Журнал «Золотой Лев» № 140-141 - издание русской
консервативной мысли
С.Б. Переслегин
Зачем
нужна война?
«Лети,
лети лепесток - // Лети на Дальний Восток, //
Лети на Ближний
Восток, // Лети, наматывай срок, //
Быстрей тугих
парусов, // Над острой кромкой лесов, //
Над ровной
гладью морей - // Чужой ракеты быстрей»
А.Васильев
«Вы уверены, что рано или поздно пограничники не проникнутся пониманием
того, что все границы – условность! И провести их (а затем охранять, конечно!)
можно где угодно: по пространственно-временному континууму, в фазовом
пространстве системы отношений, по битовым полям инфомира
и даже – мембрана не дрогнет сказать! – по уровням самого Альфабета!».
Я. Юа, А. Лазарчук
Война, политика и стратегия
Сегодня вечером начнется Первая
Мировая война. Вооруженные столкновения охватят 12 квадратных метров: площадь
комнаты, где на полу разложены карты, а на столе – справочники и CD-диски с
тактико-техническими данными. Война будет очень реальной: почти физически будет
ощущаться напряжение противостояния великих сражающихся Империй. Диктофон
зафиксирует вдохновляющие дискурсы, компьютер запишет
для последующего анализа судьбоносные решения. Прозрения и ошибки, вдохновение
и усталость, деятельность и рефлексия станут достоянием Истории. Правда,
альтернативной истории. А в Текущей Реальности три девушки в возрасте от 14 до
17 лет пройдут интеллектуальный тренинг по искусству государственного
управления в условиях системного кризиса.
Война на моем столе столь же реальна, как и война на экране
моего телевизора. А для игроков даже более реальна:
ведь они ее участники, а не зрители. Причем, привилегированные участники. Лица,
принимающие решения.
Им, игрокам, предоставляется возможность сначала повторить
все промахи, которые имели место в Текущей Реальности, а затем сделать свои
собственные ошибки, чтобы, накопив опыт и инсталлировав собственные уникальные
техники, научиться не ошибаться. И
следовательно, обрести умение решать любые стратегические задачи в любых
условиях и с любыми начальными данными. Выигрывать за Максимилиана фон Шпее бой у Фолклендских островов. Сводить к неопределенному
миру Тихоокеанскую войну 1941 – 1945 гг. Водружать не позднее середины 1915
года русское знамя над Константинополем. Военное искусство все это позволяет:
оно ведь сродни театру и имеет значительную трансцендентную составляющую.
Война (как и революция, которая, по своей сути, тоже война,
только направленная на более близкого и более опасного противника) есть
концентрированное выражение Истории, одно из основных Представлений прогресса.
Именно поэтому, «кто не понимает до конца всего вреда от войны, не может
понять до конца и всю выгоду от войны», и наоборот.
Война есть, прежде всего, информационная, а уже затем
материальная деятельность. Деятельность
повсеместная и очень древняя: следы войны обнаруживаются в любых человеческих
культурах, где есть принципиальная возможность их регистрации.
Определим «войну» как любой конфликт, при котором выживание
противника не рассматривается вами, как необходимое условие. Это не означает, что вы обязательно стремитесь убить его.
Просто, такую возможность вы рассматриваете и считаете «в принципе, приемлемой».
В том смысле, в котором великий Президент США Теодор Рузвельт, как-то сказал,
отвечая на вопрос, будет ли он присутствовать на похоронах одного из своих многочисленных
политических соперников: «Нет, но я эти похороны вполне одобряю».
Под такое определение попадают и столкновения между
государствами, и коммунальные стычки, и бандитские «разборки», и даже семейные
неурядицы.
Следовательно, элементарные представления о военной науке,
военном искусстве и военной эзотерике должны быть достоянием каждого грамотного
человека. В действительности, современное образование в лучшем случае готовит
из школьника солдата, обученного нескольким элементарным приемам. Хочется сказать,
что высшую стратегию национальные и международные элиты приберегают для себя,
но, увы, это слишком хорошо, чтобы быть правдой. Единая система военного
обучения в современных демократических государствах просто отсутствует, и
воззрения большинства граждан на проблемы антагонистических конфликтов
находятся на пещерном уровне. Дело несколько улучшают интеллектуальные тренинги,
организационно-деятельностные, ролевые, штабные игры,
но практика их проведения не является ни повсеместной, ни массовой.
Отсутствие у населения военных знаний превращает войну в
нечто сакральное либо, напротив, демоническое. Поэтому массы и элиты,
властители дум и СМИ относятся к ней слишком серьезно. Конечно, «война—это
великое дело для государства, это почва жизни и смерти, это путь существования
и гибели», но нельзя забывать, что война является сугубо временным и,
в известном смысле, «неправильным» явлением, она гораздо ближе к карнавалу или
театральному представлению, чем к обыденной жизни. Мирное развитие – для нации,
конфессии, семьи или отдельного человека - настолько же важнее и сложнее
военного противостояния, насколько жизнь интереснее и значительнее театра.
Но, заметим, невозможно овладеть искусством сценирования мирной жизни, плохо разбираясь в логике войны.
Теория жестких антагонистических конфликтов довольно
проста.
Целью войны является мир, который лучше довоенного хотя бы
только с вашей личной точки зрения. Это определение,
принадлежащее Б. Лиддел-Гарту может быть
расширено: целью войны является расширение пространства решений победившей
стороны. Иными словами, войны ведутся, прежде всего, за свободу (в частности,
за свободу действий), то есть – за потенциальные возможности, и лишь во вторую
очередь за материальные блага.
Содержанием войны является целенаправленное преобразование
заданной начальной ситуации в ту конечную, в которой цель войны оказывается
реализованной. Алгоритм, схема, метафора этого преобразования называется планом
войны.
Война разбивается на последовательность операций, которые,
в свою очередь, дробятся на ряд боев. Соответственно, в теории войны выделяют
тактику – умение выигрывать бой, оперативное искусство, в рамках которого
подготавливаются и проводятся операции, и стратегию.
В своем первоначальном древнегреческом значении термин
«стратегия» означал умение правильно рассчитывать и рационально организовывать
движение войск. Позднее под «стратегией» начали понимать искусство выигрывать
войну.
В современной теории стратегия – это умение менять масштаб
управления. А также – искусство добиваться поставленной цели, имея заведомо
недостаточные для этого ресурсы. Последнее суждение заключает в себе сущность
военного управления и логику войны, как антагонистического конфликта,
поддерживающего развитие общества.
В войне Вашими противниками являются люди: носители разума,
способные превратить в ресурс любую материальную или информационную сущность. Поэтому
никакие ресурсы, сосредоточенные Вами для ведения военных действий, не могут
быть адекватными. Очень редко они оказываются избыточными (и это всегда грубый
промах планирующей инстанции, заслуживающий щедринского
«чижика съел»). Практически всегда ресурсы недостаточны. Именно поэтому
стратегия является искусством в гораздо большей степени, нежели наукой.
В известной мере, стратегия – это искусство добиваться
оптимального результата заведомо ошибочными действиями (поскольку можно строго
доказать, что правильными действиями добиться такого результата невозможно).
Стратегия – это всегда азартная игра, это подбрасывание монетки, на одной
стороне которой написано «поражение», а на другой «победа». Но, во-первых, это
«игра с ненулевой суммой», то есть выигрыш одной стороны не обязательно
означает проигрыш другой – оба противника могут одновременно выиграть или одновременно
проиграть, а, во-вторых, в эту игру можно играть хорошо или плохо.
