Журнал «Золотой Лев» № 125-126 - издание русской консервативной мысли

(www.zlev.ru)

 

В.Б. Пастухов,

доктор политических наук,

научный директор Института публичного права и публичной политики.

 

Исчезновение права

Из статьи «Тёмный век. Посткоммунизм как «черная дыра» русской истории»

 

У современного русского человека ответ на вопрос, в каком обществе он живет, неизменно вызывает затруднения. Уже не социализм, но еще не капитализм. Вроде бы не тоталитаризм, но уж точно не демократия. Россия откуда-то вышла, да так никуда и не пришла. Россия – символ сюрреализма. Русский народ живет в «посткоммунизме», т.е. после коммунизма, которого так никогда и не было...

Где разум бессилен, там действуют чувства. Когда случайные ассоциации и поверхностные параллели в массовом сознании – ранее единичные и разбросанные – складываются, наконец, воедино, возникает устойчивый образ. Этот образ во многом предопределяет отношение русского человека к окружающей его действительности. Он может отражать реальность более или менее точно. Но независимо от степени адекватности отражаемому предмету образ сам по себе становится реальностью, с которой приходится считаться. Как сказал однажды политический соратник Тони Блэра, «восприятие в политике важнее действительности».

 

Новое средневековье

 

Современная Россия воспринимается как новое средневековье. Этот образ обретает все более существенный смысл. Подобное вполне объяснимо: люди не чувствуют себя защищенными, прежде всего политически и социально, но также и лично. Насилие и связанная с ним непредсказуемость – вот главные действующие лица на российской исторической сцене сегодняшнего дня. В то же время право, законность и ассоциирующиеся с ними преимущества цивилизованного состояния играют в жизни общества все меньшую роль. Это и заставляет проводить аналогии с “темными” веками истории. Такого рода сравнения, некогда робкие и редкие, стали в сегодняшней публицистике общим местом.

Однако во всем этом есть элемент мистики. Почему образ “нового средневековья” окончательно сформировался в России только сейчас? Не тогда, когда страна чуть было не распалась в одночасье, не тогда, когда несколько сотен семей в течение одного десятилетия присвоили большую часть государственных активов, не тогда, когда частные лица начали открыто использовать государственную власть как орудие личного обогащения, а тогда, когда вроде бы начался обратный процесс “возвращения” государства в общественную жизнь, восстановления как минимум видимости общественного порядка и государственного единства.

На самом деле любое явление может быть понято лишь на той стадии своего развития, когда сущность происходящего проявится в достаточной степени. Сейчас нам необходимо точнее увидеть связь эпох в новейшей истории России и осознать, что ее самый последний “восстановительный” этап не только отрицает предшествующий период (данная мысль, в целом справедливая, зачастую подается односторонне), но сохраняет органическую связь с предыдущим “разрушительным” этапом, последовательно и необходимо вытекает из него, является его логическим продолжением. Эпоху нынешнюю и предыдущую объединяет общая направленность исторического движения, которое не торопится переменить свой ход.

На первый взгляд разговоры о новом русском средневековье кажутся чистой публицистикой хотя бы потому, что при этом подразумевается западное средневековье, какого в России отродясь не было, как не было в ней никогда Нового времени, феодализма, рабовладения и многого другого, что можно найти в истории Европы. Однако в последнее время самому термину “средневековье” стали придавать не столько исторический, сколько философский и культурологический смысл. В подобном контексте разговор о русском средневековье вполне уместен.

Так понимаемое средневековье предстает как универсальное явление, как исторический буфер, отделяющий угасание одной цивилизации от зарождения другой – на том же месте. Предполагается, что в этой точке исторического развития наблюдается перерыв постепенности, прерывание направленного движения. Одна культура не может быть непосредственно замещена другой без того, чтобы на какое-то время не образовался культурный вакуум, сопровождаемый неизбежным в таком случае хаотическим движением органически не связанных между собой культурных фрагментов, – обломков старого, и своего рода “семян нового”, – втягиваемых вихрем безвременья в один сплошной, нескончаемый танец.

Такую не совсем обычную трактовку средневековья предлагает Джейн Джекобс. В книге “Закат Америки” она пишет:

 

“Средневековье многому может научить именно потому, что дает примеры коллапса культуры, куда более живые и наглядные, чем ее постепенный упадок... Средневековье представляет собой страшное испытание, куда более тяжкое, чем временная амнезия, которой нередко страдают люди, выжившие в землетрясениях... Средневековье означает, что массовая амнезия выживших приобретает постоянный и фундаментальный характер. Прежний образ жизни исчезает в пропасти бытия, как если бы его вообще не было... Средневековье – это не просто вычеркивание прошлого. Это не пустая страница: чтобы заполнить образовавшийся вакуум, на нее многое добавляется. Но эти добавления не имеют ничего общего с прошлым, усиливают разрыв с ним... В малоизвестных версиях средневековья обнаруживаются сходные феномены, приводящие культуры к гибели. Соединение множества отдельных потерь стирает из памяти прежний образ жизни. Он видоизменяется по мере того, как богатое прошлое преобразуется в жалкое настоящее и непонятное будущее” [Джекобс 2006: 11–19].

