Журнал «Золотой Лев» № 107-108 - издание русской
консервативной мысли
Изоляционизм, как и было сказано
Говоря о месте России[1]
в мире, наши околовластные идеологи исходят, по их собственному признанию,
«из
представления о справедливом мироустройстве как о сообществе свободных
сообществ (суверенных демократий), сотрудничество и соревнование которых
осуществляются по разумным правилам».
Увы, такого мира больше нет и в обозримой перспективе не
будет. Если он когда-либо и существовал, то только в короткие промежутки
времени и на локальных участках земной поверхности. Например, в послевоенной
Западной Европе, которая действительно представляла собой сообщество
государств-единомышленников, не то чтобы независимых, а просто не тяготящихся
своей зависимостью. Уникальность этого сообщества состояла, пожалуй, в том,
что, пользуясь всеми преимуществами биполярного миропорядка, оно не несло на
себе его тяжелого бремени. Например, под крылом США европейцы имели
удовольствие противостоять СССР не силой своих военных машин, а положительным
примером. Т.е. наращивать не военные, а социальные расходы, с тем, чтобы
поднять планку уровня жизни и защиты труда на уровень недосягаемый для нашей
северной рабоче-крестьянской империи.
С крушением советского проекта все изменилось. Когда
«свободный Запад» праздновал этот день «со слезами на глазах», он праздновал
конец своей прекрасной эпохи.
Оставшаяся в одиночестве сверхдержава заметалась по миру в
поисках новой темы для глобального силового лидерства. И это не блажь с ее
стороны. Есть все основания думать, что для удержания собственного
благополучия, Соединенным Штатам нужно разыгрывать свою главную мировую карту —
колоссальный военно-технологический перевес, — и искать путь к новой устойчивой
гегемонии. Исход этого процесса никому не ясен, зато его издержки всем
очевидны.
Но есть и более серьезные последствия безвременного ухода
СССР, затронувшие не геополитическую конфигурацию современного мира, а его
социально-экономический уклад. Дело в том, что классики марксизма-ленинизма
были не так уж не правы в своих гипотезах относительно природы капитала,
который в своем стремлении к максимизации прибыли и минимизации издержек берет
в оборот весь мир и увеличивает пропасть между «бедными» и «богатыми». Важным
фактором, который препятствовал такому типу эволюции капитализма в ХХ веке, был
сам факт существования советской[2]
альтернативы — хорошо вооруженной и способной вызывать широкие симпатии в
мире. Во многом, именно «советской угрозе» Запад обязан формированием широкого
среднего класса за счет качественного снижения нормы эксплуатации. В еще
большей степени ей обязаны т.н. «развивающиеся страны» (независимо от того, в
каком из «блоков» они находились) — самим фактом своего относительного
развития. Следует ли удивляться, что с уходом перевернувшей историю советской
альтернативы все возвращается на круги своя?
Разумеется, я далек от мысли, что коррекция капитализма на
основе механизмов межклассовой солидарности была продиктована только «советским
фактором» — все намного сложнее. Ведь тот институт, в рамках которого
происходила эта коррекция, называется «национальное государство» и имеет
куда более глубокие корни. Однако не будем забывать, что именно после распада
советской системы в мировую повестку дня был внесен вопрос об исторической
исчерпанности национального государства. Возвращение капитализма к своим азам,
ставшее возможным после 1991 года, происходит под знаком преодоления национально-государственных
пережитков и называется модным словом «глобализация».
Здесь мы снова можем вспомнить авторов статей о «суверенной
демократии». Слово «глобализация» они используют часто и охотно — для
обозначения того большого будущего, в котором Россия непременно должна найти
себе место. Именно поэтому нам важно определиться с его значением.
Под глобализацией следует понимать не объективный процесс развития
средств связи, как это часто делается, а определенный социально-исторический
проект, предполагающий переход власти с национального уровня на уровень, с
одной стороны, транснациональных, а с другой, скажем так, субнациональных корпораций. Разумеется, слово
«корпорация» здесь следует понимать предельно широко. Но главное, мы должны
зафиксировать, что имеем дело не с естественно-природным явлением, а с
деятельностью определенных субъектов и заинтересованных игроков.
Прежде всего, субъектами глобализации являются те
элиты, которые уже давно тяготятся национальным государством как системой
связывающей их хозяйственной, культурной, политической солидарности. В их
логике, разрушение его барьеров равнозначно снижению издержек. Например,
производственных издержек, связанных с «раздутым» европейским соцпакетом, или трансакционных
издержек, связанных с «назойливой» европейской демократией. Если национальное
развитие образца второй половины ХХ века носило целостный характер и
предполагало равномерное укрепление разных слоев и сфер общества, то «глобализационное» развитие носит анклавный
характер и предполагает наращивание конкурентоспособности отдельными
корпорациями и социальными группами за счет сбрасывания социального балласта и
фрагментации общества. Вполне естественно, что главной жертвой этого процесса
становится любимое детище современности — так называемый «средний класс».