Если сравнивать стратегию с другими играми, то она лежит
где-то между шахматами и покером. От шахмат стратегия берет логику, жесткие
правила, интеллектуальную составляющую, организованность и порядок. От покера –
этику, действия вне логики и правил, эмоциональную составляющую, блеф, хаос и
произвол.
Эти составляющие трудно, почти невозможно, совместить в
одном человеке, поэтому стратегия (даже в коммунальных конфликтах и бандитских
разборках) – коллективная форма деятельности, в которой командиру, принимающему
решение обязательно должен соответствовать начальник штаба, который
подготавливает это решение. Обычно, начальник штаба отвечает за логику и
порядок, а командир – за хаос и произвол, хотя в истории бывало по-разному.
Тактику, оперативное искусство и стратегию можно
рассматривать как последовательные ступени военной «лестницы». В XX столетии
эта лестница была значительно расширена «вверх». Англо-американская военная
наука ввела в рассмотрение большую стратегию или искусство выиграть мир.
Чжоу–Эньлай, обратив известную формулу Клаузевица,
добавил ступеньку политики или, вернее, геополитики. Опыт двух первых мировых
войн дал понимание значения экономического превосходства. Третья Мировая
(«холодная») война, в которой блестяще победили Соединенные Штаты Америки,
выстроила верхнюю ступень «лестницы»: военную психологию, искусство создавать и
поддерживать социальную связность. Наконец, на границе тысячелетий возникла
«большая тактика» (искусство навязать бой армии и населению противника).
Мастером этого раздела военного искусства принято считать Усаму
Бен Ладена, хотя крайне сомнительно, что указанный
арабский террорист имел какое-то отношение к 11 сентября 2001 года.
Как правило, верхние «ступени» лестницы
господствуют над нижними (то есть, правильная стратегия позволяет исправлять
тактические ошибки, а высокая социальная связность более значима, нежели
военное поражение), но «козыри» верхних ступени разыгрываются гораздо
медленнее, и до того момента, когда они начнут действовать в полную силу, можно
просто не дожить. Как, например, не
дожили Афины до осуществления стратегического плана Перикла.
Как правило, победить в войне нетрудно. Нужно лишь иметь в
виду, что ее карнавальный характер подразумевает включение Вашего триумфа в
вечный сюжет «беличьего колеса». Иными словами, с неизбежностью «…победы
сменяются разгромами, рушатся высокие башни, горят горделивые замки, и пламя
взлетает в небеса…». Речь, однако, не идет о «дурной бесконечности». Война
– воплощенное развитие: со временем меняется и ее характер, и характер мирной
жизни, и структура самого общества, порождающей войну для того, чтобы охранять
мир.
Поэтому воевать можно хорошо и плохо, способствуя развитию
общества или препятствуя ему. Можно воевать, разрушая, можно воевать, созидая,
и человеческая история полна примерами и тех, и других войн.
Этика войны не отличается от любой этики, претендующей на
общечеловеческий характер. Смешно учить через две тысячи лет после Христа, что
нехорошо расстреливать заложников или разрушать неприятельские города. Странно
через две с половиной тысячи лет после Сунь-Цзы
объяснять, что поскольку «война любит победу и не любит продолжительности»,
быстро проиграть антагонистический конфликт зачастую полезнее, чем медленно и
мучительно его выигрывать. Но чтобы принять последнее, надо научиться рассматривать
войну через призму карнавальности, то есть, не вполне
серьезно относиться к ней и ее итогам. Да, на войне погибают люди. В том числе
– мирные жители, никакого отношения не имеющие, ни к войне, ни к процедурам
управления, ни даже к развитию. Да, война есть неприкрытое, разрешенное и
предписываемое насилие: в этом содержание данного социального института.
Однако, как правильно отмечал еще Воланд, человек
смертен и, более того, внезапно смертен. Понимание этого обстоятельства не
должно лишать нас чувства юмора.
Вы можете вспомнить, когда закончилась Тридцатилетняя
война, и каковы были ее итоги? Каких территорий лишилась Германия по
Версальскому договору? В чем содержание Вашингтонских военно-морских
соглашений? Кто выиграл битву при Сольферино?
Сервантес потерял руку в бою при Лепанто, чем закончилась
эта битва? Если Вы можете ответить на эти вопросы, Ваша осведомленность в
военной истории много выше среднестатистической. Если эти войны и сражения до
сих вызывают у Вас сильные эмоции (грубо говоря, Вам не все равно, кто одержал
победу, кто потерпел поражение, и в чьих руках остается «устье Тары»), Вы,
скорее всего, знакомы с одной из техник активизации исторического сопереживания.
Как правило, люди помнят только последнюю войну, а
судьбоносной считают назревающую, но еще не наступившую. И только к этим двум
войнам они относятся с леденящей душу серьезностью. А к остальным никак не
относятся. Забывают. И не потому ли шаг за шагом и век за веком повторяют одни
и те же ошибки?
Зачем нужна война?
Вопрос, вынесенный в заголовок данной главы, является в современном
политкорректном обществе Запада крамольным и даже
запрещенным. Но раз уж люди воюют на протяжении всей своей наблюдаемой истории,
разумно предположить, что какой-то общечеловеческий смысл в этой деятельности
все-таки есть.
Заметим здесь, что древние греки Ареса, бога войны, не
любили, и даже в уста Зевса они вложили слова осуждения в его адрес. Тем не
менее, Арес оставался одним из богов-олимпийцев, которых и было-то всего
двенадцать (притом, что вообще-то в Греции «проживали» сотни тысяч богов низкого
ранга). И ему ни разу не угрожала опасность покинуть Олимп. Из этого факта мы
должны сделать вывод, что античность рассматривала войну, как неприятную, но
неизбежную сторону жизни.
Для того чтобы, во-первых, понять роль и сущность войны, и,
во-вторых, получить какие-то основания для прогнозов на будущее, мы введем
понятие социосистемы и построим соответствующее
описание системы человеческой деятельности.
Социосистемный подход базируется на предположении об общественном
характере мышления. Проблема антропогенеза, то есть возникновения человека -
носителя Разума, в этом подходе становится проблемой социогенеза–
самоорганизации специфического биологического сообщества, основанного на
процессе мышления. Такое сообщество должно «уметь» реализовывать конкурентные
преимущества, вытекающие из существования Разума, что подразумевает появление
сложных и многосторонних механизмов работы с информацией.
Несколько упрощая, можно сказать, что Человечество возникло
вместе со всеми своими атрибутивными механизмами и способами деятельности,
возникло, как связанная и жестко структурированная система. Поскольку для
биологического вида Homo и его предков эволюционно закреплены
эгоистические формы поведения, разрушающие социальность,
социогенез сопровождался преодолением высокого
потенциального барьера, а также инсталляцией специфических поведенческих норм и
возникновением особых, иллюзорных, видов деятельности, направленных на
преодоление противоречия между биологической природой человека и социальной
формой его существования.
Итак, социосистема есть
способ организации носителей разума, подобно тому, как экосистема – способ
организации живых существ. Можно сказать, что социосистема
– это такая стадия развития экосистемы, на которой экосистема «научилась»
использовать информацию как пищевой ресурс. Основополагающая особенность социосистемы заключается именно в ее способности
перерабатывать информацию, превращая ее в любые другие формы ресурсов, в
конечном итоге - в пищу.