 

Средневековье, таким образом, дает о себе знать везде, где умирает одна культура и рождается другая. Оно является, перефразируя Маркса, “повивальной бабкой” цивилизаций. Впрочем, не каждые роды бывают успешными. Общество, погрузившись в свой “темный век”, не может знать, каким оно выйдет на свет и выйдет ли вообще [1] . Кому-то суждено переродиться, а кому-то сгинуть, раствориться в волнах истории. Успех зависит от множества не поддающихся учету факторов объективного и субъективного свойства, от стечения благоприятных условий и (может быть, более всего) от воли, позволяющей этими условиями воспользоваться. Живущие в эту трагическую эпоху люди оказываются на дне исторического колодца, где им остается лишь, глядя вверх сквозь толщу своего культурного опыта, угадывать в просвете контуры будущей цивилизации.

Россия “свалилась” сегодня в один из таких средневековых колодцев культуры. В этот период происходит приостановка развития. Общество “зависает” во времени и пространстве, причем зависание может быть очень длительным, растянутым на несколько веков. Средневековье, эта “черная дыра” истории, застает страну выпавшей из мирового контекста. То есть Россия еще есть, но историческая жизнь из нее уже ушла [2].

Но даже тогда, когда заканчивается историческая жизнь, продолжается историческое существование. Где исчезает историческое движение, там остается историческая суета. На дне “средневекового колодца” обитают люди, продолжающие как ни в чем не бывало вести свою частную жизнь. Они не догадываются, что их историческая жизнь завершилась...

 

Исчезновение права

 

В этой новой жизни старые порядки угадываются с трудом. Что-то присутствует в виде “институциональных обломков”, что-то продолжает работать по инерции, что-то было “перелицовано” до неузнаваемости и теперь выдается за абсолютно новое. Но один элемент исчез полностью, растворился без остатка в “колодезной воде” – это право.

Право в России сохранилось как видимость. Формально оно существует (действуют десятки тысяч норм, работают правоохранительные органы и даже тюрьмы). Но оно существует только для тех, у кого нет ресурсов его преодолеть. Право утратило свое главное качество – всеобщность. Оно стало избирательным, применяемым по обстоятельствам: к кому-то предъявляются все существующие и даже не существующие требования, а кто-то освобождается от всякой ответственности. Именно этот феномен, названный “селективной юстицией”, является сутью, системообразующим блоком, краеугольным камнем нового средневековья. Право стало по-настоящему “частным” в том смысле, что оно теперь принадлежит исключительно частным лицам. Гибель русского права удерживает сегодня русское общество в историческом колодце, не дает ему подняться “со дна”.

“На дне” действуют свои правила игры. Это правила, регулирующие стихийное поведение лиц, формально соединенных вместе одним лишь общим гражданством, но потерявших на деле духовную, социальную и политическую связь друг с другом. Россия сегодня – это эфемерное государство, оно существует благодаря инерции, которую имеет власть исторического времени (традиции) над географическим пространством (территорией). Его профиль определяют две константы: высокий уровень насилия и более чем скромная роль закона.

Бытие эфемерного государства всегда есть постоянное и непредсказуемое столкновение миллионов разрозненных воль, не ограниченных внутренне ни нравственным, ни юридическим законом. Никакие религиозные либо правовые нормы сегодня не реализуются в России в полном объеме. Двойному этическому стандарту поведения (борьба пафоса духовности с прозой стяжательства) соответствует раздвоение всей публичной сферы на жизнь по закону и жизнь по понятиям. У России появилась жизнь-дублер: теневая экономика, теневая социальная сфера (образование, здравоохранение), теневая культура и, вполне возможно, теневая идеология (агрессивный национализм). В таком обществе все руководствуются исключительно собственными эгоистическими интересами и способны остановиться только в одном случае – когда наталкиваются на стену чужой, еще более сильной воли.

