Журнал «Золотой Лев» № 101-102 - издание русской консервативной мысли

(www.zlev.ru)

 

С.М. Сергеев

 

Русская Европа

Полемические заметки

 

Посвящается светлой памяти

Вадима Валериановича Кожинова

 

Наряду с расколом русской интеллигенции на <красных> и <белых>, о котором мне уже доводилось писать (Москва. 2006. № 1), существует и еще гораздо более давний и, по крайней мере, не менее радикальный ее раскол на западников и славянофилов. Подспудно вызревавший в течение многих веков (Л.Н. Гумилев, изрядно модернизируя средневековье, но все же и не без некоторых оснований выискивал князей-<западников> аж в XI столетии), обретший реальный социокультурный контекст при Петре Великом, роковой этот раскол идеологически оформился в конце 1830-х - начале 1840-х годов и <нанес тяжкий ущерб всему духовному развитию России> (В.В. Кожинов). Попытки его преодоления неоднократно предпринимались с самых разных идейных платформ: тут и <русский социализм> Герцена, и <почвенничество> Григорьева-Достоевского-Страхова, и концепция <мужицкого царства> К.Д. Кавелина, и бердяевский <Востоко-Запад>... Но, несмотря на них и, главное, несмотря на тектонические изменения в жизни нашего Отечества, западнически-славянофильский антагонизм продолжает жить и здравствовать. Нимало не льщу себя надеждой, что нижеследующими заметками сумею переломить ситуацию, но разговор на данную тему считаю необходимой предпосылкой оздоровления русского самосознания. А начинать его следует с избавления от многочисленных, как бы само собой разумеющихся предрассудков, плотным слоем облепивших рассматриваемую проблему и серьезно мешающих ее положительному разрешению.

 

<...Западник, следовательно, националист>

 

Наши патриоты, как правило, прямолинейно отождествляют западничество с национальной изменой и русофобией. Конечно, разрушительная деятельность <либеральных реформаторов> 90-х годов и откровенные признания их интеллектуальной обслуги в том, что цель <реформ> - изменение культурного кода русской цивилизации, не могли не способствовать распространению этого мнения. Но <классические> русские западники никак не связаны со своими самозваными преемниками. В том числе и этнически.

<Большинство людей не затрудняет себя разысканием истины и склонны усваивать готовые взгляды> - по прошествии веков слова старика Фукидида ничуть не устарели. Лет пятнадцать назад один шибко патриотический редактор в тексте моей статьи превратил Белинского из просто <западника> в <западника и русофоба>. Протесты автора были легко отклонены: <О чем вы говорите, это же всем известно!> Именно на таком сомнительном фундаменте (<всем известно>) и основывается скверная репутация русских западников в патриотических кругах. А если серьезно поработать с источниками, то что обнаружим? Чаще всего, по компетентному мнению современного знатока проблемы Д.И. Олейникова, эту <черную легенду> питают <не какие-нибудь убеждения или суждения собственно западников, а образы, порожденные мышлением их критиков>. В самом деле, мы чаще всего воспринимаем западников по критическим инвективам их оппонентов, до крайности полемически заостренным. Но это то же самое, как если бы считать подлинным лицом славянофильства его отражение в кривом зеркале западнических филиппик. Карикатуры на идейных противников создавали обе стороны. Судить о реальных западниках по языковскому <К не нашим> (<Вы все, - не русский вы народ!>) столь же непродуктивно, как о реальных славянофилах - по тургеневскому пассажу в поэме <Помещик> (<От шапки-мурмолки своей / Ждет избавленья, возрожденья; / Ест редьку, - западных людей / Бранит - и пишет... донесенья>).

Чтобы адекватно оценивать западничество, нужно ознакомиться хотя бы с некоторыми опусами его основоположников, но кто же их читает, кроме узких специалистов? В современной патриотической публицистике из статьи в статью кочуют одни и те же цитаты, взятые из вторых, а то и пятых рук. Все рекорды в индексе цитирования, естественно, бьет неизбежный Владимир Печерин с его навязшим в зубах

 

<Как сладостно отчизну ненавидеть / И жадно ждать ее уничтоженья, / И в разрушении отчизны видеть / Всемирного денницу возрожденья!>.

 

Я далек от мысли записывать эмигранта и католического монаха в пламенные русофилы, но очень сомневаюсь, что кто-нибудь из его нынешних обличителей удосужился заглянуть в <Замогильные записки> - итоговую книгу Печерина, где автор покаянно называет эти строки (написанные им в молодости под явным влиянием Байрона) <безумными>. Но дело даже не в этом. Печерин собственно не был западником в точном смысле слова, он эмигрировал в 1836 году, когда сам западнически-славянофильский раскол еще не произошел, и, живя до конца своих дней за границей, никогда и никак не участвовал в развернувшейся с начала 1840-х годов идейной войне между <Москвой> и <Петербургом>. Ни Белинский, ни Тургенев, ни Грановский, ни Борис Чичерин, ни другие вожди <петербургского> направления ничего подобного не писали и нести ответственность за высказывания Печерина не могут. Тем более что настроения последнего не отличались постоянством, и в 1850 году он уже обличал <болтливую и меркантильную> Европу, а в русских видел <новых варваров>, призванных обновить ее <огнем и мечом>. К тому же по иронии судьбы литературное возвращение Владимира Сергеевича на родину случилось благодаря его старинному другу - славянофилу Ф.В. Чижову, и впервые после тридцатилетнего перерыва печеринские тексты появились в русской печати на страницах газеты И.С. Аксакова <День> в сопровождении прочувствованного предисловия издателя - признанного лидера тогдашнего славянофильства. На основании двух этих фактов можно патера Печерина и в славянофилы записать! На самом же деле он - типичный маргинал, не терпевший ни бытовой, ни идейной оседлости, а потому не способный ужиться ни с одной страной, ни с одной систематической идеологией (ведь и в католичестве он оказался почти <еретиком>!), и потому его суждения не могут считаться показательными ни для какой из них. Желающим проверить мою оценку рекомендую содержательную статью В.А. Мильчиной об этом экзотическом персонаже в четвертом томе словаря <Русские писатели. 1800-1917>.

То же можно сказать и о другом поклоннике католичества - Чаадаеве, чье первое <философическое письмо> - еще одно обычное <доказательство> русофобии, присущей западникам. Но после работ М.О. Гершензона, В.В. Кожинова и особенно Б.Н. Тарасова говорить о западничестве Петра Яковлевича невозможно, как, впрочем, и вообще о его принадлежности к какому-либо направлению общественной мысли. Находившийся вне <идейных> кружков середины позапрошлого века, но постоянно в них вращавшийся, капризный и бесполый эгоцентрик-одиночка, снедаемый непомерным и комичным тщеславием, блестящий светский остроумец, ради красного словца готовый на любое извращение реальности, то брюзжащий оппозиционер, то благонамеренный оппортунист, трусливо отрекающийся от своих слов и друзей, он менял свои взгляды как перчатки, то сладострастно оплевывая Отечество, то превознося его до неприличия, чем задал немало работы <чаадаевоведам> по определению идейной принадлежности столь противоречивого мыслителя. Чрезвычайно неприятный, хоть и талантливый, человек, в чьем безумии были убеждены не только император Николай Павлович и славянофил Петр Киреевский, но и его однокашник и боевой товарищ по 1812 году декабрист М.И. Муравьев-Апостол. Как бы то ни было, <Философические письма> никогда не являлись библией западников, подобно тому как <Апология сумасшедшего> не оказала никакого влияния на славянофильство.

