Журнал «Золотой Лев» № 129-130 - издание русской консервативной мысли

(www.zlev.ru)

 

Е.С. Холмогоров

 

Значение военно-морского флота для России[1]

 

Изложенная в начале июля главкомом ВМФ Владимиром Масориным программа строительства Россией к 2027 большого надводного флота, включающего шесть авианосных ударных группировок, базирующихся на Тихом океане и Северном море, вызвала в обществе и значительный интерес, и достаточно бурные обсуждения, в которых столкнулись старые, как русский флот, позиции. Нам пришлось вновь выслушать аргументы о том, что России как сухопутной державе флот не нужен, а если нужен, то лишь прибрежный и оборонительный, а если и не оборонительный, то уж точно не авианосный.

Поэтому, в предлагаемой вниманию читателя серии статей, мы постараемся последовательно ответить на три вопроса. Зачем России нужен флот? Зачем России нужен океанский флот? Зачем России нужен авианосный океанский флот?

 

ЧЕРНАЯ КОШКА, КОТОРОЙ НЕТ

 

Спор о флоте – это «старинный спор славян между собою». Тем более парадоксальный, что зачастую ведут его не сторонники и противники величия России, как имеет место во многих других случаях. «Флотофобия» присуща многим искренни патриотичным и великодержавным людям, которым строительство флота представляется иллюзией, ложным путем в созидании русского великодержавия. Порой кажется, что эти люди еще не отрешились от старомосковского недоверия к «затее Петра». А защитники флота волей-неволей чувствуют себя наследниками знаменитого Феофана Прокоповича, проповедовавшего:

 

Для чего Бог создал столь обширные водные пространства? Для пития ли? Но для этого достаточно рек и источников, и вовсе нет надобности в таком обилии вод, которые объемлют большую часть земного круга… Но, как невозможно людям иметь сухопутные сообщения от одного конца земли до другого, то Бог и пролиял между селениями человеческими водное естество… Отсюда видим, какая и коликая нужда флота; видим также, что каждый, не любящий флота, не любит добра своего и за Божий о добре нашем промысел неблагодарен. Наше отечество своими границами прилежит к морям южным и северным. Как же столь славной и сильной державе не иметь флота, когда у каждой деревни, стоящей при реке или озере, есть лодки».

 

Этот спор, идущий уже не первое столетие, принимает в какие-то моменты характер диспута почти религиозного. Причем, гонимой стороной в нем оказывается именно сторонники флота. Как это было, например, в середине 1950-х, когда в СССР, под давлением Генштаба во главе с маршалом Соколовским, фактически была запрещена «морская стратегия», – причем и как дисциплина, и как термин. Попытка создать военно-морскую науку разбилась о демагогические заявления о необходимости единой военной науки и единой военной стратегии. К тому моменту, когда стараниями адмирала Горшкова ко второй половине 1970-х военно-морская идея в СССР была воссоздана в прежнем величии и даже никогда прежде не виданном Россией блеске, судьба отвела стране уже слишком мало времени, чтобы насладиться преимуществами наличия Океанского флота.

В эпохи великих потрясений, подобных Крымской Войне и Великой Реформе, Революции и Гражданской Войне, Смуте 1990-х, флот становился их первым заложником и оказывался первой жертвой. Несколько раз морское могущество России уничтожалось нами же самими буквально на корню. В этом русские корабли не раз и не два повторяли судьбу первого русского корабля «Орел», захваченного и сожженного бунтовщиками Стеньки Разина. Удивительно то, что противники строительства флота раз за разом используют этот факт как аргумент, причем аргумент совершенно «мистический» – мол, нет России удачи во флотском деле и нет на него Божьего благословения. Даже катастрофа «Курска» в 2000 году – и то пошла в эту флотофобскую копилку.

Эта «мистика» является самым обычным суеверием, к тому же – не вполне добросовестным. Поддержание морского флота, достойного великой державы, всегда дело очень дорогостоящим и требующим систематического напряжения и усилий государства. В случае возникновения малейших сбоев в функционировании государства флот гибнет первым. Это не какая-то специфически русская черта. Такие же точно потрясения – революции, крупные военные поражения – приводили к катастрофе флотов и других государств – Германии, Франции, Италии, Японии, причем многие из них свою морскую мощь так и не восстановили, а вместе с нею утратили и великодержавную мощь. Те же страны, на которые обычно указывают как на морские державы с устойчивой флотской традицией, Великобритания и США, – это державы не испытывавшие в последние столетия крупных социальных потрясений, иностранных вторжений и т.д. (Гражданская война в США шла в фактически дофлотский период, военно-морские силы имели в ней лишь ограниченное, хотя и чрезвычайно раздуваемое, значение).

Спору нет, флоту, как и всякому другому делу, удобней развиваться в тепличных условиях, и имейся они в России, наш флот достиг бы гораздо большего. Да вот только в этом случае в России лучше вовсе не жить, поскольку тепличных условий у нас не имеется и иметься никогда не будет. А создать и три столетия поддерживать один из сильнейших флотов мира, каковым является русский флот, в настолько экстремальных условиях, какие существуют у нас, – само по себе уже подвиг. А между тем, сравнительно с историей таких блестящих флотов, как германский или японский, история нашего флота и значительно продолжительней и в целом гораздо более успешна. Мы по-прежнему имеем и волю, и намерение, и возможности восстановить полноценный флот. Так что утверждения, что России «не везет с флотом», – это самонаводящаяся галлюцинация, самоослепление, мешающее видеть реальность на удивление удачной, а в отдельные периоды и блистательной истории русского флота, которая была бы еще более блестящей, если бы мы не шарахались и не отворачивались от моря в известные моменты нашей исторической жизни.

 

ДОКТРИНА ФЛОТОФОБИИ

 

Наряду с предъявлением черной кошки, противники флота используют целый спектр не устаревающих уже много столетий рациональных аргументов, которые могут быть сведены к трем основным. Аргумент первый – Россия является сухопутной державой, а потому флот является для России излишней и дорогостоящей роскошью, которую приходится поддерживать искусственно, а не за счет органических сил нации. Этот аргумент можно назвать геополитическим. Аргумент второй – история России в последние столетия доказала, что ее судьба ни разу и нигде не решалась на море, в морских сражениях; войны, которые вела Россия, были сухопутными, и флот в них ничего решить бы не мог. Этот аргумент можно назвать стратегическим. Наконец, третий аргумент – Россия не настолько богата, чтобы позволять себе явные излишества в виде мощного военно-морского флота, требующего постоянных затрат и обновления, значительно разумней израсходовать те же деньги на хозяйство или на сухопутную армию, а не на корабли. Этот аргумент можно назвать экономическим.

Совокупность геополитического, стратегического и экономического аргументов, исправно приправляемая анти-морской «мистикой», и составляет стройную и, к сожалению, много раз побеждавшую в истории России доктрину флотофобии. Попробуем теперь, аргумент за аргументом, разобрать логику этой доктрины, которая во многих случаях покоится на ложных постулатах, ошибках, противоречиях и недопонимании.

