М.Терзаев

Наверное не стоило бы читать, а тем более анализировать труд бывшего пресс-секретаря, покупаясь на сладострастное название. Эта книжка смахивает на упражнения графомана по сравнению с яркими воспоминаниями и убийственными свидетельствами телохранителя Коржакова. Да и пишут почти об одном: Костиков - с умолчаниями и недомолвками, Коржаков - открыто.

И все-таки, в отличие от Коржакова, Костиков был при Ельцине тем, кто мотивировал деятельность президента, формировал его мировоззрение. Телохранитель, если и пытался подталкивать Ельцина на отдельные поступки, так и не смог стать его “вторым Я”. Костикову же Ельцин поддался, а потому книга пресс-секретаря помогает проникнуть в потёмки президентской души.

В Кремле все знали, что Костиков пишет книгу. Ходили и боялись. Кто припугнуть пытался, кто подольститься. Даже Ельцин побоялся вышвырнуть Костикова взашей. Но и рядом с собой держать было страшно - вдруг чего лишнего понапишет. Налили на прощанье фужер коньяку и назначили Костикова послом в Ватикан.

Костиков, судя по его книге, оказывается осведомлённым скорее о застольях, чем о содержании деятельности “команды Ельцина”, о том, кто и сколько мог выпить, кто был допущен к президентской сауне.

Милые шуточки приняты в среде “приближенных к телу”. В качестве намека на скорое назначение в Ватикан, как рассказывает Костиков, ему подарили карикатурную фигурку молящегося монаха. “Когда фигурку слегка поднимали, из-под сутаны выскакивал огромных размеров член радикально-фиолетового цвета”. (с.15). Таким образом, по свидетельству пресс-секретаря мы можем представить себе атмосферу дворцовых скабрезностей, так слабо сочетающихся с задачами государственного служения.

Костиков пишет, что президент осознавал себя воссоздателем величия России, но тут же оговаривался, что воссоздавалась пустая помпезность, что пар уходил в “президентские фанфары”, написанные специально для обозначения явления президента народу (с. 129). Вместо упорной работы на благо страны Ельцин то и дело “брал тайм-аут” и ожидал, ”когда прорежется внутренний голос” (с. 128), “когда либо эксперты дадут вразумительный анализ или совет, либо его самого “осенит” (с. 186). Государственное служение у Ельцина заменялось составлением списков приглашенных на приемы в Грановитой палате и согласованием меню (с.130).

То же касается и алкоголя. Холопьим удовольствием пованивает от строк о том, как Костиков вкусно ел и пил при дворе своего хозяина: “А вот вина, как правило, [подавали] плохие. Французские или итальянские вина на президентских приемах, как правило, не подают, и, наверное, правильно делают. Но свои хорошие вина оказались за границей, в ближнем зарубежье. Запасы же кончились. Когда в кремлевских подвалах еще оставались запасы от щедрот Советского Союза, подавали прекрасное молдавское каберне. Но потом и оно кончилось. Разливают красное с экзотическим названием “Царское”. Но это порядочная дрянь. Кто его придумал, я просто не знаю. Того, кто убедил президента, что это хорошее вино, я бы заставил пить уксус. Хорошо, что снова стали подавать водку. В 1992 году, когда я только начал работать в Кремле, водку не подавали - видимо, по инерции трезвенных лигаческих времен. Впрочем, всегда можно было мигнуть знакомому официанту, он, спрятавши бутылку под хрустящую салфетку, нальет стопочку-другую. Благо, что закуска, будто специально изощрена под графинчик “беленькой” (с. 131-132). Так может писать только крепко пьющий человек, такие слюни, такой утробный стон, такие задушевные строки могут исходить только от человека, упившегося своим сладострастием.

В ельцинском окружении сложилось благодушное отношение к пьянству. Костиков рассказывает, как на церемонии подписания Договора об общественном согласии к президентскому столику рвался Жириновский с целым ящиком водки, а когда его не пустили, начал раздавать бутылки всем подряд (с. 32-33). Пропрезиденсткие политики, наравне с оппозицией, расхватывали дармовую “огненную воду”. Да и в прочих случаях рюмки, судя по книге Костикова, опрокидывались по любому поводу.

К этому упомянем ещё одно место в мемуаре бывшего пресс-секретаря. Костиков пишет, как Ельцин и польский президент Валенса соревновались кто кого перепьет, а дворня, наблюдающая за этим, переживала про себя: “Да закусывай же, закусывай, Борис Николаевич!” Потом Костиков признаётся, что в тяжелой ситуации “хочется по-шкиперски хватануть стакан рому. Но в России, как известно, в почете другие напитки...” (с.162). Вот и получается: “Ельцин со стаканом, Ельцин с бутылкой, Ельцин “вприпляс”, Ельцин с раздобревшим лицом после дегустации кумыса в Калмыкии...” (там же). Одним словом - алкоголизм чистейшей воды. Ладно бы один такой затесался в госаппарат, а то - целая команда мастеров закладывать за воротник.

О чревоугодии, которое удовлетворялось в Кремле за государственный счет, и говорить не приходится. Костиков со сладострастием описывает приемы и не удерживается даже от того, чтобы не опубликовать меню. Вероятно он полагает, что это кого-то может интересовать, что для истории меню представляет собой ценное свидетельство.