Социосистема, разумеется, отвечает обычным требованиям к системе:
положительности «энергии связи элементов» (то есть, ее разрушение всегда
требует постороннего вмешательства) и наличию взаимозависимостей в движении
элементов, другими словами, наличию порядка, соорганизованности.
Социосистема всегда и, безусловно, должна поддерживать четыре базовых
процесса – причем, все эти четыре процесса являются операциями с информацией.
Это:
(1) процесс управления, то есть, процесс упорядочения
информации, придания ей соответствующей структуры, процесс распределения информации
внутри социосистемы;
(2) процесс познания – получение (или присвоение) новой,
ранее неизвестной, информации;
(3) процесс обучения - воспроизводство ранее присвоенной
информации;
(4) процесс производства, то есть конвертации
информации в иные формы ресурсов.
Двойственный, материально-информационный характер социосистемы проявляется в обязательности соответствия двух
систем деятельностей. Рассмотренные выше социосистемные
процессы относятся к базовой системе деятельностей: они объективны, протекают в
материальном мире и сопровождаются изменением этого мира. Вместе они реализуют
главное свойство социосистемы, как экосистемы,
обменивающейся с окружающим миром не только веществом и энергией, но и
информацией.
Наряду с ними социосистема
обязана поддерживать четыре процесса, образующих иллюзорную (символьную,
знаковую) систему деятельностей. Эти процессы субъективны, протекают во внематериальном мире и воздействуют на «объективную
Реальность» лишь опосредовано – через влияние на базовые процессы, «тенями» которых
они являются. Взятые вместе, иллюзорные социосистемные
процессы поддерживают стабильность социосистемы,
обеспечивая социальность человеческого поведения.
К иллюзорным социосистемным
процессам относятся:
(-1) война и иные формы организованного насилия (иллюзорное
управление социосистемными процессами через
разрешение и поощрение во время войны табуированного в мирное время поведения);
(-2) экзистенциальные формы деятельности, вера (иллюзорное
познание или же познание иллюзии);
(-3) оценивание и иные формы контроля (иллюзорное
обучение);
(-4) эстетизация пространства,
искусство (иллюзорное производство или же производство иллюзий – знаков,
символов и т.п.).
Несколько упрощая, можно сказать, что базовая система
деятельностей образует социосистемное «сознание», а
иллюзорная – социосистемное «подсознание».
«Подсознательные» виды деятельности особенно значимы в кризисные эпохи, когда
базовые социосистемные процессы приходят в упадок.
Возникновение иллюзорной системы деятельностей позволило
разрешить противоречие между биологическим и социальным аспектами социосистемы путем его замены на набор противоречий между
базовыми и иллюзорными деятельностями. Эти противоречия снимаются различными
социальными институтами, носящими исторически ограниченный характер (то есть, в
разные эпохи «сшивка» базовых и иллюзорных деятельностей осуществляется
по-разному). В современную эпоху социосистемные формы
деятельности и их «сшивки» выглядят следующим образом:
Социосистема, «по построению» «привязана к местности», что подразумевает
определенные формы оседлости, способна неограниченно долго поддерживать
специфически человеческие паттерны существования, и обречена на развитие,
поскольку насыщена структурными противоречиями.
Для социосистемы одновременно
выполняются следующие критерии:
наличие общего хозяйственного механизма (критерий
К.Маркса);
развитое разделение труда (критерий Ф.Энгельса);
Поддержание базовой системы деятельностей, то есть
процессов познания, обучения, управления, производства;
«фрейдовское» расслоение психических
процессов на сознательные и бессознательные, причем как на уровне самой социосистемы, так и любых ее связанных подсистем, включая
элементы; вытекающее отсюда существование иллюзорных социосистемных
деятельностей: войны, контроля, эстетизации, экзистенции (Критерий К.Юнга);
существование социальной и индивидуальной трансцендентной
деятельности (критерий А.Веркора).
Рассматривая социосистему как
эволюционный приспособительный механизм, способствующий выживанию и процветанию
вида, мы должны прийти к целому ряду важных выводов:
- Устойчивость социосистемы к
внешним (природным) воздействиям носит эволюционно-биологический характер, то
есть очень велика;
- Устойчивость природы, в том числе, живой природы, к
антропогенному воздействию заведомо превышает устойчивость социосистемы
к природному воздействию. Иными словами, Человечество не в состоянии причинить
живой или неживой природе эволюционно ощутимый вред;
- Замкнутость социосистемы по
веществу и энергии со временем возрастает, поэтому проблема потребляемых
ресурсов носит характер исторически ограниченного кризиса, а не принципиального
ограничения на развитие;
- Человек (как элемент социосистемы)
является эволюционным «абсолютным хищником», поэтому самим фактом своего
существования он стимулирует биологическую эволюцию.
- Социосистема по определению
выделена из внешнего мира (как единственная экосистема, способная
конвертировать информацию в иные формы ресурсов) и поэтому обречена на
развитие.
- Социосистема, образованная
видом Homo, содержит неустранимое противоречие между
общественным характером информационного производства и эволюционно закрепленным
на уровне вида биологическим эгоизмом. Это, во-первых, обрекает систему на
быстрое развитие, во-вторых, порождает целый ряд иллюзорных деятельностей, в
том числе – войну. Отсюда можно заключить, что развитие социосистемы
никак не может быть устойчивым.
Из иллюзорного (карнавального, театрального) характера
войны вытекают следующие важные следствия:
- Глобальная термоядерная война крайне маловероятна,
поскольку, во-первых, не способна решить задачу социальной сублимации и,
во-вторых, угрожает целостности социосистемы;
- уменьшение угрозы внешней войны увеличивает вероятность
войны внутренней;
- общее ослабление военной угрозы способствует возрастанию
индивидуального насилия (войны всех против всех);
- религиозные чувства есть превращенная форма
агрессивности (рост религиозности населения приводит к войне);
- альтернативной формой реального насилия может быть
насилие иллюзорное - СМИ, массовые шоу, и, прежде всего, интерактивные
компьютерные игры.
Таким образом, война есть плата биологического вида Homo Sapiens за свое существование
в форме социосистемы, за эффект социальности.
И плата недорогая, что можно заметить, сравнивая, сколько на Земле людей и
сколько биологически близких к ним крупных обезьян. Войны народов, классов,
конфессий, иных социальных групп заменяют в человеческом существовании борьбу
всех против всех в биологических сообществах. В определенном смысле можно
согласиться с Дж.Оруэллом: война это мир, и мир это война. Заметим, что снижение
угрозы глобального противостояния в период 1986 – 2000 гг., привело к росту
региональных войн и локальных конфликтов, а также уличной преступности и бытовогo насилия.
Война тысячелетиями является спутником человека, но нет
оснований считать, что так будет продолжаться «из вечности в вечность». В своем
развитии социосистема найдет иные способы сублимации
индивидуальной агрессии (искусство, спортивные и ролевые игры, виртуальные
войны и т.п.). Мы способны представить и описать такую стадию эволюции разума,
но пока не в силах ее реализовать.
XX век был эпохой тоталитарных войн. XXI век начался
грандиозным актом террористической войны «Юг» против «Запада». За сим
последовали войны в Афганистане, Ираке, Чечне. Сейчас человечество на волосок
от крупных вооруженных конфликтов в Осетии, Абхазии, Приднестровье, Израиле,
возможно, и в Иране. И, поскольку все сценарные модели указывают, что
международная напряженность вокруг «горячих точек» будет нарастать, достигая
первого пика к 2008 – 2010 году, а следующего – к началу третьего десятилетия,
приходится считаться с тем, что масштаб военных действий также будет
увеличиваться.