Насилие – единственный эффективно действующий закон нового средневековья. Роль насилия зачастую примитивизируется. Его определяют исключительно как государственный произвол. Русскую власть непременно упрекают в этом произволе, сводя все к отсутствию демократии. В действительности проблема гораздо сложнее. Произвол современной власти есть лишь вершина айсберга. Основание его погружено глубоко в общество, в котором идет непрекращающаяся гражданская война всех против всех. Найдется немало лжепророков, готовых указать пальцем на власть как на причину произвола. Требуется, однако, гораздо больше мужества и мудрости, чтобы признать главным источником насилия само общество.

Произвол начинается, когда кто-то один, сильный и наглый, проходит без очереди в сберкассу, расталкивая инвалидов и пенсионеров, и лишь продолжается, когда некто другой, такой же сильный и наглый, берет миллиардные кредиты в том же Сбербанке, чтобы на эти деньги скупить акции банка, обирая тех же инвалидов и пенсионеров. Между этими наглецами есть лишь количественное, но не качественное различие. Суть вещей от этого не меняется. Поскольку антипод насилия – право – бездействует, то положение конкретного человека (от безработного до олигарха) в современном российском обществе зависит в конечном счете от открытого или скрытого насилия, то есть от воли случая, от стечения обстоятельств.

Ситуация, складывающаяся в правовой сфере, требует, чтобы на право посмотрели под иным, более широким, чем обычно, углом зрения, включив его в общий социальный и культурный контекст.

Сегодня вопрос о праве – главный в политической повестке дня. Однако консенсуса по нему нет, осознание остроты проблемы приходит медленно. Право продолжает оставаться недооцененным “культурным активом”. Его роль в качестве важнейшего инструмента культурного развития полностью так и не раскрыта. И в сознании элиты, и в массовом сознании право остается для русского человека чем-то второстепенным, проблемой второго плана, которую нужно решать если не после, то, по крайней мере, наряду с экономическими или социальными проблемами.

В действительности для возобновления “исторической жизни” в России восстановление правового порядка является conditio sine qua non. Это не одно из условий, а предварительное условие, создающее предпосылки для разрешения всех других проблем: экономических, социальных и политических. К сожалению, вопросы права продолжают находиться преимущественно в поле зрения юристов. Парадокс же ситуации состоит в том, что сегодня юридическими проблемами в первую очередь должны озаботиться не правоведы, а обществоведы.

Право – великий цивилизатор. Оно способствует возникновению и развитию обществ, поддерживает их стабильность. Его основное предназначение – формировать устойчивые правила игры, обеспечивающие предсказуемость протекания всех социальных процессов. Только при наличии таких правил возможна “капитализация культуры”, лежащая в основе исторической эволюции. Деградация права неизбежно ведет к деградации культуры, устойчивое функционирование которой оно призвано поддерживать.

Правовая система России в данный момент оказалась заблокированной сразу на нескольких уровнях: правосознания, правоприменения и правосудия.

Кризис правосознания представляет наибольшую общественную угрозу. Правовой нигилизм русского народа является “притчей во языцех”. В этом смысле у “посткоммунистического” правосознания изначально была очень плохая наследственность. Но были в России и свои правовые традиции. Заложенные реформами второй половины XIX века, они сильно пострадали в огне революции и были почти полностью вытравлены к середине XX века. Начиная с хрущевской “оттепели” можно было наблюдать “правовой ренессанс”, процесс восстановления доверия к праву. Завершение брежневского правления странным образом стало “золотым веком” русского правосознания. Хотя в основании государственной системы лежал произвол, авторитет права в элитах советского общества оставался высок, как никогда. Развивалась правовая теория, углубившая понимание ценности права и его сущности. Как следствие, правовой формализм стал частью государственной идеологии, являясь в тот момент самым существенным доводом в пользу теории конвергенции социально-политических систем. Соблюдение законности официально постулировалось как минимум в качестве приоритета государственной политики. По большому счету сама идея “правового государства” родилась в рамках советской правовой доктрины задолго до начала эпохи “демократического брожения”.

Сегодня нереалистично даже ставить задачу возвращения понимания права и отношения к праву на тот уровень, который существовал в “застойном” советском обществе. Современная российская элита относится к праву совершенно утилитарно, как к орудию достижения тех или иных целей. В праве отвергается главное – всеобщность и формализм. Без этих качеств право – ничто, пустой звук, дымовая завеса произвола, нормативный декор политического волюнтаризма. В России целесообразность положила законность на лопатки. На самом высшем государственном уровне неоднократно заявлялось, что если закон мешает “здравому смыслу”, то закон можно не применять. А что такое “здравый смысл” в этой стране каждый понимает по-своему...