Да, при большом желании несколько цитат из Боткина, Тургенева или Белинского (действительных, <классических> западников) можно квалифицировать как <русофобские>. Но во-первых, гораздо более <крутые> национал-нигилистические высказывания встречаются у патриотов <вне всяких подозрений>. Их так много, что порой возникает соблазн написать специальную работу <Русофобия русофилов>, но ограничимся лишь одним перлом:

 

<Англия, Германия, Франция... это звучит гордо. Соединенные Штаты - это звучит богато и могуче. Италия, Испания, Греция - звучит красиво. Даже Китай, Япония, Индия дали великие цивилизации, даже Аравии и Египту есть чем похвалиться... А Россия? "Ничего"... Самовар, квас, лапти... Только в прикосновении с Европой Россия как будто стала принимать облик культурной страны. Но вспомните горькое пророчество Руссо о России ("Сгнила раньше, чем созрела")... И в XIX веке мы ничего не дали более знаменитого, чем нигилизм. И в XX веке ничего, кроме оглушительного падения в пропасть... Милые, не плачьте! Не бог весть что и потеряли! Независимость ваша была фикцией: ведь вы были в рабстве немецкой же династии, притом выродившейся и бездарной. Просвещение ваше было фикцией. Величие и слава - дурного сорта. Все это бутафорское будет сметено бурей... Верю в то, что потеря независимости дает нам необходимое освобождение от самих себя. Ибо не было и нет более подлых у нас врагов, как мы же сами. Вяжите нас - мы бешеные! Земля, это точно, велика и обильна, но порядка нет, а потому придите бить нас кнутом по морде! Даже этой простой операции, как показал опыт, мы не умеем делать сами>.

 

Каково? Подлинно, маленькая энциклопедия русофобии, имеющая все шансы получить первую премию в нашей украшенной вороньим силуэтом рубрике <чернокрылатых> высказываний. Между тем это запись от 13 февраля 1918 года в дневнике... Михаила Осиповича Меньшикова, несомненно, величайшего русского националиста! Что, если только на одном этом пассаже, вырвавшемся в минуту отчаяния из-под пера главного <нововременского> публициста, мы будем основывать оценку его наследия? Или зачеркивать Пушкина за небезызвестное: <Я, конечно, презираю свое отечество с головы до ног...>? Между тем по отношению к Боткину или Белинскому такой подход считается законным.

Насколько сложно обнаружить в сочинениях и переписке <классических> западников русофобию, настолько легко там найти целый ворох патриотических (и даже националистических) деклараций. В июле 1863 года, во время польского мятежа, Василий Боткин писал Ивану Тургеневу:

 

<Лучше неравный бой, чем добровольное и постыдное отречение от коренных интересов своего отечества... Нам нечего говорить об этом с Европою, там нас не поймут, чужой национальности никто, в сущности, не понимает. Для государственной крепости и значения России она должна владеть Польшей - это факт, и об этом не стоит говорить... Какова бы ни была Россия - мы прежде всего русские и должны стоять за интересы своей родины, как поляки стоят за свои. Прежде всякой гуманности и отвлеченных требований справедливости идет желание существовать, не стыдясь своего существования>.

 

Да это почти катехизис национализма! А если внимательно почитать Белинского - каким страстным русофилом он предстает:

 

<Наше политическое величие есть несомненный залог нашего будущего великого значения и в других отношениях... В будущем мы, кроме победоносного русского меча, положим на весы европейской жизни еще и русскую мысль... Да, в нас есть национальная жизнь, мы призваны сказать миру свое слово...>; <я - натура русская... je suis un Russe et je suis fier de l'кtre (я - русский и горжусь этим. - С.С.). Не хочу быть даже французом, хотя эту нацию люблю и уважаю больше других. Русская личность пока - эмбрион, но сколько широты и силы в натуре этого эмбриона...>; <без национальностей человечество было бы мертвым логическим абстрактом, словом без значения. В отношении к этому вопросу я скорее готов перейти на сторону славянофилов, нежели оставаться на стороне гуманистических космополитов...>

 

 - все это им написано в последние годы жизни и потому имеет характер духовного завещания. У Белинского были национальные фобии, но только в отношении не своего, а других народов. Проще говоря, <неистовый Виссарион> являл собой отъявленного <неполиткорректного> ксенофоба:

 

китайцы <представляют карикатуру, пародию на человечество>; <...какие-нибудь якуты, буряты, камчадалы, калмыки, черкесы, негры, которые... ничего общего с человечеством не имели...>; <въехавши в крымские степи, мы увидели три новые для нас нации: крымских баранов, крымских верблюдов и крымских татар>; <едва ли человек с умом и душою посвятит всю жизнь свою на изучение чухонской литературы>; <жид - не человек; он торгаш par exсellens (по преимуществу. - С.С.)>; <...ох эти мне хохлы! Ведь бараны - а либеральничают во имя галушек и вареников с салом!>; <что за тупой, за пошлый народ немцы>; <гнусное национальное чувство отвратительной гадины, называемой англичанином>; США - <гнусно-добродетельное... общество торгашей, новых жидов, отвернувшихся от Евангелия...>; во Франции <все мелко, ничтожно, противоречиво> и т.д.

 

Признаться, как-то даже неловко от таких полурасистских эскапад великого критика-гуманиста. А ведь Белинский был здесь не одинок. Характеризуя будущего военного министра Российской империи убежденного западника Д.А. Милютина, князь А.И. Барятинский писал Александру II, что тот <ненавидит все, что не великорусского происхождения>, и <со страстью предается своим симпатиям и антипатиям>. В капитальной научной монографии В.Г. Щукина <Русское западничество. Генезис - сущность - историческая роль> (Лодзь, 2001) национализму и ксенофобии героев книги посвящена специальная глава.

