Журнал «Золотой Лев» № 125-126 - издание русской
консервативной мысли
В. Федотова
Изменчивые отношения государственной
власти и экономики
В 1776 году Адам Смит написал в своем знаменитом труде о
богатстве народов:
'Владелец земли по необходимости является
гражданином страны, где расположено его имение. <...> Владелец акций
является гражданином мира и вовсе не обязательно привязан к одной из стран'1.
Капитализм уже тогда и на базе только английского опыта был
понят как мировая система хозяйства. Глобализация, начавшаяся в 90-е годы после
распада коммунизма, охватила большинство стран мира. Она предстает как победа
либерализма, сделавшая капиталистическую систему хозяйства почти повсеместной.
Известный немецкий социолог Ульрих Бек пишет:
'Функционирующая в глобальных масштабах
экономика подрывает основы национальной экономики и национальных государств.
Тем самым открывается путь субполитизации совершенно нового размаха и с непредсказуемыми
последствиями. Речь идет о том, чтобы в новом раунде борьбы элегантно
отодвинуть старого противника по имени 'труд' на запасный путь истории; но
также, и прежде всего о том, чтобы одновременно заявить о расторжении договора
с 'идеальным совокупным капиталистом', как Маркс называл государство; то есть
чтобы избавиться от пут труда и государства, как они сложились в XIX и XX
веках'2.
Глобализация сопровождается потерей 'патриотизма' денег -
их стремлением убежать туда, где выгодно, победой капитала над национальными
интересами отдельных стран. От этой ситуации в какой-то мере начинают страдать
и западные государства. Что касается новых стран капитализма в Азии,
посткоммунистических стран, они были бы не в состоянии конкурировать на
глобальном рынке с чемпионами мирового развития без мер по защите собственных
интересов. Целям этой защиты старается служить государство[1].
Но у государства сейчас много противников. Это неолиберализм, отрицающий его
роль в экономике; глобализация, ослабляющая Вестфальскую систему национальных
государств; капитал, пренебрегающий национальными интересами ради выгоды.
Взаимосвязи этих факторов посвящена данная статья.
Государство и капиталистическая экономика: способы
взаимодействия
Известно, что меркантилизм как политика государства в
английской экономике, обеспечившая ее начальный рост, привел в конечном итоге к
независимому от государства развитию данной экономики, что в теории представил
Адам Смит.
Сергей Булгаков, русский теолог и экономист, подчеркивавший
целостность морально-философского учения Смита и тесной связи его учения с
религиозным мировоззрением, писал, что
'когда мы знакомимся с 'Богатством
народов' и его экономическими идеями, мы стоим уже, в сущности, не на
исторической, а на современной почве экономической науки'3.
Это очень важное замечание для того, чтобы понять связь
экономического либерализма с уровнем развитости капиталистических отношений и
не воспринимать его как абстрактно правильное и всегда применимое учение,
автоматически обеспечивающее экономическую эффективность. Не случайно Сергей
Витте призывал либералов обратиться к опыту капиталистического накопления в
Англии, где государство осуществляло протекционизм английской экономики и
только с помощью достигнутых таким способом успехов обеспечило переход к
либерализму. В 'Заметках о меркантилизме' 'Общей теории занятости, процента и
денег' Джон Мейнард Кейнс находил позитивное влияние меркантилизма в создании
для государства возможности регулирования экономики.
Но еще до появления теоретических идей Кейнса американские
президенты начали борьбу с всесилием финансовых воротил Америки. Америка всегда
обладала минималистским государством, которое являлось 'ночным сторожем'
коммерческой республики США и обеспечивало законодательно свободу предпринимательства
и защиту его от криминала. Но в начале ХХ века страной правил Уолл-стрит, а не
Белый дом. Вождями нации считались финансовые гении - например Джон Пьерпойнт
Морган, - а вовсе не меняющиеся хозяева Белого дома. Правящий класс всегда был
на стороне Моргана4.
Отсутствие правительственного контроля привело к диктату корпораций,
пренебрежению интересами общества. Теодор Рузвельт был первым президентом,
который потребовал публичности деятельности корпораций. Он ввел антимонопольное
законодательство и применил его против Джона Пьерпойнта Моргана, смотревшего на
государство, по словам президента, 'как на конкурирующую организацию'.
Республиканец и богатый человек обрушился на тот слой общества, к которому он,
по сути, принадлежал. В инаугурационной речи другой президент - представитель демократической
партии Вудро Вильсон в марте 1913 года говорил о том, что за быстрый рост
индустрии американский народ заплатил огромную социальную цену. Без помощи
государства никто из рядовых американцев не справился бы с последствиями
ускоренных индустриальных и социальных перемен. В октябре 1913 года Вильсон
ввел прогрессивный налог. Он создал систему федерального контроля над
финансовой системой, ввел антитрестовское законодательство, учредил Федеральную
комиссию по торговле, целью которой было предотвращение нечестной конкуренции.