 

ГЕОПОЛИТИКА ЧРЕЗМАТЕРИКОВОЙ ДЕРЖАВЫ

Геополитический аргумент против флота является типичным случаем, когда мы, по выражению Максимилиана Волошина, «грезим русский сон под чуждыми нам именами». Геополитическая доктрина противопоставления сухопутной и морской держав выработана была не в России и не для России, а в Великобритании для осмысления ее собственного геополитического положения. При этом англичане, создававшие эту доктрину, мыслили оппонирующую им сухопутную державу как некую функциональную позицию, которую в начале XIX века занимал Наполеон, в начале XX века, когда Хэлфорд Маккиндер формулировал свою идею «географической оси истории», занимала Россия, угрожавшая британской Индии, потом на это место заступила Германия. На американской почве доктрина «сухопутной державы», оппозиционной державе морской, была проекцией противостояния с СССР в «холодной войне». Будь Россия и в самом деле расположена на острове, западным геополитикам пришлось бы придумать что-нибудь другое.

Рецепция англосаксонской геополитической доктрины на Континенте осуществлялась не столько русскими геополитиками, сколько германскими. Причем, как это часто случается с немцами, по принципу «назло мамке отморожу уши». Германия в лице ее геополитических мыслителей начала отождествлять себя с сушей, континентом, «Бегемотом», Спартой и т.д., в то время как Англия, понятное дело, это «владычица морей», «Левиафан», Афины. При этом немцы, впрочем, исправно старались создать сильный морской флот, и дважды им это почти удалось.

Русская геополитика, когда она развивалась достаточно своеобразно, без уклона в ситуативную геостратегию, подчиненную идее «Большой игры» с Британией, была попросту чужда оппозиции «Суши» и «Моря». Она исходила из особенностей геополитического строения русского пространства и геополитического положения России. Это положение выдающийся географ и геополитик В.П. Семенов-Тян-Шанский определил как чрезматериковое, или как геополитическую систему «от моря до моря». Альтернативными формами великодержавного геополитического устроения русский геополитик считал кольцеобразную, созданную вокруг того или иного «средиземного» моря, наподобие средиземноморской Римской Империи, или клочкообразную, подобную атлантическим Испанской или Британской империям Нового Времени.

Понятно, что и система, устроенная вокруг внутреннего моря и имеющая его своей коммуникацией, и система, в которой Океан соединяет множество разбросанных по миру клочков, требует раннего и во многом чрезмерного развития и даже переразвития флота. Создания «морской державы» в ее гипертрофированном виде, как это сделала Англия (и по какому пути пошла в начале ХХ века к своей скорой катастрофе кайзеровская Германия). Чрезматериковая геополитическая система, тянущаяся от моря до моря и от Океана до Океана, такого скорого и гипертрофированного развития флота, конечно, не требует. Для нее первостепенное значение имеют внутренние коммуникации, практически неуязвимые для внешнего, и тем более заморского, врага.

Геополитика чрезматериковой державы не столько решает вопрос, как стянуть с помощью моря разнородные части в единое целое, сколько другой – как связать внутренней коммуникацией обширное и протяженное пространство, на котором имеется неравномерность в распределении человеческих ресурсов и капитала. В XIX и начале ХХ века эту проблему решали две великих чрезматериковых державы, которым и принадлежало будущее в ХХ и XXI веках – Россия и США. Американцы свою проблему решили, воспользовавшись на суше более теплым климатом и значительно меньшим пространством, позволившим беспрепятственно создать «полицентрическую» систему расселения, в которой и Западное и Восточное побережья имеют сегодня почти одинаковое значение. На Океане американцы удачно воспользовались наличием между Атлантикой и Тихим Океаном узкого Панамского перешейка, превращенного в канал. Таким образом, обладая всеми преимуществами чрезматериковой державы, американцы смогли разыграть эти преимущества быстро и успешно.

Россия, также обладавшая преимуществом чрезматерикового геополитического строения, не имела, однако, тех «быстрых» преимуществ, которыми обладали США. В России холодно, большая часть Сибири является зоной вечной мерзлоты, построить через нее сеть железных или автомобильных дорог оказалось невозможно, перебросить население таким образом, чтобы в западной и в восточной части страны оно уравнялось – также оказалось не по силам. Наконец, вместо Панамского перешейка, позволявшего гонять линкоры и авианосцы из океана в океан, у нас есть лишь Севморпуть, и по сей день толком не освоенный. Это предопределило значительно более медленное разворачивание геополитических преимуществ России, значительно большую трудоемкость поднятия ее ресурсов. Державой-акселератом Россия, конечно же, не является, наш путь к величию долог, труден, полон срывов и возвратного хода. Но зато ведь и дело прочно. И удивительно уже то, что большую часть ХХ века Россия шла с США почти наравне, а кое в чем и опережая, а после страшного удара конца ХХ века довольно быстро приходит в себя. И связано это, в частности, с тем, что при беге на большие дистанции наши недостатки (чрезмерная протяженность территории, труднодоступность ресурсов) превращаются в преимущества, не «расстрелянные» ранним расходованием.

Таким образом, в той геополитической логике, которая создана в России, которая является для России собственной, а не ворованной у англосаксов, Россия и США не «противостоят» друг другу как «сухопутная» и «морская» держава, а являются практически идентичными по геополитическому строению участниками «соревнования», имеющими сходные предпосылки, сходные геополитические данные, однако реализующими их в разные сроки и по-разному. Именно чрезматериковая геополитическая модель строения великой державы оказалась в современном мире наиболее работоспособной. По ней построены и Россия и США, к ней будет стремиться Китай, геополитической задачей которого явно станет поиск выхода к Индийскому Океану.

«Клочкообразная» морская держава Великобритания из соревнования давно уже выбыла. А логикой чрезматериковых держав является развитие от упорядочения и интеграции внутреннего пространства (поразительно, как недавняя популярная песня, помещавшая Россию «от Волги до Енисея», здесь близка к геополитическим прозрениям Семенова-Тан-Шанского о необходимости создания в этой зоне «Русской Евразии» как центрового региона страны) к созданию избыточного напряжения «на краях», на приморских окраинах держав, причем, по возможности, равномерно, без выраженного преимущества первоначального колонизационного ядра. И для решения последней задачи, конечно же, и Америке, и России, и любой другой чрезматериковой державе в одинаковой степени необходим флот.

Зачем он нужен такой державе, если вся ее сила, казалось бы, покоится на материке и ее пространство организовано по внутренним коммуникационным линиям? Прежде всего, флот нужен чрезматериковой державе для сохранения и упрочнения ее чрезматерикового характера. Семенов-Тян-Шанский отмечает:

 

«При столкновении с соседями, «чрезматериковое» государство легче всего подвергается блокаде со стороны соприкасающихся с ним морей и хотя бы временным захватам со стороны их побережий; последнее же обстоятельство уничтожает всю суть системы «от моря до моря» и обессиливает страну».

