Журнал «Золотой Лев» № 127-128 - издание русской
консервативной мысли
С.Г. Кара-Мурза
Чем нам гордиться?
Когда приходится
встречаться со студенческой молодежью, встает этот странный вопрос: есть ли у
нас что-то такое, чем мы можем гордиться?
Меня этот вопрос каждый раз удручает. Это как же, значит,
политики всех мастей и журналисты замордовали простых людей своими
рассуждениями! Как они оказались не чутки к тому, что творится в душе тех, кто
их слушает и читает! Они внушили людям, что России, в ее нынешнем состоянии,
нечего сказать миру — у нас нет ни дел, ни мыслей, которые ценны для
человечества. Какое черное дело — разрушить важную часть нашего национального
сознания потоком сиюминутной “чернухи”! Эта важная сторона кризиса нашего
народного самочувствия совсем выброшена из общественного разговора. Кто-то ещё
может сказать о воинской доблести Суворова или Жукова, о ветеранах Великой
Отечественной войны, о гении Пушкина или Есенина, но всё это о прошлом. И это
прошлое настолько оторвано от настоящего, что молодежью воспринимается как свет
потухшей звезды. Неужели мы не можем гордиться нашими близкими, людьми, которые
живут здесь и сейчас? Как же такое может быть?
Выскажу свои соображения. Во-первых, надо разделять
“гордость за” и “любовь к”. Мне кажется, многие молодые люди страдают оттого,
что их приучили к мысли, будто любить надо только тех, кем можно гордиться, то
есть предъявить их достоинства какому-то внешнему судье (Богу, человечеству,
соседу). Иными словами, любить надо сильных, богатых, красивых, умных и прочих
— тех, кто побеждает в конкуренции.
Это новое явление в нашей культуре наблюдалось с конца ХIХ
века и, видимо, было навеяно европейским образованием, влиянием “культуры
успеха”, возникшей в “титанической” (прометеевской) цивилизации Запада. Там
сильно ощущение, что если человек не достиг успеха, то это знак
“отверженности”, а отверженных любить нельзя. Философ В.В. Розанов на это
писал, что нетрудно любить Россию, когда она в блеске славы и ей сопутствует
успех. По-настоящему русский — это тот, кто любит Россию, когда она “всеми
плюнутая лежит в грязи”.
Многие не любят нынешнюю Россию, потому что она “лежит в
грязи”. Они становятся к ней благосклоннее по мере роста ВВП. С такими
разговаривать не о чем, лишь бы были лояльными гражданами. Но это не наша
забота, а правоохранительных органов. Наш разговор с теми, кто любит Россию в
любом ее состоянии, как любят мать. Любят, но страдают оттого, что не могут
одновременно и гордиться. Такое ведь часто бывает. Любовь — чувство потаенное,
а гордость — на людях.
Так вот, трудный вопрос состоит в том, есть ли нам чем
гордиться, будучи поверженными в прах, когда талантливые студенты стараются
загодя устроиться на Западе или клянчат гранты, когда властители клянутся в
приверженности чужим ценностям. Люди в растерянности и не знают, что может
служить предметом их национальной гордости. Людей лишили системы координат!
Кажется, мелочь, а на деле сильный инструмент демонтажа народа.
Я лично вижу дело так. Мы как народ переживаем тяжелый
кризис. Любой кризис (в том числе война) — это особый, аномальный тип бытия
народа и личности. Сгибаются, перекручиваются и даже ломаются все стороны
жизни. Поднимается наверх и нагло утверждается самое подлое и мерзкое, что есть
в народе. Но в то же время собирается и противостоит подлости самое светлое,
доброе и умное. Тут и находится (или отсутствует) то, чем можно гордиться даже
в поражении.
В момент этого нашего народного бедствия надо вспомнить
слова поэта: “Блажен, кто посетил сей мир в его минуты роковые”. Меня поразила
проницательность Тютчева. Так оно и есть, но ведь не будешь на каждом углу
кричать, как ты счастлив в момент бедствия. А иногда этого так упорно не
понимают, что поневоле приходится раскрыться, сказать то, о чём принято
молчать.
Как-то в 1993 году я на одном ученом собрании в Испании
делал доклад о доктрине экономической реформы в России. В репликах в разных
выражениях звучала одна мысль: какой странный провал в культуре великого
народа, какой регресс в мышлении, какая необычная тупость реформаторов, какой
стыд так сдать великую страну и загубить великое хозяйство.
Я сначала обратился к логике: нельзя делать такие обобщения
на основании одной проигранной кампании в великой войне, тем более без учёта
соотношения сил в этот момент. Да, из-за стечения исторических обстоятельств
русские “холодную войну” проиграли, но ведь история на этом не заканчивается.
За 1941 годом был 1943-й, а потом 1945-й[1].
Но, как оказалось, люди во времени ориентируются с трудом —
мол, когда еще этот новый 1945 год наступит. Что происходит сейчас — вот
вопрос! И я сказал не о логике, а о чувствах, как прямой свидетель. Сказал, что
испытал в жизни два момента большого счастья и гордости — в детстве и сейчас,
на склоне лет. Оба раза это были моменты народного бедствия, в нём я и жил. А
счастье было оттого, что я непрерывно видел вокруг себя, рядом с собой величие,
доброту и благородство множества людей. Именно в бедствии мой народ оказался
велик и благороден. Ребенком я этого, конечно, не понимал, но зато чувствовал
очень остро. А сейчас и чувствую, и понимаю, и горжусь. Да, это гордость не от
победы, не от силы оружия или банковской системы России. Но ведь и сила, и
подвиги, и победы разные бывают.