Если война – оборотная сторона «эффекта социальности»,
не приходится удивляться тому, что каждый из нас сталкивается с ней постоянно и
повсеместно.
Представлением называется метафора одной
системы в понятийном поле другой. Например, Жанна д`Арк,
как Представление Франции, Медный Всадник, как Представление Санкт-Петербурга
Сунь-Цзы, величайший военный теоретик в истории
Человечества. Жил и Воевал в Китае, в эпоху Сражающихся Царств (VI – Vвв. до н.э.)
Сунь-Цзы
П.Г.Щедровицкий
К.Клаузевиц указал, что война есть продолжение
политики иными, а именно, насильственными средствами. Чжоу-Эньлай, в свою
очередь, заметил, что политика есть продолжение войны – ненасильственными
средствами.
С точки зрения военной науки политика есть
искусство сохранять выгодное мировое равновесие. Экономика – искусство поддерживать
жизнедеятельность народа во время войны и во время мира.
Дж.Р.Р.Толкиен
Последний вопрос принадлежит Г.С. Альтшуллеру, создателю Теории Решения Изобретательских
Задач (ТРИЗа), автору целого ряда прекрасных
фантастических рассказов.
(с)
А.и Б. Стругацкие «Парень из преисподней»
Проще всего увидеть это, наблюдая за
поведением совсем маленьких детей: эгоистическое поведение, закрепленное в
поведенческом паттерне (от)дай!, проявляется спонтанно с первых недель жизни
ребенка, противоположный же образ действий – возьми!, воспитывается, причем
далеко не сразу и не у всех
Термин «иллюзорный» используется здесь,
отнюдь, не в негативном значении. Под «иллюзией» понимается нечто значимое, но
не имеющее или не обязательно имеющее материальное воплощение. Информационные
объекты иллюзорны, иллюзорен Бог, иллюзорны сны, иллюзорны мечты, иллюзорно
творчество (вместо того, чтобы путешествовать – реальное действие, человек
читает о путешествии – иллюзорное действие). В целом, мы понимаем здесь
«иллюзию», как некоторый аналог индуистского «покрывала Майи» - как реальное-в-нереальном.
Русский военный
стиль
Законы стратегии просты и понятны, но их прочтение очень
субъективно. Понятно, что за те столетия и тысячелетия, в течение которых
человек не только исповедовал искусство войны, но и осмысливал свои действия:
успехи и неудачи, подвиги и преступления, ошибки и «ошибки», - было создано
несколько различных стратегических школ и выработан ряд различных стилей
ведения войны.
Цивилизационный подход рисует две стратегических школы, создание которых
было исторической неизбежностью – морскую и континентальную. «Морская
стратегия» основывается на превосходстве в системе коммуникаций, прежде всего,
морских, а в наше время – еще и воздушных. За счет превосходства в коммуникациях
и, следовательно, в связности, противник подвергается блокаде и вытеснялся из
мирового торгового пространства. В конечном счете, против него
сосредотачивались ресурсы всего остального мира (морская стратегия обладает
свойством присоединять экономические ресурсы нейтральных стран), что приводило,
хотя и очень медленно, к вполне предсказуемым фатальным последствиям.
«Морская стратегия» известна нам в двух основных стилях –
английском и американском. Английский стиль – это, прежде всего, экономная
морская блокада, построенная на принципе непрямых действий. Американский стиль
– использование огромного, неоспоримого превосходства в средствах ведения
войны, что дает возможность побеждать действиями, как бы совершенно
прямыми. Оба стиля включают, как составную часть войны, окружение противника
кольцом союзов, военных и морских баз, морскую и воздушную блокаду, воздушное
наступление.
«Морские стили» войны не вызывают эстетического восхищения,
но следует признать, что они результативны и, в конечном итоге,
восторжествовали в войнах и конфликтах XX столетия.
«Сухопутная стратегия» основывается на превосходстве в
вооруженных сил, военной технике и, прежде всего, в военном искусстве. Целью
войны является разгром вооруженных сил противника, завоевание его государства,
построение Империи, как формы организации континентального пространства. За
счет военного превосходства способность противника к сопротивлению подрывается
и уничтожается, он вытесняется из политической реальности (континентальная
стратегия обладает свойством присоединять политические ресурсы нейтральных
стран).
Сухопутная стратегия также известна в двух достаточно
разных стилях – германском и российском. Для германского стиля (к нему, как это
ни парадоксально, принадлежит такая морская держава, как Япония) характерно
стремление к запредельному риску, разобщение стратегии и политики, ставка на
оперативное искусство и тактику, как на основу военного дела. Что же касается
стиля российского, то он, в известной мере, вообще отрицает стратегию и
рассматривает «приключения оперативного искусства» в качестве крайней меры.
Несколько упрощая, можно сказать, что русская военная школа
использует красивые оперативно-тактические приемы тогда и только тогда, когда
без этого невозможно обойтись. Англо-американцы экономят людей, японцы и
немцы – материальные ресурсы, русские – мышление и развитие.
Военная история подразумевает «рамку» экономической
географии: какими бы аспектами исторического бытия России мы не интересовались,
нам не уйти от обсуждения природных условий, в которых формировался русский
этнос.
Происхождение славянской племенной общности известно нам «с
точностью до легенды». В советское время родословную славян протягивали чуть ли
не к скифам, но с определенной уверенностью можно сказать лишь то, что
славянский праэтнос сформировался в условиях
Восточной Европы, и произошло это исторически довольно поздно.
Возможно, славяне – один из этносов, порожденных временем Великого
переселения народов. Во всяком случае, именно с сильнейшими антропотоками, пронизывающими в III-м веке н.э.
территорию Восточной Европы, связывают выделение восточных славян, как самостоятельной
общности.
Формирование централизованного государства восточных славян
происходило крайне медленно, и, по-видимому, мифология не напрасно связывает
ускорение этого вялотекущего процесса с «призванием варягов». Во всяком случае,
интересно отметить, что устная традиция обуславливает само возникновение русской
государственности, во-первых, с пришлой военной силой и, во-вторых, с
добровольным заимствованием чужих культурных форматов.
К IX веку Киевская Русь получила, наконец, все атрибуты
феодальной государственности и почти сразу перешла к активной экспансии в
направлениях на север и запад. Понятно, что такая политика потребовала создания
централизованных и достаточно мощных вооруженных сил.
С технической точки зрения княжеские дружинники были
вооружены и оснащены никак не хуже западноевропейского рыцаря. Тем не менее,
эпохи рыцарства Киевская Русь не знала, что привело ко многим важным
последствиям.
С. Хантингтон проводит свою
границу между европейской и «православно-католической» славянской цивилизацией
по восточной границе Польши. В действительности, эта граница возникла задолго
до христианизации Польши и никогда не носила конфессионального характера.
Европейские государственные образования формировались под
сильнейшим воздействием Римской Империи и ее катастрофического распада.
Соответственно, они наследовали римские дороги, римское (в своей логике) право,
римские города, римское сельское хозяйство. Но гибель Империи сопровождалась
разложением ее производственных механизмов. Прежде всего, это означало
деградацию экономически самостоятельного крестьянства, являющегося социальной
базой сильной и устойчивой на поле боя пехоты.
