Журнал «Золотой Лев» № 134 - издание русской консервативной мысли

(www.zlev.ru)

 

А.В. Фоменко

 

Возвращение к истокам

 

А.ФоменкоВысочайший Манифест от 6 августа 1905 года о создании Государственной думы и начало работы этой Думы в апреле 1906 года стали одними из главных мифологем XX столетия, плавно перетекшими в век XXI

 

Довольно широко распространенное заблуждение относительно введения конституционной монархии чуть ли не по английскому образцу явно расходится с действительным смыслом серии манифестов, утверждавших, что верховная власть (в лице государя) лишь вызывает народных представителей для известной службы, работы, а народу лишь поручает выбрать этих лиц.

И, конечно же, ничего подобного "тронной речи" английской королевы, написанной не ею, а представителями парламентского большинства, в России представить себе было невозможно.

Манифест от 6 августа предусматривал право верховной власти усовершенствовать Думу, "когда сама жизнь укажет необходимость изменений", в видах, разумеется, "удовлетворения государственного блага". Он предусматривал также и право абсолютного вето монарха, чья власть согласно статье 4 Основного закона 1906 года (повторившей статью 1 предыдущих Основных законов) основывалась на милости Божией, но никак не на многомятежном человеческом хотении. То есть русская Государственная дума до 1917 года была органом скорее законосовещательным, учитывая право абсолютного вето монарха, нежели собственно законодательным.

Разумеется, так называемый орден либеральной русской интеллигенции всячески хотел превратить этот законосовещательный орган в законодательный: орден был недоволен недостаточной (по его, ордена, мнению) стремительностью либерализации и парламентаризации Российской империи и очень обижался на государя за его "нерасторопность".

С просто-таки магометанской страстью и постоянством наши по-европейски высокообразованные и по-европейски свободолюбивые интеллигенты призывали и убеждали верховную власть перенести на брега Невы и Москвы-реки великобританские порядки. А Лондон тогда превратился в настоящую Мекку русских либералов — на неё они обращали свои взоры не менее пяти раз на дню и именно туда совершали свой либеральный хадж.

Это странно, потому что еще духовный отец парламентаризма Джон Милль письменно выражал глубокие сомнения в действенности именно английской парламентской системы, послужившей образцом для всех прочих. В "Размышлениях о представительном правлении" он писал: "Полная непригодность нашего законодательного механизма (английского парламентаризма. — А. Ф.) для достижения преследуемой им цели с каждым годом все сильнее даёт чувствовать себя на практике". Но проблема состояла в том, что либеральная интеллигенция России не желала ни внимательно читать Милля, ни внимательно следить за окружающей действительностью.

Борьба либералов с самодержавным правлением велась под лозунгами, которые не имели никакого отношения к реальности этого самодержавного правления, весьма далёкого от столь знакомого им по книгам европейского "абсолютизма". Потому что, как писал Ключевский о неписаной конституции Москвы, "московский царь имел власть над людьми, но не имел власти над учреждениями". А государь император Николай II "имел власть над учреждениями, но не имел власти над людьми". И даже, по словам Солоневича, не мог выслать из столицы какого-нибудь Милюкова.

Единственный, кто попытался следовать принципу Quod princeps voluit, legis habet vigorem (Что нравится князю, то приобретает силу закона), был конечно же Пётр I. Заменивший своенравную боярскую Думу бесхарактерными коллегиями исполнителей воли монаршей. Именно царь Пётр, а не большевики XX века, был первым, кто затормозил развитие демократических (с точки зрения современного словоупотребления) традиций Московской Руси и Русского государства в целом.

Потом только государь император Павел I, утвердив "Закон о престолонаследии", добровольно ограничил волю монарха, в том числе и свою собственную. Это было на самом деле началом восстановления демократических традиций русской государственности. И не случайно Александр III неоднократно говорил, что "Российская империя управляется на твердом основании законов, от Самодержавной власти исходящих". Таким образом, верховенство закона никак не было связано (да и сейчас — если это верховенство появится — оно не будет никак связано) со способом "исхождения" этих законов.

