Журнал «Золотой Лев» № 131--132 - издание русской
консервативной мысли
М. Кулакова
Нижний Новгород
Тихая
русская жизнь
Несколько слов о русских мужчинах и русских женщинах
Мне интересны русские. В сравнении с другими и сами по
себе. Русские как создатели (инспираторы, креаторы)
русского языка. Сейчас я не толерантна: себя и инородцев отчётливо различаю. И
это нормально.
Это простое и правомерное, по-моему, желание и чувство, но…
вызывает у многих чуть ли не шок. А я готова повторить: я русская, живу в
России. Хочу видеть и слышать русских.
РУССКИЕ И НЕРУССКИЕ: ЧЕГО БОЯТЬСЯ?
В моей семье, среди моих родственников не было
репрессированных. И не было никого, кто репрессировал. Семья чисто русская, —
из крестьян, и по материнской, и по отцовской линии.
Никто из родных не сидел в тюрьме. Не было преступников,
стукачей, никто не был задействован в «охранительных» системах. Мастера,
рабочие и учителя — почти все, кого ни возьми. Или деревенские, — доярки, шофёры,
бригадиры — такая родня. Сильные, здоровые люди. За редчайшим исключением —
живут одной семьёй-любовью, крепким домом, растят детей. Работать — хотят,
умеют, любят. Это для меня — норма, естественность. Это в крови. Поэтому,
наверное, начальников и «КГБ» я никогда не боялась. Чего бояться-то? Закон —
есть, звучит строго, и он нас защищает от тех, кто его нарушает. Мы его не
нарушаем, и он нас не трогает. Я не то чтобы верила в это, это было — по
умолчанию.
И я удивлялась, когда чувствовала, что люди вокруг чего-то
боятся. Мои друзья боялись. И я не связывала двадцать лет назад, эту странность
с тем, что это друзья-евреи. Я просто не думала об этом.
Если о евреях, то страх у них в крови. Чего боялись? —
побьют(убьют), оскорблений(погромов), «а я маленький такой»... Теперь, странное
дело, многие из них едут в Германию, получают «компенсацию» и остаются жить
там... где они могут, «спускаясь по лестнице, услышать за спиной: «Шнель, шнель!» — и почувствовать,
как подкашиваются ноги»...
***
Я уважаю еврейский интеллект, память и трудолюбие, но,
после долгих размышлений я поняла, что у меня просто другой тип интеллекта,
памяти и трудолюбия. А отнюдь не их отсутствие.
«Трудновато тебе будет, — тут же говорит мне подруга Алена.
— Вот у меня бабушка — эстонка, я за русскую сойду? А мордва и черемисы как
другие национальности пойдут, или опять же за русских? Татар арзамасских и казанских во главе с небезызвестной Анной
куда будем вписывать? А удмурты и башкиры… Евреи-то исключение, они — народ
чрезвычайно удобный для выяснения национальной позиции. Они свою национальность
сильно лелеют, демонстрируют, и пострадать за нее мечтают».
Трудновато мне будет? Мне и так трудновато, — говорю.
Повторяю: я раньше всех и всё добросовестно читала и слушала. А теперь стала
различать по национальному признаку. Я же не убивать стала, а различать. Чем
это плохо? Более того, продвинули меня в этом направлении друзья, а не враги.
Друзья разных национальностей, которые много и упорно говорили о своей
национальности, и о своем — другом — менталитете. И я тоже стала все это
различать. И мне стали особо интересны РУССКИЕ, ибо я сама такая. Глядь-поглядь вокруг, например, в Москве, куда я приезжаю,
где я училась, а их и нету. В журналах, которые я привыкла читать — их нет,
русских-то. Это, к сожалению, объективно.
Сергей Чупринин, считающий, что
слово «национализм» — грубое, посылающее сразу в разные стороны, к разным
смыслам, озадаченно размышляет, не лучше ли «говорить о соблазне этноцентричности?
Эта идея тут же подхватывается: «Этничность — это,
собственно «культурный код», включающий в себя, помимо языка с его местными
особенностями, определенные ментальные и поведенческие стереотипы» И
разъясняется в удобную сторону: «Эти коды будут различными даже у, скажем,
сибиряков и жителей средней полосы. Среди русскоговорящих не редкость наложение
двух, а то и трех-четырех таких кодов».