На самом деле национализм и западничество не только не антагонисты, но, напротив, <близнецы-братья>, если только под вывеской западничества не скрывается просто <агентура влияния> враждебных нам государств. И есть глубокая правда в кажущемся парадоксе П.Б. Струве: <Я западник, следовательно, националист>. <Классические> западники вовсе не стремились разрушить Россию, они искренне хотели ее процветания, путь к которому видели в подражании более прогрессивной (в материально-техническом плане так оно и было) Западной Европе, цивилизационно от России ими не отделяемой. Наиболее же <продвинутые> европейские страны в середине XIX столетия либо уже давно являлись (Англия) национальными государствами, либо стали ими совсем недавно (Франция), либо стремительно в них превращались (Германия). Причем, несмотря на то что формально нация считалась политико-правовым понятием, в эмпирической реальности она не могла не иметь (и имела) вполне определенную этническую, а иногда и этноцентристскую окраску, ибо так называемая гражданская нация, как правило, формируется на основе некоего преобладающего этноса. Большинство европейских либералов были неприкрытыми националистами, и русские либералы просто последовательно им подражали. И совсем не случайно М.Н. Катков начинал свой путь как ученик Белинского и восторженный англоман.

Еще более несправедливо обвинение западников в отсутствии государственного патриотизма. Наоборот, они представляли собой убежденнейших этатистов; достаточно вспомнить, что именно историки западнического лагеря (С.М. Соловьев, Чичерин, Кавелин) создали <государственную школу> в русской историографии (см. о ней, скажем, новейшую монографию Р.А. Киреевой), полагавшую государство главной творческой силой русской истории. Сейчас вышли в свет многотомные воспоминания упомянутого выше Милютина, стоит хотя бы полистать их, чтобы убедиться, что и у нас были империалисты не хуже Питтов, Пальмерстона или Дизраэли. Даже П.Н. Милюков, при всех своих политических грехах, всегда оставался принципиальным, жестким государственником, записавшим в дневнике во время советско-финской войны: <Мне жаль финнов, но мне нужна Выборгская область>.

Западников есть за что ругать (прежде всего за недопонимание своеобразия основ русской жизни, за отрыв от Церкви), но не за русофобию и антипатриотизм.

 

Ревизия славянофильства

 

В параллель предрассудку о <русофобии> западников наша патриотика сотворила слащаво-идеализированный образ славянофильства как чуть ли не <единственно верного учения>. Менее, чем кто-либо, я склонен отрицать всю значительность этого направления русской мысли, изучением которого профессионально занимаюсь лет двадцать, со времен первой курсовой работы. То, что славянофильство как культурное целое неизмеримо выше западничества, для меня - <дважды два - четыре>. Но к сожалению (а может, и к счастью?), в философии нет <единственно верных учений>. Славянофильство полно противоречий, недоговоренностей, перехлестов, а иногда и просто ошибок... Если мы воспринимаем его не как что-то отжившее, музейное, а как нечто живое, развивающееся, имеющее значение для будущего России, то не должны ограничиваться ритуальными славословиями и бояться переоценки привычных, но уже устаревших, отвергнутых временем ценностей. Наша сегодняшняя задача, сохранив высокий духовный порыв, пафос славянофильской мысли, в то же время поставить ее <на ноги>, соотнести ее выводы с опытом отечественной истории последних полутора столетий, выявить, где она работает, а где нет.

Еще в начале прошлого века В.В. Розанов с удивлением писал о том, что славянофильство как-то фатально не может стать популярным, <в горло не лезет>. К сожалению, сегодня положение дел остается таким же. Нет уже давно цензурных запретов на издание славянофильских текстов и на их исследование, но известности им это не прибавило. Очевидно, причина невнимания читающей публики к славянофильству лежит в нем самом. Как известно, пишущий вполне виден в своем стиле. <Штиль> славянофильских писаний возвышен и красив, но <не цепляет> (за исключением, может быть, холодного блеска Ю.Ф. Самарина), в нем есть сладость, но нет терпкости, он спокойно-эпичен, но в нем не найти взволнованной лирики, напряженной драмы, нервов, крови, эроса; он, по существу своему, риторичен. Какая разница с Белинским, Герценом - с одной стороны, и Леонтьевым, Розановым - с другой! Подобная стилистика не может захватить современного человека, да она и в XIX веке не многих привлекала. Она в полной мере отражает главный изъян славянофильского дискурса, точно отмеченный в свое время Аполлоном Григорьевым и Достоевским: прямолинейно заданная теоретичность, склонность к жестким, догматическим схемам. Между тем живая, реальная Россия в эти схемы не очень-то укладывалась.

Один из краеугольных камней славянофильства - мечта о создании особых, оригинальных, независимых от западноевропейских культурных, государственных и бытовых форм, органически преемственных по отношению к Московской Руси. Поэтому почти все плоды национального творчества <петербургского периода> казались Хомякову и Аксаковым лишь подражанием западным образцам. Сегодня же для нас очевидно: именно культура XIX столетия и есть подлинный наш Золотой век, наша визитная карточка в мире, планка, выше которой, видимо, современным и будущим <мастерам искусства> уже не подняться. И несмотря на то что в формальном отношении она - от Пушкина, Глинки, Иванова до Чехова, Чайковского, Сурикова - создана в типично европейских формах, русского содержания в ней уж конечно не меньше, чем в <Домострое>. Да и само славянофильство немыслимо вне контекста германского философского идеализма. Отсюда следует, что интуиция Достоевского о русской <всеотзывчивости> гораздо точнее описывает культурное своеобразие России, чем славянофильские лозунги об <истинной народности>.

Но можно ли, превознося и почитая одну из трех величайших культурных эпох в мировой истории (наряду с греческой античностью и итальянским Ренессансом - так оценивал русский XIX век Поль Валери), одновременно отрицать то, без чего она не имела бы почвы, - петровский переворот и продолжившую его деятельность <императоров всероссийских>? Стоит ли сегодня соглашаться с тем, что два века русской имперской славы на самом деле - печальное время денационализации? Кто бoльшие нигилисты: западники ли, не желавшие знать своей истории ранее Петра Великого, или славянофилы, зачеркивавшие все, что началось с правления последнего?.. Если мы не хотим быть народом-мазохистом, со странным удовольствием, травмирующим собственное прошлое, не только западничество, но и славянофильство не должно стать путеводной звездой нашей историографии, а уж тем более школьных учителей истории.

