В

В.В.Видеманн

Русская община и национальное государство

“Когда политические неучи представляют народ - как это происходит сегодня в случае нашего народа у нас в стране, - тогда политическая несостоятельность паразитирует на исторически выработанной субстанции народа. Политическая же субстанция народа есть не что иное, как его производительная сила в смысле его хозяйственного и душевного начала на уровнях материального, духовного и педагогического творчества. Царствующая глупость не имеет никакого представления о Политическом и мифически убеждена, что может, якобы, управлять Обществом, но при этом ничего не желает знать об Общине, которая только и в состоянии действовать по существу. В особенности же царствующая глупость не желает ничего знать о Народе - суверенной Общине, способной действовать в условиях совершенно неограниченной самоответственности, - от чего наш народ до сих пор отстраняется иноземной властью и ее местными подручными с помощью насилия и запугивания, лжи и обмана”.

Райнольд Оберлерхер. “Начальный курс политологии”

Что такое русская община сегодня? Уровень аморфности этого понятия вполне соответствует общей хаотичности современной русской жизни, её неприкаянности. Тем не менее, русская община продолжает существовать, пытаясь приспособиться к новым историческим обстоятельствам.

В принципе, можно выделить три типологических формы современной русской общины:

- русская община в коренной России;

- русская община в пространстве “ближнего зарубежья”

- русская община в пространстве “русского зарубежья”.

Рассмотрим культурно-социальную типологию русской общины во всех трёх случаях.

Начнем с “дальнего зарубежья” Здесь, в условиях абсолютно инородной среды, русская община сохраняется в основном на началах религиозной традиции как православный приход. Тут национальное сознание практически совпадает с религиозным, и таким образом стоит выше культурной идентичности. Это -реликтовые русские общины старой православно-монархической империи (в данном случае мы не говорим о “русскоязычных” общинах “дальнего зарубежья”, появившихся вместе с “новыми русскими”).

В “русском зарубежье” русская община сформировалась как раз больше по культурно-языковому принципу, собирая под свои знамёна всех “русскоязычных” вообще. Сплоченность этих общин зависит от степени внешнего давления со стороны шовинистической стихии “титульной нации”, а средства самозащиты - от средств нападения. К примеру, в Эстонии шовинистическое государство пытается подорвать влияние русской общины, не прибегая при этом к открытому вооруженному террору. Иное дело - Приднестровье, Таджикистан, Чечня... Вообще же русские общины “русского зарубежья” - это в массе своей все еще заповедники “русскоязычного интернационализма” советской пробы (так сказать общины Второй империи) - с некоторыми местническими деталями.

А в коренной России? Именно здесь, как ни странно, существует наибольшая неразбериха с русской общиной, с ее основополагающими началами. Тут в качестве решающего не действует сегодня ни религиозный, ни культурно-языковой факторы, активизирующиеся в случае ощущаемого давления инородной, инокультурной среды. В России, похоже, ощущается только один фактор давления - экономический. Может быть, он и есть главный в становлении современной русской общины? Однако же, при ближайшем рассмотрении оказывается, что как раз по экономическому принципу в сегодняшней России объединяются не столько русские, сколько инородческие общины, образуя целые хозяйственные кланы с далеко идущими (и в первую очередь - иностранными) связями.

Так что же остается на долю русской общины, русского населения страны? Возможна ли сегодня какая-то однозначная форма социальной организации жизни собственно русского народа, или же ему суждено окончательно раствориться в “русскоязычности” пост-советского псевдо-интернационализма, а стало быть отказаться от своей национальной исторической субъектности как таковой?

Существо проблемы, на наш взгляд, лежит в том, что в силу исторических обстоятельств (не будем их перечислять, ибо они хорошо всем известны) русский народ как таковой, как носитель Русской идеи (и в этом смысле - как субъект международного права), был отчужден от реальной политической власти в стране. Выражаясь точнее, от власти была отчуждена именно русская община - практически разгромленная и замененная на т.н. “совет”. При этом весьма показательно, что в советский период инородческие общины в гораздо большей степени сохранили свой исторический этно-религиозный профиль, чем община русская, ибо последняя не без оснований воспринималась новыми властями как главная носительница русской государственной идеи, с которой, собственно говоря, и боролся в первую очередь международный коммунизм.