Но я, неудобная русская, продолжаю мысль в другую сторону:
«В том-то и дело, — говорю, — что наиболее активны люди с наложением трех-четырех-и-больше кодов. Это, как правило, люди со
смешанной кровью. Плюс еще особый код «малых» «обижаемых» народов. А мне
понадобилось три высших образования, чтобы говорить на этих языках в русском
языке. А потом я просто поняла: я, русская, — не так чувствую, как они. У меня
другое мироощущение. У меня другие темпоритмы. В
том-то и дело, что я не русскоговорящая. Я — русская. Но в Москве, например, в
столице России, чувствую сейчас себя инакоговорящим
человеком. Инородцем. Потому что стихийную норму создаёт там активное и
абсолютное большинство с нерусским менталитетом.
Тут же — диалог происходит в интернете — возникает
неизбежное, видимо, сейчас суждение: «Пробуждение национального самосознания
кажется мне чем-то ущербно-спекулятивным. Люди, объясняющие мировоззрение и/или
поступки, свои или чужие, национальным менталитетом, также неприятны, как и
выбивающие себе льготы на правах принадлежности к сексуальным меньшинствам. Не
случайно в Америке гомосексуалистов и представителей этнического меньшинства
объединяют словом minorities, алгоритм поведения-то
один — получение благ от общества просто по факту довольно произвольной самоидентификации
с той или иной группой».
Ну вот. Куда деваться от Америки и гомосексуалистов? Мне
неинтересно, что думают гомосексуалисты и что думают о них. Я чувствую —
действия такого рода противоестественны, и мысли, возможно, тоже. Однако,
видимо, я, русская, нетолерантная, интересна им. Как
редкий вид?
«Не странно ли, — говорю, — что национальное самосознание
упорно ассоциируется именно с меньшинствами?
На это мне отвечают: «Признаком силы является четкая
постановка общенациональных целей и способность общества к совместному труду по
их достижению. А сейчас чего нет, того нет. Так что, сколько не ставь заборов
вокруг пустого места, стройка от этого не начнется».
Вот так вот. Пустое место. Русские — пустое место?
Сохраняя остатки корректности и сдержанности, обращаюсь к
оппоненту в стиле вежливой беседы.
Разве в русских интересны только «общенациональные цели» и
«всемирная отзывчивость»? А вообще-то они — «пустое место»?
А вдруг другое национальное зрение не позволяет вам видеть
что-то там, где вам видится пустое место? Китеж-град — образ, отнюдь не
случайный в контексте русской культуры. Она «невизуальна»,
незрима по своей сути.
«Град-Китеж — это интересно, — отвечают мне, — но к нашему
разговору отношения не имеет».
Имеет. Причем, самое прямое. Град-Китеж — столица России.
Хочу слышать русских. Перечитываю Шукшина. Смеюсь и плачу…
РУССКИЙ МУЖЧИНА: А КТО ЕГО ЗНАЕТ?
Кто они были — русы, завоевавшие земли, которые потом стали
называться русскими, — какими были предки русских?
Арабы (так же, как и скандинавы) описывают русов как суровых, яростных и умелых бойцов, говорят, что,
будучи крайне воинственны, они приучали своих детей (мальчиков) к мечу
буквально с первых дней жизни. Наследство могла получить только девочка. А в
люльку только что родившегося мальчика отец опускал меч и говорил: «Я не
оставлю тебе в наследство никакого имущества, и нет у тебя ничего, кроме того,
что приобретешь этим мечом» (Ибн-Русте). Ал-Марвази писал о русах:
«Храбрость их и мужество хорошо известны… один из них равноценен многим из
других народов».
Русы были ориентированны — в профессиональном плане — на
войну.
Интересно, что облик руса (в описании византийца Льва
Диакона) очень похож на облик казака — воина Запорожской Сечи: «Голова у него
была совершенно голая, но с одной стороны ее свисал клок волос…». Весьма
возможно, потомки воинской касты русов принимали
активное участие в создании казачества — воинского, но не аристократического
сословия, имеющего свои земли.
Перечитываю Шукшина, роман «Я пришел дать вам волю»: Степан
Разин и его «ватага» возвращаются из Персии с богатой добычей. «Там, в Персии,
«за зипуны» остались казачьи жизни, и много. … Но зато струги донцов ломились
от всякого добра, которое молодцы «наторговали» у «косоглазых» саблей,
мужеством и вероломством…».
Роман начинается с провозглашения и слушания анафемы. И
сразу же возникает тема нерасшифрованного, неоднозначного молчания:
И слушали русские люди, и крестились. Но иди пойми душу —
что там: беда и ужас или потаённая гордость и боль за «презревшего час
смертный»? Молчали.
Анафему Степану Разину Шукшин называет величально-смертной.
«Такую-то — величально-смертную — грянули державные голоса с подголосками
атаману Разину…».
Шукшину, на мой взгляд, удалась художественная
реконструкция не только исторических событий, но и воссоздание в живой динамике
событийного ряда и фактографических моментов характера/человека,
который/которого можно было бы назвать исконно русским.