Одновременно был принят так называемый антитрестовский акт, известный как
Великая хартия вольностей рабочего класса Америки. Была создана система
кредитов разоряющимся мелким фермерам. Не приходится говорить о 'Новом курсе'
Франклина Делано Рузвельта, спасшего и цивилизовавшего капитализм США. Идеи
Кейнса помогли Рузвельту на завершающем этапе его реформ. И это государственное
регулирование было произведено в высокоразвитой капиталистической стране.
С позиций стран, не готовых в отличие от США и Запада в целом
к минимизации государства,
'экономический либерализм, - писал
Булгаков, - неизбежно должен был вызвать против себя идейную и практическую
реакцию. <...> Реакцией против априорных отвлеченностей классической
школы является историзм, историческое направление политической экономии. Затем
направление экономического либерализма и проповедь государственного
невмешательства должны были вызвать и практическую реакцию, с одной стороны, у
защитников интересов производства, а с другой - интересов распределения, с
точки зрения экономической и с точки зрения социалистической. <...> С
точки зрения экономической <...> против либерализма выступает
протекционизм, учение о необходимости покровительственного вмешательства
государства, неомеркантилизм. Что касается области социального распределения,
то здесь против либерализма выступает социализм, требующий вмешательства
государства в область распределения'5.
Булгаков отмечал, что не вполне систематизированная
концепция Смита воспринималась в зависимости от того, как ее прочтут. Булгаков
давал ей русское прочтение.
Протекционизм, социализм и другие способы
государственного вмешательства в экономику
Итак, протекционизм является одной из мер защиты
государством национального капитализма. Классическим примером стала позиция
главы немецкого торгового союза Фридриха Листа, предложившего проект
национальной немецкой экономики, защищенной государством. Эпиграфом к своей
известной книге 'Национальная система политической экономии', вышедшей в 1841
году, он берет слова 'И родина, и человечество'. Как отмечал Сергей Булгаков,
'этим эпиграфом и заглавием он уже устанавливает
различие между своей политической экономией и смитовской, вообще классической.
Классическая экономия является космополитической, его политическая экономия -
национальной'6.
Лист критиковал Смита за 'беспочвенный космополитизм',
'бездушный материализм' и 'разрушительный партикуляризм и индивидуализм'.
Сергей Витте одобрял идеи Листа, считая, что растущие, но еще не вырвавшиеся
вперед экономики должны использовать протекционизм государства для наращивания
конкурентоспособности для мировой торговли. Характер протекционизма меняется,
но к нему прибегают многие страны, в частности Китай и Россия. Между
политическими режимами в Китае и России существуют различия. В Китае - коммунистический
режим и хозяйственная демократия. В России - режим, получивший официальное
название суверенной демократии и капиталистическая система хозяйства. Специалисты
на Западе, однако, нередко обозначают обе страны как страны авторитарного капитализма:
'Означает ли больший властный потенциал
авторитарного капитализма (Китая и России. - В.Ф.), что трансформация бывших коммунистических
государств может в итоге принести негативное развитие для глобальной
демократии? Слишком рано отвечать на этот вопрос. Экономически либерализация
бывших коммунистических стран придала глобальной экономике громадный подъем, и
может быть еще что-то впереди. Но возможность их движения в сторону
протекционизма в будущем также требует обратить на себя внимание. Этого
допустить нельзя.
В конце концов именно перспектива
растущего протекционизма в мировой экономике на заре XX века и склонность к
протекционизму 30-х годов помогли радикализировать недемократические
капиталистические силы того времени и приблизить Первую и Вторую мировые войны'7.
Трудно отличить 'истинно верующего' в единообразие
демократий от выразителей интересов тех на Западе, которые заинтересованы в
слабости России, боятся Китая и превентивно осуждают отличия обеих стран от
Запада, ибо, как признает автор приведенного отрывка, их подъем может сделать
привлекательной нелиберальную альтернативу демократии. Если говорить об угрозах
демократии, то они имеются и на самом Западе. И главная из них - преобладание
демократии для меньшинства и ослабление демократии для большинства.
'Теодор Рузвельт изменил гигантский поток
индустриально-политической мощи 'позолоченного века'. Он придал новое дыхание,
новую силу демократической волне', - свидетельствует Анатолий Уткин, разбирая
борьбу президентов США за демократию для своего народа8. Вудро
Вильсон заявил в начале своего президентства, что правительство обязано снова
встать на службу народу. Все компании имеют своих лоббистов, не имеет их только
народ. Правительства должны стать лоббистами народа. Элеонора Рузвельт считала,
что успех ее мужа определен особой чувствительностью к нуждам других - как
отдельных индивидуумов, так и нации в целом9.