 

Все преимущество чрезматерикового положения державы состоит в том, что она связывает море и сушу, интегрирует различные географические среды в единое целое. И это значит, что самый удобный способ со стороны противника обессилить чрезматериковую державу – это разорвать связь моря и суши. Попытаться загнать чрезматериковую державу вглубь материка, сделать ее просто материковой, континентальной. Никакого другого средства сохранить выгоду своего чрезматерикового положения, кроме создания мощного флота, просто не существует. Чрезматериковая держава попросту обречена быть сильной морской державой или не быть вовсе.

Другая причина, вынуждающая чрезматериковую державу создавать мощный флот, коренится в том, что сила геополитического движения, создающая эту державу, начинаясь с движения по суше, в конечном счете, встретившись с морем, выплескивается в движение по воде, превращается в морскую экспансию. Эта экспансия носит, однако, не беспорядочный и случайный характер экспансии «клочкообразной» державы, а планомерно движется в сторону морских целей, которые могут быть становящейся державой освоены и интегрированы. Чрезматериковая держава создает не только «свою» сушу, но и «свое» море. И обеспечить экспансию на это море без сильного флота попросту невозможно.

Другое дело, что и здесь географическое и геополитическое положение России предопределило несколько замедленный темп развития по сравнению с США. В XVIII веке русская экспансия на Дальнем Востоке выплеснулась аж на американский континент, однако США удалось вытеснить Россию обратно в Евразию, а с помощью Японии Россия была существенно ограничена и в экспансии на ближние к ней моря. Великое наследие Российско-Американской компании было почти утрачено, и если бы не решительные действия в 1945-м, позволившие возвратить хотя бы Сахалин и Курилы, было бы утрачено полностью. Тем временем США спокойно расширялись и на Кубу, и на Карибские острова, и на Гавайи, и на Тихоокеанские острова, создавая систему «своих морей». Попытка Японии выйти из отведенной ей геополитической роли «замка» на русских океанских дверях, закончились плачевно прежде всего для самой Японии. Однако будет ли так продолжаться вечно? России придется обустраивать систему «своих морей», или же мы начнем терять свои берега, прежде всего – на Дальнем Востоке и в Восточной Сибири. И тем самым геополитический характер России изменится. И вновь для этих целей нужен флот, который может стать ключом к величию, а отсутствие которого – залогом несчастий.

Тот путь, который прошли США во второй половине XIX и первой половине ХХ века, России предстоит пройти в XXI-м. Причем, скорее всего, не обойдется без той или иной формы «гражданской войны», правда в нашем случае это будет война (будем надеяться, что чисто экономическая и дипломатическая, без пролития братской крови) против международно признанной сепаратистской «Конфедерации» – Украины. Во второй половине XXI века Россия должна выйти на тот же уровень реализации возможностей своего чрезматерикового положения, на который вышла Америка к середине ХХ столетия. И если мыслить этот процесс как «естественный» и не прерываемый никакими катаклизмами (чего в истории России никогда не бывает), то этот расцвет обещает быть значительно более мощным, чем расцвет Америки в ХХ веке.

 

Россия как акватическая цивилизация

Россия морей

 

Итак, никакой «сухопутной» державой Россия не является, как и США не являются никакой «морской» державой. И та и другая державы чрезматериковые, однако, реализующие это геополитическое положение с разной скоростью. О каком «сухопутном» характере России может идти речь, если учесть, что Россия обладает самой протяженной в мире морской границей. Уже в свете этого говорить о «сухопутном» характере нашей державы по меньшей мере нелогично. Как отмечал адмирал С.Г. Горшков:

 

«Враждебная пропаганда неустанно твердила, что Россия – страна не морская, а только континентальная и поэтому флот ей нужен только для решения скромных задач обороны побережья. Россия, владевшая шестой частью всей суши земного шара, безусловно, являлась самой крупной континентальной державой мира. Но одновременно она всегда была и великой морской державой. Морские границы России по своей протяженности превышали почти в два раза береговую черту Соединенных Штатов и почти в 15 раз береговую черту Франции. Доля морских границ России, США и Франции примерно одинакова: около двух третей их государственных границ приходится на побережье морей и океанов. Морские границы Германии (до Второй мировой войны) составляли всего лишь одну треть всех ее границ. Но несмотря на это, никто не упрекал Германию за то, что, будучи страной континентальной, она стремилась иметь могучий флот».

 

Кроме того, даже в своем континентальном качестве, Россия не является сухопутной страной вообще. Увлеченные геополитической мифологией «евразийства», мы привычно воспринимаем Россию как «синтез Леса и Степи», причем при решающей роли степи и обитающих в ней всевозможных кочевых народов. Россия предполагается геополитическим наследником азиатских кочевых империй. И евразийский характер России видится в том, что мы осуществляем чуть ли не некий «панмонголизм». Отсюда, конечно, вполне понятны утверждения о сухопутном характере России, которой на море не место и для которой море органически чуждо.

Между тем, основополагающей характеристикой Евразии как русского месторазвития является совсем не сочетание леса и степи, а уникальная система взаимосвязанных речных бассейнов, протянувшаяся от Невы, Немана и Прута до Амура. «Сверху взгляд на Россию брось рассинелась речками», – совершенно справедливо выделял Владимир Маяковский наиболее приметное свойство русского пространства. А В.О. Ключевский, характеризуя влияние реки на русскую историю, отмечал:

 

«Лес и особенно степь действовали на русского человека двусмысленно. Зато никакой двусмысленности, никаких недоразумений не бывало у него с русской рекой. На реке он оживал и жил с ней душа в душу. Он любил свою реку, никакой другой стихии своей страны не говорил в песне таких ласковых слов – и было за что. При переселениях река указывала ему путь, при поселении она – его неизменная соседка: он жался к ней, на ее непоемном берегу ставил свое жилье, село или деревню. В продолжение значительной постной части года она и кормила его. Для торговца она – готовая летняя и даже зимняя ледяная дорога, не грозила ни бурями, ни подводными камнями: только вовремя поворачивай руль при постоянных капризных извилинах реки да помни мели, перекаты.

Река является даже своего рода воспитательницей чувства порядка и общественного духа в народе. Она и сама любит порядок, закономерность. Ее великолепные половодья, совершаясь правильно, в урочное время, не имеют ничего себе подобного в западноевропейской гидрографии. Указывая, где не следует селиться, они превращают на время скромные речки в настоящие сплавные потоки и приносят неисчислимую пользу судоходству, торговле, луговодству, огородничеству. Редкие паводки при малом падении русской реки не могут идти ни в какое сравнение с неожиданными и разрушительными наводнениями западноевропейских горных рек. Русская река приучала своих прибрежных обитателей к общежитию и общительности.

В Древней Руси расселение шло по рекам и жилые места особенно сгущались по берегам бойких судоходных рек, оставляя в междуречьях пустые лесные или болотистые пространства. Если бы можно было взглянуть сверху на среднюю Россию, например, XV в., она представилась бы зрителю сложной канвой с причудливыми узорами из тонких полосок вдоль водных линий и со значительными темными промежутками. Река воспитывала дух предприимчивости, привычку к совместному, артельному действию, заставляла размышлять и изловчаться, сближала разбросанные части населения, приучала чувствовать себя членом общества, обращаться с чужими людьми, наблюдать их нравы и интересы, меняться товаром и опытом, знать обхождение».