Поскольку такая пехота является основой любого боевого
порядка, Западная Европа оказалась перед необходимостью создать войско, не
нуждающееся в упорядочении. Это войско могло быть лишь конным (из соображений
подвижности) и поэтому крайне немногочисленным: в условиях натурального
хозяйства боевой конь был слишком большой ценностью.
Со временем эти структурообразующие принципы привели к
созданию средневекового рыцарства с его своеобразным кодексом чести.
Малочисленная рыцарская знать могла исполнять свои социальные функции только
при бесстрашии, возведенном в абсолют. Но это подразумевало, что боевой порядок
рыцарей был исключительно однолинейным (оказаться во второй линии значило
проявить трусость). Понятно, что управлять «рыцарским частоколом» в бою не было
никакой возможности, даже если предположить, что рыцари вообще могут
реагировать на чьи-то распоряжения.
Как следствие, в отличие от обычной армии, построенной на
иерархии и индуцирующей отношения господства-подчинения, рыцарское войско
порождало некий дух корпоративного равенства и подчеркнутой независимости.
Учтем теперь, что рыцари были весьма малочисленны (десятки,
лишь во втором тысячелетии н.э. - сотни). В реальном бою гибель даже одного
рыцаря воспринималась как существенная проблема для продолжения боевых
действий. Это возвело в военный принцип повышенную ценность человеческой жизни.
В сущности, «хабеас корпус» с его акцентом на права
личности вырос из несостоятельности европейской раннесредневековой пехоты.
Киевская Русь создавалась, как государство, вне римского
экономического пространства и не была затронуто процессами деградации
крестьянства. Соответственно, русское войско имело надежную пехоту и могло
позволить себе классические боевые порядки. А эти порядки несли с собой
иерархию, управление, дисциплину – в том числе и для княжеской дружины.
Здесь следует заметить, что если западноевропейский военный
эпос подчеркнуто аристократичен, то русские былины (хотя создавались и
исполнялись они при княжеских дворах) носят в значительной мере «крестьянский»,
«варварский», характер. В тройке богатырей старшим является не дружинник
Добрыня Никитыч, а селянин Илья Муромец – ситуация
для Западной Европы абсолютно невозможная.
На формирование русского военного искусства наложили отпечаток
следующие обстоятельства:
«молодость» этноса, отсутствие у него предшествующего опыта
государственности, политических и военных традиций;
крайне слабое воздействие со стороны более цивилизованных
народов;
отсутствие майората, что ускоряло раздробление княжеств;
сложное в военном отношении положение на границе Леса и
Степи;
преимущественно закрытый характер местности, ее слабая
культурная освоенность;
вытекающая из этого инфраструктурная необеспеченность.
Необходимо особо подчеркнуть то обстоятельство, что у
Киевской Руси отсутствовали серьезные военные и политические противники.
Взаимодействие с Великой Степью и государственными образованиями, время от
времени актуализирующимися на южных границах, носило в целом добрососедский
характер: «не обидит свата сват//и побег устроит//и напишет кто-нибудь
«Слово о Полку…». Как следствие, армия приобрела опыт «договорной войны»,
ведущейся по определенным правилам и не имеющей ясной стратегической цели. В
XIII столетии это привело к государственной и национальной катастрофе.
Причина неожиданного всплеска пассионарности
народов Центральной Азии, привычно объединяемых идентификатором «монголо-татары», не вполне ясна до сих пор. Кажется естественным
связать ее со вступлением Земли в очередной Климатический Оптимум, что
подразумевает не только виноградники на Ньюфаундленде и леса в Гренландии, но и
изменение режима увлажнения Великой Степи. Резкое увеличение продуктивности
пастбищ в XIII веке объясняет принципиальную возможность трансконтинентальных
конных рейдов, но не отвечает на вопрос, откуда в этносе, до того не знавшем
военного искусства, возникло вдруг поколение гениальных полководцев?
Монголы ввели в военный обиход концепцию массовой подвижной
армии, состоящей из легкой и тяжелой конницы и подвижного обоза. Их командиры
умели увязывать между собой действия стратегически разобщенных «армейских
групп» на огромном евразийском театре военных действий (Заметим, при отсутствии
адекватных карт), задача, с которой так и не удалось справиться фельдмаршалам
III Рейха. Монголы с одинаковой легкостью превращали в стратегические победы и
частные тактические успехи, и серьезные оперативные неудачи.
Все военные компании полководцев Чингиза
преследовали решительные цели. Речь шла не об ординарной победе, но о полном
разгроме противника, об уничтожении его армии, физическом истреблении административной
и военной элиты, разрушении государственной экономики.
Понять подобные действия, как действенный способ ведения
войны, русские князья были не в состоянии. Уже это предопределило их поражение:
четкой и целеустремленной стратегии монголов они смогли противопоставить лишь
простейшую оборонительную тактику. Монголы, однако, умели не только осаждать
крепости, но и брать их прямым штурмом, так что тактика обороны с опорой на
укрепленные пункты была против них заведомо самоубийственной.
Результатом кампании 1237 – 1239 гг. стало уничтожение
Киевской Руси. Теперь перед русским военным искусством стояла только одна
задача: сохранить существование народа. Это подразумевало необходимость поиска
«модуса вивенди» с победителем.
В течение последующих двухсот лет все политическая история
России строилась вокруг взаимоотношений с Ордой, а вся военная стратегия
русских княжеств сводилась к попыткам найти «асимметричный ответ» на вызов
ордынской конницы.
Во второй половине XIII века характер монгольского
завоевания меняется: победители пытаются организовать жизнь на подвластных им
территориях. Выжившие русские князья становятся лояльными вассалами Орды. На
Русь постепенно проникают элементы культуры самой Монголии, Китая, Хорезма.
Начинается генетическое перемешивание победителей и побежденных.
В этот период формируется русский национальный характер, и
русская армия обретает ряд специфических черт, которыми она будет отличаться на
протяжении всей своей истории.
Русские учились военному делу у Орды, хотя применяли
полученные знания к совершенно другой военной машине. Монголы действовали
массой: «множество пугает…», - и русская армия всегда, во все эпохи,
стремилась к максимально возможной численности. Монголы использовали глубокие
расчлененные построения, и такие построения на века стали «визитной карточкой»
русского стиля ведения войны. Монголы были равнодушны к боевым потерям, и
подобное равнодушие по сей день характеризует русское командование.
Такая безжалостность имела стратегическое обоснование. В
XIII – XIV веках речь шла, как уже отмечалось, о физическом выживании народа.
Это подразумевало ряд ситуаций, в которых боевая задача войска состояла именно
в том, чтобы истечь кровью.
Именно тогда сформировалась, как характерная особенность
русской армии, устойчивость в обороне: если русские солдаты
действительно решили защищать какую-либо позицию, то овладеть ей можно было,
только полностью уничтожив защитников. «В воле Вашего Величества бить
русских правильно или неправильно, но они не побегут»… Среди боев, выигранных
благодаря экстраординарной стойкости войск, следует назвать Грюнвальд
(1410), Цорндорф (1758), Кунерсдорф
(1759), оборону Шипкинского перевала (1877 – 1878).
Не случайно, что именно оборонительные по своей структуре сражения –
Куликовская битва (1380), Полтава (1709), Бородино (1812), Сталинград (1942) –
знаменовали собой этапы возвышения Руси/России/СССР.
«Предугадать, что начнут вытворять советские войска на
данном участке фронта, - дело безнадежное, и если ты не Нострадамус и не Гермес
Трисмегист, то лучше скромно и, главное, своевременно уйти в тень, чтобы твое
личное мнение не было никем зафиксировано. Это единственный способ сохранить
голову на плечах. Точнее, это может быть удачным способом, но вообще лучше быть
готовым к тому, что все равно чего-то не предусмотришь.