***
Характер и реальность воссозданы Шукшиным с помощью того,
что называется художественным чутьём. И чутьё как таковое — особая категория,
отличающая русских. По мнению психологов — среди них преобладает тип,
называемый «интуитивным интровертом». Чутьё в романе действует и отражается:
«Люди чуяли (выделено мной — М.К.) постоянную о себе заботу
Разина. Пусть она не видна сразу, пусть Разин — сам человек, разносимый
страстями, — пусть сам он не всегда умеет владеть характером, безумствует,
съедаемый тоской и болью души, но в глубине этой души есть жалость к людям, и
живет-то она, эта душа, и болит-то — в судорожных движениях любви и
справедливости, и нету в ней одной только голой гадкой страсти — насытиться
человечьим унижением, — нет, эту душу любили. Разина любили; с ним было
надежно. Ведь не умереть же страшно, страшно оглянуться — а никого нет, кто
встревожился бы за тебя, пожалел бы: всем не того, все толкаются, рвут куски…
Много умных и сильных, мало добрых, у кого болит сердце не за себя одного.
Разина очень любили».
Отношения с другими строит и разрушает герой «в судорожных
движениях любви и справедливости». Основной характер, характер лидера обрамляют
и подчеркивают иные — штрихи и характеры.
Вот, например:
Так резко различаются русские люди: там, где Разин,
например, легко и быстро нашелся и воодушевился, там Львов так же скоро уронил
интерес к делу, им овладела досада.
Случаен ли выбор для любви и народного признания именно
такого типа, как Разин? Случайно ли то, что в фольклоре, в исторических песнях
сохранился именно этот образ, наряду с песнями об Иване Грозном, Ермаке и
Пугачеве, причем, о Стеньке Разине — более и долее всего? Стремление сохранить
память в песне, на уровне эмоциональном, иррациональном, — говорит о глубокой
важности этого характера, этой фигуры.
Кстати, о пении. Песен и плясок много в романе Шукшина, и
не только в этом романе. Это далеко не случайно — тоже интуитивное воскрешение
древних обрядов и ритуалов. Русское слово «пение» некоторые этимологи считают
близкородственным «поению». Пение считалось составной частью «поения божества»,
насыщение духа (духов, богов). Оно помогало вхождению в определённое состояние,
и выхождению из него.
Крик распрямил людей; засверкали глаза, набрякли жилы на
шеях… Песня набирала силу; теперь уж она сама хватала людей, толкала, таскала,
ожесточала. Её подхватывали дальше по берегу, у бочек, весь берег грозно
зарычал в синеву сумрака.
Это п(о)ение
одного состояния, а вот другого:
Сильно прокатился над водой мощный радостный вскрик
захмелевшей ватаги. Вскочили… Бандуристы, сколько их было, сели в ряд, дернули
струны. И пошла, родная… Плясали все. Свистели, ревели. Улюлюкали… Образовался
большущий круг. В середине круга стоял атаман, слегка притопывал. Скалился
по-доброму. Тоже дорогой миг: все жизни враз сплелись и сцепились в одну
огромную жизнь, и она ворочается и горячо дышит — радуется…
Частью воинских культов, в том числе и у русов, была поэзия дружинных певцов, восхвалявших в песнях
(«славах») богов, князей и дружины. Отсюда же — и величально-смертная анафема…
РУССКАЯ
ЖЕНЩИНА: ГЕРОИНЯ И ЖЕРТВА?
Ученый-культуролог считает: есть два типа русских женщин,
которые суть одно. Русская женщина-героиня (защитница, покровительница, именно
та, которая «в горящую избу войдет») и несчастная женщина, участь которой терпеть
и покоряться.
Отличаются друг от друга только по силе психологической
конституции, а, по сути, они женщины-жертвы. Культ Богородицы, который занимает
очень важное место в Православии, призывает женщину-мать к жертвенности и
мобилизации ради других, более слабых.
Ну, и еще один тип… Третий «традиционный» тип:
женщина-стерва, демоническая женщина, та, которая разрушает общепринятые нормы
и сценарии поведения, опрокидывает все ожидания мужчин, и мало заботится о
детях.
***
Даже если что-то похожее присутствует в жизни, как говорят,
«ярким намеком», на самом деле все не так просто. А может быть, и совсем не
так. Ибо не все в женщине русской есть производное православия и патриархальной
культуры. Корни глубже.
Короче, усомнилась я, русская женщина. Не узнала я себя в
этом портрете. Почему бы самой не посмотреть в зеркало, не заглянуть в себя?