На роль индивидов, которым должны быть предоставлены права
и доступ к общественному благу, в условиях глобализации претендуют теперь
государства, видящие глобальную демократию как предоставление прав и
возможностей участия всем государствам в конкурентной борьбе на глобальном
рынке и в выражении своего мнения по вопросу о мировом порядке и текущих
событиях. Как отмечает Иммануил Валлерстайн,
'либерализм в своей основе был
антидемократичным. Либерализм всегда был аристократическим учением - он
проповедовал 'власть лучших'. Будем справедливы, либералы определяли 'лучших'
не в зависимости от рождения. Лучшими, таким образом, считались не
наследственная знать, а лучшие представители меритократии. Но лучшие - всегда
группа меньшая, чем все. <...> От других систем капитализм отличал сам
его успех как создателя материальной продукции, что, казалось, устраняет все
оправдания неравенства, выражаются ли они материально, политически или
социально'10.
И это верно не только в отношении внутреннего устройства
стран, но и применительно к глобальному миру, где обостряется противоречие
между богатыми и бедными странами.
Глобализация ослабляет Вестфальскую систему национальных
государств[2].
Но мало обсуждается вопрос о том, что она делает с демократией как политическим
режимом функционирования государств и социально организованной свободой. По
мнению политолога Такаси Иногучи, Вестфальский мир сформировал основания
международной жизни и внутренней организации власти. Принятие Декларации
независимости в Филадельфии в 1776 году способствовало появлению
демократического дополнения к Вестфальской системе, которое он называет
Филадельфийской системой. Огненные слова этого документа о том, что все люди рождены
равными и наделены своим создателем неотъемлемыми правами на жизнь, свободу и
стремление к счастью, изменили мир. Иногучи приводит таблицу смены оснований
Вестфальской, Филадельфийской и, возможно, следующей за ними мировой системы в
геополитическом, геоэкономическом и геокультурном аспектах.
Вестфальская государствоцентричная система имеет в
геополитическом смысле ключевой единицей суверенное государство,
институциональной единицей - национальное государство, поведенческим типом - поиски
баланса сил или присоединение к лидеру. Вестфальская система индифферентна к
демократии. В геоэкономических основаниях она содержит идею национальной
экономики, движущей силой считает государство, осуществляющее индустриализацию,
предполагает большие вложения капитала и труда. В геокультурном плане ее
достижениями являются государственные радио и телевидение, ключевой целью
выступает образование нации, а главным эффектом является массмедийное
национальное пространство.
Филадельфийская система в геополитическом плане опирается
на идею суверенности народов, ее институциональной единицей является
либеральная демократия, принципом поведения - установление связей, отношение к
демократии доходит до агрессивного экспорта демократии. В геоэкономическом
смысле ключевым для Филадельфийской системы выступает глобальный рынок, ее
движущей силой - рыночная глобальная компетенция, технологии. В геокультурном
плане ей присущи кабельная телевизионная сеть, глобальное проникновение
товаров, капитала, информации, глобализация массмедийного пространства.
Иногучи называет вновь формируемую систему антиутопической.
Прежний утопизм он видит в попытках развиваться на основе проекта или идеалов.
Ныне предлагается ориентироваться на естественно-исторический ход событий. В
геополитической сфере ключевым становится потерявшее свою суверенность
государство, институциональной единицей может оказаться цивилизационное
сверхгосударство или просто государство, потерявшее свою значимость,
поведенческой реакцией являются укрепление цивилизационных основ, ослабляющее
обессмысливание социальной жизни, или коллапс социальной системы. Для защиты демократии
могут применяться военные вторжения. Геоэкономические основы новой ситуации -
экономическое развитие, движущей силой выступает мировая культура как источник
ценностей и руководство для народов, технологии сменяются изобретениями и
ноу-хау. В геокультурном плане ключевая цель - реакция против государства и
диссидентская коммуникация, реконструкция порядка в культурной сфере11. Но
эта 'естественная' парадигма вызывает сопротивление государств и людей. Причина
этого понятна - боязнь хаоса. То есть изменениям подвергаются обе системы - и
Вестфальская, и Филадельфийская. Тем не менее предпринимаются попытки их
сохранения для избежания хаоса, пока не будет выработана концепция нового мирового
порядка.