Судьба Паулюса и Гейдриха снилась в кошмарных снах абсолютно всем высоко -
или даже среднепоставленным офицерам, с которых могли
спросить за какое-либо событие на их участке фронта. А что можно отвечать?
Русские могут упорно атаковать какую-нибудь высотку, губя
десятки и сотни людей, хотя любому ясно, что единственное, чего они добьются, -
это полного уничтожения своей части, пущенной в расход каким-нибудь
ополоумевшим комиссаром, который додумался сказать им, что Москва находится как
раз там. Географию они в большинстве своем знают из рук вон плохо, а вот слово
"Москва" действует на русских магически: они способны пробиться через
любые, самые невозможные преграды, если стремятся в этот населенный пункт. Не
стоит даже пытаться угадать, зачем им это. Если, скажем, немцу сказать: - Там Берлин... То он либо спросит: - Ну
и что? Либо скажет: - Вы ошибаетесь, Берлин там-то и там-то, - в
зависимости от того, указали вы верное направление или же нет.
Русские же, следуя своей непостижимой логике, не станут
ориентироваться на стороны света или реагировать на милое их сердцу слово, как
на определенный географический пункт. Москва для них - символ, причем символ
драгоценный. У них даже песня есть с такими странными строками: Друга я никогда не забуду, // Если с ним повстречался в
Москве.
Если кто-то считает, что эти слова звучат нормально,
значит, он тоже русский. И его действия невозможно просчитать, будь ты семи
пядей во лбу или трижды дипломированный психиатр, что до некоторой степени
отличается от узкой военной специализации.
До 1941-го вермахт воевал, а не копался в тонкостях
национальной психологии. В 1941 году немецких военных несколько удивило, что в
России военная стратегия и психологический диагноз ничем существенно друг от
друга не отличаются.
Невероятная российская безалаберность создает удивительно
благоприятные условия для совершения подвигов; и почти все русские как-то сами
собой рождаются и растут героями. Героизм у них в генах, в крови, и еще
изрядную часть его они впитывают с материнским молоком.
Например, они могут отбиваться вдвоем-втроем
от бесконечно превосходящих сил противника до последнего патрона. Просто так.
Не почему-то, а потому, что "не отдадим врагу ни пяди родимой земли",
хотя отступить и разумнее, и со всех сторон выгодней. Но родимая березка
зачастую бывает дороже жизни, и по этой причине никогда не угадаешь, что именно
придется брать с боями - хорошо укрепленный пункт, занятый советскими войсками,
или полуразваленный сарайчик с парой копен сена, сгнившего в позапрошлом году.
И если защищаемый ими пункт стратегически важен, то тут уж изволь класть своих
солдат штабелями и при этом быть готовым к тому, что все равно ничего путного
не добьешься…». В. и О.Угрюмовы. «Дракон Третьего Рейха»
Монгольскому влиянию мы обязаны и такой отличительной
чертой русской военной политики как нацеленность на конечный результат.
Война могла продолжаться веками (примером тому борьба с Оттоманской Портой),
сопровождаться тяжелыми поражениями, но в конечном итоге Россия получала то,
что хотела. Цена победы – и это тоже наследие ордынского военного
искусства – значения не имела. Очень интересно проследить в масштабах
столетий эту неторопливую целеустремленную стратегию, часто маскирующуюся под
локальную неустойчивость и «сиюминутность» политики. Исторически значителен
феномен создания Англией великой Британской Империи, но превращение Московского
княжества в Россию – процесс не менее впечатляющий, особенно если вспомнить,
что в начале этого пути Русь не обладала даже политической
независимостью.
Столетия борьбы с монголо-татарами
принесли Руси, скорее, опыт поражений, чем счастье побед. Тем не менее, в этот
период была выиграна самая важная в истории страны битва и проведена самая
красивая военная кампания. Речь идет о сражении на Куликовом поле и о «стоянии»
на реке Угре.
Схема великой победы Дмитрия Донского, как и
предшествующего четкого и грамотного стратегического маневрирования, есть в
любом школьном учебнике по истории. Есть смысл добавить только одно: продуманность
подготовки к войне, порядок сосредоточения войск, пятичленное построение
оборонительных порядков, принятая тактика боя, - все это показывает знакомство
Дмитрия Донского уже не с монгольским, а с китайским военным искусством. Равным
образом, блистательная блокадная операция, проведенная Иваном III на реке Угре
(ограничения подвижности конной в своей массе ордынской армии, неожиданное отступление,
«приглашающее» противника переправиться через реку и принять бой в самых
невыгодных условиях, последовательное стратегическое использование овладевшей
врагом растерянности в целях полного его разгрома и ликвидации самой
государственности без боя), заставляет вспомнить стратегической искусство Сунь-Цзы.
В своей последующей военной истории Россия использовала метод,
названный английским историком Б. Лиддел-Гартом
непрямыми действиями, гораздо реже. Может быть, непрямая стратегия
рассматривалась русскими полководцами как последний резерв и приберегалась на
тот крайний случай, когда иного спасения уже не видно?
Следующий этап военной истории России подчеркнуто
«неинтересен». Создается централизованное государство. Не слишком стесняя себя
в используемых средствах, московские князья превращаются в русских царей,
сокрушают последние остатки средневековой «вольницы» (открывая при этом одни
пути развития и закрывая другие – примером тому судьба Новгородской торговой
республики), определяют стратегические цели и реализуют их «по Стейницу» - «простыми и не блестящими средствами». Ни одна
из кампаний Ивана Грозного не была сколько-нибудь красива, многие были
откровенно неудачными, но постепенно к России присоединяется Сибирь, первая и
самая ценная колония, сыгравшая для нашей страны такую же роль, как Галлия для
Римской Империи или Индия для империи Британской. Постепенно ликвидируются
остатки ордынских структур на окружающих Русь землях, и сами эти земли
мало-помалу становятся частью русского «хоумленда».
Начинается многовековая борьба с Польшей, причем на первых этапах этой борьбы
Русь терпит непрерывные поражения, дело доходит даже до оккупации самой Москвы
и «учреждения» на троне польского ставленника.
«Смутное время» играет в военной истории Руси почти такую
же роль, как ордынское иго. На сей раз восстановление государственности
произошло очень быстро, а правящие элиты отделались легким испугом. Которого,
впрочем, не забыли: отныне одной из важных целей русской политики становится
уничтожение Польши как независимого государства. К концу XVIII столетия эта
задача была «в общем и целом» решена (1795 год).
В период становления Империи выявилась еще одна
«наследственная» черта русского военного механизма – ригидность, склонность
к застою. Известно, что любая армия готовится к прошлой войне, но российская
армия ориентировалась в своей деятельности на события прошлых веков. Как
следствие, армия постепенно полностью теряла соответствие с Реальностью и
приходила в состояние полного разложения. Время от времени такое положение дел
создавало реальную угрозу российской государственности, тогда старая армия
уничтожалась «сверху», и на ее месте создавалась новая по новейшим зарубежным
образцам. Среди таких «реформ» (на деле являющихся революциями) наиболее
известна Петровская.