В то время гораздо более реально представляли себе действительность Лев Тихомиров и вообще правоконсервативные круги России, в том числе и столь часто ныне к месту и не к месту упоминаемые так называемые черносотенцы. Такие, как, например, Менделеев, как академики Соболевский, Кондаков, Забелин и другие. Они, в отличие от приват-доцента Милюкова, внимательно читали Милля и не менее внимательно наблюдали русскую жизнь. И поэтому были недовольны вовсе не недостаточной стремительностью преобразований, но излишней подражательностью возобновлённых представительных учреждений. Но при этом правые консерваторы критиковали не только либеральных "нетерпеливцев" и революционеров-террористов, но и исполнительную власть того времени.

Замечательная с этой точки зрения цитата из Льва Тихомирова звучит довольно злободневно: "В нынешнем нашем строе право законодательных предположений широко принадлежит как законодательным учреждениям, так и правительственным ведомствам, сосредоточенным в Совете министров. Но в том и другом случае чисто служебные соображения производят прямо бездарное количество законопроектов. Во всех ведомствах чиновник стремится показать свои способности, изобретши какой-нибудь новый, будто бы нужный закон. И даже сами руководители ведомств поддаются соблазну и проявляют свою энергию не в трудном деле управления своими учреждениями, а в очень легком деле составления новых законов".

Разумеется, ни Тихомирову, ни его противникам и союзникам не могла и в страшном сне привидеться столь знакомая нам сегодня картина. Когда некая группа бюрократов с не вполне определёнными правами и обязанностями и с не вполне внятной идеологией[1] (Правительство РФ) является основным поставщиком законопроектов в Федеральное собрание, а также и основным судиёй этих законопроектов — с правом предпоследнего решающего слова. Ибо последнее слово Кремль всё-таки оставляет за собой.

Мы видим, что проблемы, стоящие перед нами, отнюдь не новы. И единственное, о чем можно пожалеть, вспоминая начало ХХ века и тогдашнюю деятельность правых консерваторов, так это о том, что они, к сожалению, не учитывали важности экономических вопросов, экономической составляющей политической деятельности.

Между тем развитие капитализма в России уже вело дело как к разделению собственно государственной власти и власти экономической, так и к коммерциализации общественной и частной жизни. Уже царил во многих умах (в умах не самых глупых и не самых плохих по природе православных русских людей) тот классический либерализм или, по выражению профессора Лондонской школы экономики Джона Грея, "экономический фундаментализм", который мы наблюдаем с тех пор регулярно возвращающимся в наши палестины.

Этот классический либерализм, наряду с классическим марксизмом, представляет собой очередную протестантскую вариацию на темы эпохи Просвещения, эпохи многочисленных проектов преодоления всего исторически случайного, культурно неоднородного, то есть всего традиционного, и создания некоего большого "всемирного проекта", где homo economicus будет жить согласно законам, одинаковым для всех людей и стран. Но историческая реальность прошедшего XX столетия не дает нам никакого повода думать, что осуществление такого "всемирного проекта" в принципе возможно.

Ведь даже русская[2] коммунистическая вариация на тему просвещения была, волею истории и волею товарища Сталина, преобразована во что-то, что уже никак нельзя было назвать классическим марксизмом. И что дало возможность достичь всех тех материальных (включая геополитические) целей, которыми по праву гордятся сторонники и поклонники этого "советского проекта". С духовной же составляющей "советского проекта" дело обстояло столь сложно, что тот же Сталин, по примеру Наполеона, предпочёл пойти на своего рода конкордат с православной церковью. (Попытки коммунистического и атеистического романтика Хрущёва выполнить планы Свердлова и Ленина, известные как "хрущёвские гонения", также не увенчались успехом и постепенно сошли на нет при Брежневе и Горбачёве).

Сегодня наше политическое руководство, причём как в исполнительной власти, так и в законодательной[3], любит порассуждать о том, что "обратной дороги нет" и что нужно "сохранить стабильность, существующую сегодня".

Однако проблема состоит в том, что экономический фундаментализм, являющийся официальным "социально-политическим кодексом" нынешних строителей капитализма, сам по себе порождает нестабильность в стране. Ведь эта разновидность фундаментализма не учитывает и, более того, даже отрицает ту культурную и историческую реальность, внутри которой происходит так называемое реформирование (уже давно превратившееся из средства в цель). Между тем рыночные институты в нынешнем мире не могут стать политически стабильными (во всяком случае в сочетании с так называемой демократической формой правления), пока будут расходиться с преобладающими понятиями населения о справедливости и законности и нарушать иные важные культурные (и даже нравственные) нормы.