Таким образом, возрождение новой русской государственности прямым образом связано с возрождением русской общины как субъекта-носителя не только культурного или хозяйственного, но в первую очередь политического интереса.

Каким же образом восстановить политическую субъектность русской общины сегодня? Говоря прямо, как восстановить в России реальную русскую власть?

По всей видимости, здесь не может быть иного пути, кроме как возвращения к началам исторической субстанции русского народа, общественно-политическая жизнь которого являет в наиболее традиционном своём выражении разновидность монархической общины. Истинные начала русской власти (т.е. власти Руси как наших священных предков) восходят к древним традициям военной демократии свободных земледельцев, к общинному вечу (“вече” от индоевроп. корня “вач”- речь). Исторически развитая форма веча - это Земский Собор, являющий собой идею органической, т.е. почвенной, общинной демократии, весьма далёкой от фиктивной демократии механически сочлененного общества.

Крах т. н. “пролетарской демократии” являет собой яркий пример неустойчивости и внутренней противоречивости власти, опирающейся на “человеческий фактор” в отрыве от его органической (в том числе - семейно-общинной) подкладки, и рассматривающей личность лишь в её функционально-механическом модусе, подчиненном исключительно нуждам материального производства.

Однако же, раскрыть истинную политическую интуицию русского народа, необходимую для практического возрождения русской общины и связанного с ней русского строя, не так просто. Прежде всего - по причине чудовищной профанации Русской (политической) идеи советским режимом, его социальной практикой и идеологическими ядами. Здесь парадоксальным образом “русское” стало практически отождествляться с “советском”, при том что само “советское” изначально содержало в себе сильнейший русофобский элемент.

Не будем здесь в очередной раз повторять хорошо известные соображения о перебарывании национальным русским началом большевизма, но лучше сравним идущий ныне в России процесс с аналогичным прецедентом из византийской истории.

Так, в VIII веке в Константинополе к власти пришла династия представителей “кавказской национальности”, которая стала проводить жёсткую иконоборческую политику. Это было время не только разрушения традиционных культурных ценностей, но одновременно укоренения кавказцев во всех высших структурах имперской администрации. Но через три-четыре поколения господства восточных иконоборцев вновь возобладала изначальная эллинистическая этносубстанция империи, что привело к падению кавказской династии и восстановлению иконопочитания, к занятию, наконец, константинопольского престола новой македонской династией (эпоха правления которой - т.н. “македонское Возрождение” - многими рассматривается как Золотой век Византии). Македонское Возрождение сопровождалось вытеснением кавказцев с высоких политических и социальных позиций, возвращением в администрацию греко-македонцев, восстановлением канонических ортодоксальных норм общественной этики. Показательно и то, что в иконоборческую эпоху (эпоху восточного влияния или т.н. “азиатчины”) военная мощь империи была в основном на очень высоком уровне, что достигалось, однако, именно азиатскими методами управления, почитавшимися греками за варварские. Однако же, именно восстановление эллинизма греко-македонского типа с его специфической приспособляемостью к историческим обстоятельствам продлило, в конечном итоге, существование государства (а вместе с тем и традиции его античной культуры) более, чем на полтысячелетие. По сути, это было восстановление традиций греко-македонской монархической общины, восходящих к древней военной демократии эпохи походов Александра Великого.

Возвращаясь к России, можно себе представить, что она находится как бы в состоянии уже после фактического падения иконоборческой идеологии, но еще во власти “восточной” администрации. Придет ли к власти новая, русская “династия” - вопрос на сегодня открытый, но позитивное решение его представляется в идеальном случае как восстановление исторических традиций славяно-русской общины, восходящих к военной демократии эпохи походов Руси под водительством Рюрика. В практическом случае это видится как возвращение общей культуры администрирования к историческим нормам русской власти, как устроение самого административного корпуса на базе славяно-русского субстанциального начала. Осуществить же последнее можно - как это на сегодня представляется единственно возможным - ни в коем случае не в приказном порядке, но только через усиление социальной и политической роли русской общины в государстве - т. е. общины как социально-административной и электоральной единицы, в конечном итоге - величины учредительно-законодательного порядка.