Наиболее точно в отличие от приведенной стандартной точки
зрения Азара Гата соотношение государства и экономики в странах нового
капитализма характеризует профессор из Йельского университета Иван Селеньи. Он
говорит о 'капитализме снизу' в Восточной Азии. Действительно, хозяйственные
навыки в Китае делают жителей этой страны активными предпринимателями.
'Государство играет очень важную роль в создании, и в регулировании, и в
дирижировании капиталистической экономикой'12.
'Капитализм сверху' - это посткоммунистические страны Восточной Европы и
Россия. Здесь произошел ускоренный переход к капитализму. Это была попытка
очень быстро сделать то, что китайцы сделали за 25 лет. 'Капитализм извне'
строится иностранным капиталом, транснациональными корпорациями. Сюда автор
концепции относит Прибалтику, Венгрию, Чешскую республику. Здесь создается
либеральный капитализм, но велика зависимость от Запада.
Социализм как вторая отмеченная Булгаковым форма
противостояния либерализму действительно решал те же задачи, что и Запад, но
путем нахождения иных путей к успешному развитию. Не случайно марксизм,
разработанный на материале развитых стран капитализма и для них, стал идейным
оружием стран менее развитых, пытавшихся найти приемлемый для себя путь
ускоренной индустриализации. Сходная природа индустриализма в капиталистических
и социалистических странах определялась тем, что социалистические страны следовали
догоняющей модернизации. Этот путь действительно привел Россию к экономическим
успехам и высокому статусу в мире.
До распада коммунизма человечество делилось на первый мир
(Запад), второй мир (СССР и коммунистический блок в целом) и третий мир,
который характеризовался тем, что не принадлежал ни к первому, ни ко второму.
Трактовка третьего мира проистекала из биполярности, из противостояния двух
мировых систем, между которыми располагалась третья. После событий 1991 года в
России[3]
исчез второй мир. Намереваясь стать страной первого мира из-за
неудовлетворенности своим статусом страны второго мира, Россия в 90-е оказалась
в третьем мире. Понятие первого мира вряд ли имело смысл при исчезновении
второго, а скорее, делило человечество на первый и остальной миры. Глобализация
усугубила неравенство и даже увеличила число стран самого бедного и
неразвивающегося - четвертого мира. Вопреки логике в условиях исчезновения
второго мира сохранились старые координаты перспектив первого, третьего, а
также четвертого мира.
Западу не удалось убедить Россию в ее 'третьемирской'
сущности.
В модернизационном плане подобная сущность определяется
такими препятствиями к развитию, которые делают ее постколониальной, то есть
технологически отсталой, культурно замкнутой, не имеющей возможности быть
культурно-историческим типом, внесшим вклад в мировую историю или культуру. От
третьего мира Россию даже в 90-е отличали образованное население, завершенная
индустриализация, великая литература и другие художественные достижения,
известные всему миру, традиции фундаментальной науки, хорошая система
образования. Несовпадения с Западом, инкриминируемые России, имеет и Китай.
Включение этих великих стран в разряд стран третьего мира было фетишизацией
развития худшего сорта, когда место страны в мире определялось исключительно
экономическими категориями.
Сегодня Китай и Россию, показывающих высокие темпы развития
и политическую стабильность, стремление к лидерству, называют странами второго
мира. Бывшие социалистические страны не представляют ныне единого блока, и
только Россия среди них вновь получила прежний статус в указанной системе координат.
Западные либералы и неолибералы против
других российских и незападных западников
В менее развитых, чем западная, экономиках либеральные
символы веры часто создают ситуацию, с которой не могли бы согласиться даже
самые знаменитые западные либералы. Фридрих Хайек считает самым важным для
капиталистической экономики не свободу торговли, а конкурентный порядок. Он
показывает, что защита конкурентного порядка часто неправильно понимается и
неверно проводится:
'Если в последние несколько лет, то есть в
течение периода, который только и интересует практических политиков, - писал он
в 1947 году о том, что актуально для нас в 2007-м, - в подавляющей части мира
продолжится движение к большому государственному контролю, то более, чем чем-либо
иным, это объясняется отсутствием реальной программы или <...>
последовательной философии у противостоящих этому групп <...> это факт,
что почти повсюду группы, претендующие на оппозицию социализму, поддерживают в
то же время такие варианты политики, которые, если обобщить их основополагающие
принципы, в неменьшей степени ведут к социализму, чем откровенно
социалистические меры. Во всяком случае, достаточно оправданна насмешка, что
многие из тех, кто претендует быть защитниками 'свободного предпринимательства',
на самом деле являются скорее защитниками привилегий и сторонниками
государственных мер в их пользу, чем противниками любых привилегий'13.
