходивших внутри великих держав.

Серия гражданских войн в Древнем Риме в I столетии до Р.Х. закончилась могучим укреплением государственности при Августе. Китай, фактически распавшийся после революции 1911–1913 годов, смог снова стать единым только вследствие решительной победы одной из сторон в гражданской войне, прекратившейся в 1949 году. Гражданская война в Англии в середине XVII века окончательно завершила формирование Соединенного Королевства, объединив Англию, Шотландию и Ирландию, и послужила началом создания Британской империи. Гражданская война во Франции в конце XVI столетия поставила точку в процессе объединения страны[4].

Россия под руководством большевиков хотя и не сразу, но добилась такого могущества, о котором она не могла реально помыслить в дореволюционное время. Помимо резкого расширения геополитической сферы влияния, что произошло уже после Второй мировой войны, Россия еще в 20-30-е годы получила в свои руки такой инструмент, как «пятая колонна» почти во всех странах мира. Этот инструмент служил не только интернациональным целям «мировой революции». Сама идея мировой революции была успешно поставлена Сталиным на службу великодержавным устремлениям СССР.

Испания именно при «каудильо» Франко, победившем в гражданской войне, пережила экономический подъем. Позитивные исторические последствия гражданских войн в малых странах не так заметны, как в больших. Хотя та же Мексика, например, после гражданской войны 1910–1917 годов стала гораздо более стабильным государством, чем прежде. Поэтому отмеченная тенденция есть универсальный закон, которому подчинены все цивилизованные общества.

 

ПОЗДНИЙ РЕВАНШ

 

Противником большевизма в Гражданской войне была вовсе не старая, дореволюционная Россия. Не царским венчанием завершилось бы взятие белыми Москвы, а созывом Учредительного собрания и инаугурацией президента. Не «Боже, Царя храни» пели добровольческие белогвардейские полки, как в этом нас пытался уверить кинематограф времён СССР, а про «свободу» и «честь народа». Белые – это дважды проигравшие деятели Февраля 1917 года.

В 1991–1993 гг. белые взяли не персональный, но идеологический реванш. Их идеи возобладали в мышлении переродившейся большевицкой элиты. Поэтому то, что случилось в 1990-е годы, позволяет представить то, что произошло бы в случае победы белых в 1918–1919 гг. Если в результате победы красных белые оказались вынуждены покинуть страну и в дальнейшем они могли свободно развивать свои политические идеи в эмиграции, не подвергаясь гнету победителей, то при победе белых красные не смогли бы воспользоваться преимуществами эмиграции. Куда бы делись из России массы поверивших в социализм крестьян и рабочих? Они бы оказывали пассивное, а по мере возможности активное сопротивление, власть же оттеснила бы их вместе с их политическими вождями в положение маргиналов, в то же время пытаясь по частям ассимилировать их в буржуазную систему.

То есть ситуация 1990-х годов реализовалась бы раньше – в 1920-х годах. Правда, учитывая тогдашнюю специфику, возможно, с более разрушительными последствиями для государственности. Представление об этом дает состояние тыла белых армий в Гражданскую войну. Россия в случае их победы могла превратиться в конгломерат воюющих между собой республик, атаманств, партизанских районов и т.п., уподобившись Китаю того времени. Может, поэтому победа красных, ведшая к укреплению государственности, оказалась более закономерной.

 

КРОВАВАЯ И ШОКОВАЯ ТЕРАПИЯ

 

Гражданская война как разновидность конфликта радикально разрешает политический кризис. Это можно уподобить температурной реакции организма на возбудителя болезни. Конечно, если возбудитель слишком силен, то он может убить организм. Такая опасность существует и при гражданской войне. Но исходит она не от самой войны, а от силы кризиса, ее вызвавшего. Гражданская война оказывается просто сильнодействующим средством разруливания кризисной ситуации, избавляющим страну от застоя и деградации.