Деятельность государя-реформатора проанализирована самым
подробным образом, однако на одном аспекте его преобразований имеет смысл
остановиться. Петр, вне всякого сомнения, был воплощением варварского
менталитета России. Подобно большинству варваров, он имел сугубо детский взгляд
на мир, Империя была для него «стратегической ролевой игрой». Армия Петра
выросла из игровых «потешных» полков, большой игрушкой был флот. Как великий
Император, Петр не знал слова «нельзя». Как большой ребенок, он не понимал, что
такое «невозможно». В результате за четверть века Россия преодолела двухвековую
отсталость и буквально ворвалась в число великих держав. В течение десятилетия
выросла на невских болотах новая столица Империи, скопированная идейно с
Александрии и Константинополя, архитектурно – с Венеции и Амстердама,
стратегически с Аахена и Вены, но ставшая при этом
великим русским городом.
Импульса, сообщенного России Петром Великим, хватило на 200
лет.
При преемниках государя-реформатора политическое значение
России продолжает возрастать. К концу XVIII столетия страна становится
крупнейшей и сильнейшей в военном отношении европейской державой. Эпоха
прославлена многими замечательными именами русских полководцев и десятками
блистательно выигранных ими сражений, но здесь имеет смысл остановиться только
на одном – первом среди равных – генералиссимусе графе А.В. Суворове.
В своей классической работе «Стратегия непрямого действия»
Б. Лиддел-Гарт рассказывает о десятках полководцах, о
сотнях боев и сражений, но имя Суворова он даже не упоминает. Ситуация
странная, если не сказать скандальная: кампании Суворова выгодно выделяются на
общем фоне военного искусства XVIII века четкостью, краткостью и результативностью.
При этом действия Суворова воспринимались стратегически, и тактически
совершенно прямыми, что шло вразрез с учением Б. Лиддел-Гарта.
Весь же остальной опыт мировой истории подтверждал теорию, согласно которой
прямые действия приводят если не к немедленной катастрофе, то к серьезным
потерям и затягиванию войн.
Победы Суворова нельзя объяснять численным превосходством
(тем более, что Б. Лиддел-Гарт убедительно
демонстрировал, что непрямые действия обороняющегося обесценивают численное
превосходство наступающего). Нельзя объяснять их и качественным превосходством
русских войск. Откровенно говоря, Суворов имел в своем распоряжении заведомо негодное
орудие войны, причем иногда несоответствие качества войск стоящим перед ними задачам
выглядело просто трагическим. Так в кампании 1799 – 1800 гг. «крепостная»
армия, набранная по системе рекрутского набора, сражалась на чужой территории с
победоносными войсками Французской Республики, воодушевленными идеалами
революции и возглавляемыми талантливым полководцем.
Вклад А.В.Суворова в военное искусство требует
дополнительного изучения. Похоже, он исповедовал стратегию непрямых действий,
замаскированных под огульное наступление. Суворов вовсе не стремился к бою на
любых условиях, он обладал блестящим талантом навязывать противнику сражение, к
которому тот был – именно в этот момент и в этом месте – совершенно не готов.
То есть, непрямые Пути Суворова лежали, прежде всего, в психологической плоскости.
В сущности, генералиссимус Суворов использовал не
традиционную, и даже не индустриальную, а постиндустриальную стратегию –
стратегию чуда. Его операции были глубоко личностны и основывались на
трансляции солдатам и полководцам противника той Реальности, где их поражение
было решено и предрешено. Через полтора века нечто подобное продемонстрировали
миру генералы вермахта и адмиралы Страны Восходящего Солнца.
Военная история индустриальной России наполнена скрытым
трагизмом. В XIX – XX веках мир менялся слишком быстро для склонной к застою
русской армии. Почти в каждую войну она вступает материально и организационно
неподготовленной; попытки всякий раз решать возникающие проблемы за счет одной
только стойкости войск приводят к страшным потерям и, в конечном счете,
обескровливают страну. Логика развития заставила Россию/Советский Союз воевать
со всем миром. Это закончилось национальной катастрофой и очередным «смутным
временем». Разумеется, как это уже вошло у России в традицию, поражение
трансформируется в победу. Вопрос лишь – когда и какой ценой?
Серьезная ошибка была допущена Россией в славном для нее
1812 году, когда государь не прислушался к мнению М. Кутузова, желающего
прекратить войну сразу после гибели наполеоновской «Великой Армии». В рамках
плана М. Кутузова следовало возобновить союз с Францией, разделить с ней сферы
влияния на континенте, постепенно включить Первую Империю в орбиту своей
политики и готовиться к решительной схватке с Великобританией. План, основанный
на запредельном риске, но дающий России шанс на ускоренное капиталистическое
развитие и достижение европейской гегемонии.
Британские непрямые действия в области политики оказались
сильнее увещеваний дуайена русской армии, и с 1812 года Россия перестает быть
для Великобритании субъектом политики и становится ее объектом. Достойна
уважения последовательность, с которой британская элита проводила в жизнь
стратегический замысел использования России для достижения целей английской
дипломатии – вне всякой зависимости от политических реалий. Россия могла быть
союзником или противником, это меняло лишь тактику взаимодействия, но не
оказывало влияния на большую стратегию.
Крымская война была спровоцирована Великобританией для
решения одной, но существенной в рамках ее приоритетов цели – захвата
Петропавловска-Камчатского. Стратегически все было оформлено как нельзя лучше:
против России, находящейся в полной международной изоляции, была создана
коалиция крупнейших мировых держав. Против русской армии, с ее рекрутско-крепостной системой набора, устарелой на две исторические
эпохи организацией, традиционно бессильным тылом, устаревшим военным
снаряжением выступили первоклассные европейские войска, вооруженные нарезным
оружием и поддержанные паровым флотом.
Никакой стратегии, позволяющей «мануфактурной» армии
сопротивляться «индустриальной», в природе не существует. По логике вещей война
должна была быть короткой и результативной. Захватив Севастополь, Петропавловск
и Кронштадт, союзники должны были продиктовать России условия капитуляции.
Однако обреченная на поражение русская армия в очередной
раз продемонстрировала свою исключительную стойкость в обороне. Союзники так и
не добились ни одной из своих целей, и единственным реальным достижением войны
явилась пятнадцатилетняя нейтрализация Черного моря.
Трагедия Севастополя повторилась спустя полвека под
Порт-Артуром. Хотя на сей раз с Россией воевала не европейская коалиция, но
второстепенное азиатское государство, только добивающееся вступления в избранный
круг великих держав, русская армия и флот вновь оказались инфраструктурно
и технически не подготовленными к войне, а русская дипломатия не смогла
удовлетворительно решить ни одной из поставленных перед ней задач.
Русско-японская война обошлась России гораздо дороже,
нежели Крымская. В стране резко усилились революционные настроения. Были
потеряны важнейшие позиции на Дальнем Востоке. Пошатнулся престиж страны, как
военной державы, что немедленно поставило под сомнение финансовое и
экономическое процветание Империи. И, главное, единственная серьезная попытка
России перейти от материковой стратегии к океанической: создать сильный флот и
начать борьбу за Тихий Океан, - потерпела крушение. В 1905 году императорская
Россия потеряла шансы иметь сильный военный флот, а с ним – развитое
коммерческое судоходство и долю в мировой торговле.
Первая Мировая война 1914 – 1918 гг. убедительно
демонстрирует и сильнейшие, и слабейшие черты русской военной машины. После Порт-Артурской и Цусимской
катастроф в армии и флоте был наведен относительный порядок, выстроена стройная
система мобилизации и развертывания войск и относительно работоспособная
система их снабжения. В целом была решена кадровая проблема, офицеры и генералы
в значительной своей массе имели свежий боевой опыт. Вместе с тем, русская
дивизия была «перегружена» батальонами (16 против 12 в германской армии), что
при недостатке артиллерии неизменно приводило к излишним потерям.