Хайек восстанавливает подлинность Смита, говоря о присущем
ему истинном индивидуализме в отличие от ложного. Истинный индивидуализм
опирается на возможность спонтанного социального порядка, в котором созданы
социально-культурные условия для того, чтобы индивид мог преследовать свои
интересы с пользой для других. Ложный индивидуализм основан на требовании
правильного поведения, исправления людей, изменения их морали или политических
убеждений. Как ни странно, но 'западники' Запада, то есть либералы, считают
иначе. Либерал Хайек показывает, что особенностью либерализма в таких его классических
образцах, как идеи Адама Смита, является признание спонтанности общественного
порядка, складывающегося из действий индивидов. А также утверждение, что этот
порядок не есть результат проекта или действий совершенных людей. Этот порядок
отличается всего лишь тем, что в нем негативные качества людей, такие как
эгоизм или жадность, находят применение в интересах общего блага:
'Не может быть большей противоположности
этому, чем ложный индивидуализм, который хочет растереть все эти небольшие
группы (совместных усилий, семьи, общностей. - В.Ф.) до атомов, ничем между
собой не скрепленных, кроме навязанных государством принудительных правил'14.
Рекультуризация, совместимая только с большевистской,
началась в России тогда, когда неолибералы были у власти. Как ни парадоксально
это выглядит, спонтанный социальный порядок, скорее, разделяли старые
российские славянофилы, чем западники, опиравшиеся на проектную силу идей. Хотя
славянофилы и не были индивидуалистами, а полагались на такой атом российской
жизни, каким в ту пору являлась община.
Как и всем неолибералам, неолибералу Чикагской школы
Милтону Фридману представляется, что рынок является творческим свободным
механизмом, преобразующим общество. Экономическая свобода кажется ему выше
политической, так как последняя имеет границу - нельзя вмешиваться
политическими средствами в экономическую жизнь.
В 1962 году в работе 'Капитализм и свобода' Фридман делал
исключение для переходных периодов, когда государство создает условия для рынка
и выступает как субститут экономики. Возражения в адрес неолибералов сводились
к следующему: нет исторических оснований и логических доводов относительно
соответствия рынка парадигме эффективности; 'нет логических доводов и
исторических оснований для веры в то, что рынок всегда защищает свободы'15.
Неожиданно в переведенной на русский язык в 1993 году статье 'Четыре шага к
свободе' Фридман солидаризировался с этими аргументами, предупреждая Россию
против следования либеральной модели. Он утверждал пять тезисов.
Во-первых, свободные и процветающие общества редки в
истории и представляют собой исключения из правил. (Как странно, что
последователи Фридмана в России знали его настолько плохо, что собирались с его
концептуальной помощью сделать Россию 'нормальной страной', принимая за норму
не большую часть мира, как Фридман, а процветающий Запад.) Во-вторых, во всех
этих случаях основой успеха был свободный частный рынок. В-третьих, обратная
зависимость не действует. Не все общества, имеющие свободный частный рынок,
достигали гражданских, личных и политических свобод (например, США до
Гражданской войны, салазаровская Португалия, Чили при Пиночете). В-четвертых,
'наличие политической свободы не есть ни необходимое, ни достаточное условие
для получения свободы экономической, гражданской и личной'. (Гонконг был самым
свободным городом в плане экономическом, гражданском и личном, но при этом не
имел политической свободы, управляясь Британией. Индия, будучи политически
независимой, оставалась отсталой в политическом отношении.) В-пятых, политическая
свобода часто приводила к утрате экономической и гражданской свобод и, таким
образом, к саморазрушению (бывшие английские колонии, освободившиеся после
Второй мировой войны)16.
Надо признать и значительные сдвиги в понимании либералами
роли государства в экономике. Всемирный банк - оплот Вашингтонского консенсуса17,
отрицающего роль государства, - в 1997 году в докладе о мировом развитии ввел
классификацию функций государств: минимальных, промежуточных и активных. Каждая
функция предполагала определенные задачи государства в экономике. Так,
минимальные функции сводились к защите прав собственности и к
макроэкономическому управлению. Промежуточные функции - к регулированию
монополий, финансовому регулированию и страхованию. Активные функции - к индустриальной
политике, перераспределению капитала. Разные государства имеют отличающийся
набор этих функций, по которым их можно разделить на группы18.
Рассматривая либерализм более основательно, чем
обыкновенно, можно согласиться с Иммануилом Валлерстайном:
'Либералы могли одновременно доказывать,
что индивидуума не следует ограничивать диктатом государства (коллектива) и что
действия государства необходимы, чтобы минимизировать несправедливость по отношению
к индивидууму. Они, таким образом, в одно и то же время могли выступать за
laissez-faire и за фабричное законодательство. Дело в том, что для либералов
главное состояло не в laissez-faire и не в фабричном законодательстве самом по
себе, но скорее во взвешенном и обдуманном прогрессе на пути к хорошему
обществу, достичь которого наилучшим образом можно, пожалуй, лишь на пути
рационального реформирования'19.