Гражданская война показывает наличие общественно-политических сил, готовых любыми способами бороться за свою Правду. Эта готовность – показатель социально-политической молодости и здоровья. Это свидетельство нерастраченного социально-преобразующего потенциала в нации. Фатальной судьбой распадавшегося СССР явилось отсутствие в нем таких сил, которые способны были пойти на противодействие силам хаоса и деструкции, не останавливаясь при этом перед опасностью вызвать гражданскую войну.

Смена социально-политической парадигмы в позднем СССР совершилась относительно мирно. Тем не менее, для значительной части общества, в том числе интеллигентных его слоев, свершившиеся перемены обернулись социальной катастрофой. Крупные социальные группы в одночасье оказались в положении париев, социальных лузеров, маргиналов.

 

Без открытой политической дискуссии нет проектного видения будущего

 

ДЕФИЦИТ ИСТОРИЧЕСКОГО МЫШЛЕНИЯ

 

Итак, на этот раз без новой гражданской войны, мы пережили очередной крах российской государственности и мучительный процесс ее восстановления. Такой судьбоносный период истории нации, наполненный яркими событиями, «звездным часом» одних и поломанными судьбами других, по идее, должен был бы породить целый поток общественного осмысления, как это было в 1920–1930-е годы. Особенной активностью тогда отличалась как раз проигравшая сторона: ей было о чем сожалеть, и в связи с этим она более глубоко и всесторонне анализировала совершившееся. В наше время следовало бы ожидать целого потока публикаций от тех, кто в крушении социализма и Советского государства увидел и продолжает видеть поражение своих идеалов и принципов. Однако этого не произошло.

Историография революции 1917 года и Гражданской войны зародилась еще до окончания этих событий. С момента кризиса 1991 года в России (СССР) прошло почти 17 лет, однако у нас до сих пор нет историографии того периода. Крайне скудна и мемуарная литература, посвященная недавним временам. Действующие политики предпочитают помалкивать, а отставные пишут разоблачительные книжонки, рассчитанные на дешевую сенсацию, а не на поиск исторической правды и анализ собственных действий и поступков современников.

Установившееся господство примитивных вкусов («революция низких смыслов», как назвала это явление современная писательница К. Кокшенева), определяющее спрос на современном литературном рынке, дает этому лишь частичное объяснение. Потому как различные сегменты элитарного спроса все-таки заполняются требуемой продукцией. Но спрос на трезвые и нелицеприятные рассуждения о недавнем прошлом как будто отсутствует даже в интеллигентных кругах. Там явно преобладает стремление к конструированию виртуального будущего – выстраиванию новых идеологий (которые являются чаще всего не чем иным, как пережевыванием старых, затасканных еще в начале 90-х годов, концепций). Между тем, без подлинно исторического анализа происшедшего невозможно создать действенную идеологию будущего.

Этому факту не противоречит то, что современная публицистика полна оценочными суждениями о переменах последних двух десятилетий. Однако почти все они, за, быть может, малыми исключениями, основаны на чисто субъективной, зачастую эмоциональной трактовке, во многом навеянной персональными переживаниями. Историософия в данном случае идет впереди историографии. Но, не установив движущих сил совершающихся процессов, их основных участников (общественных классов, страт и т.п.), не выявив их мотивов, мы, однако, пытаемся охарактеризовать совершившиеся перемены и дать прогноз на будущее. Вся эта умозрительная работа оказывается совершенно оторванной от фактографического фундамента. Из панорамы событий выхватываются отдельные фрагменты, которым бессознательно и часто безосновательно придается наибольшее значение, а цельный взгляд отсутствует.

Отмеченное явление тем более удивительно, что система преподавания общественных наук в России (СССР) под коммунистическом управлении давала и обширный запас фактов, и научную методологию изучения. И вот оказалось, что интеллигенция, взращенная этой системой, совершенно не в состоянии убедительно применить полученные в ней знания для объяснения того, что произошло и происходит со страной и с нами. Дело отнюдь не в негодности самой системы. Здесь воздействовали факторы более высокого уровня.

 

ВСЕ ИДЕТ ПО ПЛАНУ

 

Стоило ли всерьез думать о современных событиях и процессах в категориях, заданных историей и обществознанием, когда те же научные дисциплины, как их преподавали, давали уже конечные и безапелляционные выводы насчет состояния и перспектив «советского общества»? Стоило ли думать об этом, когда магистральный путь страны был безальтернативно начерчен с трибун партийных съездов и пленумов?