Россия вступила в войну, имея адекватный план боевых
действий, причем Генеральный Штаб удержался от искушения рассматривать войну
через призму интересов только своего фронта.
С точки зрения исторической обусловленности русского
военного искусства особый интерес представляют два сражения Великой войны –
Галиция и Саракамыш.
В Галицийской операции русское
командование попалось на чужую стратегическую разработку. Весь план «А» войны с
Австро-Венгрией был построен на допущении, согласно которому противник сохранит
план развертывания, известный русскому командованию. В действительности
фельдмаршал Конрад сдвинул сосредоточение войск на 100 километров к западу,
вследствие чего обходящее северное крыло русских войск само попало под
фланговый удар. В ходе ожесточенного Люблин-Холмского сражения 4-я и 5-я армии
Юго-Западного фронта потерпели тяжелое поражение, однако, австрийское
наступление развивалось крайне медленно, ввиду традиционной стойкости русских
войск в обороне. Особенно выделяется операция XIX армейского корпуса, который,
будучи практически окружен превосходящими силами австрийцев, сумел за счет маневра
артиллерией нанести противнику тяжелое поражение и восстановить свою связь с
5-й армией.
В результате русскому командованию удалось выиграть на Люблинском направлении столько темпов, сколько
потребовалось для того, чтобы решить в свою пользу Галич-Львовскую
операцию 3-й и 8-й русских против 3-й и 2-й австрийских армий. К первым числам
сентября 1914 года сложилось неустойчивое равновесие: обе стороны достигли
успехов на своем левом фланге. Однако события на юге развивались быстрее и
острее, нежели на севере. В этих условиях Конрад перебросил на Львовское
направление свою 4-ю армию и начал контрнаступление в общем направлении на
Львов. Великий князь Николай Николаевич полностью положился на способность 8-й
армии сдерживать противника и, сконцентрировав подвозимые по мобилизации
резервы на крайнем правом фланге сражения, неожиданно для противника возобновил
Люблин-Холмскую операцию.
Сражение завершилось отходом австрийской армии за реку Сан
и ознаменовало собой конец Австро-Венгерской Империи. Фельдмаршал Конрад
потерял 325000 человек и 400 орудий, в том числе 100000 пленных. Более половины
этих потерь пришлось на завершающий период операции. Русские потеряли 230.000
человек и 94 орудия, причем основная доля потерь пришлась на первый этап
сражения.
Еще более показательным было сражение под Саракамышем зимой 1914 – 1915 гг. Вновь русское командование
пропустило момент перехода противником в наступление с решительными целями. Энвер-паша, искусно сосредоточив свои войска зимой на
Кавказском фронте, нанес неожиданный удар, имея целью захватить город и станцию
Саракамыш, через которую проходили все коммуникации
русской армии. Потеряв Саракамыш, армия была бы
оттеснена к впадине Аракса, что означало бы в условиях снежной и холодной зимы
ее полное физическое уничтожение.
Уяснив всю опасность наступления противника, исполняющий
обязанности командующего Кавказской армией генерал А. Мышлаевский
отдал приказ об общем отступлении и, поручив оборону Саракамыша,
случайно оказавшемуся на этой станции полковнику Н. Букретову,
бежал в Тифлис.
Хотя русские войска и были лишены единого командования,
генералу Н.Юденичу удалось организовать переброску войск к Саракамышу,
а полковник Н. Букретов, приняв под командование две
дружины ополчения и двести выпускников школы прапорщиков, организовал оборону Саракамыша от двух турецких армейских корпусов. Приказ об
отступлении Юденич отменил (хотя не имел на это полномочий): «если мы будем
отступать, то в конечном итоге будем разбиты обязательно; если мы будем вести
решительный бой до конца, то можем или быть разбиты, или победить; т. е. в
первом случае результат будет обязательно отрицательный; во втором может быть и
положительный».
Н. Букретов со своей сводной
ополченской командой удерживал Саракамыш в течение
трех критических суток, потом подошли подкрепления, и неизбежный разгром
превратился для русских в громкую победу. Два турецких корпуса замерзли в
снегу, их командование попало в плен. Третья турецкая армия прекратила свое
существование как реальная боевая сила.
Яркие победы, одержанные русской армией в Первой Мировой
войне, не принесли стратегического успеха. Россия вновь оказалась перед
необходимостью радикальной перестройки своей военной и экономической системы,
что, прежде всего, требовало создания новой инфраструктуры.
Практически, страна попала в положение, из которого не было
выхода: время для промышленной реформы безнадежно упущено, и провести ее
сколько-нибудь разумным образом нет никакой возможности. Ожидаемая победа (к
концу 1916 года военное положение Центральных держав было бесперспективным)
лишь законсервировала бы российские проблемы еще на одно поколение.
В этих условиях русская нация решилась на отчаянный шаг,
вытекающий, однако, из предшествующей логики развития: осуществить промышленную
и инфраструктурную перестройку, любой ценой и, не считаясь ни с какими
правилами.
Октябрьская революция не была исторической случайностью.
Партия большевиков пришла к власти не для освобождения рабочего класса, но для
последовательного проведения в жизнь программ электрификации и индустриализации
страны. Задача эта была полностью решена, и к концу 1960-х годов Советский Союз/Россия
имел развитую промышленную экономику и вполне отвечающую текущему «стандарту
де-факто» армию.
С рыцарской конницей новгородская пехота,
обученная сомкнутому строю и взаимодействию с княжеской дружиной, справилась в
1242 году играючи (Ледовое побоище): факт, который дает представление о той судьбе,
которая постигла бы Западную Европу, продолжи полководцы Чингиз-хана
свое наступление «к последнему морю». Завоевание Сибири было крупномасштабной и
очень сложной (прежде всего, с организационной и финансовой точек зрения)
государственной акцией. То, что большинство любителей истории и даже некоторые
профессионалы связывают это событие исключительно с «харизматической фигурой»
беглого казака Ермака Тимофеевича, характеризует лишь действенность официальной
пропаганды царя Ивана и его несколько тяжеловесный юмор.
Различаются четыре основных типа
менталитета. К «древним» относятся варвары и аристократы, к «молодым» - интели и буржуа. Исторически, среди властителей Руси почти
не встречаются аристократы, и совсем нет буржуа. Для варварского менталитета
характерна высокая выживаемость, умение удивляться окружающему миру, острота и
непосредственность реакций, жизненная активность, склонность к риску, пренебрежение
правилами и абстрактными религиозно-философскими категориями.
Считалось, что «лишние» батальоны
компенсировали недостаток артиллерии. В действительности они лишь подрывали
подвижность дивизии, затрудняли управление и снабжение. Одна из столь характерных
для русской военной машины организационных нелепиц.
Формально армией командовал наместник
Кавказа граф И.Воронцов-Дашков.
Н.Юденич был начальником штаба армии, но в
момент начала сражения вступил в командование 2-м сводным корпусом. Общее
управление должен был осуществлять командующий 1-м Кавказским корпусом генерал Берхман, но последний сосредоточил свои усилия на
подготовке отступления своего корпуса.
План ГОЭЛРО был построен на основании
разработок комиссии по естественным ресурсам России (КЕПС), созданной в 1915 г.
Русский проект, 17.01.08, 1.02.08