Я не жертва, и не стерва. Жертвой сделать себя не позволила
даже в самых экстремальных обстоятельствах. И стервой тоже трудно меня сделать:
не хочу.
Но я иногда исчезаю. Исчезаю из поля зрения.
Прекрасно-добрая русская женщина, никогда не позволяющая себя унижать —
истинный русский тип, неделимый ни на какие другие. Тоже своего рода град Китеж
— в период любви и работы материнства, в период «плодоносности», а это довольно
долгая работа, она как бы исчезает, её не видно. Её видит только муж и ребёнок,
а другим, собственно, зачем?
Я живу на окраине большого русского города, где много
спокойных и ясных женских лиц, и вижу, как много, всё ещё много хороших семей,
где очень бережно, любовно относятся друг к другу. Это «серединная», великая,
тихая жизнь, она не видна и не заметна. Заметны, бросаются в глаза маргиналы
разного рода, вот уж где разные типы — от алкоголичек-бомжих
до эстрадных «звёзд»… Но это же действительно пена, больные и слабые. А женщины
русские себя в такую обиду не дают…
***
У русской культуры и вообще у России «женское лицо». Во
многом потому, что фольклорные, мифологические основы нашего бытия, соотношение
ролей и сами роли, мужская и женская, расписаны весьма своеобразно. А именно:
«… Что ты, Иванушка, не весел? Что буйну голову повесил?...
Не кручинься, ложись спать-почивать. Утро вечера мудренее…» — говорит героиня
почти каждой сказки Василиса Прекрасная, она же Премудрая. И за ночь совершает
для/за спящего Иванушки/у самые разные чудеса, одно за другим. Проще говоря,
делает за него все возможное и невозможное. Он утром проснется/проспится, глядь
— не так уж всё и плохо…
И скатерть-самобранка, и знаменитая Емелина
печка, и многое другое, что входит в наше сознание и подсознание с младенческих
лет — всё это женские рукотворные чудеса, женская активность русской жизни. В
этой же традиции — и необходимость скрывать её, эту активность. Прятать за
покровом некоего естественного волшебства. Героем-победителем всегда остается
Иван-царевич, он же Иванушка-дурачок, он же братец Иванушка. И нередко при этом
— «полцарства ему даром не надо», победил и ладно, и на печку… Такие расклады,
так сложилось в России. И на деле, и в сознании, и подсознании.
Можно ли перебороть стереотипы поведения, которые уходят
корнями в глубокую древность?
Можно питать такие иллюзии. Можно пытаться. Феминистки ищут
и предлагают стратегии сопротивления.
Ничто сверхчеловеческое мне не чуждо. Я отношусь к
феминистскому сообществу с пониманием и некоторым пиететом. Ибо это именно
сверхчеловеческое, а не женское — я так ощущаю. Говорю за себя, просто как
женщина, но не исключаю в этом некоторой доли объективности, — три высших
образования на что-то, может, и сгодятся…
***
«На што девочкам грамота» —
сохраняя в памяти орфографию первоисточника, вспоминаю этот источник, который
как-то держала в руках — то была глубоко дореволюционная брошюрка, далеко из
позапрошлого века, маленькая, пожелтевшая, изданная по соизволению и
благословению кого-то из православных наших патриархов.
Грамота девочке нужна, говорилось там, чтобы она могла
читать детям, а иногда и всей семье Святое писание, чтобы стать примерной женой
и матерью.
Почему–то я всегда, когда вижу и слышу ученых женщин,
особенно говорящих о феминизме и гендерных проблемах,
вспоминаю ту книжечку и эти слова.
***
Можно ли найти и правильно избрать «стратегии
сопротивления»? Чему сопротивления-то, для начала? Впрочем, чему
сопротивляться, всегда можно найти. Строптивость — гораздо более типичная
русская черта, чем упорно внушаемая нам покорность. Стратегии сопротивления
найти — можно. Если учитывать, что в России женщины — неподавляемое
большинство.
Их больше, женщин. Они не так часто погибают, как наши
Иванушки.
Но в последнем молодом поколении женихов уже больше, чем
невест. Зато материнские инстинкты все слабее… «Как нам жить?» — спрашивают
вечные девочки… Умные девочки. Они хотят умных ответов.
Полагаю, что лучшая женская стратегия — это особое внимание
к воспитанию мальчика/мужчины с интуитивным доверием к «другому», активному
мужскому началу. Воспитание в
девочке/женщине умения не просто подавить начисто мужскую агрессию, а перевести
её в созидательную активность.
«Да… но как жить? Что делать?..».
Рассказываю. И прежде всего говорю: что может утешить,
развлечь, научить?
Личный опыт русской жизни. Личный опыт ужаса и счастья.
АПН, 13.11.07