На протяжении вот уже полутора десятков лет в нашей стране происходит борьба навязываемых сверху экономических и юридических институтов так называемого свободного рынка (вполне мифологического) с ожиданиями граждан, с их культурными предпочтениями, с их понятиями о справедливости. Причём граждане наши на своей, что называется, шкуре убедились в том, что "регулируемый рынок всегда возникает естественным образом, в то время как так называемый свободный рынок насаждается государственной силой", как остроумно заметил тот же Джон Грэй в книге "Фальшивый рассвет".

И именно в этом кроется причина столь неприятных для наших записных либералов успехов на выборах как Коммунистической партии Российской Федерации — на протяжении более чем десятилетия, так и блока "Родина" — в 2003 году. Дело исключительно в том, что не только в политических заявлениях властей предержащих, но и в ходе повседневной хозяйственной деятельности не получает своего удовлетворения ни понятие об очевидной справедливости, ни ощущение важности традиционных нравственных и культурных ценностей, традиционных социальных структур, к которым привыкло население страны.

Вопрос о так называемой социальной справедливости, вообще говоря, весьма тонок и весьма часто использовался и используется в демагогических целях. Но демагогические злоупотребления не могут служить основанием для отрицания очевидного: вопрос не сводится лишь к "зависти неудачников".

Роскошные, по советским временам, дачи сталинских маршалов и хрущёвско-брежневских генеральных конструкторов и академиков не вызывали и не могли вызвать такого неприятия, которое вызывает демонстративное потребление нынешних "героев приватизации". В неприятии этом легко могут найти общий язык и поклонники академика Сахарова, и сторонники Виктора Анпилова.

Ведь невозможно в наши дни убедить не только сельского врача или учителя, но и уверенно сводящего концы с концами продавца (pardon, "менеджера по продажам"!) в большом магазине, и даже вполне успешного предпринимателя средней руки в том, что покупка очередного самолёта или яхты Романом Абрамовичем является справедливым и законным следствием его, Абрамовича, бесспорных талантов и способностей. А также его многотрудной предпринимательской деятельности, столь полезной для нашей страны вообще и каждого её гражданина в частности.

И чем пытаться "видоизменить" доставшийся в руки очередных наших реформаторов столь неподходящий народец, не проще ли (не только для народца, но и для самих властей) призадуматься и наконец извлечь уроки из собственной истории — причём не только истории начала XX века, но и гораздо более ранней.

Потому что в истории этой много такого, что не только помогает понять причины очевидных провалов, но и даёт возможность оценить наши перспективы.

Мы можем, например, много говорить о необходимости "верховенства закона", ссылаясь на разнообразный иностранный опыт. Но Иван Солоневич в "Народной монархии" не случайно привлекает внимание к тому, что уже в Судебнике Ивана IV (1550 года) это верховенство закона проявилось в той же степени, что и в британском Habeas corpus 120 лет спустя. И если мы не будем помнить об этом, нам будет очень трудно ощутить себя самостоятельной политической силой в современном мире.

Между прочим, согласно тому самому Судебнику 1550 года полицейская власть не могла арестовать человека, не предъявив его местной администрации и родственникам. В противном случае местные власти могли просто забрать человека из тюрьмы, посчитав его заключение оскорблением власти. Такое невозможно представить себе не только сегодня, но нельзя было представить и в западных странах того времени, и в последующие времена, вплоть до эпохи интеллектуального всевластия парламентаризма XIX века.

Сегодня, когда столько споров вызывает способ наделения полномочиями губернаторов, можно было бы вспомнить, что уже в XVII веке было у нас разработано право защиты имущественной и личной безопасности до степени, позволявшей жаловаться верховной власти на всех чиновников, в том числе на управителей провинций, и получать ответ на эти жалобы. (В "Сказаниях иностранцев о Московском государстве" об этом писал Ключевский, а также все, кто касался этого вопроса).

Любой чиновник, заканчивающий период "кормления", именно после этого находился под обстрелом челобитных управлявшегося им населения. И если расследование тогдашней "Счетной палаты" приходило к выводу, что есть основания для недовольства челобитчиков, то он мог поплатиться не только свободой, но и деньгами, которые отдавались оскорбленным или обиженным им людям. В случае применения такого рода законоустановлений в наше время, думаю, значительно уменьшилось бы как количество жалоб на деятельность наших губернаторов, так и количество людей, готовых вынести и занести всё что угодно ради того, чтобы стать этими самыми губернаторами.