 

Русская цивилизация изначально является акватической цивилизацией, опирающейся в своей основе на реки, озера и любые другие пресноводные бассейны, а также на моря, как на продолжение речных устьев. Северная Евразия, русская Евразия представляет собой грандиозный взаимосвязанный речной бассейн, где великие полноводные реки разделяют незначительные и удобные для создания волоков водоразделы. И геополитическая экспансия русских шла именно по этим рекам, русские были народом, обладавшим мощным речным флотом и умением опираться на реки в своем колонизационном движении (чем мы существенно отличаемся от американцев, которые, пересекая континент, двигались прежде всего по суше). Чрезматериковый характер России был создан именно этим речным движением, движением «малых флотов», которым кочевым обитателям Сибири просто нечего было противопоставить. Если мы вспомним знаменитую картину Сурикова «Покорение Сибири Ермаком», то она довольно четко дает понять – именно русские мыслятся здесь приплывшими, пришедшими по воде, в то время как сибирские татары – типичные обитатели суши.

 

УСТРЕМЛЕННОСТЬ К ОКЕАНУ

 

Выдавать великую акватическую цивилизацию, все существование которой связано с водой, за цивилизацию «сухопутную» – по меньшей мере странно. Второстепенность морских задач в истории России была долгое время связана с тем, что двигаться вглубь по речной системе Евразии было и легче и до какого-то момента выгодней, чем упорно драться за выходы к устьям рек. Поэтому в XV–XVII веках русские шли прежде всего вглубь Евразии. И лишь тогда, когда прошли ее «на встреч солнца», от моря до моря, от океана до океана и даже через Ледовитый океан, русские взялись за обеспечение выхода к устьям своих рек. И добились этого всего за одно неполное XVIII столетие, ставшее золотым веком русского флота. Ни о какой «неестественности» флота речи тут нет и в помине.

Далее, необходимо помнить, что Россия имеет выход к трем из четырех мировых океанов. А в современную океанскую эпоху развития мореплавания именно выход к океанам, а не выход во внутренние моря типа Балтийского или Средиземного, имеет существенное значение. Конечно, в каждом из этих случаев этот выход является до некоторой степени ограниченным (что особенно заметно на атлантическом направлении, к которому развернут нынешний государственный центр России – здесь даже Северный выход к Атлантике фактически перекрыт Шпицбергеном), а Северный Ледовитый океан является местом с, мягко говоря, своеобразным климатическим режимом. В этом смысле Россия не может похвастаться столь же удобными выходами к океану, как США.

Но времена меняются, меняются народы, геополитические и технологически эпохи, меняется климат. Не исключено, что через какое-то время, в случае продолжения процессов изменения климата, северные моря России станут значительно более удобным и выигрышным геополитическим фактором, нежели сейчас, а Севморпуть из предмета национальной героики превратится в удобную в хозяйственном отношении обыденность. Не случайно, что предметом панического страха английской геополитики и геостратегии, частично передавшимся и американцам, стал страх перед выходом России к Индийскому океану через Персию или как-то еще. Дело в том, что в этом случае Россия заняла бы уникальное геополитическое положение трансокеанской державы, имеющей доступ ко всем четырем океанам и при этом недоступной ни с одного из них.

Для любого из наших геополитических соперников такая ситуация – это и в самом деле геополитический кошмар, которого и стараются избежать всеми способами, включая уговоры, обращенные к России: «Ты сухопутная страна, зачем тебе море». Критики морской идеи России как-то не замечают того факта, что у явных врагов и конкурентов России идея русского флота вызывает явственный страх и беспокойство. И уже это должно бы заставить задуматься. Если речь идет о «пустой затее» и ненужном расходе средств, то чего беспокоиться тем же американцам или, раньше, англичанам? Казалось бы, стоило поддерживать и подстегивать Россию в этой безумной растрате. Но нет, наши конкуренты стараются всеми методами подавить саму идею русского флота, само желание иметь и развивать его.

 

РУССКИЕ И МОРСКАЯ СТИХИЯ

 

Ни о какой чуждости русскому национальному сознанию морской идеи говорить не приходится. Важной составной частью этого сознания является великодержавие, идея величия России. А одним из важнейших компонентов великодержавия является идея владычества России на море, обеспечения за собой свободного выхода к морям и освоения Мирового океана. Никакого неприятия флота, подозрения к нему, отвращения к морской стихии у русских не было никогда. Существуют целые русские субэтносы, например – поморы, для которых море было вторым домом. Русские – народ, который в наименьшей, наверное, степени подвержен морской болезни. И, учитывая акватический характер русской цивилизации, это естественно.

Профессия моряка была и остается у нас на одном из первых мест в списке престижных и традиционных для русских профессий. Образы великих адмиралов – Ушакова, Сенявина, Лазарева, Нахимова, Макарова стали важной частью русского военного и военно-патриотического сознания. А такие битвы как Гангут, Чесма, штурм Корфу, Афонское сражение, Синоп входят в золотой фонд морских битв, как бы русофобски настроенным англосаксонским исследователям морского военного искусства ни хотелось обратного.

Не менее впечатляющим является и список русских морских исследователей: Хабаров, Поярков, Дежнев, Крузенштерн, Лиснянский, Невельской, Беллинсгаузен, Лазарев, Головнин, Литке, Врангель, Седов, Колчак, Папанин. Имена выдающихся русских исследователей, связанных с морем и океаном, трудно даже перечислить, а в ХХ веке такая работа еще и становится коллективной и анонимной. Но мало кто будет отрицать огромный, а порой и решающий вклад наших моряков в исследование Северного Ледовитого океана, Антарктиды, островов Тихого океана, изучение океанского дна, российская океанология является одним из лидеров в этой области науки.

После всего этого говорить о том, что Россия – «сухопутная держава», для которой море, Океан и флот являются чем-то чуждым и несвойственным, – по меньшей мере странно и недобросовестно. Напротив, попытки отказа от морской идеи немедленно спровоцируют мощнейший кризис русского национального сознания, ощущение потерянности и депривации. Отказаться от Океана и как реальности и как мечты – вот это будет подлинное национальное самоубийство.

Россия – это чрезматериковая держава, имеющая одинаково значительные интересы и на море и на суше и нуждающаяся в флоте и, в частности, в очень сильном военном флоте, чтобы сохранять преимущества своего геополитического положения. Причем, как мы покажем в следующей статье, утверждения, что флот не играл и не играет решающей роли в российской военной истории, – это такая же ошибка, как и геополитическое обоснование «сухопутности» России.

 

Миф о «морской войне» о «сухопутных жителях»

 

Представление о России как о «сухопутной державе», для которой флот имеет второстепенное значение, основано на недопонимании геополитического положения России в качестве чрезматериковой державы, созданной акватической цивилизацией. А утверждение, что ненужность флота для России якобы доказала военная история основано на недоразумении. Точнее на двух недоразумениях, связанных с незнанием общей военной и военно-морской истории и с несистемным, избирательным восприятием русской военной истории.