Уже из-за указанных дефектов славянофильской мысли ясно, что решение проблемы <Россия и Европа> не так однозначно, как виделось оно когда-то <московским славянам>. Но есть и другие, не менее важные вопросы, на которые у нас якобы существуют вполне достоверные ответы из славянофильских источников. Вот хоть возьмем набившую оскомину дихотомию: Запад-индивидуализм, Россия-общинность/коллективизм. В религиозно-метафизическом смысле это, возможно, и верно, но в социально-историческом - весьма сомнительно. Склонность к задушевным (и не ограниченным во времени) словесным излияниям с первым встречным - еще не коллективизм, который в первую очередь есть способность к созданию устойчивых и дееспособных социальных групп. А вот тут-то русский человек - индивидуалист, какого свет не видывал. Тот, кто когда-нибудь организовывал какое-нибудь общее русское дело, меня поймет. Русские люди - социальные атомы, не имеющие никакой соединяющей их самоорганизации. Здание же западной цивилизации основывается на многовековом фундаменте обширных и разветвленных корпоративных связей, заложенном в период феодализма. Сословия, система вассалитета, городские коммуны, профессиональные цехи, купеческие гильдии, всевозможные семейные кланы и т.д. и т.п. - ярчайшие примеры всепроникающего структурированного социального коллективизма, следы которого напрасно искать в отечественной истории. Потому-то и была столь длительной и нелегкой борьба европейских монархов за централизацию их королевств и империй, и, строго говоря, этой цели они так и не достигли. Их пресловутый абсолютизм в XVII-XVIII веках не стоит слишком преувеличивать, даже в самом бюрократическом государстве - Франции, по авторитетному суждению Карла Шмитта в его классической (и недавно впервые у нас переведенной) <Диктатуре>, <самостоятельность сословий в вопросах правосудия и управления еще и в XVIII веке оставалась настолько велика, что абсолютизм французских королей нельзя и сравнивать, к примеру, с абсолютизмом Наполеона>, а теория разделения властей, собственно, и возникает у Монтескье как идея компромисса между королевской властью и правами сословий. И если уж в такой <деспотической> монархии, как Испания Габсбургов, не прекращалась деятельность сословно-представительных учреждений (кортесов), то что уж говорить об Англии после Стюартов, о Германии до Бисмарка, об Италии до Кавура... Да и сегодня западный социум не растворяется в государстве, а обладает огромной самостоятельностью именно за счет своей дифференцированности посредством разнородных коллективных объединений, как легальных, так и теневых (например, итальянская мафия - вот уж подлинная квинтэссенция общинности!). По моим личным туристическим впечатлениям, любой самый крохотный итальянский провинциальный городок кипит такой активной общественной жизнью, какая и не снилась нашей столице. В России же народное единство создавалось не благодаря сочетанию различных корпоративных интересов, а под непосредственным воздействием государственной воли. Русский коллективизм - государственный, а не общинный - <дьявольская разница!>. Упомянутая выше <государственная школа> историков-западников, несомненно, права в своем главном выводе. Сословия у нас - прямое творение государства, и сословно-представительное учреждение (Земский собор) возникло, а после исчезло по мановению царской руки - не очень похоже на историю английского парламента. Наконец, есть очень серьезные основания полагать, что и крестьянская община - <священная корова> славянофилов и их незаконных детей народников - также является результатом целенаправленной политики Москвы и Петербурга. Во всяком случае, общинное самоуправление было точно придумано графом П.Д. Киселевым в ходе реформы быта государственных крестьян 1830-1840-х годов, а затем взято за образец и для бывших крепостных. Не община создавала в России армию и флот, заводы и ярмарки, университеты и больницы, театры и монументы - а государство, причем именно петербургское, <западническое> государство (при некотором участии дворянства и купечества). В связи с этим как оценить славянофильскую политологию, по выводам которой государство-<власть> лишь нечто вроде необходимого зла для обеспечения внешней безопасности общины-<земли>? Как неумение видеть и интерпретировать факты или как невинную романтическую фантазию? И то и другое вряд ли пригодится современной русской мысли.

В свете исторического опыта, пережитого нашим Отечеством в прошлом столетии, пора отказаться и от <идиллизации> русского человека, введенной в моду именно славянофилами. Так называемый <смирный тип> (увековеченный позднее гением Толстого и Достоевского в образах Платона Каратаева, капитана Тушина и мужика Марея) казался им столь самоочевидно преобладающим в народе, что они (за исключением Ивана Киреевского) неизменно отвергали даже саму возможность какого-либо революционного потрясения на русской почве. А это обличает в них не только плохих пророков (граф Жозеф де Местр, иностранец, еще в 1811 году предсказывал пришествие <университетского Пугачева>) и невнимательных наблюдателей современности (все они пережили 14 декабря 1825 года, а Иван Аксаков и 1 марта 1881-го), но и, что уж совсем непростительно, историков-<фальсификаторов>, умудрившихся не заметить ни Болотникова, ни Разина, ни того же Пугачева. Впрочем, представители <хищного типа> не только бунтовали, но и строили державу: Иван Грозный, Ермак, Петр, Орловы, Потемкин, Ермолов, Денис Давыдов - их к <смирным> никак не отнесешь. На одних каратаевых Россия далеко бы не уехала. Таким образом, славянофилы в пироге русской истории сумели оценить лишь тесто, но вовсе не заметили дрожжей.

Поистине роковой, непреднамеренно <данайский> дар славянофильства - <народопоклонство>, которое унаследовало и вульгаризировало народничество и которое до сих пор продолжает одурманивать даже и светлые русские головы, - убеждение в том, что только тот, кто занимается физическим производственным трудом, и есть подлинный <народ> - носитель национального духа, стоит же человеку получить высшее образование - и он немедленно отрывается от <почвы>. В общем, по графу А.К. Толстому в его <Потоке-богатыре>:

 

<Феодал! - закричал на него патриот, - / Знай, что только в народе спасенье!> / Но Поток говорит: <Я ведь тоже народ, / Так за что ж для меня исключенье?> / Но к нему патриот: <Ты народ, да не тот! / Править Русью призван только черный народ!..>

 

Между тем историю и культуру создает творческое меньшинство, аккумулирующее в себе национальный дух (один Пушкин или один Столыпин не менее важен, чем миллион землепашцев), а вовсе не обыватели, идущие по его следам. Весь вопрос: куда оно ведет - на вершину или в пропасть, насколько чувствует скрытые народные упования? Поэтому формирование национально мыслящей элиты - задача номер один для любого нормального государства. И если мы хотим ее успешно решить, то от апологии простонародности нужно отказываться в первую очередь.

На самом известном <грехе> славянофильства - панславизме, думаю, не стоит останавливаться слишком подробно. После того как черногорцы (народ-символ, прославленный Пушкиным и Александром III, славяне par excellence) разорвали многовековой союз с сербами и запросились в ЕС, только безнадежные оптимисты способны еще верить в <славянское братство>. К сожалению, Константин Леонтьев, сто с лишним лет назад писавший: <...славянство есть, славизма нет>, - сегодня может быть окончательно <канонизирован> в качестве лучшего русского славяноведа.