Однако для его демонтажа одного «заговора элит»
недостаточно». Требуется еще один «заговор». Назовем его «заговором
меньшинств». И это другой, не менее интересный субъект глобализации. Не
важно, идет ли речь об этнических, религиозных, социальных, сексуальных
меньшинствах, главное, чтобы присутствовал сам комплекс «меньшинства»: активное
самосознание, противопоставление себя остальному обществу, борьба за особые
права, за привилегии и, в конечном счете, за своего рода гегемонию. Не сложно
заметить, что все это работает на тот же самый процесс демонтажа национального
среднего класса, т.е. культурного и социального ядра современных обществ.
Заговор элит разрушает его «сверху», заговор меньшинств — «снизу».
В развитых странах этот процесс происходит не слишком
быстро, но вполне неуклонно. Зато в постсоветской России он развернулся с
образцово-показательной беспощадностью. Сегодняшняя российская ситуация, когда
наверху — измена элит, отказывающихся от стратегического инвестирования внутри
страны, а внизу — активный напор меньшинств, ведущих свою повседневную борьбу
за жизненное пространство, — является не исторической аномалией, а своего рода
моделью или, точнее, поучительным примером того, к чему ведет
безоговорочный выбор в пользу «глобализирующегося
мира». И вопрос, на который мы должны ответить, прежде, чем искать виновных
(в лице «олигархов» или «мигрантов»), состоит в том, а хотим ли мы по-прежнему
быть его «неотъемлемой частью»? И если нет, то, как мы можем не
быть ею?
Ответом на этот вопрос может служить еще один термин,
прочно вошедший в лексикон теоретиков «суверенной демократии» и используемый
ими для обозначения опасной реакционной утопии: «изоляционизм».
Как один из немногих открытых сторонников изоляционистского подхода, я должен
сказать, что, если он чем и грешит, то совсем не утопизмом. Напротив, в его
основе — реалистичное и отчасти трагическое осознание того, что «победить»
глобализацию (т.е. прекратить глобализацию капитала и уничтожить все ее
производные) нельзя, но, при определенных условиях, из нее можно «выйти». Выйти
— очень большими политико-региональными группами. «Большими
пространствами», представляющими собой одновременно хозяйственные, культурные,
политические и военные союзы. По словам французского исследователя Эмманюэля Тодда, такие регионы-континенты
становятся реальной альтернативой «действительно глобализированному
миру». Разумеется, при условии, что они обладают достаточным объемом
внутреннего рынка, достаточной территорией и ресурсами, достаточным
технологическим и силовым потенциалом. И, что особенно важно, достаточным
уровнем цивилизационной солидарности.
Что это может означать для России? Прежде всего — шанс на
национальное развитие. Развитие, как уже было сказано, — целостное, а не анклавное. Нам важно осознать, что Россия — одна из тех
немногих стран, которые сами по себе, в потенциале, представляют собой
экономическое большое пространство, регион-цивилизацию. Разумеется, для
того, чтобы реализовать этот потенциал, нам необходимо не только изменить свою
внутреннюю социально-экономическую и инвестиционную политику, но и воплотить в
жизнь стратегический альянс с сопредельными странами, такими, как Белоруссия и
Казахстан: наш изоляционизм должен быть достаточно широким.
Ну и разве это не утопия? — усмехнется адепт «суверенной
демократии». Да, разумеется. Сегодня все происходит с точностью до наоборот: во
имя корпоративного эгоизма «Газпрома» свернуты остатки российско-белорусского
союза; во имя призрачных надежд «Северстали» вся
Россия форматируется под ВТО, что обессмысливает, в числе прочего, перспективу
таможенного союза ЕврАзЭС. Кто спорит, переломить
этот вектор саморазрушения будет сложно. Но об этом и надо думать. А не о
демагогическом примирении «суверенитета» и «глобализации» через
«конкурентоспособность».
АПН 16.03.07.
[1] Для редакции «Золотого льва» понятие Россия тождественно понятию Государство Российское в границах на момент заключения Хельсинских соглашений 1975 года, а по некоторым позициям - шире этих границ.
[2] Все-таки точнее было бы говорить о коммунистических альтернативе, системе, факторе и т.д., а не о советских (прим. ред. ЗЛ).