В свете сказанного можно сделать следующие выводы. Вопрос о
роли государства в экономике - исторический, культурный и географический
вопрос. Либеральные модели плохо работают в незападных обществах. Возникновение
капитализмов незападных стран в условиях глобализации превращает их в лидеров
развития при наличии свободного рынка, поддерживаемого государством и решающего
социальные проблемы.
Мир не становится плоским
Уже несколько лет нашумевшим бестселлером является книга
известного американского журналиста Томаса Фридмана 'Плоский мир: краткая
история XXI века'20, в
которой не утверждается, конечно, что мир совсем плоский, но говорится, что он
становится таковым, получив ряд 'платформ', позволяющих выровнять неровность и
неравномерность в развитии различных стран. Платформы эти - падение Берлинской
стены, обеспечившее 'неограниченную миграцию передового опыта'; скачок в
количестве производимых персональных компьютеров и развитие
интернет-технологий, резко расширивших информационную свободу; отсутствие
идеологической альтернативы капитализму и свободному рынку и др. Словом, распад
коммунизма и компьютерные технологии связали и выровняли мир, создав в Индии
Бангалор и в Китае - Дялань, где выполняются бухгалтерские и другие операции
для Запада на основе аутсорсинга - использования дешевой квалифицированной
рабочей силы в незападных странах, осуществляющих трудоемкие интеллектуальные
операции за пределами Запада, но для него. Глобализация на основе выравнивания
политических систем и технологических инноваций делает и сделает мир плоским.
Однако те же факторы могут быть интерпретированы иначе.
Глобализация действительно явилась победой экономического либерализма во
всемирном масштабе, распространением капитализма на большую часть мира, победой
капитала над национальными интересами стран. Глобализация способствует потере
легитимности государств, возвышению США как сверхдержавы. Но в то же время
растет культурное сопротивление глобализации, стремящейся сделать мир плоским с
помощью массовой культуры и упрощенных схем рациональности. Увеличивается число
новых государств в мире. Их возникновение стало предметом борьбы и в случае
удачи - символом престижа. Существуют системное сопротивление глобализации со
стороны радикальных исламистов, а также несистемные сопротивления антиглобалистов,
поиски альтерглобализма. Глобализация осуществляется неравномерно. В ходе нее
сложилась мировая система капитализма с разделением труда между неодинаково
развитыми регионами. Запад перешел в информационную стадию развития, передав
индустрию в страны Азии, ставшие фабрикой мира. Многие государства получили
сырьевую специализацию. Эта система мирового капитализма не кажется плоской.
В ней явно выделяются чемпионы мирового развития, чьи роли
определены как менеджерские, как растущие лидеры развития, как стоящие на месте
и как глубоко отставшие общества. Но, даже не касаясь тенденций, препятствующих
глобализации, отметим, что географическое видение модернизма становится более
дифференцированным: США, Западная Европа, Восточная Европа, Юго-Восточная Азия,
Китай, Индия, Индонезия, Бразилия, Россия и 'остальной мир'. Введение
географического аспекта утверждает вместе с тем значимость локального,
уникального в развитии.
До сих пор считалось, что функционирующая в глобальных
масштабах экономика подрывает основы национальной экономики и национальных
государств. Но подъем ряда незападных стран не происходит под антизападными
лозунгами. Напротив, идет активная вестернизация в форме заимствования западных
технологий, массовой культуры и ее собственного производства, формирования
совместных предприятий, аутсорсинга и пр. Наиболее адекватной формой развития
сегодня является национальная модель модернизации, возникающая при некотором
уровне уже достигнутой вестернизации. В отличие от догоняющей модернизации
национальная модель развития сочетает вестернизацию с собственными целями и возможностями
их решения в своей стране. Запад в условиях глобализации не может стать
единственным образцом развития: слишком большое количество стран, включенных в
глобализацию, весьма далеки от возможности, желания и даже способности принять
такой вариант. Сам Запад соблазнился новыми условиями получения прибыли,
открывшими для него весь мир, и риторически сводит для 'остального мира' свое
социальное устройство к демократии и рынку, вовсе не ожидая теперь на деле, что
все вовлеченные в глобализацию общества могут стать на него похожими.