Не раз и не два приходилось слышать утверждения, что в то время как в истории морских держав, таких как Англия и США, флот и морские сражения играли решающую роль, в истории России никакого крупного значения флот не имел, а в последней крупной войне – Великой Отечественной, судьба России решалась в сухопутных сражениях, а не на море, хотя Сталин и строил перед войной большой флот. В опровержение этого тезиса совсем не обязательно цитировать классические изречения русских императоров – Петра I: «Всякий потентат, который едино войско сухопутное имеет, одну руку имеет, а который и флот имеет, обе руки имеет», и Александра, и Александра III: «У России лишь два союзника – армия и флот». Оба императора считали армию и флот двумя одинаково важными инструментами в деле защиты безопасности России и осуществления ее внешней политики. Но дело, в конце концов, не в изречениях, а в реальной военно-исторической практике.

 

А БЫЛИ ЛИ «МОРСКИЕ» ВОЙНЫ?

 

Представление о том, что в военной судьбе России флот никогда не играл решающей роли основано, как ни парадоксально, на чрезмерном преувеличении значения флота в войне. Это преувеличение берет свое начало от превратного толкования доктрины американского историка и геополитика Альфреда Тайера Мэхена о морской силе. Мэхен полагал, что морская сила являлась и является решающим фактором военной истории, что только те государства, которые имеют надежную морскую силу, могут одерживать и закреплять за собой победы. Вульгаризация доктрины Мэхена привела к тому, что у многих сформировалось представление о самостоятельном значении морской силы, которое якобы не зависит от мощи сухопутной армии.

Таким образом, мнение о необходимости морской силы парадоксальным образом превратилось в мнение о ее достаточности. И защитники идей флотофобии, по сути, берут это преувеличенное представление о значении морской силы и, опираясь на него, заявляют, что Россия никогда не создавала и не может создать флота, который был бы достаточным инструментом ее обороны. В то время как у других держав такие флоты якобы есть. А значит, Россия и не может тягаться с этими морскими державами, ей все равно придется иметь большую сухопутную армию. А следовательно разоряться на флот попросту незачем, ведь все равно такого флота, который сможет вести чисто морские войны, мы не создадим.

Между тем, никаких «морских войн» в военной истории никогда не существовало, не существует и существовать не может. Невозможна ставящая решительные цели война, в которой одна сторона конфликта с помощью одного лишь флота может нанести поражение другой стороне, обладающей как армией, так и флотом. Для того чтобы нанести противнику решительное поражение в любой войне, необходима сухопутная армия.

К классу чисто морских войн могут быть отнесены разве что войны, предметом спора в которых является только морское пространство и ничего больше. Классическим примером такой войны являются англо-голландские войны, с которых Мэхен и начинает свою книгу о роли морской силы в истории. Ни англичане, ни голландцы не оспаривали территории друг друга, они решали исключительно вопросы морского права, а потому морских сражений для выявления победителя было вполне достаточно.

Морским сражением может дело ограничиться и в том случае, если из разделенных водным пространством противников только одна сторона ставит в войне решительные цели – например, стремится высадить десант, в то время как второй стороне вполне достаточно оказать противодействие высадке. В этом случае и в самом деле уничтожающего десант морского сражения будет вполне достаточно. Таким образом, например, англичане смогли защитить себя от нашествия Непобедимой Армады. Разбив испанцев (во многом благодаря счастливой случайности) на море, англичане достигли своих целей в войне, ибо и в мыслях не имели высаживать ответный десанты в Испании.

В истории России, кстати, также имелся безусловно успешный пример ведения такой «морской войны» с ограниченными целями, которого мы, к нашему национальному позору, совершенно не помним. Речь идет о русско-шведской войне 1788–1790 гг. Европейская политика, страшившаяся усиления России, спровоцировала удар по России с двух флангов – в 1787 году войну России объявила Турция, а в 1788-м, когда все русские силы были отвлечены на юг, внезапное нападение предприняла Швеция. Шведы имели практически двойное превосходство в силах на выбранном ими нейшлотском направлении (38 тыс. против 19 тыс.). Россия вела оборонительную войну, причем практически исключительно с помощью Балтийского флота и Архангельской эскадры. Война шла в непосредственной близости от столицы – Санкт-Петербурга, создавая тем самым дополнительную опасность. И «сухопутная» (еще одно подтверждение нелепости этого термина) Россия средствами почти исключительно морской войны вынудила шведов эвакуировать южную Финляндию, истощила шведский флот и вынудила Швецию к миру. Всего этого удалось достичь с помощью серии морских сражений при Гогланде, Эланде, Роченсальме, Красной Горке и Выборге.

Не отвлекая сил от борьбы против Турции (где русские полководцы и флотоводцы также били противника и на суше, и на море), с помощью одного лишь флота, России удалось сдержать второго противника. Не будь у России флота как мощного инструмента воздействия на обстановку, Россия была бы вынуждена пойти на уступки либо Турции, либо Швеции, либо обоим противникам сразу, а вернее всего и не пыталась бы отстоять Крым и Новороссию, за которые, собственно, и шла война. Так что если война не ставит решительных целей, если достаточно просто отбить противника и вынудить его к миру, Россия с помощью одного лишь флота вполне способна достичь целей войны.

 

ПАДЕНИЕ АНТИЧНЫХ «ТАЛАССОКРАТИЙ»

 

С помощью морского сражения держава, обладающая сильной сухопутной армией, может нанести решительное поражение державе, которая не имеет сильной сухопутной армии. Классическим примером такой войны является Пелопонесская война между древними Афинами и древней Спартой. Спартанцы к началу войны не имели флота, однако обладали армией, безусловно превосходившей афинскую. В сухопутном сражении афиняне были обречены на быстрое поражение. В то же время, опираясь на свой мощный флот, афиняне могли держать в страхе и подчинении своих союзников, жителей островных государств, и наносить значительный ущерб противникам с помощью десантных операций, внезапных атак с моря и морской блокады. Именно древние Афины являлись классическим образцом талассократии, то есть морской державы, архетип которой лежит в основе описаний морских держав нового времени, с противопоставлением их «сухопутным державам», прообразом коих была Спарта.

Большинство этих описаний современных морских держав представляют собой не более чем перепев древнегреческого памфлета «Афинская полития», принадлежащего неизвестному автору, которого долгое время считали известным историком Ксенофонтом.

 

«Войско гоплитов, которое кажется в Афинах наиболее слабой стороной, таково и на самом деле, и афиняне думают, что врагам своим уступают и в качестве и в численности, а союзников, которые вносят им подать, превосходят всех даже и на суше. При этом они убеждены, что войска гоплитов им вполне достаточно, если превосходят им своих союзников. Подданным сухопутной державы возможно, собравшись из маленьких государств в один пункт, сражаться соединенными силами; между тем подданным морской державы, поскольку они являются островными жителями, невозможно соединить свои государства, потому что море их разделяет, а их властители являются господами над морем. А из тех подчиненных афинянам государств, которые лежат на материке, большие подчиняются из страха, а маленькие главным образом из нужды: ведь нет такого государства, которое не нуждалось бы в привозе или вывозе чего-нибудь, и значит ни того, ни другого не будет у него, если оно не станет подчиняться хозяевам моря.