<Своеобразное и благородное дитя русского романтизма>, по меткому определению Н.В. Устрялова, славянофильство несло в себе все плюсы, но и все минусы романтического мироощущения. Величайшая заслуга его отцов-основателей в том, что они создали величественный, эпический национальный русский миф (в данном случае под <мифом> имеется в виду идеальное представление народа о самом себе, о том, не каков он есть, а каким он хотел бы быть), который стал стержнем отечественной культуры времен ее небывалого расцвета. Во многом этот миф продолжает определять русское сознание и сегодня, возможно, какие-то его элементы будут востребованы всегда. И в сфере мифа критика провалов славянофильской теории абсолютно бессмысленна. Но славянофилы, как истинные романтики и к тому же истинные русские люди, без всяких оговорок сломали грань между мифом и эмпирической реальностью, сделав первый средством познания второй, что не могло не привести к эффекту <скверного анекдота>. Миф, конечно, нужен, но не менее необходимы и рациональное рассуждение, и учет <опытов быстротекущей жизни>, и попросту здравый смысл. С легкой руки славянофилов в России почтенное философское понятие <рационализм> стало восприниматься почти как матерное ругательство, и теперь любой наш недоумок готов мнить себя выше Декарта и Канта только потому, что у него <широкая душа>. Но, как зло и остроумно пошутил Освальд Шпенглер, <глупость еще не есть преодоление рационализма>. В общем, мифологический образ русскости не надо смешивать с научно-позитивным знанием о ней - для пробуждения народного энтузиазма правильно будет использовать первое, а для разработки плана каких-либо социальных преобразований - второе, в противном случае выйдет катастрофа. Кроме того, славянофильский миф оказался не вполне всеобъемлющим, поскольку отторгнул от себя всю послепетровскую историю, а это значит, что и здесь учение <московских славян> нуждается в серьезном пересмотре.

Нетрудно заметить, что в моих заметках славянофилам <достается> больше, чем западникам. Но это лишь потому, что и для автора и для постоянных читателей <Москвы> недостатки западничества и так очевидны, стоит ли в тысячный раз о них писать? Именно <свое> и нужно постоянно проверять на прочность. Подлинная ценность (и здесь нельзя не согласиться с нигилистом Писаревым) способна выдержать испытание любой критикой, а мнимая... туда ей и дорога! (<Падающего подтолкни> - в данном случае совершенно справедлива эта скандальная сентенция другого знаменитого нигилиста.) Никакая критика не способна уничтожить зерно славянофильства - идею особого духовного и исторического пути России, эта идея вечна, пока живо наше Отечество. Но конкретное раскрытие русского своеобразия в истории и культуре часто не похоже на славянофильский канон. Не жизнь должна приспосабливаться к славянофильству, а славянофильство к жизни. Поэтому лучшим памятником Хомякову, Киреевским и Аксаковым будет радикальная ревизия их наследия во имя торжества того, что составляет его душу.

 

Другая Европа

 

Как уже упоминалось выше, попытки творческого обновления славянофильства и примирения его с западничеством в истории русской мысли предпринимались неоднократно. То, что сделано в этом отношении Аполлоном Григорьевым, Достоевским, Леонтьевым, с одной стороны, и Кавелиным, Герценом, Бердяевым, с другой, нуждается в тщательном изучении и систематизации. Необходимо заново открыть для себя так называемых идеологов <официальной народности> - М.П. Погодина и С.П. Шевырева, которые, не будучи столь яркими мыслителями, как Хомяков или Киреевский, обладали тем не менее бoльшей взвешенностью в суждениях и, отстаивая самобытность России, не зачеркивали <петербургский период>.

Сверхзадачей же современной русской мысли должен стать реакционно-революционный проект <Назад к Пушкину!>, ибо в духовном мире великого поэта западнически-славянофильское противоречие <снято>, говоря гегелевским термином (об этом неоднократно и глубоко писал В.В. Кожинов). Автор <Медного всадника> мог одновременно превозносить европейскую культуру, с похвалой писать о том, что <наше правительство единственный европеец в России>, и в то же время доказывать, что ее история <требует другой формулы>, чем история Европы, или что последняя в отношении нашей страны <всегда была невежественна и неблагодарна>. Добросовестно составленная сводка высказываний Александра Сергеевича по этой теме и хороший комментарий к ней содержится в работе С.Л. Франка <Пушкин об отношениях между Россией и Европой>, завершающейся принципиальным выводом о том, что пушкинский взгляд на проблему <есть не эклектическое примирение непримиримого, не просто какая-то "средняя линия", а подлинный синтез, основанный на совершенно оригинальной точке зрения, открывающей новые, более широкие духовные и философско-исторические перспективы>. Правда, сам Франк, на мой взгляд, не сумел эту <совершенно оригинальную точку зрения> четко сформулировать. Нам здесь поможет философ более высокого ранга - Константин Леонтьев.

Наиболее часто применяемое к творчеству Пушкина слово - <гармония>. В своей насыщенной гениальными интуициями статье <О всемирной любви> Леонтьев мельком роняет по поводу пушкинской гармонии (и гармонии вообще) несколько фраз, <томов премногих тяжелей>, она понимается как <примирение антитез, но не в смысле мирного и братского нравственного согласия, а в смысле поэтического и взаимного восполнения противоположностей и в жизни самой, и в искусстве. Борьба двух великих армий, взятая отдельно от всего побочного, во всецелости своей есть проявление "реально-эстетической гармонии">. Все сказанное замечательно характеризует и пушкинский гений, и диалектику жизненного процесса, и глубинную суть русско-европейских отношений, которые как нельзя лучше можно назвать <взаимным восполнением противоположностей>, происходившим в ходе цивилизационной войны за христианское наследство (включающее в себя и наследство античное).

И Запад, и Россия (как душеприказчик Византии) объявили себя единственными правомочными преемниками Рима и Иерусалима, и потому компромисс между ними был исключен, но противники обменивались не только ударами, но и взаимными влияниями, ибо символика и терминология христианства, несмотря на принципиально разное понимание последнего, оставались общими для обеих сторон. Естественно, что очень долго - несколько столетий - имело место только европейское влияние на Россию. Западная светская культура (в том числе техника в самом широком смысле слова, то есть способность к рациональной организации действительности) неизмеримо превосходила русскую, а без ее усвоения нечего было и думать о противостоянии могучему и опасному сопернику. Для того чтобы бороться с Западом, пришлось его принять внутрь себя. В составе проглоченного оказались и яды, и витамины, но последних все же больше, о чем свидетельствует культурный и политический взлет Петербургской империи. И вот уже в первой половине XX века духовно одряхлевшая Европа ищет новых животворящих откровений у пророков-романистов из варварской Московии...

С не меньшим основанием можно преподать эту историю и как батальное полотно, изображающее отнюдь не метафорическую <борьбу двух великих армий> с бесчисленными полями битв, щедро политыми славянской и романо-германской кровью. Но на самом деле обе версии многовекового противоборства (или творческого диалога?) неразрывно взаимосвязаны: победитель-ученик Петр Великий после Полтавы пьет за здравие побежденных учителей-шведов; любитель романов мадам Жанлис фельдмаршал Кутузов и его генералы и офицеры, говорящие по-французски, лучше, чем по-русски, командуют беспримерным разгромом кумира молодости лучших русских поэтов; поверхностному взгляду может показаться, что под Сталинградом проверяют на практике правильность своих теорий две школы немецкой неклассической философии... Во всяком случае, ясно одно: Россия состоялась как мировая - политическая и культурная - держава в процессе творческой борьбы с Западом и вряд ли в ближайшем времени эта парадигма изменится. Конечно, была и упорная, тоже многовековая, борьба с Востоком, весьма кровопролитная, порой не на жизнь, а на смерть, но в ней отсутствовал дух любви/ненависти, соперничества/сотворчества, ревнивого притязания на первородство. Сомнительно, чтобы все войны с Турцией, вместе взятые, хоть как-то нас культурно обогатили.