Безусловно, в национальных интересах страны целесообразно увеличение русского населения любыми средствами. На сегодня наиболее желательным было бы переселение в Великую Россию большей части русского населения “русского зарубежья” - это около 25 млн. человек. В этих целях можно представить, к примеру, введение особого “налога солидарности” (или, скажем, особых облигаций государственного займа). Чем больше общественных средств будет инвестировано в этот проект, тем больше будет общественная заинтересованность в его удачном осуществлении, а это, в свою очередь, послужит базой для создания новой формы социальной солидарности по национал-патриотическому принципу. В частности, грядущая земельная реформа должна была бы учесть чаяния русского населения “русского зарубежья” переселиться в Великую Россию, и таким образом, оставить за последним его законную долю земли по “естественному праву” народов. Административные единицы, принимающие русских беженцев, следует переводить на льготный налоговый режим, поощрять возможностью участия в финансируемых государством приоритетных проектах. Кроме того, условием переселения может быть в некоторых случаях служба в вооружённых силах (или исполнение альтернативной трудовой повинности). Здесь большую ценность представляет опыт казачества, как системы автономных общин в лучших традициях военной демократии.

Реальной русской общины не может состояться вне ее религиозного окормления со стороны национального жречества. Само органическое и социальное конституирование русской семьи как ячейки общенародного общинного строя исторически определяется каноническими нормами национальной церкви. Более того, этими же нормами определяется в конечном итоге и легитимность самой русской верховной власти, традиционно связанной с началами (в том числе мистическими) православной политической культуры.

Здесь совершенно законно можно поставить вопрос: до какой степени “русское” вообще тождественно “православному”? Приведем в качестве “информации к размышлению” очередную аналогию.

Так, китайцы-мусульмане считаются в Китае отдельным народом (т.н. “хуэй”), отличным от имперских китайцев-конфуцианцев (“хань” или великоханьцев), хотя этно-языковая база у них общая. Еще большую наглядность представляют собой сербы, хорваты и “боснийские мусульмане”: никому даже в голову не придет считать их за единый, но при этом трёхисповедный народ. В нашей собственной истории население окатоличенной некогда Западной Руси (ныне западные Украина и Белоруссия) практически перестало восприниматься как русское - чего не скажешь о православных украинцах и белорусах.

Показательно, что русские общины “русского зарубежья”, сталкиваясь с русофобией, накачиваемой местными этнократическими режимами, всё более начинают осознавать себя уже не просто, как “русские”, но “русско-православные”. Существенная причина этого - активное обращение к собственной национально-религиозной идентичности самих инородцев: на фоне такой тенденции русский атеист выглядит как лишенный всего святого советоидный варвар, а русский язычник - как благой мечтатель, не представляющий для этнократического режима никакой опасности (т.е. не связанный духовно с реальной Россией и неспособный к действиям в рамках ее “пятой колонны”).

Наконец, нельзя забывать, что религия (во всяком случае традиционная) - это вовсе не психотерапевтическое средство разрешения сугубо личных душевных проблем, но прежде всего - культ священных предков, завет крови, сопряженный с исполнением потомством исторической миссии.

Следует заметить, что все большая часть русского населения “русского зарубежья” воспринимает в качестве представителя своих интересов Конгресс русских общин, ибо здесь в самом названии заявлена не столько абстрактно-политическая, сколько органически-почвенная идея. КРО как бы автоматически включает в себя все русские общины вообще, являя собой своеобразную версию всероссийского Земского Собора, глас нации как таковой, а не ограниченной политизированной группировки.

Говоря о внутренней политике КРО, хочется отметить ее исключительно удачную, на наш взгляд, концепцию регионализации России. Именно регион представляет собой наиболее естественное, “органическое” пространство в экономическом, экологическом, демографическом и культурно-историческом смыслах. Между прочим, КРО мог бы привязать свою организационную структуру именно к региональному делению, символически предваряя тем самым желаемое лицо новой России. Если мы к тому же отождествим “регион” с “землёй” (к примеру, Уральская земля, Северо-Западная земля и т. д.), то аналогия между КРО и Земским Собором станет еще нагляднее. Ведь в конечном итоге самим своим названием КРО являет идею именно соборной русской власти - власти русской Общины.