Затем властителям моря можно делать то, что только иногда удается властителям суши, – опустошать землю более сильных; именно, можно подходить на кораблях туда, где или вовсе нет врагов, или где их немного, а если они приблизятся, можно сесть на корабли и уехать, и, поступая так, человек встречает меньше затруднений, чем тот, кто собирается делать подобное с сухопутной армией. Далее, властителям моря можно предпринять плавание как угодно далеко от своей родины, а войску сухопутной державы невозможно от своей земли отойти на расстояние многих дней пути, потому что такие передвижения медленны, и невозможно, идя сухим путем, иметь с собой запасов провианта на долгое время. При этом тому, кто идет сухим путем, надо проходить через дружественную страну или же пробиваться, побеждая в сражении; а тому, кто едет по морю, можно высадиться там, где он имеет превосходство, а в том месте, где этого не имеет, можно не высаживаться, а проехать мимо, пока не придет к дружественной стране или к более слабым, чем он сам. Затем от неурожая плодов, насылаемого Зевсом, сухопутные державы серьезно страдают, морские же переносят это легко, потому что не всякая земля в это время страдает, и таким образом из благополучной местности доставляется все нужное тому, кто владычествует над морем… Кроме того, у всякого материка есть или выступивший вперед берег, или лежащий впереди остров, или какая-нибудь узкая полоса, так что те, которые владычествуют на море, могут, становясь там на якоре, вредить жителям материка».

 

Интересно, что автор псевдоксенофонтовой политии указывает и на то единственное слабое место Афинян, которое составляло их несомненный недостаток по сравнению, например, с позднейшей Великобританией.

 

«Одного только не хватает афинянам. Именно, если бы они владычествовали над морем, живя на острове, им можно было бы, вредя при желании другим, не терпеть ничего худого, пока сами владычествуют над морем, причем и земля их не пострадала бы, и врагов не пришлось бы сверх того ожидать к себе. Но при настоящем положении больше страдают от прихода врагов крестьяне и богатые афиняне, тогда как демократический элемент, хорошо зная, что ничего из его достояния враги не сожгут и не уничтожат, живет беспечно, не боясь их прихода. А помимо этого, если бы афиняне жили на острове, они освободились бы и от другой опасности, что когда-нибудь их государство будет предано кучкой людей, что будут открыты ворота и ворвутся враги».

 

На этих несомненных преимуществах Афин как морской державы была построена стратегия Перикла в Пелопонесской войне. Запереться за стенами Афин, предоставить спартанцам опустошать территорию Аттики, а самим сосредоточиться на морских экспедициях против берегов Пелопоннеса, блокаде и спецоперациях, вроде захвата группы знатных спартанцев на острове Сфактерия, вынудившего Спарту пойти на перемирие. До какого-то момента могло казаться, что «морская держава» – Афины, даже не обладая сухопутной армией, сможет принудить Спарту хотя бы к отказу от противодействия афинской гегемонии. Но все в одночасье изменилось, когда спартанцы по совету перебежчика из Афин Алкивиада и на золото заинтересованного в поражении Афин персидского Великого Царя, построили свой флот. Теперь у спартанцев были и великолепная сухопутная армия и боеспособный флот, а у Афин оставался только хороший флот при весьма посредственной армии. В этих условиях, разгромив афинян в морской битве при Эгоспотамах (впрочем, вряд ли можно назвать морской битвой истребление стоящего на якоре флота, большая часть команды которого находилась на берегу), спартанцы, действительно, нанесли Афинам решающее поражение. Решающее потому, что ничего кроме флота Афинам противопоставить было нечего. Если бы у Афин имелась способная к борьбе со Спартой армия, война бы продолжилась.

Пример Пелопонесской войны показывает, кстати, что в создании исходно сухопутной державой флота и в победе ее над морской державой нет ничего невозможного и ничего трудного. Но также он показывает и то, что если морская держава не имеет возможности противопоставить врагу сухопутную армию, ее судьба зависит от сражения на море.

Наконец, еще один, практически уникальный случай в истории, когда судьба войны была решена морским сражением, – последний акт гражданской войны в Риме, война между Цезарем Октавианом с одной стороны, и Антонием и Клеопатрой с другой. В битве при Акции разгром флотом Октавиана (под руководством Марка Агриппы) флота Антония и в самом деле определил исход войны. Однако и в этом случае мы имеем дело с исключительным обстоятельством. Антоний был морально сломлен поражением и бегством Клеопатры и сам бежал в Египет. Его сухопутная армия, будучи предана полководцем, сдалась Октавиану. В данном случае морское сражение решило судьбу войны прежде всего благодаря своему моральному значению, Антоний был сломлен и признал поражение, хотя если бы он продолжил борьбу на суше, исход войны был бы предопределен.

Все вышесказанное означает, что необходимо выполнение определенных очень специфических условий, чтобы морская сила сама по себе могла решать стратегические задачи и определять исход конфликта. В абсолютном же большинстве случаев, вне зависимости от того, идет ли речь о войнах, которые ведет «морская держава», главную силу которой составляет флот, или же держава, обладающая как армией так и флотом, морская война является составной частью комбинированной войны, являющейся сочетанием сухопутных и морских действий. Выиграть нормальную войну только на море ни одна держава не может, будь она хоть сто раз морской и обладай она абсолютным морским превосходством.

 

ЧИСТО «МОРСКИХ» ПОБЕД НЕ БЫВАЕТ

 

Большинство великих морских сражений, изменивших ход великих войн, были лишь прологом (или, напротив, финальным аккордом) в войнах сухопутных армий. Имели значение как часть комбинированных военных действий. Начнем с древности. Саламинское сражение, в котором греческий флот разбил персидский флот, лишило персов абсолютного превосходства в силах. Ксеркс вынужден был удалиться из Греции, снабжение его войск было значительно осложнено. Все так. Однако в Греции осталась немаленькая армия Мардония, без победы над которой греки не могли рассчитывать выиграть войну. Лишь разгром персов при Платеях смог превратить в действительность ту стратегическую возможность, которую создала морская битва при Саламине. Во время наполеоновских войн Нельсону победой при Абукире и в самом деле удалось сделать бессмысленным поход Наполеона в Египет, оторвав Бонапарта от базы во Франции и вынудив его вернуться. Однако означало ли это победу Англии над Францией? Отнюдь, срыв одного стратегического замысла привел Бонапарта к другому, он стал Императором французов и причинил англичанам массу беспокойства. Сражение при Трафальгаре похоронило планы Наполеона высадить десант на Британских островах и сокрушить морское могущество Англии. Однако дало ли это англичанам победу? Снова нет. Трафальгар сам по себе решил только оборонительную задачу. Для того чтобы навсегда обезопасить себя от Наполеона, англичанам понадобился не Нельсон, а Веллингтон, который сначала высадился в Испании, а затем смог разбить Наполеона при Ватерлоо. Даже участия сухопутных союзников – России, Пруссии, Австрии, Англии – оказалось недостаточно, чтобы сокрушить Наполеона, пришлось создавать мощную сухопутную армию и вступать в кровопролитное сражение.