Таким образом, вырисовывается возможная формула западнически-славянофильского синтеза: Россия-Европа, но другая Европа, находящаяся с Европой западной в состоянии перманентной творческой борьбы за право дать свой смысл общему для них обеих христианско-античному наследию. Набросок этой формулы был сделан еще в 1844 году другим нашим гением - Тютчевым в статье <Россия и Германия>:

 

<В течение веков европейский Запад совершенно простодушно верил, что, кроме него, нет и не может быть другой Европы. Конечно, он знал, что за его пределами существуют еще и другие народы и государства, называющие себя христианскими... Но чтобы за этими пределами жила другая, Восточная Европа, вполне законная сестра христианского Запада, христианская, как и он, правда, не феодальная и не иерархическая, однако тем самым внутренне более глубоко христианская... вот что было невозможно допустить... Наконец времена свершились, рука исполина сдернула завесу, и Европа Карла Великого оказалась лицом к лицу с Европой Петра Великого>.

 

Но к сожалению, должного развития концепция <другой Европы> не получила, хотя понятие это изредка использовалось в современной публицистике, в том числе и на страницах нашего журнала (см. одноименную статью философа Валентины Федотовой в майском номере за 2002 год, но там данная тема звучит в несколько ином контексте). В рамках этой концепции становятся понятными и оправданными как наше притяжение к Западу (<страна святых чудес>, <священные камни Европы>), так и отталкивание от него (<гниющий Запад>, <Европа не случайно, а существенно нам враждебна>), полномочными представителями которых и были, соответственно, западники и славянофилы. Но тот, кто станет отрицать важность для России достижений европейской культуры, - плохой славянофил, а тот, кто закроет глаза на изначальную и неизбывную западную русофобию, - плохой западник. Сочетание диалога и борьбы - диалог как средство борьбы, борьба как способ диалога - такова диалектика русско-европейской <гармонии> - <гармонии> по Пушкину, Тютчеву и Леонтьеву. И никакого <мирного унисона> или <окончательного слова примирения> в этой <гармонии>, вопреки неоправданно <розовым> мечтам Достоевского в Пушкинской речи, в пределах земной истории не предвидится, если, конечно, не считать <примирением> сдачу одной из сторон на милость победителя.

Понимание России как другой Европы гораздо более продуктивно, реалистично, наконец, ближе к историческим фактам, чем пресловутое евразийство, которое пленило в 80-90-е годы прошлого столетия множество русских патриотов (каюсь, и меня в том числе) и даже, как ни странно, такого умницу, как покойный Кожинов. Не спорю, евразийство эффектно, романтично, открывает вроде бы широкие политические перспективы. Одна беда: оно основано на сплошных подтасовках, будучи <идеологией> в худшем смысле - <умственным вывертом>, по точному определению И.А. Ильина. Оно реанимирует самые нелепые утверждения славянофильства, которые русская мысль к началу XX века как будто уже преодолела, - столь радикального отрицания <петербургского периода>, как в <Наследии Чингисхана> Н.С. Трубецкого, не найдешь и у неистового Константина Аксакова. А этот безвкусный интеллектуальный эпатаж, принимаемый иными за глубокомыслие, когда тот же Трубецкой с серьезным видом (а внутри так и готовый прыснуть со смеху) доказывает в <Европе и человечестве>, что культура готтентотов ничуть не ниже европейской, или мазохистское сладострастие в живописании прелестей монгольского ига у всех поколений евразийцев - от Савицкого до Гумилева! Ругательски ругая Европу и превознося Азию, главные вожди <славянофилов эпохи футуризма> (Ф.А. Степун) проживали, однако, не где-нибудь в Урге, а в Парижах, Венах, Прагах... Есть в этом что-то жульническое. Но главное, конечно, в другом: нет никакой Евразии как единого историко-географического мира с какой-то выдуманной единой евразийской культурой, а есть русский народ и русская культура (олицетворение другой Европы), объединившие в своих границах разнообразные европейские и азиатские народы. Не будет русского народа и русской культуры - воцарится на контролируемых ими пространствах <древний хаос>, вплоть до появления нового имперского хозяина.

 

Прощание с утопизмом

 

На пути к синтезу русской национальной мысли нужно окончательно изжить общую как для западничества, так и для славянофильства слабость - утопизм. Я, кстати, не принадлежу к авторам, использующим это слово в качестве бранной клички по отношению к нашей философии двух прошедших веков. В период цветения культуры утопизм естественен (и может, даже необходим) - он своеобразная романтическая дымка, сопутствующая высшим порывам человеческого духа, и присущ всем великим философам. Другое дело - его бытование в эпоху прагматической цивилизации: там он на месте в мире искусства (и то как игра), но в гуманитарных исследованиях, претендующих на адекватное описание реальности, утопизм и смешон, и вреден.

Западнический утопизм заключался в идеализации Европы (Герцен самокритично признавался, что он и его друзья верили в Европу, как христиане - в рай) и в мечтах о том, <чтобы у нас было как у них>. На мой взгляд, этот вид утопизма в целом уже преодолен - прежде всего самой жизнью, а не патриотической публицистикой. За прошедшие годы <перестройки> и <реформ> многие увидели Запад воочию и поняли, что при всех его привлекательных сторонах там нет кисельных рек и молочных берегов, зато полным-полно самых разнообразных проблем, других, чем у нас, но не менее серьезных. А плоды этих самых <перестроек> и <реформ> убедили нас на собственной шкуре в правдивости старой мудрости: <что немцу здорово, то русскому смерть>. Поэтому те, кто еще сохраняет (или делает вид, что сохраняет) энтузиазм начала 90-х, вербально как будто почерпнутый из <Двенадцати стульев> (<Запад нам поможет>, <заграница с нами>), либо уж и вовсе невинны разумом, либо выполняют не очень чистую работу.

Славянофильский утопизм грешил переоценкой политического и духовного могущества России и предлагал ей уж слишком невероятно-головокружительные мировые миссии (правда, в ту пору, когда она находилась на небывалом подъеме, для этого все же были основания). Варианты отличались разнообразием, но суть их сводилась к одному: Россия обязательно должна кого-то спасать: минимум - Европу, максимум - человечество. Нет сомнений, что это настроение явилось одним из источников революционного мессианизма советской эпохи (когда Россия в обличье СССР впервые претендовала на роль первой скрипки в мировом оркестре), глубоко трагический опыт которой, казалось, навсегда излечил нас от глобально-мировых мечтаний. Но, как ни странно, мессианские настроения до сих пор бродят в некоторых патриотических головах. Мне, как редактору отдела публицистики, частенько приходится читать регулярно поступающие проекты спасения человечества, навеянные, увы, русской религиозной философией, в основном Федоровым и Владимиром Соловьевым.