В отношении ряда вовлеченных в глобальную экономику стран,
в том числе в отношении Китая, эти ожидания были бы просто нелепыми. Каждое
общество само решает, в каком типе модернизации оно нуждается. Появляется
множество 'модернизмов', складывающихся на локальном уровне. Китайцы называют
свою модель 'социализмом с китайской спецификой', но это, несомненно,
национальная модель модернизации. Россия сегодня, освободившись от навязываемого
ей статуса 'младшего партнера США', ориентирована на национальную модель
модернизации, сочетающую вестернизацию с национальными целями, приоритетами и
возможностями решения назревших задач.
Следуя национальной модели модернизации, азиатские страны
нового капитализма вступили в индустриальное развитие, в капитализм,
упакованный в традиционные оболочки, взятый ими как хозяйственная система,
которую они используют в своих обществах. Примерно то же происходит и в России.
Цивилизационная, культурная, национальная, политическая
защита выставлена в большинстве из них для того, чтобы не позволить
хозяйственному механизму капитализма захватить все общество. Данный механизм
стараются использовать в рамках исторически сложившихся традиций своего
общества. И это тоже вызвала глобализация, усилив всемирную конкуренцию. До сих
пор казалось, что капитализм разрушит любую традиционную культуру. Сегодня же
представляется, что пятитысячелетняя цивилизация Китая, тысячелетняя культура
России и других стран используют хозяйственную систему капитализма, вестернизуются,
но сохранят свою специфику. Это не значит, что капитализм здесь будет лучше западного
и всегда окажется следствием сознательного выбора. Для многих, для России в частности,
выбор состоял в догоняющей модели развития, но обнаружились ее границы. Ни
российское, ни китайское, ни индийское, ни другие общества не обладали
достаточной способностью поддержать капитализм западного типа.
Завершается громадный цикл прогресса на основе капитализма,
построенного на западной рациональности. Я уже писала о том, что многие
незападные страны в результате национальных модернизаций получили автохтонный
капитализм или хозяйственную демократию, вступив в Новое Новое время21.
Слово 'автохтонный' я использую для характеристик любого рода специфичности -
региональной, политической, традиционной, религиозной, культурной,
цивилизационной, национальной либо их комбинации. Так, автохтонность
российского капитализма, продолжая сказанное выше, сегодня можно
характеризовать его социокультурной спецификой, которая плохо уживается с
либеральными проектами. Рынок Китая вписан в китайскую цивилизационную и
политическую специфику и т.д.
На мой взгляд, возможны два сценария развития автохтонных
капитализмов. Один - уже описанный мной выше - использование хозяйственной
машины капитализма в качестве механизма при сохранении исторических
особенностей каждого общества. Этот сценарий мог бы быть признан началом нового
вектора капиталистического развития. Данный сценарий способен изменить сам
капитализм, лишив его единого образца развития вообще. Ему могли бы
способствовать выстраиваемые государствами механизмы защиты своей
автохтонности, усиление государств. Это был бы путь к сохранению Вестфальской
системы.
Однако история западного капитализма показывает, что и
Запад имел этап, когда хозяйственные системы капитализма начинали складываться,
не затрагивая общества, которое оставалось традиционным. В средневековых
городах Северной Италии и даже на начальном этапе существования Вестфальской
системы национальных государств, трансформирующей территории в
национально-государственную форму, хозяйственная система капитализма еще не
преобразовывала общество в капиталистическое22. Но
это произошло. Возможно, это произойдет в будущем и с новыми капиталистическими
незападными странами. Но пока имеются ломающие 'плоскую' схему западной глобализации
возвышенности независимого роста и впадины отсталости - наряду с Западом,
возвышающимся над платформами 'плоского мира'.
Относительно роли государства в экономике представляются
перспективными те концепции, которые не рассматривают эту роль как константу.
Во Франции, имеющей дирижистские традиции, где государство вмешивалось в
экономику, но не столь радикально, как в странах догоняющего развития -
Германии или России, - возникли весьма умеренные взгляды на сей счет.
Французский экономист Мишель Альбер выделяет три фазы взаимоотношений
государства и экономики: 1791-1891 - капитализм против государства, государство
- ночной сторож, защищающий и охраняющий общество; 1891-1991 - развитие
капитализма в рамках, предложенных государством, сдерживающих своеволие и
эгоизм буржуазии; конец XX века - капитализм вместо государства, неолиберальная
идеология капитализма, возвеличивающая рынок и принижающая государство23.
Фернан Бродель еще более мягок в оценке связи государства и капитализма. Он
считал, что
'в XV-XVIII веках государство касалось
всех и вся, что оно было одной из новых сил в Европе. <...> Государство
благоприятствовало капитализму, приходило ему на помощь - это бесспорно. Но
перевернем это утверждение: государство не благоприятствовало подъему
капитализма, который в свою очередь был способен его стеснять. И то, и другое
было справедливо, происходя последовательно или одновременно. <...>
Современное государство было одной из тех реальностей, среди которых
прокладывал себе дорогу капитализм, то стесняемый, то поощряемый, и довольно
часто продвигавшийся по нейтральной почве. <...> Интересы государства и
интересы национальной экономики <...> часто совпадали, ибо процветание
подданных государства обуславливало в принципе доходы предприятия-государства.