В ходе Крымской войны «морской державе» вновь не удалась ни одна из чисто морских операций (налет на Кронштадт, на Соловки, на Петропавловск-Камчатский), понадобилось высаживать соединенный англо-франко-турецкий сухопутный десант в Крыму, численно превосходивший русские силы, пришлось прибегать к военному шантажу России со стороны Австрии, пришлось лить кровь элитной кавалерии под Балаклавой, чтобы одержать хотя бы ту ограниченную победу, которой англичанам удалось добиться в этой войне. А вот не будь у России флота, заметим кстати, Севастополь пал бы мгновенно, английские морские атаки не были бы отбиты и поражение России было бы гораздо более унизительным.

В Русско-Японской войне Цусима, хотя и была финальным аккордом в поражении России, не была его причиной. Если бы России удался убедительный разгром японской армии на суше, если бы грамотно был использован успех при Ляояне, если бы одержана была победа при Мукдене, то 2-я Тихоокеанская эскадра была бы не последней ставкой России, битой при Цусиме, а одной из разменных карт. Свести войну к чистой ничьей возможно было даже без торжества на море. Японии пришлось приложить усилия к победе как на суше, так и на море, чтобы быть признанной победительницей. С другой стороны, если бы Россия при Цусиме победила, то русский флот создал бы на театре военных действий новую обстановку, которую нужно было бы грамотно использовать русской армии.

В Первой мировой войне «морской державе» Великобритании опять же не удалось ограничиться действиями на море. Англичанам пришлось высадить на континенте огромную для них армию, которая много лет вела активные боевые действия и несла большие потери. Даже сухопутную войну англичане не смогли полностью переложить на французских и русских союзников. А вот войну на море они действительно вели практически в одиночку, с помощью лишь США в последний год войны. И каким бы ни был результат Ютландского сражения английского и германского флотов, сам по себе он ничего ни одной из сторон не давал. Он имел значение только в комплексе с ходом сухопутной войны.

Во Второй мировой войне противостояние на Тихом океане может вновь показаться примером классической морской войны морских держав – Японии и США. Однако «чистая» морская победа – Перл-Харбор – исхода войны не предопределила. Победу американцев при Мидуэе также трудно считать источником всех их побед в этой войне. И японцам, и особенно американцам пришлось потратить значительное время, ресурсы и, главное, человеческие жизни, чтобы в многочисленных десантных операциях «выковырнуть» силы противника с тихоокеанских островов. Война на Тихом океане была не «морской», а «десантной». Финальным аккордом этой войны было не морское сражение, а атака с воздуха, – атомная бомбардировка Хиросимы и Нагасаки, осуществлявшаяся, кстати, не с моря, а с авиабаз на Марианских островах.

Таким образом, военная история не подтверждает мифологему о существовании какой-то специфической «морской войны», ведение которой доступно только «морской державе» и недоступно державе сухопутной. Даже решающие морские сражения дают эффект только вместе с применением сухопутной армии и могут остаться бесплодными, если сухопутная армия неспособна одержать победу. А значит, не подтверждается и предположение, что война на море – это некое особое «барское дело», которое доступно одним и не дано другим. Пример Карфагена и Древнего Рима в Пунических войнах подтверждает как раз обратное – обладающая сухопутной силой держава может создать мощный флот и одержать победу над так называемой «морской» державой как на море, так и на суше.

Впрочем, ссылаться на какие-то древние и заморские примеры нам должно быть попросту стыдно. История Северной войны, в ходе которой России Петра Великого удалось отнять у Швеции Ингерманландию, Эстляндию и Курдяндию[2], дает блестящий пример сочетания сухопутных и морских побед и их тесной взаимозависимости. Перелом в войне, наступивший после Полтавской битвы, потребовал, однако, закрепления превосходства России над Швецией в ряде морских побед – при Гангуте, Эзеле и Гренгаме. Разгром Швеции на море сделал ее беззащитной перед русскими морскими десантами и вынудил подписать мир на продиктованных Петром условиях. Россия не вела какую-то эзотерическую и вымышленную «морскую войну». Она воевала на суше и на море, используя «две руки», и только так смогла одержать победу.

В истории Северной войны любопытен пример грамотной нейтрализации возможностей «морской державы». В 1720 году на стороне Швеции в войну против России фактически вступила Англия. В Балтийском море появилась английская эскадра адмирала Норриса, имевшая в своем составе 20 линейных кораблей. Однако русский парусный флот, незадолго до этого разбивший шведов в Эзельском сражении, теперь был надежно укрыт на своих базах под защитой береговой артиллерии. Дать русским решительное морское сражение англичанам не удалось. А вот русские смогли дать решительное сражение шведам, которых английский флот не сумел защитить. Сначала была проведена силами галерного флота десантная операция против шведских городов Старый и Новый Умео, а затем у Аландских островов галерный флот генерала Голицына разбил в Гренгамском сражении отряд шведских парусных кораблей, превосходивший русский флот артиллерийским вооружением вдвое. Победа была одержана, как с удовлетворением отмечал Петр, «при очах господ англичан, которые равно шведов обороняли, как их земли, так и флот». Даже очевидное морское превосходство англичан было полностью нейтрализовано русским военно-морским искусством. Англичане не только не смогли разбить русский флот и принудить Петра к миру на западных условиях, им даже не удалось приостановить военные операции русского флота. Просто тяжесть ведения боевых действий была перенесена с прикрывавшего Кронштадт линейного флота на менее ценные галеры.

Итак, никакой мистической «морской войны», которую мнимые «сухопутные жители» – русские вести не умеют и никогда не научатся, в природе и истории попросту не существует. Существует искусство использовать в войне «обе руки» – армию и флот, бить с обеих, комбинируя удары в зависимости от реальных стратегических нужд, от поставленных в войне целей и имеющихся средств. Русские умеют одинаково хорошо использовать обе руки. По понятным и вполне естественным причинам наша сухопутная рука сильнее руки морской, мы, как и большинство народов мира, «правши». Однако на этом основании было бы странно отказываться от использования в бою левой руки или считать, что в бою с «левшами» наша левая рука бесполезна. Тем более что и левая рука у нас натренирована очень хорошо. Главное не забывать о том, что человек – существо двурукое. И нормальная великая держава – тоже.