Но не надо думать, что неомессианисты столь уж маргинальны, совсем не трудно отыскать их напечатанные тексты. На страницах <Дня литературы> можно встретить проповедь <мистического интернационализма>; писатель Андрей Убогий в <Нашем современнике> (2006, № 9) утверждает, что, несмотря на все потери, русские и далее должны оставаться народом, жертвующим собой для других. А вот, скажем, книга некоего Руслана Бычкова из <опричного братства> под <достоевским> названием <Святая Европа>; автор видит в России <истинную последнюю надежду Белой Европы>, которую она обязана спасти от <цветной нелюди>. Есть идеи и помасштабнее. Писатель-фантаст Юрий Петухов прислал нам в редакцию свое геополитическое исповедание веры - изданный в прошлом году обширный трактат, одно заглавие коего говорит за себя: <На Запад! Как нам обустроить Европу и Америку>. Замах автора нешуточный, тона апокалипсические, сразу бросается в глаза симптоматичный частокол прописных букв:

 

<Россия - Сверхцивилизация. <...> Все споры о том, "что есть Россия - восток или запад?", смешны и глупы. И восток, и запад - это провинции единственной сверхдержавы мира... Великой России, Святой Руси, Обители Рода Вседержителя... Те, кто зовет Россию к "внутреннему обустройству" и местечковому "устроению", - преступники и "черные козлы-провокаторы", ведущие страну и народ на бойню "нового мирового порядка", - наемные попы гапоны. Только Великий Всечеловеческий Подвиг спасет саму Россию... Великий Подвиг свержения всепланетной тирании американского жандарма, истребляющего человечество, этого предсказанного пророками "зверя из бездны". Никто, кроме России и Русского Народа, не сможет изгнать американского зверя из Европы и Азии, освободить от него мир, в том числе и Америку, добить зверя в его логове и принести в Западное полушарие, в том числе и в США, подлинную свободу и народовластие>.

 

Какое удивительное (и характерное) смешение образов Писания и лексики советского агитпропа (<подлинная свобода и народовластие>)!

Можно бы и не обращать внимания на фантазии профессионального фантаста (впрочем, я ни на минуту не сомневаюсь в его горячей любви к родине и не собираюсь записывать его в разряд <козлов-провокаторов>), если бы мы не имели дело с представшей в доведенном до абсурда виде концепцией, которую выдвинул один из любимейших авторов <Москвы> - выдающийся ученый покойный А.С. Панарин. Ведь это ему принадлежит идея создания своеобразного антиглобалистского интернационала (<сверхдержавы угнетенных>), который призвано возглавить наше Отечество (убедительно и в то же время чрезвычайно тактично эта сторона воззрений философа была подвергнута критике Андреем Савельевым, см.: Москва. 2005. № 9). Вслед за ним ту же идею развивает и другой наш постоянный автор - талантливый политический аналитик и публицист Татьяна Грачева в вышедшем недавно в свет полном тексте ее <Мифов патриотов>. Она формулирует <антиглобальный проект> <Витакратии>, способный объединить <всех <бедных>, то есть страны и народы третьего мира, представителей <великих религиозных традиций этих стран (православной, мусульманской, конфуцианско-буддийской)>, наконец, <всех совестливых людей на Западе>. Татьяна Васильевна основывает свои рассуждения на православной историософии, но неожиданно у нее возникают идеи, достойные агитаторов <мировой революции>: предполагается, в частности, <вызвать раскол в США>, опираясь на их <цветную периферию> (вот уж с чем бы не согласился Руслан Бычков!), <это позволит превратить мировую войну, которую ведут США, в войну гражданскую>. Немедленно всплывает в памяти до боли знакомое: <Превратить империалистическую войну в войну гражданскую>. Автора!

Возможно, мое сознание излишне заземлено, возможно, мой взгляд на мир бескрыл и убого эмпиричен, но я не в состоянии вообразить себе, как нынешняя, реальная Россия будет выполнять миссию, возложенную на нее нашими глобальными антиглобалистами. Нам бы удержать РФ от распада, а не обустраивать Америку. Невольно вспоминается анекдот о еврее, предложившем руководству одной из воюющих армий мгновенно закончить кампанию, проведя подземный ход под штаб противника и захватив командование противника в плен; на вопрос: <а как это сделать?> - автор гениального плана беззаботно махнул рукой: <Ну, это уже технические детали>.

Однако проблема не только в наших возможностях, но и в желательности геополитических ходов, предлагаемых стратегами полного и бесповоротного разгрома <империи зла>. Не питаю особенных симпатий к Штатам, но перспектива после их гипотетического устранения с мировой арены остаться один на один с <освобожденными трудящимися Востока> или с <желтыми драконами> не шибко вдохновляет. Как бы не задушили в восторженных братских объятиях...

И наконец, почему мессианисты-антиглобалисты уверены в том, что Россия поддержит их смелые дерзания? Насколько известно, все социологические опросы констатируют практически нулевой уровень мессианских настроений в нашем обществе (см., например, статью Леонтия Бызова в сентябрьском номере <Москвы>). Боюсь, трубадуры ВВП (<Великого Всечеловеческого Подвига>) <страшно далеки от народа>.

 

Жить для себя

 

Признаюсь сразу и честно, что принадлежу к числу тех самых выведенных на чистую воду Юрием Петуховым <преступников>, <черных козлов-провокаторов>, <попов гапонов>, зовущих Россию к <внутреннему обустройству>. Это не значит, что я отрицаю необходимость активной внешней политики. Отнюдь нет. Но должна проводиться не политика, направленная на создание химеры <сверхдержавы бедных>, а реальная политика игры на противоречиях наших многочисленных противников, ибо друзей у России нет. И здесь скорее помогут старик Макиавелли и его русские последователи - Тютчев, Данилевский, Леонтьев, они ведь не только утопии сочиняли. Политика России обязана реализовывать не мессианские грезы запоздало романтических интеллектуалов, а прагматические интересы нашего народа, который по абсолютно верному, на мой взгляд, наблюдению Валерия Соловья <впервые в своей истории хочет жить для себя, а не для других> (см. его работу <Восстание русской этничности> в октябрьском номере <Москвы>). И нельзя не признать, что в целом это желание - вполне нормальная и здоровая реакция на то катастрофическое состояние, в котором русские оказались.