Обыватели наши не зря впадают в избирательную апатию, наблюдая нынешнее всевластие административного ресурса, который постоянно вмешивается и в избирательную, и в судебную сферу до степени совершенно невероятной. Но странно, что этот порок так возмущает наших либералов-рыночников. Ведь еще отец-основатель рыночного либерализма Адам Смит в своих лекциях по юриспруденции говорил об отрицательных сторонах и подобных последствиях коммерциализации жизни в Англии, которая стала первой в Европе действительно коммерческой и коммерциализированной страной.

В известном смысле использование властью методов грубого принуждения является лишь уродливой реакцией государственного организма на (начавшуюся ещё в пору раннего ельцинизма) коммерциализацию и выборов, и самой политической жизни в РФ. Хотя коррупция, сиречь по-русски разложение, и захлестнула сегодня страну, хотя мы и живём в эпоху вездесущего имморализма, однако пока, к счастью, нас не покинуло ощущение того, что всё не так, ребята! И судорожные попытки показать всем, кто в доме хозяин, демонстрируют не только неуверенность государственной власти в самой себе, но и неготовность государства как такового капитулировать, превратиться из суверена в "ночного сторожа"[4].

И — последнее. Имея в виду опыт и первых Дум царского времени, и опыт нынешнего представительного органа РФ, и вообще политический опыт XX века, пора уж всем нам — от Кремля до самых до окраин — осознать заведомую безуспешность любых попыток построения в Москве любых видов олигархических республик, включая и новгородскую. Никто ведь, кроме силы вещей, в провалах разнообразных проектантов — от Керенского и до Ходорковского — не виноват: просто так получилось...

Про Думу третьего созыва (1999-2003 годов) злые языки говорили, что её решения принимались в зависимости от распределения по зданию портфелей различной толщины. Про Думу четвертого созыва (2003-2007 годов) те же языки говорили уже, что решения до неё доводились посредством телефонных звонков и курьеров со Старой площади, а вовсе не распределения по зданию портфелей. Дума пятого, следующего, созыва будет, судя по последним изменениям в законодательстве, скована такой партийной дисциплиной, что отдельный депутат потеряет даже гипотетическую возможность свободного выбора под угрозой замены его более покладистым членом того же партийного списка. То есть обсуждать законы, видимо, будет можно и нужно, а вот голосовать за них своевольно определённо не придётся. По сути, руководство думского большинства будет обладать правом абсолютного вето.

В начале XXI века мы de facto пришли к тому же законосовещательному органу народного представительства, именуемому Государственной думой, который уже существовал в начале XX века, причём de jure. Паллиатив, эрзац, разумеется, всегда хуже оригинала, но за отсутствием оригинала и паллиатив может пригодиться.

Ирония истории заключается в том, что именно питерские, при всём их искреннем идейном западничестве, вместе с бывшими сотрудниками знаменитых олигархических групп стали разрушителями либерально-демократических мифов и могильщиками очередного проекта "вестернизации" нашей русской Срединной империи. И именно они начали претворение в жизнь другого вполне реформаторского проекта — построения нового русского государства с нашей, срединной (и московской, и петербургской) спецификой[5].

Ибо за всеми странностями парламентских выборов, превращаемых почему-то в "неформальный плебисцит" (хотя никто не запрещал провести одновременно и выборы, и формальный плебисцит), нельзя не видеть медленного и неуклюжего, но — возвращения страны к исторически привычной и естественной для неё государственной и политической традиции, сочетающей суровую решимость верховной власти брать на себя принятие окончательных решений по всем ключевым вопросам с необходимостью предварительного обсуждения этих вопросов народными представителями.

 

Московские новости, 5.12.07



[1] Идеология т.н. «правительства РФ» вполне определена - это приватизация власти и ликвидация российской государственности (прим. ред. ЗЛ).

[2] В авторской версии: советская.

[3] Можно прибавить и «должностную власть», возникшую из института высшего должностного лица РФ, согласно Конституции не входящего ни в одни из «ветвей» государственной власти - ни в законодательную, ни в исполнительную, ни в судебную.

[4] Речь идет не о государстве. а о государственной власти.

[5] Вопрос - кто кого тащит: русские закономерности принуждают власть или власть насилует русские закономерности?


Реклама:
-