 

Флот и великие войны России

 

Еще одним военно-историческим недоразумением является ссылка на то, что флот якобы «не пригодился» России ни в одной из ее великих войн, когда речь шла о национальном выживании, о национальной независимости. А стало быть, флот и вовсе бесполезен как инструмент национальной обороны. Из предыдущих рассуждений уже понятно, что флот и в самом деле не может обеспечить выживание России в случае смертельной угрозы, поскольку… такую угрозу России нельзя создать с помощью флота. В Россию нельзя приплыть на корабле и расстрелять ее из пушек или даже ракет и с самолетов. В Россию приходится приезжать на танках и приходить ногами. Поэтому России всегда будут нужны сильные вооруженные силы, способные отразить мощное сухопутное нападение. Но из этого факта никак не следует бесполезность для России флота. Точно так же, как из того, что в мирное время армия бездействует, не следует ее бесполезность для государства. Всему свое время. Есть время действий на суше, и есть время действия на море.

Будем надеяться на то, что историческая судьба России не сводится к тому, чтобы всегда и непрерывно вести «войны на выживание», отражать агрессию, которая проникает вглубь нашей территории и требует мобилизации прежде всего сухопутных сил, авиации, развертывания партизанского движения и т.д. Более того, с некоторой долей уверенности можно утверждать, что с появлением ядерного оружия эра «горячих войн на выживание» для России завершилась навсегда. Речь теперь будет идти либо о «холодных войнах», в ходе которых нам будут стремиться нанести непрямой удар, подорвать нашу государственную стабильность, экономику, внешнеполитический престиж, психологическую уверенность. Либо о войнах с ограниченными целями, исключающими применение ядерного оружия против территории противника в качестве ultima ratio.

Это означает, что Россией будут вестись либо пограничные войны, роль в которых флота, в виду специфических особенностей двух третей части нашей границы, довольно велика, либо вообще дистанционные войны на территории третьих стран, на становящихся предметом спора участках континентального шельфа. И в том и в другом случае применение ядерного оружия будет исключено всеми сторонами, либо оно будет применяться не по территории друг-друга, тем самым не давая обмену ядерными ударами превратиться во всеобщий. Так или иначе, возникновение классической Отечественной войны в будущем для России практически невероятно. Наши будущие войны будут вынесены на границы или за пределы нашей территории, туда, где флот становится значительно более существенным фактором, может быть даже более существенным, чем сухопутные войска.

Теперь давайте разберемся в том, почему в двух Отечественных войнах, которые Россия вела в XIX и XX веках, российский флот не сыграл значимой роли. Совсем не потому, оказывается, что он был в принципе не нужен или непригоден к решению присущих флоту боевых задач, а потому, что Россия вела свои Отечественные войны с сухопутными державами, которые уступали ей в морской силе. И наполеоновская Франция после Трафальгара, и гитлеровская Германия на всем протяжении Великой Отечественной войны обладали более слабым флотом, чем императорская Россия и сталинский СССР. Не говоря уж о том, что и в войне с Францией, и в войне с Германией на стороне России выступала обладавшая первоклассным флотом Англия, которая могла не допустить активных действий наших противников на море.

Немецкий флот к июню 1941 года формально был примерно сопоставим с советским, Германия обладала более новыми кораблями, которые, однако, уступали старым русским линкорам по главному калибру. Однако фактически линкоры «Шарнхорст» и «Гнейзенау» были вместе с крейсером «Принц Евгений» блокированы англичанами в Бресте, крейсера «Лютцов», «Адмирал Хиппер» и «Адмирал Шеер» стояли на ремонте. Задействовать на Балтике сколько-нибудь крупные силы против Балтийского флота Германия не могла, на Черном море это было вовсе невозможно в виду соблюдавшейся Турцией конвенции в Монтре, запрещавшей проход боевых кораблей в Черное море. Там Германия имела только торпедные катера. Тем самым предпосылки для использования Германией флота против СССР попросту отсутствовали. Против советского флота немцы использовали с разной степенью успешности постановку мин, запершую Балтийский флот в финском заливе, и авиацию, которая стала главным врагом флота с середины ХХ века, что и побудило морские державы приступить к строительству авианосцев.

В то же время, предпринять сколько-нибудь решительные морские действия против советского флота немцы не решались, несмотря на то, что одно время сформировали на Балтике достаточно мощную группировку кораблей: линкор «Тирпиц», тяжелый крейсер «Адмирал Шеер», легкие крейсера «Кельн» и «Нюрнберг», три эсминца типа «Z», пять миноносцев других типов и флотилия торпедных катеров. Однако задачей этой группировки была не атака Балтийского флота, а перекрытие ему дороги в Швецию (немцы были уверены, что Ленинград будет взят и Балтийский флот будет добиваться интернирования в нейтральной стране). Активные действия германского флота против СССР ограничивались перехватом конвоев в Северном море.

А теперь задумаемся, как бы развивались события, если бы у СССР на Балтике было не два линкора, два крейсера, 21 эсминец, 69 подводных лодок, 79 торпедных катеров и т.д., а либо отсутствующий, либо незначительный флот? В этом случае в первые же дни войны произошло то, что прогнозировал еще в 1937 году Коминтерновский публицист Эрнст Генри в своей военно-футурологической работе «Гитлер против СССР» – атака Ленинграда с моря, которая, в совокупности с ударами немцев с юга и финнов с севера конечно же привела бы к быстрому падению северной столицы со всей цепочкой последствий этого факта для общего хода войны. Если Ленинград не был атакован с моря, то только благодаря тому, что его защищали и береговые батареи, и Балтийский флот. Если Ленинград не был взят в сентябре 1941-го, то тоже не в последнюю очередь потому, что его прикрывали главные калибры линкоров Балтийского флота. Если несколько месяцев держалась Одесса и почти год – Севастополь, то потому, что, несмотря на вездесущую немецкую авиацию, Черноморский флот все-таки контролировал Черное море.

Два приморских города – Ленинград и Севастополь – сковывали в годы войны огромную массу немецких войск, которые могли бы пригодиться Гитлеру и под Москвой, и под Сталинградом. И они могли эту роль играть только потому, что были не просто приморскими городами, а военно-морскими базами, прикрывавшимися достаточно мощным флотом, способным действовать не только оборонительно против флота, но и против берега. И на Балтийском, и на Черноморском направлениях Германия была объективно слабее на море. Ей удавалось, применяя мины и авиацию, сковывать активность нашего флота, однако прибегнуть к активным морским операциям сама она не могла.

Именно сильный советский флот своим наличием обеспечил в 1941–1945 годах стратегическую обстановку, соответствовавшую классической сухопутной войне. Войне, в которой дело решали танки, авиация, артиллерия, пехота, а не орудия германских линкоров и не десанты с моря. Причем такую роль не мог бы сыграть «оборонительный» флот из миноносцев, торпедных катеров и подводных лодок, за который ратуют многие флотофобы. Необходим был ударный флот, обладавший мощным для своего времени артиллерийским вооружением, чтобы нейтрализовать возможность вступления в игру германского флота. Впрочем, это правило распространяется и на любую другую войну. Чтобы адекватно решать оборонительные задачи флот должен иметь наступательный, ударный характер.

 

РПМонитор, 3.07.2007; 6.07.2007; 16.08.2007; 17.08.2007



[1] Заголовок дан редакцией «Золотого льва».

[2] С одной стороны - шведской - отнять, а с русской - вернуть.


Реклама:
-