Тогда в Испании тоже был “кризис” — спад производства 1
процент, доходы не растут. Люди нервничали, многие вели себя странно, как будто
отключили совесть. А представьте, говорю, что у вас производство упало на 50
процентов, а доходы большинства — в три-четыре раза. Ведь общество просто
рассыпалось бы, люди превратились бы в стаи волков. У нас же этого не
произошло. Женщина в метро может дремать, поставив свою сумку на пол. А здесь
свои сумки наматывают на руку, и всё равно их то и дело вырывают, чуть ли не с
рукой вместе. Парочка на мотоцикле прицелится, промчится — задний рванёт сумку.
Посмотрите голливудские фильмы-прогнозы о том, во что превратятся их города
после большого бедствия.
В конце 1991 года знакомый испанский социолог, заведующий
кафедрой социологии университета Сарагосы, попросил меня о такой вещи. У вас,
говорит, в январе будет либерализация цен, покупательная способность доходов
резко снизится. Попробуй раздобыть для нас сведения о том, сколько бездомных
собак будут отлавливать в эти месяцы в Москве. Я удивился, а он пояснил. Они на
кафедре придумали метод измерения реакции населения на кризис — по числу
выгнанных из дому собак. Как сказал социолог, это оказалось очень чувствительным
показателем. Ещё нет никаких формальных экономических признаков кризиса, но
средний класс уже нутром предчувствует его приближение. И что же? Благополучные
обыватели начинают изгонять из квартир своих четвероногих друзей.
Социолог предвкушал, что в Москве они получат сенсационный
научный материал — ещё бы, феноменальное моментальное обеднение миллионов
жителей столицы. Мне интересно было послушать его рассуждения, но я
предупредил, что вряд ли в Москве их методика годится. Другой народ, другая
культура.
Прав оказался я. Точную статистику получить не удалось —
тогда в Москве не то что собак отлавливать, даже мусор на время перестали
вывозить, просто сжигали его во дворах. Но я наблюдал сам и знакомых попросил
смотреть, что происходит с собаками в их дворах. Ничего не произошло.
И ещё вспоминается тяжелый октябрь 1993 года. События того
октября в сути своей не политические. Политика в них была, но как оболочка,
почти как шелуха. Они важны для каждого в России, какую бы позицию он в
политике сегодня ни занимал. Это был неожиданный и никем не организованный
отклик на зов совести. То, что таких людей, какие откликнулись на этот зов с
риском для жизни, ради уже почти задушенных идеалов, было множество — вещь
удивительная. Ею каждый наш человек может гордиться. Даже тот, повторяю, кто с
этими идеалами и с правдой тех людей не согласен.
Представляя те события как стычку политических групп,
идеологи пытались вытравить из обихода понятия чести и совести, гордости и
самоотверженности. Все это, мол, не для “совков”. В Чили президент Альенде
остался во дворце и погиб, убитый офицерами Пиночета. Он стал героем для
Запада, признан всеми партиями. Его именем называют улицы в западных городах —
будь мэр хоть правый, хоть левый. Но Альенде погиб по долгу службы, сдаться ему
было бы просто стыдно. Никто из простых чилийцев умирать к дворцу Монеда не
пришел. В Москве же мы видели нечто совсем другое — умирать к Верховному Совету
РСФСР пришли тысячи именно простых людей. Причем они презирали и Руцкого, и
депутатов, отдавших Россию на растерзание режиму Ельцина, который теперь
отбрасывал этих депутатов, как рваную тряпку. Что же двигало этими людьми? Об
этом не говорили, даже стеснялись. А двигали ими именно чистые чувства,
благородство. Такое редко бывает, а у нас было, перед нашими глазами.
Я человек не религиозный, но там я понимал, что такое
благодать. Когда люди добирались, порой с большим трудом, до окруженного ОМОНом
двора Дома Советов, их охватывало чувство благодати, как будто этот дворик
освещался особым светом, как будто в небе над ним было какое-то окно. Так
сильно было это чувство, что часто можно было видеть, как люди, даже очень
пожилые, бегут к этому месту от станции метро “Баррикадная” бегом. А если бы не
приличия, то почти все бежали бы — хоть на минуту раньше туда попасть, вдохнуть
тот воздух и тот свет.
Помню, вечером 27 сентября вдруг перестали пропускать людей
к Дому Советов. Уходить — пожалуйста, а туда — нет. Все заволновались, особенно
те, кто ждал друзей и родных. Столпились под холодным дождем у оцепления,
переругиваются, все промокшие. Вдруг с важным видом проходит через оцепление
старик. Потеплее оделся, с сумочкой — продукты, вода. Женщины бросились к нему:
“Ты как прошел? Где пускают?” А он с гордым видом, свысока им отвечает: “Нигде
не пускают. А у меня блат есть. Офицер с моим сыном в Афганистане служил, он
меня всегда пропустит”. И от него отошли, с завистью и недоброжелательством. И
тут блат!
Для чего же этот старик использовал свою привилегию? Чтобы
пробиться туда, где он будет мокнуть всю ночь без пищи и огня, с риском быть
измочаленным дубинками (о танках тогда ещё не думали). Этот старик был выше
самого понятия “героизм”, он был в другом измерении. Как же таким стариком не
гордиться! Но власти гордились бардом Булатом Окуджавой, который говорил: “Я
смотрел расстрел Белого дома как финал увлекательного детектива — с
наслаждением”. Возможно, за эти слова “демократа” и учредили впоследствии Государственную
премию его имени...
И все же благородных, самоотверженных людей у нас
большинство, надо только разглядеть их под той грязью, что нанЁс кризис.
Благодаря их упорству и героизму, которого они сами не замечали, Россия
продержалась в смуту 90-х годов. Теоретически все должно было рассыпаться. Этой
стойкостью не только можно гордиться, ее надо изучать. Она ещё нам пригодится.
РФС. №18/2007