История Государства Российского (когда его назвали СССР), особенно после окончания Великой Отечественной войны, представлялась в виде непрерывного поступательного развития, скрупулезно расписанного по пятилеткам. Если история капиталистических и развивающихся стран полна событий, связанных с борьбой трудящихся за свои права, борьбой угнетенных народов за независимость и т.д., то события в социалистическом лагере если и вызваны борьбой, то лишь за повышение производительности труда, за научные и прочие достижения, да и те в общем и целом предусмотрены народнохозяйственным планом. В стране победившего социализма нет борьбы за власть, пронизывающей всю предшествующую историю человечества – вот одна из главных доктринальных установок советского обществознания. Яркая событийная история стала представляться чем-то внешним по отношению к планомерной жизни нашего социума.

В этом восприятии исчезал конфликт, который, как учила та же история, служит неотъемлемым условием развития. Однако общество развитого социализма рисовалось как все менее и менее конфликтное, а коммунизм – как стадия, на которой будут вообще сняты все общественные противоречия. Короче, советский интеллигент[5] воспитывался в представлениях о «конце истории», задолго до того, как этот термин ввел в оборот Ф. Фукуяма. Даже разочарование значительной части интеллигенции в социалистическом идеале не поколебало ее квазимарксистского телеологизма, а лишь переориентировало его в либеральное русло. Чувство достигнутой цели, сопутствовавшее вере в «развитой социализм», но ущемленное «перестройкой», способствовало тому, что новый идеал показался достижимым сразу и без подготовки, как по мановению волшебной палочки.

 

БУДУЩЕЕ РОЖДАЕТСЯ В ИДЕЙНЫХ ДИСКУССИЯХ

 

За долгие десятилетия отсутствия в стране публичной политики, открытой конкурентной борьбы идей и лидеров, наше общество как бы выпало из истории[6]. Именно в этом, как представляется, главная причина крайне скудного исторического осмысления переворота начала 90-х. По-прежнему маниловские рассуждения о желательном и должном превалируют над размышлениями о причинах реально случившегося и над конкретными рецептами преодоления его негативных последствий.

Один из симптомов этого глубочайшего кризиса исторического сознания русского общества – кризиса, являющегося, в свою очередь, следствием длившегося десятилетиями усыпления политического творчества нации – отсутствие реальной конкуренции проектов будущего[7]. В межпартийной борьбе не сталкиваются альтернативные концепции развития страны. Правящая партия, правда, пытается имитировать внутреннюю дискуссию между идейными платформами, но пока дальше пиар-проекта это дело не идет. Разительное отличие от ситуации тех же 1920-х годов, когда, несмотря на наличие всего одной партии, боролись, причем весьма жестко, несколько идейных платформ, по-разному представлявших себе магистральный курс развития страны[8].

Я не предлагаю копировать способы той борьбы. Но в те времена, по крайней мере, не было дефицита в проектном видении будущего страны и в альтернативных стратегиях его осуществления. А теперь на этом поприще нет никаких разногласий внутри правящей партии, да и межпартийные споры проходят как бы по инерции и по обязанности партий хоть чем-то отличаться друг от друга. При этом от недостатка креативности больше всего страдает именно так называемая оппозиция, что уж вовсе парадокс: по логике вещей следовало бы наоборот.

В стране снова исчезает альтернативность в публичной политике, резко сократился ее конкурентный сегмент. Общество, оказывающееся выключенным из текущей политики, воспринимает ее не как поле приложения творческих сил и реализации гражданских обязанностей, но как отвлеченную сферу, из которой до него доносится голос недостижимой всемудрой власти. Такое общество, как мы видели, перестает воспринимать историю как нечто, с ним совершающееся, а следовательно, оказывается неспособно адекватно оценить себя на фоне меняющегося мира и ответить на вызовы времени.

 

ПРМонитор, 1.05.2008, 2.05.08.