Не буду говорить об очевидных социальных, экономических, политических трудностях. Речь о более важном, вернее, о самом важном - о собственно физическом существовании нашего народа. Демографические прогнозы неутешительны: при нынешней динамике рождаемости и при планируемой правительством крупномасштабной миграции уже к концу нынешнего столетия русские в России превратятся в нацменьшинство. При любом раскладе - захотят ли они этому исходу сопротивляться или предпочтут с ним смириться - установка <жить для себя> неизбежна. В первом случае она поможет мобилизовать волю к победе, во втором будет способствовать выживанию в чрезвычайно пестром и агрессивном этническом котле. Мне кажется, <простой народ> лучше почувствовал весь трагизм ситуации, чем патриотическая интеллигенция, все еще пережевывающая жвачку <русской идеи>. Задача патриотов-интеллектуалов в том, чтобы рационализировать это интуитивное знание и сформулировать четко и ясно пути выхода из кризиса.

К сожалению, традиционная русская надежда на государство пока не слишком себя оправдывает. Возможно, правы те, кто считает, что привычное для нас государство-опекун, то, о котором писали историки-западники, давно в прошлом и его сменило <государство-корпорация>, работающее только на себя. Если это так, то русским ничего не остается, как совершить еще одно превращение - породить наконец из своих недр независимое и активное общество (по терминологии Михаила Ремизова, <консервативное гражданское общество>), способное создать иное, более органичное для них государство. Русские должны научиться самостоятельно социализироваться, структурироваться, <кланироваться> и лоббировать свои интересы - пока же мы атомизированная, аморфная масса, с которой никто не хочет считаться. Этому придется учиться у Запада, так что наша с ним творческая борьба-диалог не закончена. Впрочем, есть и важный (пусть и не очень удачный) отечественный опыт - земство (за возрождение которого давно ратует А.И. Солженицын), еще один повод объединить славянофилов и западников - и те и другие стояли у его истоков. Заранее знаю, что скажут по этому поводу многие уважаемые мною люди: русского человека не переделать, он может быть активным только под чутким государственным руководством. Поживем - увидим, замечу только, что в ситуации смертельной опасности и отдельный человек, и целые народы иногда совершали поступки, которых от них никто не ожидал.

В прошлой моей статье <Пришествие нации?> (июньский номер <Москвы>) я критиковал современную тенденцию гуманитарных наук отрицать онтологическую основу наций и сводить процесс их формирования к идеологическому конструированию. Но если не гипертрофировать роль последнего, то надо признать, что элемент конструирования, конечно же, необходим для формирования национальной идентичности. Вот задача для нашей интеллигенции - создать новый русский миф, некое идеальное представление о том, каким современный русский человек хотел бы быть. Тут гораздо важнее идеологических опусов (хотя и они нужны) средства актуальных искусств. Во-первых, безусловно, кино. Пока русскую тему в позитивной трактовке у нас ведет один Алексей Балабанов. Ключевая фраза его последнего фильма <Мне не больно> как раз в русле обсуждаемой проблемы: <Главное в этой жизни - найти своих...> Но для национального мифа нужны более <жизнеутверждающие> сюжеты, чем балабановские. Хорошим примером мог бы послужить Голливуд периода рузвельтовского <нового курса>, в особенности шедевры Фрэнка Капры и Джона Форда, показывающие образ сплоченной, единой нации, внутри которой, несмотря ни на какие конфликты и противоречия, господствуют взаимовыручка и помощь слабому. Что-то подобное нужно и нам сегодня, проводящее в массовое сознание простую мысль: <Русский, помоги русскому>. Не сбрасывал бы я со счетов и рок-музыку, под воздействием которой находится подавляющая часть молодежи. Там не одни только нигилизм и сатанизм. Когда Константин Кинчев поет: <Сколько шакалов и псов / Скалится с разных сторон / На золото наших хлебов, / На золото наших икон>, или <Испокон веков граничит с Богом / Моя светлая Русь> - он делает для <патриотического воспитания подрастающего поколения> больше, чем вся публицистика <Москвы> и <Нашего современника>. Когда Дмитрий Ревякин, сочетая державную патетику и пронзительный лиризм, воспевает наш дальневосточный рубеж - Камчатку, он гораздо лучше помогает осознанию принципа территориальной целостности страны, чем все правительственные заявления на сей счет.

Но самое главное возражение против установки <жить для себя>, конечно же, религиозное. Дескать, это отказ от православия, далее - ссылки на Пушкинскую речь Достоевского. Но как раз именно в ней Федор Михайлович весьма неортодоксален, что блестяще показал Леонтьев. Вообще, русский мессианизм XIX - начала XX века очень сомнителен с точки зрения соответствия духу Писания и Предания, это типичный романтический мистицизм, где явно преобладает <человеческое, слишком человеческое>. Не думаю, чтобы старец Филофей был менее православным, чем Достоевский, а он ни Европу, ни мир не собирался спасать. Его идея Третьего Рима - сугубо изоляционистская, фактически тот же призыв <жить для себя>. И не исключает эта формула христианского отношения к ближнему, наоборот, требует его, ибо наши непосредственные ближние не <бедные всего мира> и не европейские <белые братья>, а рядом живущие русские люди. И Писание, между прочим, говорит: <...будем делать добро всем, а наипаче своим по вере> (Гал. 6, 10). Как хорошо сказал один современный православный старец некоему патриотическому интеллигенту-мессианисту, делившемуся с ним очередным глобальным проектом: <А ты жене по хозяйству помогаешь?> Создание атмосферы подлинного и деятельного братства внутри русского общества - чем не великая христианская задача? Для начала - хотя бы обеспечить нашим инвалидам европейский уровень заботы. А от всеотзывчивости мы не собираемся отказываться, только она будет другой - трезвой и прагматической: что полезно, позаимствуем, но гей-парады импортировать не станем. Впрочем, не сомневаюсь, что подлинное, глубокое явление европейской культуры, близкое русскому миропониманию, найдет не менее сильный эмоциональный отклик, чем когда-то нашли Шекспир и Шиллер, Бальзак и Диккенс. Во всяком случае, в современном европейском кинематографе есть интересные фигуры, работающие под очевидным воздействием русской литературной классики: датчанин Ларс фон Триер, бельгийцы братья Дарденн, финн Аки Каурисмяки... Так что Запад полностью еще не <сгнил>.

Может быть, когда русский народ выйдет из нынешнего кризиса, снова станет одним из демографических лидеров мира, как это было еще сто лет назад, восстановит свое господствующее положение в Евразии, великую промышленность, науку и культуру, он опять почувствует идеалистический порыв к жертвенному мессианскому подвигу... Может быть... Но без всяких гаданий, со стопроцентной уверенностью скажу воображаемому читателю-ровеснику: <Жить в эту пору прекрасную уж не придется ни мне, ни тебе>. Нам предстоит совсем другой подвиг. Подвиг возрождения русской Европы, в котором растворятся и западники, и славянофилы, превратившиеся наконец просто в русских.

 

Автор - кандидат исторических наук, специалист по русской общественной мысли ХIХ–ХХ вв. Автор множества научных, научно-популярных и публицистических работ.

 

Москва, декабрь 2006


Реклама:
-