<...> Капитализм всегда находился в том секторе экономики, который
обнаруживал тенденцию включиться в самые оживленные и самые доходные потоки
международных дел. Таким образом, он играл <...> на куда более обширном
поле, чем обычная рыночная экономика, и в более широкой области, чем область
государства и его специфических забот'24
Сегодня он играет с еще существующей, но ослабленной
Вестфальской системой национальных государств, со все еще существующей, но
видоизмененной Филадельфийской системой (видоизмененной отсутствием единого
образца демократии и посильными возможностями многих стран к ее освоению),
многообразием экономических и негосударственных политических акторов, создающих
упомянутую в начале статьи субполитизацию, терроризмом как архаической формой
политизации с грубым решением вопроса, 'кто друг, кто враг', - вопроса,
являющегося основой политики, как это справедливо утверждал Карл Шмитт25.
Упорство либерализма сломлено глобализацией как победой
либерализма. Но полная победа чревата поражением. Вопрос о том, будет ли новый
мир лучше, остается за рамками этой статьи.
Примечания.
1 Smith A.
An Inquery of the Nature and Cause of the Wealth of Nation. Chicago, 1976. Vol.
2. P. 375-376.
2 Beck U.
Macht und Gegenmacht im Globalen Zeitalter. Neue Weltpolitische Okonomie. Fr.
am Main, 2002. S. 5.
3 Булгаков
С.Н. Очерки по истории экономических учений. Вып. II // Булгаков С.Н. История
экономических и социальных учений. М., 2007. С. 304.
4 Уткин А.И.
Как это было у них // Главная тема. 2005. #5. С. 87-96.
5 Булгаков
С.Н. Указ. соч. С. 350.
7 Gat A. The
Return of Authoritarian Great Powers // Foreign Affairs. July/August 2007. P.
59-70.
8 Уткин А.И.
Указ. соч. С. 88.
10
Валлерстайн И. После либерализма. М., 2003. С. 238-239.
11 Inoguchi
T. Peering into the Future by Looking Back: The Westphalian, Philadelfian and
Anti-Utopian Paradigms // International Studies Review. Prospects for
International Relations: Conjections about the Next Millenium. Ed. by D.
Bodrov. 1999. #1. P. 178-191.
12 Лекция
Ивана Селеньи 'Строительство капитализма без капиталистов - три пути перехода
от социализма к капитализму' 14 марта 2006 года // Русские чтения. Вып. 3.
Январь-июнь 2006. С. 98.
13 Хайек Ф.
Индивидуализм и экономический порядок. М., 2001. С. 115.
15 См.:
Friedman M. Capitalism and Freedom. Chicago, 1962.
16 Фридман
М. Четыре шага к свободе // Общественные науки и современность. 1993. #3. С.
16.
17
Вашингтонский консенсус - десять рекомендаций для мировой торговли,
предложенные экономистом Джоном Вильямсоном в 1989 году, поддержанные Всемирным
банком, Международным валютным фондом и правительством США, направленные на либерализацию
торговли, приватизацию, дерегуляцию и уменьшение роли государства.
18 Фукуяма
Ф. Сильное государство. Управление и мировой порядок в XXI веке. М., 2004. С.
20-29.
19
Валлерстайн И. Указ. соч. С. 238.
20 См.:
Фридман Т. Плоский мир: краткая история XXI века. М., 2006.
21 См.:
Будущее капитализма в исторической перспективе. Начало эпохи нового капитализма
// Политический класс. 2006. #8. С. 84-93; Этика и капитализм. Пути объединения
// Политический класс. 2007. #1. С. 80-91; Второе дыхание Вестфальской системы.
Капитализм, индустриализм, нация и национализм сегодня // Политический класс.
2007. #4. С. 96-105.
22 Колпаков
В.А. Будущее капитализма в исторической ретроспективе. От общества для рынка -
к рынку для общества // Политический класс. 2006. #8. С. 74-83.
23 Альбер
М. Капитализм против капитализма. СПб., 1998. С. 27.
24 Бродель
Ф. Игры обмена. Материальная цивилизация, экономика и капитализм, XV-XVIII вв.
Том 2. Игры обмена. М., 2006. С. 586-587.
25 Федотова
В.Г. Хорошее общество. М., 2005. С. 313-327.
Политический класс, 16.08.07