“Роман с президентом” свидетельствует, что в Кремле царила политическая интрига, и ничего по существу не предпринималось ради судьбы страны, разрешения ее проблем.

Практически исключив из повествования истории о принятии важных государственных решений, Костиков остановился разве что на том, как Ельцин торговался с японцами из-за Курильских островов. Японцы не хотели давать сто миллионов долларов, Ельцин не хотел отдавать острова даром - вот и вся игра, которой Костиков попытался придать вид психологического противостояния.

“Блестящая фраза”, которую подкинул Костиков Ельцину для выступления перед американцами, симптоматична: “Сегодня свобода Америки защищается в России” (с.56). То есть прямым текстом говорилось, что Ельцин защищает интересы американцев. Прочувствовать смысл произнесённой Ельциным фразы её автору оказалось не дано.

Самое поразительное в людях типа Костикова и Ельцина состоит в том, что они считают себя русскими. Костиков говорит про Ельцина - “это русский человек, русский патриот”, “более русского человека, чем Ельцин, даже по физиономии, найти трудно”. Про себя и своих соратников: “Мы, русские, живем, чтобы работать”. Как тогда понимать откровение: “Гайдар для Ельцина был вторым “я”?” (с.157). Гайдар - тоже русский? Тогда мы кто? Нет, тут надо для себя вполне и однозначно определиться: либо они русские, либо мы. У нас всё разное - вплоть до мелочей.

Костиков вряд ли отдаёт себе отчет, что описывает команду Ельцина с неприязнью. Он пишет о шефе Министерства иностранных дел: “Козырев той поры был одной из “священных коров” на демократическом пастбище.” Качество другого своего коллеги по “пастбищу” - тихого первого помощника Илюшина - оценены так: “Виктор Васильевич предпочитал не высказывать идей, не формулировать предложений. Как правило, он присоединялся к мнению президента”. (с.83). Про получившего недавно одну из высших государственных наград режиссёра Марка Захарова Костиков пишет, что этот представитель “творческой интеллигенции” на совещаниях президентского “мозгового центра” постоянно требовал “раздавить гадину” - Верховный Совет (с. 73.). Понятно, за что он получил орден из рук президента.

Костиков изобличает сам себя как автора антифашисткой истерии, бурно реагирующего на каждую бабку со значком Сталина или на распространение “откровенно фашистских изданий”. Всюду ему чудилась “тень нового мирового порядка”. Причём, этот страх в команде Ельцина был всеобщим. Большинство сугубо гражданских советников Ельцина ходило с пистолетами под мышкой (с. 21). Такая вот детская непосредственность людей, которых охраняют десятки профессионалов. Не могут отказать себе в способности пальнуть в кого-нибудь. Вероятно, по той причине, что улица для них наполнилась неприязнью к “соучастникам режима”. Незнакомые люди высказывали Костикову (значит, и многим другим) всё, что думают, а один раз пресс-секретаря чуть не поколотили. (с. 29-30).

Костиков до небес превозносил организационные достоинства Фронта национального спасения. Это показывает его полную профессиональную несостоятельность. Он принимал пустышку за серьезного противника, бездарей - за талантливых организаторов. С такого рода аналитическими способностями - лучше моль ловить в президентских кабинетах, как это делали другие, менее словоохотливые помощники Ельцина (с. 215).

Обострение политической ситуации, как выясняется из “романа”, в тот период организовывали, помимо Костикова, еще Бурбулис, Полторанин, Чубайс и Козырев. Они “вынуждены были идти на нарочитый политический эпатаж, чтобы привлечь внимание к остроте ситуации” (с. 121) заявлениями о возможности государственного переворота. Начался этот гадосный спектакль ещё в октябре 1992 года. После пресс-конференции, рассчитанной исключительно на Ельцина, последний своим указом распустил оргкомитет ФНС, и этим противозаконным актом только подлил масла в огонь. Кстати, это был тот самый момент, когда Ельцин с Чубайсом и Гайдаром вывалили в народ море фальшивых свидетельств на право собственности - ваучеров.

Костиков выбалтывает подробности ельцинского путча 1993 года, фактически совершая ценные для будущего следствия признания в том, что вооруженное свержение законной власти было заранее подготовлено и осуществлено при участии значительного числа представителей столичных СМИ и “творческой интеллигенции”.

Вся книга бывшего пресс-секретаря представляет собой описание закулисной борьбы с конституционным строем и установление единоличной власти Ельцина - личности деградирующей, злобной, ставшей инструментом предельно бесстыдных и подлых людишек. Но что обиднее всего, книга подтверждает наше знание о том, что Ельцин - тряпка и трус, развалина в физическом, интеллектуальном и духовном отношении. Не победить его в политической схватке могли только совершенно неспособные к организации и дисциплине люди, не имеющие мировоззренческого стержня.

Таким образом, главный вывод, ради которого стоило читать “Роман с президентом”, состоит в том, что нынешний режим и оппозиция стоят друг друга - они принципиально недееспособны и не нужны России. Пришло время иных политических сил, новой генерации политиков и общественных движений.