Философия “утилитарного” отношения к праву формирует соответствующую правоприменительную практику. Речь идет о практике “длинной нормативной цепочки”. Начальным звеном ее является, как правило, закон, формулирующий некоторые вполне корректные общие принципы. А дальше на закон нанизываются дополнительные законы, подзаконные акты, инструкции, разъясняющие письма, сводящие на нет содержание данного закона. При отсутствии четких правил толкования закона, при блокировании механизмов прямого его действия реальным правом становится административный акт, порой уже не имеющий с законом никакой связи. Это зачастую создает курьезные ситуации. Так, в течение последних десяти лет все законодательные меры, направленные на упрощение процедур финансового контроля, приводили каждый раз к прямо противоположному результату, увеличивая в два, а то и в три раза количество документов, предоставляемых для отчета.

Но есть и более серьезные последствия. Сегодня в России возник дуализм права. Параллельно сосуществуют два нормативно-правовых мира. В большом мире, мире Конституции и федеральных законов, в том числе Гражданского кодекса, живут большие и чистые идеи. В этом мире признается право частной собственности, гарантируются всевозможные экономические, социальные и политические свободы, создаются условия для эффективной хозяйственной деятельности. В маленьком мире “122-х” законов, постановлений правительства, инструкций министерства финансов, распоряжений государственной налоговой службы, приказов государственного таможенного комитета живет всего лишь одна маленькая, но зато очень прожорливая “идейка” – фискальная.

Фискальная практика, фискальная философия, фискальное миросозерцание с присущей им “презумпцией виновности” всех перед государством заполонили собою все нормативно-правовое пространство. Это еще больше роднит современное государство со средневековым. “Подозрительное право” душит любую инициативу, кроме криминальной, так как только последняя имеет достаточно ресурсов, чтобы преодолевать создаваемые им административные барьеры. В результате два мира – мир законов и мир реального права – все меньше пересекаются друг с другом. Мир законов провозглашает свободу распоряжения собственностью, а мир реального права делает собственника целиком зависимым от государства. Мир законов провозглашает презумпцию невиновности, а мир реального права делает каждого потенциально подозреваемым в совершении правонарушений и запускает механизм сплошных предварительных проверок, начиная от перерегистрации общественных организаций и заканчивая сертификацией лекарств.

У законов нет частной и даже вневедомственной охраны. Они не могут защитить сами себя. Мир законов беззащитен перед миром реального русского права, если на его сторону не встанет суд. Но сегодня в России правосудие не функционирует. И дело не в том, что “правосудие продано” (продано оно не больше и не меньше, чем все остальное), а в том, что оно не эффективно. Судебная власть архаична, непрофессиональна и зависима. На деле ее не коснулись никакие реформы, а реально сделанное представляет собой не более чем косметический ремонт. Она просто не способна принять вызов времени, не говоря уже о том, что она и не хочет его принимать, неизбежно вырождаясь в “правоохранительное ведомство”. Пожалуй, только ссылаемый в Петербург Конституционный суд проявляет робкие попытки соединить два мира русского права воедино – за что, видимо, и поплатился...

По своей значимости системный кризис права выходит далеко за рамки собственно правовой сферы, приобретая судьбоносное значение для всей русской культуры. Когда из ураново-плутониевой массы выдергивают защитные свинцовые стержни, в реакторе начинается цепная ядерная реакция, чреватая техногенной катастрофой. Когда из общества выдергиваются защитные правовые скрепы, в нем развивается цепная реакция насилия, чреватая катастрофой социальной.

… мы идем к возможности осознания обществом произвола как главной проблемы, а значит, вслед за этим возможно и осознание необходимости восстановления правового государства как главного условия преодоления притяжения “черной дыры”. Безусловно, кризис права не является причиной, по которой Россия в ней оказалась. Но восстановление правовой системы является обязательным предварительным условием освобождения. Эмансипация России мыслима теперь только через эмансипацию русского права.

 

Примечания

 

[1] Средневековье в этом смысле слова больше соответствует тому периоду европейской истории, который принято называть “темными веками”. “Когда мрак начинает проясняться, – пишут об этом времени Лависс и Рамбо, – общество и государство оказываются преобразованными. Эту-то новую организацию историки и называли феодальным порядком. Она возникла в тот темный период, который следовал за распадом Каролингской монархии, и сложилась медленно, без вмешательства государственной власти, без помощи писаного закона, без какого бы то ни было общего соглашения между частными людьми…” [Эпоха 2005: 7].

[2] Это не значит, что в России ничего не происходит. Просто события экономики, политики и культуры не становятся событиями истории. Люди, как всегда, активны, но общество остается неподвижным.

 

Полную версию статьи читайте в журнале «Полис» №3 - 2007 г.

 

Сайт Перспективы, 11.09.07


Реклама:
-